Текст книги "Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти"

Автор книги: Луис Броули

– Слово «как» нужно исключить из языка! В этой местности проблема именно в «как»!

*

Он представил гостям свои Максимы денег со 108 фразами, созданными для просветления наших кошельков. Довольно скоро песни о деньгах распевали все.

– Мои Максимы денег, они такие популярные, лучше любых книг, они везде, даже в университетах. Кандидаты в президенты обсуждают их! Как там его имя? Керри и Эдвард со своей женой полчаса обсуждали их с моим хорошим другом там, в Калифорнии. Но та сука – жена миллиардера, сбежала, когда услышала их!

Американская президентская гонка была в разгаре, и он не забывал упомянуть об этом, чтобы «продвинуть» себя. Он был совершенно уверен в своей несуществующей славе.

Когда Юджи развернул свой цирк с песнями и плясками на всю катушку, хозяева жилья начали заметно волноваться. Толпы людей становились всё больше, многие приходили просто развлечения ради, а Юджи всё усерднее использовал моё кривлянье для того, чтобы отвлечь народ от его духовных занятий.

Сугуна, хозяйка дома, могла часами стоять на пороге кухни, озадаченно глядя на всё происходящее. Её жизнь представляла собой постоянное перемещение между гостиной и кухней или столовой. Всегда тихая, немногословная, всегда в работе. Когда она радовалась, её улыбка освещала всю комнату. Её преданность Юджи была абсолютной, в течение сорока лет он занимал главное место в её доме. Она познакомилась с ним как раз накануне свадьбы с Чандрасекаром, он сопровождал их из дома в дом, он оставил им на попечение Валентину и заботился о том, чтобы они ни в чём не нуждались. Он был там, когда рождались дети. Когда их дочери было отказано в приёме в университет на основании того, что набор закончен, он сказал: «Кто они такие, чтобы говорить „нет“?», и на следующий день пришло письмо, в котором было сказано, что освободилось одно место и она будет принята.

А теперь Юджи, каждый раз пробираясь сквозь толпу людей в комнате, советовал их внуку выполнять одну из его десяти заповедей: «Ненавидь мать твою, бей суку!» Народ замирал. Услышав предложение ударить мать или бабушку, в зависимости от того, на чьих руках он сидел, ребёнок отодвигался назад с криком «Нет!» или начинал плакать, если Юджи пытался подтолкнуть его к действию. Каждый день, как только Юджи замечал мальчика, шагающего через комнату на руки к бабушке, он кричал:

– Возвращайся в Америку! Возвращайся в Америку!

– Нет.

– Я сказал, поезжай назад в Америку!

– Н-е-е-е-т!

К тону голоса у мальчика добавлялся дерзкий взгляд чёрных сверкающих глаз.

С течением времени глупостей становилось всё больше. Однако у меня было ощущение, что эта глупость – только отвлекающая поверхностная пена, прикрывающая глубокое озеро спокойствия, тотчас возникавшее там, где появлялся Юджи. В любой из комнат, где он находился, присутствовало что-то неуловимо сладостное и умиротворяющее.

Чандрасекар довольно спокойно относился к происходящему в доме. Правда, изредка он выходил из себя, но при том нарастающем по спирали безумии я не могу придумать ни одной причины, почему бы это должно было быть по-другому. Юджи обычно кричал ему через комнату, что ему срочно понадобилось что-то из его комнаты наверху. Несмотря на свою забинтованную ногу, Чандрасекар, шаркая ногой по полу, тащился наверх. Часто к тому моменту, когда он возвращался, Юджи уже не нужна была та вещь, которую он требовал от Чандрасекара с такой настойчивостью всего лишь несколько минут назад. Затем следовало следующее оскорбление: «Это Лэндмарк Форум сделал его таким медленным! Он был очень шустрым парнем. А теперь посмотрите на него!»

В перерыве между поручениями Чандрасекар исчезал в офисе, находящемся за гостиной, пока Юджи снова не требовал у него сходить за чем-нибудь наверх.

– Он очень талантливый парень, но он такой ме-е-е-е-едленный!

