Текст книги "Юго-западный ветер"

Автор книги: Луис Гарсиа-Роза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Думаю, вам не раз говорили, что вы совсем не похожи на комиссара полиции?

– Да, бывало, а я всегда в таких случаях спрашивал, как, по их мнению, должен выглядеть комиссар.

– Ну, есть стереотипное представление, которое, конечно, страдает преувеличением, но вы под него не подходите.

– Спасибо, считаю это комплиментом.

– Пожалуйста.

Они сидели за столиком в той части ресторана, что была надежно укрыта как от шума, так и от навязчивых официантов. Они поговорили о работе, о ежедневных полицейских обязанностях, об опасностях этой профессии, пока Эспиноза не почувствовал, что пора переходить к тому делу, ради которого они сюда и пришли и которое интересовало их обоих.

– Почему вы так уверены, что Ольгу столкнули?

– Мы с ней были подругами. У нее не было от меня секретов, я хорошо ее знаю. Она сильная и ловкая. И никогда не свалилась бы с платформы, даже несмотря на час пик. К тому же народ начинает давить только в тот момент, когда поезд уже останавливается, а не тогда, когда он едва появился из туннеля. Ольга же упала как раз тот момент, когда поезд только появился, но еще не затормозил.

– Это говорит в пользу версии о самоубийстве.

– Нет, это говорит об убийстве.

– Ну, ладно. Версия о несчастном случае выглядит довольно шатко, с этим я согласен. Она стояла у края платформы, когда поезд еще не затормозил. Если кто-то толкнул ее плечом, она могла бы покачнуться и упасть на рельсы. В принципе это возможно. Что не означает, будто бы это в действительности произошло. Но я не понимаю, почему это должен был быть Габриэл. Они ведь вместе работали, дружили, встречались. Они нравились друг другу, и именно потому он обратился к ней, когда нуждался в поддержке. Тогда зачем ему ее убивать? Это кажется бессмысленным.

– Болезнь никогда не имеет смысла.

– Но он не болен!

– В самом деле? Человек, который просит полицейского расследовать убийство, которое еще не совершено, и указывает в качестве будущего убийцы самого себя, – это, по-вашему, не больной?

– Он, конечно, странный парень, но не сумасшедший.

– Странный – это просто приличное название для сумасшедшего. И когда такой странный парень толкает кого-то под поезд, то он превращается в натурального психа и его место в психиатрической клинике!

– Мы пока что мало знаем об этом инциденте. Мы не знаем, где Габриэл был в то время, когда произошло несчастье. Он мог идти из дома или ехать по другой ветке метро, за много миль от того места, где умерла Ольга…

– Или мог выйти из дома пораньше, поехать на поезде в противоположную сторону до «Праса Саенс Пенья», где, как ему было известно, она садится на поезд, и в то мгновение, когда нужный ей поезд подъезжал к станции, подкрасться сзади и слегка ее подтолкнуть. А потом в общей суматохе выйти наверх, спокойно доехать на такси до Катете, сесть в метро, как обычно, и поехать на работу.

– Это весьма занимательная история, но в ней имеются нестыковки. Во-первых, если бы он вообще собирался убить Ольгу, то она держалась бы от края платформы как можно дальше. Во-вторых, она его хорошо знала, так что ему трудно было бы подкрасться незамеченным.

– Он мог сделать несколько попыток. Мог, к примеру, притвориться, что он встречает ее, чтобы проводить до работы. Очень романтично! И это облегчило бы ему возможность подвести ее к краю платформы.

– Так, чтобы никто этого не заметил?

– Вы что? Никогда не ездили в метро в час пик?

– Ну, хорошо, допустим, что он действовал хладнокровно и намеренно, в чем я сомневаюсь, но все равно остается еще вопрос о мотиве.

– Я уже сказала – он псих.

– Интересно, что будут думать о полицейском, если он все непонятные происшествия будет приписывать маньякам, которые вдруг оказываются в нужное время в нужном месте?

– От вас не требуется думать так все время. Речь идет лишь об этом случае.

– Когда вы видели свою подругу последний раз?

– Мы с ней обедали вместе на прошлой неделе.

