Текст книги "Юго-западный ветер"

Автор книги: Луис Гарсиа-Роза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Л. А. Гарсиа-Роза
Юго-западный ветер

1

В четыре часа пополудни в маленьком кафе по соседству было пусто. Единственный официант, повернувшись спиной к залу, протирал стопку тарелок и смотрел телевизор, подвешенный высоко в углу. Не отрывая взгляда от экрана, официант неспешно брал тарелку, прыскал на нее спиртом, вытирал и откладывал в сторону. Когда с тарелками было покончено, он разделил полученную горку на две равные по высоте стопочки – эта процедура вынудила его оторваться от передачи. Затем он перешел к столовому серебру. Вытащив из пластмассового ящика очередной предмет, он спрыскивал его жидкостью для мытья посуды, аккуратно вытирал и бросал в другой ящик. Эту работу было труднее совмещать с просмотром телевизора, потому что для ложек, вилок и ножей в ящичке для посуды имелись разные отделения и было почти невозможно попасть в нужное не глядя.

Монотонное звяканье все больше раздражало Эспинозу, который и так с трудом мог сосредоточиться на разговоре.

– Я не берусь за частные расследования.

– Знаю, комиссар.

– Зачем тогда предлагаешь?

– Мне нужна помощь.

– Почему бы тебе не нанять частного детектива?

– Я таких не знаю. То есть мне известно, что они существуют, видел рекламу в газетах, но, мне кажется, они в основном ловят тех, кто изменяет своим женам.

– А ты что предлагаешь мне расследовать?

– Убийство.

– Убийство?

– Вот именно.

– И кто же убит?

– Еще не знаю.

– Ты его не знал?

– Нет, он еще не убит.

– То есть как?

– Убийство не совершено… пока.

С каждым мгновением Эспиноза все больше жалел, что согласился на эту встречу.

– И ты приставал ко мне целую неделю ради того, чтобы сообщить мне это? Ты хочешь, чтобы я расследовал убийство неизвестно кого и к тому же этот кто-то еще не убит? Шутки со мной шутишь?

– Вовсе нет, комиссар. Да, я понимаю, это выглядит странно…

– Выглядит?

– Извините.

– И ты не можешь сказать мне, где и когда произойдет это убийство?

– Н… нет… Мне очень жаль.

– И ты, конечно же, понятия не имеешь, кто может быть убийцей.

– Имею.

– …?

– Это я.

– Ты планируешь совершить убийство?

– Нет, если говорить точно.

– Точно? Сынок, единственное, чего недостает этому разговору, так это точности.

– Вы правы, сеньор. Может быть, мне лучше попробовать объяснить все сначала, хотя мне и самому до конца не все понятно.

– Уж будь так любезен, объяснись толком, если тебя это не затруднит.

– Я понимаю, комиссар, вы рассержены.

– Тогда постарайся выражаться ясней.

– Мне предсказали, что я совершу убийство еще до своего дня рождения. Осталось два месяца.

– Кто предсказал?

– Прорицатель. Ну, конечно, не такой, как эти, что носят тюрбаны…

– Понятно.

– В прошлом году мы с друзьями с работы отмечали мой день рождения в баре. Кто-то из тех, кто там был, не из нашей компании, предложил мне в качестве подарка прочесть мое будущее. Я в такие штуки совсем не верю, но мне показалось, что это устроили мои друзья, ну, для забавы, так что в конце концов согласился. Этот малый сначала выдал несколько стандартных предсказаний, какие обычно делают все гадалки, а затем вдруг сообщил, что не пройдет и года, как я совершу убийство.

– И ты поверил?

– Поверил. С чего бы ему было обманывать меня?

– И когда будет твой день рождения?

– Меньше, чем через два месяца.

– Стало быть, ты хочешь, чтобы я выяснил, кого ты будешь убивать?

– Да, сеньор, если можно. Только много я заплатить не смогу.

Парень говорил совершенно спокойно. Его речь была внятной, не сбивчивой, но Эспиноза смог прочесть по его глазам, что он страдает и что длится это уже достаточно давно.

Тут Эспиноза пришел в себя и заговорил в своем обычном стиле – спокойно, вдумчиво, без намека на иронию или досаду.

– Послушай, наша встреча началась как-то не так. Это моя ошибка. Пройдем-ка в участок и там побеседуем подробнее. Без протокола и прочих формальностей, разве только сам захочешь, – с этими словами комиссар встал, бросил несколько монет на стол, возмещая отсутствие заказа, и дружелюбным кивком пригласил парнишку следовать за ним.

Была зима, что для Рио-де-Жанейро означало прекрасную погоду, синее небо и отсутствие палящего зноя. Солнце не слепило, тени были нерезкими, и цвета приобрели более мягкие оттенки, чем летом. До участка было не более десяти минут ходьбы. Эспиноза на глаз прикинул, что малому еще нет и тридцати. Среднего роста, черноволосый, с приятным лицом. Как и сам Эспиноза, он смотрел собеседнику прямо в глаза во время разговора, что обычно придает вес даже обычному обмену любезностями. Когда они дошли до участка и оказались перед аркой, что украшала вход в здание, парень замедлил шаги.