Атмосфера комнаты менялась, когда Чандрасекар пел посвящённые Юджи полные сердечной мольбы песни. У него был талант певца. Когда он пел, в воздухе чувствовался дух настоящего древнего индийского поклонения. Его песни и переводы воскрешали в памяти историю его поисков, разочарований и борьбы с чёрной дырой абсолюта, предлагаемой Юджи. Он встретил Юджи, ещё будучи молодым, и теперь весь опыт своей жизни со всеми его устремлениями, преданностью, неудовлетворённостью и печалью он с огромным чувством проживал в этих песнях. Чандрасекар знал традиции индуизма, соблюдал их ежедневно и был преданным, поэтому его песни давали возможность посмотреть на слова Юджи с несколько иной перспективы и увидеть, насколько тотальным было отсутствие надежды: не разбирающим своих и наших, не дающим никому никакой гарантии на получение того, что было у Юджи.

 
Ты можешь стоять на голове, а можешь каяться,
Ты можешь своей силой стирать горы в порошок,
Ты можешь обладать всеми йогическими силами и сиддхами,
Ты можешь быть очень богатым и иметь кучу денег,
Ты можешь быть очень хитрым, ловким, коварным,
Ты можешь знать все Веды и шастры,
Ты можешь быть очень набожным, с открытым любящим сердцем,
Ты можешь молить о милости,
Но ничто из этого не поможет достичь тебе этого состояния,
Даже одному из миллиарда не дано достичь этого состояния,
Постоянно утверждая этот факт, говорит, что у тебя нет выхода,
Юджи, истинный видящий, милый сердцу Чандрасекара.
 

«Как нам понять тебя?» – молил он в своих песнях. Ответ Юджи приходил тут же, и он не оставлял никакой надежды: «Просто забудьте об этом, у вас нет шанса!»

ГЛАВА 20

То, что «Бог» символизирует, уже и так содержится в человеке – вне человека нет силы – и она должна выразить себя по-своему.

В Бангалоре к нам снова присоединились Сидд и Кара, на этот раз с человеком, который когда-то познакомил их с Юджи. Смерть уже несколько раз подходила к Бабе очень близко, но, услышав о приезде Юджи в Индию, он приободрился и попросил взять его с собой в Бангалор. Для поддержки при ходьбе ему требовалась пара рук, и услышать его приближение можно было за полквартала. Он занял место рядом с Юджи, держал его руку, целовал и гладил её. Он часами воздавал хвалы Юджи и множеству других «прекрасных милых людей» (многие из которых были привлекательными молодыми девушками).

Хотя Юджи сам отказывался заниматься духовным бизнесом, он призывал некоторых идти по этой дороге, если видел, что у них есть к тому талант, и верил в него, как это было в случае с Бабой. Других он отговаривал от духовной практики, понимая, что для них это будет напрасной тратой их талантов. Похоже, для него не было разницы между духовным и каким-либо другим бизнесом: и то и другое давало средства к существованию, а поскольку его не интересовал ни один из видов бизнеса, то и мнения с точки зрения морали у него ни по одному из них не было.

Бхаскаррао был высоким худым индийцем, носившим белые одежды и шерстяную шапочку, натянутую на самые глаза в целях защиты от солнца. Он закидывал голову назад и смотрел на мир через кончик носа взглядом рассеянного профессора. Будучи немного моложе Юджи, он провёл годы своей юности рядом с Раманой Махарши. Кажется, они были давнишними приятелями. Юджи обычно звал его сесть рядом с собой на диван и просил почитать по руке. Бхаскаррао, речь которого представляла собой самое неразборчивое бормотание, которое мне когда-либо приходилось слышать, с шумом поднимался и, похихикивая, что-то радостно бубня, с видом притворного непонимания подходил к нему. Когда он аккуратно и нежно брал руку Юджи, единственное, что я смог разобрать, было: «Я не могу ничего сказать о руке, подобной этой, Юджи! Она содержит в себе всё, это произведение небесной красоты. Ты слишком необычен». «Ах-ха-ха-ха, – слегка протестуя, отвечал Юджи, – не пытайся умничать».