– А по телефону?

– Один раз созванивались.

– И как она вам показалась?

– В прекрасном настроении, если вы об этом. Но даже если бы у нее было и дурное настроение, это ничего не значит. Человек, который всегда был нормальным, здоровым, счастливым, успешным в профессиональном смысле, такой человек не бросится ни с того ни сего под поезд.

– Не все самоубийцы ведут себя столь открыто. Большинство из них ведут нормальный образ жизни, скрывая свою депрессию.

– Но это не тот случай. Ольга не была ни в какой депрессии.

– Согласен, что в том, что касается вашей подруги, вам лучше знать, могла ли она покончить с собой. Но ведь Габриэла вы практически не знали, видели лишь один раз, так что не можете судить о нем. И кстати, когда вы с ним виделись, он был в непривычной для него обстановке и тем не менее держался прекрасно, вполне контролировал себя и ситуацию. Вы не можете просто так обвинить его, здесь нужны доказательства.

– Но та история, о которой он…

– Та история, о которой он говорил, вовсе не характеризует его как сумасшедшего. Множество людей верят в ясновидящих, гадалок и экстрасенсов. Вот вспомните собственных знакомых, которые обращаются к астрологам, гадателям на картах Таро, к сенсам. И что, вы считаете их всех сумасшедшими?

– Надеюсь, вы правы. Умерла моя лучшая подруга, и хотя, конечно, мне немного легче думать, что ее убил какой-то сумасшедший, а не кто-то, кого она знала и кому доверяла, но все это не вернет ее назад. Я только хочу сказать одну вещь: это предсказание о том, что Габриэл кого-то убьет, в нем ведь не сказано, кто будет жертвой, мужчина или женщина.

– Вы уже ужинали?

– Что?

– Я интересуюсь, будете ли вы ужинать?

– Извините, но я пришла сюда не есть. Разве что какой-нибудь сандвич с пивом.

Он заказал два сандвича и два пива.

– Вы родились в Рио?

– Это что, такой хитрый способ спросить, живу ли я в Рио?

– Я и так уверен, что вы живете здесь, но в Рио-де-Жанейро обитают и уроженцы других районов и даже других стран.

– Я родилась в Бразилии, а в Рио живу с девяти лет. А как вы догадались, что я нездешняя?

– А я не догадался. Я просто хотел сменить тему разговора.

– Ну, хорошо, вернемся к этому позже.

Эспинозе понравилось слово «позже» – оно прозвучало обнадеживающе. Речь могла идти о сегодняшнем вечере, что пробудило в нем некоторые фантазии, или о встрече в другой день, что намекало на удовольствие встретиться через некоторое время. Обе возможности казались ему вдохновляющими.

Следы оформления в стиле ар-деко все еще сохранялись на стенах, несмотря на то, что бар «Лагоа» был построен уже шестьдесят лет назад. Внутри этих стен происходили многие важные события в истории Ипанемы. Среди посетителей ресторана находились как завсегдатаи, знавшие по именам большинство официантов (которые, соответственно, тоже знали их имена), так и простая публика, приходившая сюда либо для того, чтобы поглазеть на знаменитостей – артистов, писателей, последних победительниц конкурсов красоты, либо просто в поисках какой-нибудь уникальной – хотя их было множество – красотки, которую можно было бы назвать «Девушка из Ипанемы». Эспинозу и Ирэн ничуть не смущало окружающее великолепие, но вот друг с другом они чувствовали себя несколько скованно.

– И что вы об этом думаете?

– Ну, я привык считать себя скорее не думающим, а воображающим. Я провожу большую часть времени, что-нибудь воображая.

– Тогда вам надо было выбрать профессию писателя или рекламщика, нам, по крайней мере, за это платят.

– Разница в том, что вы используете свое воображение, а я являюсь его рабом.