После этого Бхаскаррао, улыбаясь, оглядывал комнату.

Было интересно наблюдать за двумя друзьями. Бхаскаррао сидел, поглаживая руку Юджи с выражением тихого счастья на лице, изредка вставляя что-то невнятное в речь друга. Юджи продолжал говорить, оставив свою руку в руке Бхаскаррао. Иногда он выдёргивал её, чтобы сделать какой-то жест или куда-то указать, после чего рука возвращалась на место, и Бхаскаррао снова гладил мягкую кожу ладошки, наблюдая за комнатой из-под шапки. Пару раз Юджи поддразнил его по поводу курения и бормотания – двух безобидных грехов, оставшихся с ним в этом мире.

*

В конце первой недели мы поехали в ретритный центр за Бангалором, предназначенный для проведения семинаров по различным экологическим и социальным проблемам. Центр представлял собой единое строение, состоящее из современных деревянных конструкций и большого конференц-зала, напомнившего мне о школе Джидду Кришнамурти в Охае. Во время обеда Юджи представил нас – тех, кто приехал с Запада, – как «топовых людей» в своих областях: «Это – известная медсестра в главной больнице Цюриха, которая в данный момент является директором по связям с общественностью в центре Раджниша в Кёльне. Очень успешный бизнес!» Йогиня была известной балериной и великим йогом. Американец управлял знаменитым рестораном в Калифорнии. По словам Юджи, мы все были знаменитыми и успешными, хотя в иные времена он нисколько не стеснялся назвать нас неудачниками.

После обеда директор собрал нас всех в большом зале, коротко поделился целями и достижениями организации, а затем передал слово Юджи. Затаив дыхание, я в предвкушении ждал, как он будет реагировать на столь идеалистичные взгляды директора. Юджи был удивительно мягок и начал спокойным тоном хвалить его и его организацию за достигнутые успехи. Он говорил почти час и, постепенно набирая обороты, словно полноводная стремнина, устремился в итоге по привычным каналам, закончив выводом о том, что любая реформа или цель, являющаяся продуктом деятельности мозга, безнадёжна. «Революция – это переоценка прошлого. И ничего больше». Он постепенно превратил цели предприятия в маленькую аккуратную кучку бесполезных камней, после чего опять продолжил многословно хвалить директора за усилия, пока тот совсем не запутался. Не имея больше что сказать, директор только удивился вслух, как мы можем жить с такими негативными и депрессивными взглядами на жизнь. Было видно, что Юджи ему понравился, он не чувствовал себя оскорблённым, но он явно был потрясён.

Мы посмеялись с ним, затем Юджи взял вожжи правления в свои руки и устроил шоу, развлекая его в течение нескольких часов, вплоть до нашего отъезда. То, как он оживил всё вокруг и снял напряжение, заставив меня дурачиться, кого-то петь, кого-то плясать, подтверждало, что, если продолжать двигаться вместе с энергией жизни, такая вещь, как депрессия, невозможна.

*

Однажды в Бангалоре он повернулся ко мне и спросил: «Что ты скажешь, если кто-нибудь спросит тебя: «А ты знаешь Кришнамурти? Что он говорит?»

Вопрос был задан прямо в лоб, когда я сидел с ним рядом. В комнате повисло ожидание, все взгляды обратились ко мне. Он внимательно слушал, как в полной тишине я старался максимально просто объяснить, чем он мне интересен и как на меня действует его общество:

Юджи был природной силой, которая взывала к природной силе тех из нас, кто выбрал быть с ним. Так называемое я каждого из нас было навязанной коллекцией идей, сопротивляющихся феномену того, что мы все называли Юджи, – природной силе, к которой наше тело стремилось постоянно. Единственной естественной вещью, которую тело хотело делать, было то, что делал Юджи, и то, от чего мой так называемый ум отказывался так упорно.

Он не перебил и не поправил меня.

ГЛАВА 21

«Вы обусловливаете свой ум этой тарабарщиной – вот и всё, что вам необходимо понять».