Не считая той вежливой улыбки, которой она приветствовала Эспинозу при встрече, сейчас Ирэн впервые искренне улыбнулась ему и сразу стала невероятно обаятельной. И хотя Эспиноза находил ее очень привлекательной, он не мог не заметить и другую, невидимую простому глазу Ирэн, которая его пугала – и чем дальше, тем больше. То, что его настораживало в ней, это ощущение, что она нечто скрывает. Он был убежден в том, что все женщины в принципе загадочные существа, но лишь немногие из них сами это сознают, и еще меньшая часть умеет использовать эту свою власть. Такие женщины являются исключением. И он подозревал, что одно из таких исключений находится перед ним.

Их встреча продлилась не более часа, но ночь потом показалась ему долгой. После ресторана он проводил ее домой – она, оказывается, жила всего в нескольких кварталах оттуда, – однако Ирэн не пригласила Эспинозу на чашку кофе. Возможно, она и в самом деле хотела встретиться лишь в связи со смертью ее подруги.

Он пешком вернулся к ресторану, где оставил машину. На фоне чистого ночного неба хорошо вырисовывались горы, что окружали озеро. С одной стороны скала Гавеа и горы Доис Ирмаос, с другой – Корвокадо с ярко освещенной статуей Христа Спасителя. И все же, несмотря на ясный вечер, на душе лежала тяжесть.

Он вернулся домой, думая об Ирэн, о ее дружбе с Ольгой, о том, как она оказалась вовлечена в эту историю, и о том, как сразу вслед за этим Ольга трагически погибла. И наконец – чего она от него хочет?

Эспиноза погрузился в кресло-качалку, не помня уже о том, где он припарковал машину или как он дошел от машины до квартиры. Он мог бы не заметить, включен или выключен свет (в тяжелые дни ему бывало лень даже щелкнуть выключателем). Опустив руку вниз, он вдруг удивился, что под рукой он не чувствует меха собаки – той самой собаки, которую еще не приобрел. Эспиноза убрал руку и припомнил, что уже целых два дня не виделся с Алисой. Что-то загораживало ему обзор, и только тут он сообразил, что так и не открыл жалюзи. Но не стал вставать и открывать, поленился даже протянуть руку и включить висевшую рядом лампу. Он думал о красоте Ирэн, о счастливом детстве Алисы, о Соседе, который еще совсем младенец, об Ольге, умершей под колесами поезда. Эспиноза незаметно для себя задремал и проснулся чуть погодя все еще на том же кресле-качалке. На кровать он перебрался где-то посреди ночи, при этом все тело у него ломило от неудобного положения на кресле, ноги затекли, а в голове забрезжило понимание этого доселе не понятного ему выражения – «средний возраст».

Эспиноза опять вышел поздно и не встретил Алису. Когда он пришел в участок, первым, кто ему позвонил, оказался Габриэл.

– Комиссар! Это ужасно, мы только вчера узнали на работе. Я в шоке! Не знаю, что и думать.

– Извини, но ты не можешь припомнить, не была ли она последнее время в подавленном настроении, в депрессии?

– Нет. На самом деле… она была счастлива.

– Она звонила тебе перед выходом из дома?

– Нет. Не звонила. Она никогда мне не звонит.

– Когда ты пришел на работу?

– Как всегда, около девяти. А почему вы спрашиваете?

– Потому что это могло быть самоубийство, и все, что она могла сказать тебе по телефону, могло бы нам помочь.

– И что теперь?

– Теперь расследование, это в 19-м окружном участке, в Тижуке. Ольгина смерть вне нашей юрисдикции.

– Расследование?

– Когда кто-то умирает при подобных обстоятельствах, всегда открывают дело, чтобы выяснить, не было ли там состава преступления.

– Что вы подразумеваете? Это что, было не самоубийство?

– Мы не уверены.

– Это мог быть несчастный случай?

– Ну, да, это один из вариантов.

– Каких вариантов?

– Когда человек умирает под колесами поезда, то в этом может быть виноват сам человек, или замешано какое-то третье лицо, или же это может быть происшествие, вроде «поскользнулся на банановой корке». Маловероятно, но не исключено.

– Вы считаете, это может быть не самоубийство? Что кто-то мог ее толкнуть?

– Возможно.

– Но кто мог это сделать?

– Я как раз хотел задать тебе тот же самый вопрос. Вы были с ней друзьями и коллегами. Не знаешь ли ты кого-либо, кто мог желать ей смерти? Это на случай, если мы убедимся, что это сделано неким третьим лицом.

– Никто! Абсолютно никто! Действительно, совершенно никто.

– Ну, значит, этот вариант мы отбрасываем.

– О! Конечно! Это совершенно абсурдно. Никто. Я поговорю с вами позже.

Эспинозе сообщили результаты вскрытия по телефону еще до того, как прислали отчет. Ольга не была пьяна, не принимала наркотики, нормально позавтракала. Позже эксперты должны были еще дать заключение о характере ран – все ли они произошли от столкновения с поездом.

Не прошло и часу, как вновь позвонил Габриэл.

– Комиссар, извините за то, что опять вас беспокою. Но вы сказали, что начнется расследование?

– Да, в 19-м участке.

– Вы хотите сказать… что возможно… может быть…

– Что тебя, возможно, вызовут как свидетеля?

– Да…

– Вряд ли. Нет причин. Или ты хочешь сказать, что есть?

– Нет, конечно, но поскольку мы встречались…

– Наш разговор не был официальным, как мы и договаривались. Так что все, что ты мне рассказал, я не буду передавать комиссару того участка, разве только окажется, что это сможет пролить свет на обстоятельства смерти.

– Вы думаете, это важно?

– Нет, на данный момент нет. А ты как думаешь?

– Нет, конечно! Но вам лучше, чем мне, известно, что такое полицейские. Они подозревают всех! Они могут связать нашу беседу со смертью Ольги.

– А тут есть какая-то связь?

– Нет, конечно, нет.

– Тогда тебе и нечего беспокоиться.

– Спасибо, сеньор! Вы были со мной очень терпеливы. До свидания.

Габриэла не столько волновала смерть подруги, сколько возможность быть привлеченным к полицейскому дознанию, что Эспинозу отнюдь не удивило. У большинства людей о полиции такое мнение, что нет ничего странного, когда вместо того, чтобы горевать, они проявляют беспокойство, особенно если речь может идти об убийстве.

К вечеру в участок вернулся Уэлбер.

– Вышел на аргентинца, – сообщил он, радостно потирая руки. – Мне удалось получить номер его телефона у служащей в раковом госпитале. Я позвонил и оставил на автоответчике свой номер. Сегодня удалось поговорить с той женщиной, которая является его помощницей или деловым партнером. Она отнеслась ко мне с крайней подозрительностью и долго выспрашивала, кто именно рассказал о них и кто дал этот номер телефона, ну и так далее. Я наврал, что видел их кукол на дне рождения сына моего друга, и сказал, что хочу договориться о дне рождения моего сына. По-моему, она не очень-то мне поверила. Сказала, что передаст это Идальго – он использует это имя – и перезвонит мне. Я старался быть осторожным, чтобы их не спугнуть.

– Слушай, Уэлбер, смерть этой девушки могла быть несчастным случаем, но могла им и не быть. Нам с тобой надо приглядеться не только к аргентинцу, но и к другим сотрудникам с ее работы.

– Думаешь, это не несчастный случай?

– Человек случайно падает на рельсы как раз в тот момент, когда поезд только подъезжает, – такое, пусть редко, но случается. Однако чаще в таких случаях оказывается, что человека кто-то подтолкнул. В случае с Ольгой нет никаких намеков на самоубийство, разве что любой живой человек в принципе на такое способен. Так что пора поговорить с этим аргентинцем, и в то же время нужно не спускать глаз с Габриэла. Я бы также хотел побеседовать с его матерью. Нам пока неизвестно, что она знает обо всем этом. Потому прикинь, как все подать – не надо ее травмировать. И конечно, не в его присутствии. Да, и еще, попробуй выяснить, во сколько вчера Габриэл появился на работе.

– Мы берем на себя это дело?

– Нет, его ведет 19-й участок. Так что сосредоточься пока на Габриэле. И назначь встречу с аргентинцем по поводу дня рождения твоего сына.