На шикарном «Мерседесе», принадлежащем другу Юджи, мы поехали к нему и его жене в гости в Мадрас. Йогиня всегда находилась в одной машине с Юджи. Это был его способ держать её при себе и одновременно игнорировать. По прибытии Юджи остался у хозяев, а нас поселили в расположенных неподалёку одинаково роскошных домах дочерей промышленника. Йогине пришлось спать в одной комнате с детьми – это был новый для неё опыт. К счастью, мне выделили отдельную комнату по соседству: Йогиня с Калифорнийцем плотно общались, а я мог уединиться в своём убежище.

Царившие в городе жара и влажность создавали ощущение клаустрофобии. Я чувствовал себя в ловушке, будучи вынужденным оставаться в помещении. Когда жалуются местные, ты понимаешь, что дело действительно плохо. Они описывали лето в Мадрасе как сущий ад; сейчас была зима, но уже стояла невыносимая духота. Нищета улиц ужасала, здесь она чувствовалась даже сильнее, чем в Бангалоре. В Мадрасе, как и в Бомбее, полированные дома соседствовали с крытыми соломой лачугами. Проезжая по улицам, я видел тысячи людей, живущих в дренажных трубах на строительных площадках. Плюс к этому – беспощадное солнце: изо дня в день, с утра до ночи.

Встречи с Юджи проходили в гостиной большого хозяйского каменного дома или на втором этаже в просторной комнате с кондиционером, когда внизу становилось чересчур жарко. Я же обливался потом независимо от того, где мы находились. Однажды утром, когда мы сидели в гостиной, полной тяжёлой, обитой замшей мебели, брат жены хозяина Маджор рассказал нам историю строительства отдельного входа для Юджи. Когда хозяева предложили Юджи любую комнату на выбор, он вместо специально приготовленной для него огромной комнаты выбрал самую маленькую в глубине дома на первом этаже и потребовал, чтобы с другой стороны дома к ней пристроили ступеньки и отдельный вход, «чтобы мне не приходилось на всех вас смотреть, люди, когда я прихожу и ухожу». Он так никогда и не воспользовался ступеньками, превратившимися в удобный проход для слуг, использовавших их для быстрого перемещения по дому. Он часто выдвигал какие-то требования для себя, в результате которых выигрывали другие люди.

Жена хозяина приходилась Маджору сестрой. Она была преданной кришнаиткой и до знакомства с Юджи её часто посещали видения Кришны, помогающего ей по дому. После встречи видения прекратились. Пару раз она пела для него. Её голос был похож на расцветающий в лунном свете цветок, испускающий нежный аромат ладана, поднимающийся вверх изысканной вязью мелодии и вызывающий ощущение мурашек на спине. Её муж обычно ходил по дому широкими шагами, затем ненадолго присаживался, пока его помощник не звал его из офиса в передней части дома. Он был крупным мужчиной, представляющим собой яркую иллюстрацию промышленника и человека, обладающего властью. Мне же он казался комиком раннего телевидения с хрипловатым смехом, растягивавшим рот в улыбке, и очень выразительными глазами.

Брат Маджора был врачом, полностью, практически до самозабвения преданным Юджи. Его сын тоже был врачом, он писал длинные странные стихотворения, которые читал нам вслух, останавливаясь на каждой строке, чтобы разъяснить значение и показать места на теле, подвергшиеся изменениям под влиянием присутствия Юджи. Он требовал от нас полного внимания, в то время как Юджи никак на него не реагировал, дремал или слушал с безразличием, не перебивая.

Однажды в доме появился провидец – чтец по лицам. Он носил очки с увеличительными стёклами, что делало его взгляд ещё более пристальным, когда он всматривался в лицо своей жертвы. Местные жители рассказывали, что когда-то он был очень бедным человеком, обладающим духовными добродетелями, бравшим за свои услуги гроши. Встреча с Юджи изменила ситуацию. Он велел ему брать больше. Теперь, когда жизнь его стала легче, некоторые стали скептически относиться к его способностям, обвиняя в пристрастии к деньгам. Кое-что из того, что он говорил, было неожиданно глубоко, хотя и подавалось в завуалированном виде. Где бы Юджи ни появлялся, у него был с десяток таких персонажей под рукой. Похоже, ему нравились эти представления, однако лицо физиономиста из Мадраса отличалось от других невинностью и скромностью.

Комната с кондиционером была забита под завязку самыми разными людьми. Юджи показывал то на одно, то на другое европейское лицо и спрашивал чтеца по лицам, что он видит. После паузы тот обнародовал свои наблюдения, периодически останавливаясь, чтобы его речь можно было перевести.

Сидд был великим святым с Гималаев, а Чучи – собака Кары – была его учителем в прошлой жизни (он действительно видел собаку в доме, и интересно, что Чучи была любимицей Кары и центром, вокруг которого всё вертелось). Кара была разочарована, когда он сказал, что не видит в её лице ничего. Она была второй половинкой Сидда (не говоря о том, что в Индии претензия быть «ничем» холится и лелеется, особенно среди женщин!). Ближе к концу он разглядел в ней Лопамудру, жену великого индийского святого по имени Агастья. Агастья создал её из самых прекрасных частей животных и скрывал своё сокровище во дворце царя Видарабхи, чтобы жениться на ней, когда она вырастет (хитрый народ эти святые!).

Лицо Йогини он уже читал в прошлый приезд, и на этот раз история осталась прежней: она станет Святой Матерью, организует духовный центр в Канья Кумари в самой крайней точке Южной Индии, куда Юджи будет приезжать каждые шесть месяцев, чтобы посмотреть, как идут дела. Поскольку я сидел рядом с Юджи и был персоной, привлекающей много внимания, он оставил меня на закуску. Я просветлею к 2007 году, перееду на Гоа, буду жить на берегу, носить лунги в духе Раманы Махарши, есть рис и творог, подаваемые женщиной, которая будет заботиться обо мне, пока я буду строить храм для Юджи. (Может быть, я приехал на Гоа слишком поздно, но ничего из предсказанного не сбылось.) Он сказал, что у меня серьёзные связи с мафией в Нью-Йорке и что я бесполезен для женщин. По крайней мере, одно он угадал.

Затем Юджи указал на директора духовного центра в Германии, тихо стоявшего в задней части комнаты. Он попросил его встать, чтобы его было лучше видно.

– А что насчёт него?

Провидец повернулся к высокому Немцу и, прежде чем произнести хоть слово, долго смотрел на него, выпучив глаза. Затем затараторил как пулемёт: он ещё не определился, как относиться к Юджи, он мирской человек, его интересуют только деньги и бизнес. В комнате повисла тишина, а Немец с отвисшей челюстью, явно потрясённый, вжался в стену. Провидец замолчал, и Юджи перенаправил его внимание на кого-то другого, затем ещё на кого-то, а затем снова вернулся к Немцу. «Как насчёт него? Что-нибудь ещё?» И снова чтец по лицам повторил то же самое. К третьему кругу он был истощён. Повернувшись к своему другу, он произнёс: «О боже! Что я сделал этому человеку в прошлой жизни?»

В последнее время Немец достаточно часто появлялся у Юджи, отдав себя во власть человека, чьи взгляды были угрозой для многих членов общества, главой которого он являлся. Интерпретация физиономиста, должно быть, нанесла приличный удар по его самооценке. Было заметно, что он переживает настоящий шок. Как говаривал Юджи об эффекте, который он производил на людей: «Может быть, я чуть-чуть облегчу вашу ношу, но это всё, что я могу сделать». Он скромничал. Позже Немец сказал, что тот случай стал поворотным моментом всей его жизни. Впервые он открылся и вошёл в отношения с человеком, который на момент встречи не был членом его общины.

Образы, нарисованные прорицателем, возымели свой эффект: следующую пару лет я живо представлял себя на пляже Гоа, где я, просветлённый с кругленьким животиком, не ведая никаких забот, любуюсь прекрасным видом на океан, меня кормит рисом и творогом красавица, и я принимаю звонки от моих друзей-мафиози в Нью-Йорке. Многие последующие разговоры навели меня на мысль о том, что Юджи использовал тогда игру и веселье, чтобы атаковать и разрушить наши неосознанные желания и представления о себе. Когда представление закончилось, физиономист собрал с нас по 600 рупий, напомнив тем самым, что шоу – для кого весёлое, для кого не очень – закончилось, и нас ждёт реальный мир со своими делами и заботами. При этом он неплохо заработал.