Уэлбер вышел, и Эспиноза остался в кабинете один. В который раз он смотрел на деревянную мебель в этом офисе – она появилась здесь, когда здание было передано полиции, а потом переходила по наследству к сменявшим друг друга начальникам – и в который раз задался вопросом: какое отношение вся эта обстановка имеет к нему самому? Мебель, канцелярские принадлежности, устаревший компьютер, старая пишущая машинка (которой он пользовался чаще, чем компьютером), папки, картины на стенах и некоторые – хотя иногда трудноуловимые – признаки того, что здесь размещается военная организация. На память тут же пришла Ирэн, вот она-то живет в совершенно иной обстановке.

Прежде чем покинуть помещение, Эспиноза позвонил Габриэлу домой. Он прикидывал, сколько тому требуется времени, чтобы добраться до дома, включая возможные задержки. Габриэла дома еще не было. На том конце провода встревоженный женский голос поинтересовался: «Не хотите ли что-то передать, сеньор?» – «Да, пожалуйста, передайте ему, что звонил Эспиноза. Вы можете записать мой номер телефона, сеньора. Попросите его позвонить мне, как только он придет. Спасибо».

Габриэл позвонил в десять тридцать:

– Извините, комиссар, я только вошел. Что-то случилось?

– За исключением смерти Ольги? Нет, ничего.

– Я как раз об этом и спрашиваю.

– Конечно. Ты задержался в офисе?

– Нет. Я последнее время хожу домой пешком. Вот почему поздно добираюсь.

– Ты ходишь домой из Копакабаны во Фламенго пешком каждый день?

– Да. Мне так лучше думается.

– Ты не против того, чтобы встретиться со мной завтра и поговорить о том, что ты обо всем этом думаешь? Мы можем встретиться в обед, как тогда, в первый раз. Мне не хочется отрывать тебя от работы. Сможешь подойти к двенадцати к тому же кафе?

– К…конечно. Двенадцать. Отлично.

– Ну, до завтра. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, комиссар.

Утро принесло некоторые результаты. Уэлбер сумел договориться о встрече с партнершей аргентинца на следующее воскресенье в закусочной фаст-фуд совсем неподалеку от участка. Там должен был состояться очередной день рождения, так что парочка наверняка придет, и Уэлбер сможет застать там их обоих. Он не видел в этом никакого риска для присутствующих. Все люди, опрошенные им в госпитале, подтверждали, что аргентинец был вежлив и дружелюбен.

Габриэл появился в кафе только в двенадцать пятнадцать. Зал уже заполняли обычные посетители, что приходили сюда обедать, так что, было похоже, скоро здесь будет полно народу. Эспиноза сидел за столиком на двоих в углу помещения. Хотя от входа до него было всего два столика, однако Габриэл остановился на пороге и долго не мог отыскать взглядом полицейского. Потом неуверенно двинулся в его сторону. Эспинозе показалось, что в тот момент, когда тот его наконец заметил, первым его порывом было сорваться с места и убежать. Волосы Габриэла были всклокочены, одежда в беспорядке, впечатление было, что он пришел сюда не с работы, а откуда-то из дома, и что он спал в той же одежде.

– Привет, комиссар. Извините, что опоздал, я не сразу смог вспомнить это кафе.

В его голосе звучали уже не детские интонации, он выглядел огрубевшим. Буквально за несколько дней Габриэл превратился из юноши в мужчину – и это было болезненное превращение.

– Привет. Садись. Ты что-то выглядишь уставшим.

– Да, так и есть. Последние несколько дней были утомительными.

– Давай прежде всего закажем что-нибудь. Я еще не обедал, да и ты наверное. Здесь выбор невелик, но кормят хорошо.

Габриэл предпочел заказать то же самое, что Эспиноза. С самого момента своего появления он смотрел на Эспинозу так, будто пытался что-то прочесть по его лицу. Было видно также, что ему не терпится чем-то поделиться, но первым заговорил Эспиноза:

– Смерть Ольги, должно быть, сильно на тебя подействовала?

– Я так и не понял, что все-таки произошло. Сначала я думал, это несчастный случай. Потом мне пришло в голову, что это может быть самоубийство. Потом вы сказали, что это, возможно, убийство. Но я не могу себе представить, чтобы кто-то мог толкнуть Ольгу под поезд.