ГЛАВА 22

«Человек, вошедший в самадхи, похож на сумасшедшего и ребёнка в одном лице».

У меня был довольно неплохой материал для подражания, но он меня выматывал. К Юджи ходил русский парень, который говорил слова «самоса» или «чапати» с таким акцентом, что народ просто прыскал от смеха. Он появился у нас вместе с каким-то бородатым Греком, явно выжившим из ума, – наверное, слишком много медитировал. Парень устроил Юджи яростный допрос, при этом тихонько похихикивая себе под нос и бросая взгляды по сторонам на начинавшую волноваться аудиторию, пока разговор Юджи не выгнал его, почти вопящего в истерике, из комнаты.

Я пошёл за ним, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и около дороги он пустился в длинные рассуждения по поводу того, как учителя «оттуда» советовали ему послушать истинное послание, передаваемое через Юджи. Пародирование этих двоих доставляло публике невероятное удовольствие. Вздувшиеся от напряжения вены, несколько подпрыгиваний на полу в стиле просветлённого Даффи Дака – и народ уже взрывался хохотом. Они были даже чуть слишком хороши для пародий. Все хотели видеть Русского и Грека, и хотя пародировать их было физически непросто, возможно, они помогли мне самому не сойти с ума.

Всемирно известный музыкант из Южной Индии, знакомый с Юджи уже несколько десятков лет, приехал к нему со всей своей семьёй. Он пел для Юджи, а индийцы в знак одобрения покачивали головами из стороны в сторону. Юджи заставил меня сесть рядом с ним и петь. Я громко орал собственную безумную интерпретацию греческой песни. И он, и певец смеялись вместе со всеми, когда я изображал идиота, поправлявшего его талам – отбиваемый ладонью ритм. Затем я ещё улучил минутку и дал ему несколько советов по пению.

Иногда на меня накатывал леденящий душу ужас от того, что внимание всех людей в комнате направлено на меня. Теперь я понимаю, что такое страх сцены. Голова становится абсолютно пустой, всякое движение мысли парализуется. У меня не было преимуществ, которые даёт сцена, – вся публика была тут же, рядом, у моих ног. Толкающий меня в рёбра локоть Юджи лишь усугублял положение:

– Ты ни на что не годен! Давай! Сделай что-нибудь!

Уйти некуда, никакого занавеса, который можно было бы опустить, никакого места за кулисами, где можно спрятаться.

– Скуууууууучно!

Став пунцовым, окаменев, я не мог вообще что-либо делать.

– Скучно.

В крайнем случае меня всегда выручали Джордж Буш, Джон Эшкрофт и Дональд Рамсфельд. Всё, что мне нужно было делать, это немного поковеркать речь Буша на пресс-конференции, – с этим заданием справился бы и ребёнок.

Только непосредственно общаясь с людьми, родившимися и выросшими в Индии, можно было понять, насколько они пропитаны религиозными ритуалами, церемониями, мифологией, знанием и различными системами. Они носят их в себе так же легко, как американцы носят кредитную карту, спортивную статистику или программу телепередач. Средства массовой информации, развлечения и сам образ жизни в Индии опутаны такой плотной паутиной идеологии, что она кажется непроницаемой. Это обстоятельство жизни молодого Юджи сейчас, с течением времени, позволяет мне видеть, насколько действительно радикальным он был. Рождённый в самой гуще культуры с тысячелетними традициями, он, тем не менее, каким-то образом сумел освободиться от её мощных объятий. Она не отпустила его, но она больше не контролировала его жизнь. По крайней мере, так казалось. Даже великие святые до него – не важно, относил он их к просветлённым или нет, – размышляя о тысячах лет истории, обращались к священному языку. Юджи сделал радикальный шаг, устранив даже священный язык как препятствие. В древних книгах люди, подобные Юджи, всегда описывались как невероятно красивые и глубокие, а он описывал своё состояние исключительно в физических и физиологических терминах, чего до него, насколько я знаю, не делал никто. Конечно, ему также удалось вдохнуть новую жизнь в некоторые базовые идеи.