– Я не сказал, что это убийство. Я сказал, что не исключена такая возможность.

– Все равно, в это трудно поверить.

– Ты вот сказал по телефону, что ходишь домой с работы пешком. Это далеко. И хотя ты совсем еще молодой и здоровый парень, это может быть утомительно, особенно после целого дня работы. Ты еще упомянул, что по дороге легче думается. Могу ли я поинтересоваться, а думал ли ты об Ольге во время этих прогулок?

– Конечно, но по-разному. Раньше, пока она была жива, я думал о том, что перед ней еще целая жизнь. Потом, когда я думал о ней, я опять представлял ее себе живой, но перед ней уже не было впереди целой жизни. Я могу думать о ней только как о живой, хотя и знаю, что она мертва. У нее нет ничего впереди, и с этим ничего нельзя сделать.

– Она так много для тебя значила?

– Да. Не знаю почему, но значила. Мне она нравилась, но также она меня немного пугала. Не на работе, на работе она вела себя как коллега. Но когда мы были одни, она меня пугала.

– И это было часто?

– Нет, не часто.

– А почему? Она очень милая и привлекательная девушка. Почему вы не были, как это говорят, влюбленной парой?

– Не знаю. Это может показаться смешным – ведь я уже давно вышел из подросткового возраста, – но я не уверен в том, что мы составляли пару. Во всяком случае, в том смысле, что такие люди обычно постоянно встречаются, ходят на свидания. Думаю, у нас как раз могло что-то такое начаться буквально за несколько дней до ее смерти.

– Но не началось?

– Не знаю. Это трудно объяснить. Я не знаю, как это бывает.

– Ты и не должен мне ничего объяснять. Может быть, ты просто расскажешь, что случилось?

– Да ничего не случилось. То есть случилось много чего, но не в том смысле, как хотелось бы.

На столе давно уже стояли вино и тарелки с едой, но они так и остались нетронутыми. Никто из них двоих даже и не вспомнил о еде. Во время затянувшейся паузы в рассказе Габриэла взгляды их непроизвольно обратились к столу. Эспиноза взялся за серебряную вилку, но у Габриэла, смотревшего прямо в тарелку, был по-прежнему отсутствующий вид.

– А что должно было произойти, но не произошло?

– Ну, несколько раз она предлагала встретиться вне офиса, наедине, чтобы лучше узнать друг друга, познакомиться поближе. Так она говорила. А в понедельник она предложила после работы прогуляться. Я предпочел бы пойти домой один, мне надо было много чего обдумать, но она поджидала меня у выхода с работы. Мы гуляли сколько-то часов, не знаю, сколько, болтали о жизни, о том, кому что нравится, у кого какие планы на будущее, что мы думаем о религии, политике, искусстве, музыке.

Габриэл замолк и сидел, уставившись в тарелку. Эспиноза решил, что он закончил рассказ.

– И вам понравилось так болтать? Тебе было с ней хорошо?

– Да, согласен, это было очень приятно. Я уже тысячу лет ни с кем не говорил о таких вещах. Это было гораздо лучше, чем мои прогулки в одиночестве. Она спросила меня насчет моего отца. Она первая, кто меня о нем спросил, обычно все спрашивают о матери.

– И что насчет твоего отца? Какой он?

– Мой отец умер.

– Как? Недавно?

– Нет, давно, когда я еще был ребенком – у него был сердечный приступ. Моя мать не любит о нем говорить, думаю, у него были другие женщины.

Еще одна пауза. Габриэл схватил вилку, начал крутить в руках. Потом стал тыкать ею еду, не пытаясь есть. Похоже, он вряд ли вообще сознавал, что делает.

– Вот тогда она все и разрушила.

– Кто все разрушил?

– Ольга.

– Что ты имеешь в виду? Что она сделала?

– Мы шли мимо одной маленькой гостиницы, ну, это одно название, что гостиница, и она вдруг сказала «Почему бы нам не зайти?» Я сначала не понял, о чем она говорит, я даже подумал, может, у нее там живет кто-то знакомый, но она обняла меня и заглянула мне в глаза, и тогда я понял, что она имеет в виду.

– А ты не хотел?

– И хотел и не хотел. Я не знал, что мне делать. Она сказала, чтобы я ничего не говорил. Мы вошли, я зарегистрировался, заплатил за ночь, и мы поднялись в комнату. Голые стены. Двуспальная кровать почти во всю ширину. Ольга что-то говорила, но я плохо понимал что, голос ее доносился до меня словно издалека. Она была прямо передо мной, и она сняла куртку, потом туфли, платье, пока не осталась в одном лифчике и трусиках. Я не двигался с места, и она подошла ко мне, поцеловала и помогла мне раздеться. Потом сняла бюстгальтер и трусики и обняла меня. Я был в таком напряжении, что не мог пошевельнуться.

Габриэл продолжал бездумно тыкать вилкой в тарелку. Он не решался поднять глаза на Эспинозу. Комиссар с трудом разбирал, что он шепчет себе под нос.

– А она не заметила, что ты чувствовал себя неуютно?

– Нет, она заметила. Но, думаю, она решила, я стесняюсь. Когда она увидела, что я не двигаюсь с места, она улыбнулась, подтолкнула меня, и мы вместе упали на кровать. Она думала, что все это очень забавно, пока не поняла, что я просто в шоке. Тогда она отодвинулась, оставив меня лежать, и села передо мной, скрестив ноги на индийский манер. Хотя я сам тренируюсь и хожу на пляж – но по сравнению с ее отличным загаром моя кожа казалась бледной. Ольга от природы очень крепкая, у нее сильное тело, длинные красивые ноги, большая упругая грудь, густо заросший лобок – и она демонстрировала мне все это безо всякого стеснения. Так она сидела некоторое время, просто смотрела на меня и не дотрагивалась. Мне она напоминала компьютер, обрабатывающий информацию. Через несколько минут или, может быть, секунд, не знаю, она обратилась ко мне с вопросом. Я не нравлюсь тебе как женщина? Конечно, нравишься, гораздо больше, чем я мог себе представить! Тогда почему ты избегаешь меня? Я не избегаю тебя, я просто боюсь. Боишься? Почему? Ты гей? Нет, конечно, нет. Тогда в чем же дело? Я всегда думала, ты хотел бы заняться со мной любовью, но не признаешься в этом, потому что стесняешься. Это правда. Ну? Так мы уже здесь. Но я почему-то все равно боюсь. Тогда она снова обняла меня. Я чувствовал прикосновение ее кожи, ее соски прижимались к моей груди, ее волосы падали мне на лицо, а ноги переплелись с моими, и между ног у нее было влажно, однако у меня там ничего не поднялось, висело, как у мертвого. Ольга прикоснулась ко мне там, но я даже не почувствовал. Ноги от напряжения начали дрожать, меня прошиб холодный пот, потемнело в глазах. Я подумал, что сейчас умру. Выскочив из кровати, я наспех оделся и обулся, она спросила, что я делаю, а я открыл дверь, сбежал вниз по лестнице и бежал еще несколько кварталов. Я не знал, где я был и что я делал. Домой я вернулся под утро.

Эспиноза перестал есть. Голоса в кафе, которые как бы стихли во время рассказа Габриэла, внезапно зазвучали громче. Казалось, будто все находящиеся здесь слушали, затаив дыхание, эту исповедь, а потом возобновили свои разговоры в один и тот же момент.

– Это был твой первый опыт с женщиной?

Габриэл кивнул. Он все еще казался отстраненным, будто пребывал не здесь, а где-то еще, однако Эспиноза понял, что пик острых эмоциональных переживаний уже миновал и вряд ли повторится с таким же накалом.

– Ты виделся с Ольгой после этого?

– Нет.

– Почему ты не пришел на работу на следующий день?

– Я не мог смотреть на нее. Думал, никогда не вернусь на работу. Но через день должны были выдать зарплату, а мне надо оплатить счета. Я пошел туда, намереваясь лишь получить деньги и уйти. Там мне сообщили, что Ольга умерла. Я даже ничего не почувствовал. Единственная мысль, которая билась в голове, это, что больше мне не выпадет такой шанс, по крайней мере с ней.