Как только Юджи достиг того возраста, когда разрешения на выезд за границу от бабушек и дедушек не требовалось, он уехал в Англию, чтобы изучать западную мысль в университете. Как он часто позже повторял, он отказался от неё (что, должно быть, не так сложно было сделать после отказа от гораздо более сложного тысячелетнего наследия индуизма).

Он очень любил проходиться по поводу Декарта:

– Этот ублюдок заявил: «Я мыслю, значит, я существую». А я сказал: «А если ты не мыслишь, где ты тогда, чёрт возьми? Я хочу знать!»

Затем он обычно замечал, как много времени потребовалось, чтобы это дошло до других «ублюдков».

Давление культуры, которое я почувствовал в Индии, удивило меня. Я полагал, что жизнь в Индии должна была, по крайней мере, способствовать появлению большего количества освобождённых живых существ. На Западе большинство из них были сожжены на костре, помещены в психбольницы или повешены как еретики. Но вскоре пришло отрезвляющее осознание, что индийцы были не такими свободными и либеральными, как я ожидал. Конечно, они были более терпимы к деревенским идиотам, превратившимся в святых. Но философия максимальной открытости и приятия, встроенная в культуру, также произвела на свет огромное количество мошенников, обладающих достаточным знанием для того, чтобы дурачить как страждущих европейцев, так и местных жителей. Что касается конечной цели религии, в ней, как мне кажется, есть, по крайней мере, стремление к гармонии со своей природой. Даже в самых ранних христианских текстах Бог считается чем-то, что присутствует во всех нас. И если начальный импульс стал ощущаться менее выраженно из-за привычек тела, то глубинное течение всё равно присутствует, хотя со временем и оно иссякает. Логическое мышление европейца эгоцентрично, оно не впускает в жизнь фантазию, миф или сказку. Ментальность Америки крутится вокруг денег и вечной молодости – совершенно нелепого дурацкого желания всего населения использовать достижения в области медицины для противостояния базовому закону природы, согласно которому всё стареет и умирает.

Индийцы менее циничны по сравнению с европейцами, и это заставляло меня осознавать, насколько циничным был я. По возвращении на Запад я почувствовал эту разницу ещё более сильно, я увидел европейские города и пригороды разобщёнными и отгороженными, защищающими свою собственность и проповедующими культуру изолированности. Конечно, в Америке присутствует определённая открытость, берущая начало в масштабности просторов страны. В некотором роде это сказывается на сознании американцев. К сожалению, движение в сторону освоения новых пространств связано с опасной потребительской культурой и быстрым вовлечением в международную войну. Капиталистическая жадность, понятное дело, эксплуатирует желание сохранности американской мечты. Мечта основана на страхе. А страх – результат того, что мы прячем голову в песок благодаря дурному воспитанию и прогнившей культуре, ведущей к ожирению.

Юджи любил цитировать Джорджа Буша-младшего: «Я обещаю, что буду поддерживать высокий стандарт жизни всегда!» Он подшучивал над нашей «банановой республикой».

Я говорил об этих отличиях с индийскими друзьями, мы сравнивали культуры, создаваемые мыслями ограничения, исследовали весь багаж, который наш друг Юджи вытащил на свет божий, чтобы разорвать в клочья и уничтожить. В конце концов, мы не слишком отличались друг от друга: стены имели разный цвет, были сделаны из разного материала, но они оставались стенами тюрьмы человеческой мысли.

Как он говорил: «Куда бы вы ни пошли, люди везде примерно одинаковы. Юрист в Индии похож на юриста в Америке. Дантист в Индии похож на дантиста в Германии, и так далее».

Единственное, что было понятно до встречи с Юджи и становилось понятнее с каждым днём в его присутствии: религия искажает истории великих святых для того, чтобы манипулировать людьми и строить институты вокруг памяти о них.

Вскоре мы вернулись в Бангалор, а затем полетели назад в Европу.