– Ты говоришь, что после того, как оставил Ольгу в гостинице, бродил неизвестно где, не помнишь, что делал, вернулся домой рано утром и ничего больше не помнишь.

– Да, так.

– С тобой такое раньше случалось, чтобы ты бродил, не отдавая себе отчет в том, где ты находишься или что ты делаешь?

– Нет, насколько я помню.

– А провалы в памяти раньше были?

– Не думаю.

– У тебя не было желания убить Ольгу после того, что случилось?

– Нет, у меня было желание убить себя, а не ее.

– Что ты делал на следующий день?

– То же самое, что обычно делаю, когда выпадает возможность: гулял по улицам.

– Где ты гулял?

– В центре, по парку Фламенго, по Ларанжейрас.

– Тебе не встретился по дороге какой-нибудь знакомый?

– Когда я гуляю, то не обращаю внимание на людей. Я мог встретить кого-либо, но сам этого не заметил.

– Ты не собирался встретить Ольгу в метро, чтобы посмотреть, как она себя чувствует?

– Нет, ни в коем случае! Я мечтал быть от нее как можно дальше!

Эспиноза почувствовал, что если он будет спрашивать дальше, то Габриэлу станет очевидным, что это допрос. Комиссар не любил превращать исповедь в допрос, за исключением тех случаев, когда у него не было возможности возобновить разговор позже. Он прекратил задавать вопросы Габриэлу не из морально-этических соображений, но потому, что знал по опыту – если он сильно надавит сейчас, то в будущем уже не удастся установить нужный контакт. А насколько он мог себе представить, им предстояло еще очень много общаться.

– Ты не будешь есть?

– Нет, спасибо, я пойду обратно, на работу.

По пути в участок он получил сообщение на мобильник от женщины из Института судебной медицины. Она была молода и красива, и Эспиноза никогда не мог понять, как такая привлекательная девушка может проводить свои дни в окружении трупов и разрезанных кусков тела, и не только проводить, но, по-видимому, и находить в этом удовольствие. Он ей перезвонил.

– Эспиноза, вот если ты сам решишь броситься под поезд, то как ты это сделаешь?

– Ты имеешь в виду, что на мне будет надето или как я это сделаю?

– Я имею в виду, прыгнешь ли ты вперед головой, спиной или пузом?

– Кажется, я догадываюсь, к чему ты клонишь.

– Точно! Могу ручаться, что наша подруга упала на рельсы спиной – и так ее и переехал поезд. Думаю, маловероятно, что человек, бросившийся под поезд, будет прыгать туда задом наперед. Предположим, кто-то решил так сделать, но ему надо быть уверенным, что это сработает: хотя падать спиной довольной легко, но при падении на рельсы нельзя быть уверенным, что упадешь в нужное место. Такой способ больше подходит самоубийцам, что прыгают с высоты, – тогда достаточно встать на край балкона или подоконник и упасть назад – там не промахнешься. А тут, похоже, девушка либо случайно упала, либо кто-то ее толкнул. Но думаю, в этом уж ты сам разберешься.

Эспиноза был согласен с Ирэн, что Ольга совершенно не похожа на самоубийцу.

Он выбрал самый длинный маршрут до дома, который проходил через галерею Менескал, чтобы по пути купить арабской еды, а также чтобы у него было время обдумать слова патологоанатома. Он ждал, пока ему приготовят особые фрикадельки со специями, и раздумывал о том, что у него с Габриэлом очень похожая привычка – думать на ходу. Эспинозе хотелось надеяться, что их сходство на этом заканчивается.

Подходя к скверу перед своим домом, он заметил Алису и Кнопку у дверей подъезда.

– Ты совсем забыл про Соседа! – воскликнула девочка, как только Эспиноза наклонился и чмокнул ее в щеку.

– Другая соседушка гораздо важнее для меня, но и ее я не видел уже сколько времени.

– Да! Но я умею разговаривать, а он нет. И есть еще одна очень важная вещь, которую ты не делаешь. Щенок должен привыкнуть к запаху. Собака запоминает самые первые запахи и потом так узнает хозяина. Ты должен дать ему обнюхивать тебя как можно чаще!