– Ты не обязан говорить ничего такого, чего сам не захочешь. И раз мы решили обойтись без протокола, то беседа наша ничем тебе не грозит.

Низкий голос Эспинозы звучал мягко и почти ласково. Ему не пришлось уговаривать парня войти. Участок помещался в старом трехэтажном доме на улице Иларио де Гоувейя, всего в двух кварталах до пляжа Копакабаны. Входная дверь не закрывалась никогда, но окна были плотно закрыты, чтобы не мешал шум с улицы. Здание неплохо сохранилось, если принять в расчет, когда его выстроили и как использовали.

Судя по тому, как этот парень озирался по сторонам, все вокруг было ему внове. Он немного успокоился только в кабинете Эспинозы.

– Когда ты позвонил мне в первый раз, то сказал, тебя зовут Габриэл.

– Именно так.

– Почему ты веришь в это предсказание?

– Потому что гадальщик видел меня тогда впервые в жизни и у него не могло быть никаких причин возводить на меня такой поклеп. И еще… то, как он говорил… это не оставляло никаких сомнений. Ну, по крайней мере, для меня. Я пришел в ужас. Сказать, что я просто поверил, – значит ничего не сказать. Меня охватила паника. Мои друзья не знали, как меня успокоить.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– Я думаю, что никто не выйдет на футбольное поле, не имея ни малейшей склонности к спорту.

– Это не совсем то, что мне хотелось узнать.

– Извините. А что вы хотите узнать?

– Хочешь ли ты кого-нибудь убить?

– Никого… конкретно.

– А вообще?

– Вообще?

– Да.

– Вообще…

Ткани, оставшейся от занавески, как раз хватило на подушечку для подоконника. То, что окно находилось на первом этаже, было самым главным достоинством этой квартиры. Окно, выходящее на улицу, располагалось достаточно высоко над тротуаром, так что не смущали чужие взгляды, а подоконник был достаточно широк, чтобы дона Алзира по вечерам могла удобно облокотиться на него, поджидая, когда из-за угла, оттуда, где улица Катете пересекалась с Барке-де-Маседо, появится фигурка ее сына. Ее Габриэл и приятным лицом и ладной фигурой пошел в отца, но не в пример ему был несравненно разумнее. Она никогда не видела сына нетрезвым и ни разу не слышала, чтобы его замечали в пьяной компании. Он работал на одном и том же месте с тех пор, как получил степень бизнес-администратора, так что спустя небольшое время они смогли выкупить закладную на эту квартиру. Квартира с двумя спаленками была, по правде говоря, мрачновата и, несмотря на все старания, постоянно подвергалась набегам тараканов из мусорных баков, стоявших во дворе. Никакого с ними сладу – что ни утро, дона Алзира находила на полу кухни, а то и в гостиной одного-двух представителей этой мерзкой нечисти – лежат на спине и все еще лапками дрыгают. Впрочем, это ни в малейшей степени не омрачало выпавшего ей на долю счастья – жить вдвоем с сыном и заботиться о нем. Поскольку дона Алзира роста была невысокого, то специально заказала для себя деревянную скамеечку-приступочку, чтобы взбираться на высокий подоконник. Зрение у нее было уже слабовато, так что она не могла рассмотреть из окна всю дорогу до угла улицы. И хотя знала, что по улице Катете едут машины, но разглядеть их толком была не в состоянии. Что до пешеходов, то с трудом различала, кто это – мужчина или женщина. И однако даже в самой густой толпе прохожих, что постоянно клубилась на Барке-де-Маседо, она безошибочно распознавала Габриэла. По абрису фигуры ли, по ритму шагов, но дона Алзира понимала, что это он, задолго до того, как он приближался настолько, что обретал зримые очертания. В подобные моменты казалось ей, будто и сама жизнь ее обретает отчетливую форму.

В этот вечер в обычный час дона Алзира заняла свой пост у окна, уже предвкушая, как его фигура вот-вот вынырнет из-за угла. После пятнадцати минут ожидания она почувствовала легкое беспокойство. Еще через четверть часа беспокойство стало нестерпимым. Спустившись по приступочке, женщина проверила, положена ли телефонная трубка (мальчик никогда не забывал позвонить, когда задерживался), включен ли провод в розетку и правильно ли она рассмотрела положение стрелок на циферблате. Затем после сорока минут ожидания, когда она уже бессчетное число раз ошибалась, принимая за Габриэла множество самых разных людей, появлявшихся из-за угла, ее сын вдруг материализовался в толпе, и, узнав его, она едва не лишилась чувств. Нет, не зря она беспокоилась. Габриэл шел гораздо медленнее, чем обычно, сутулясь и понурив голову. Она была убеждена, что то не была простая усталость. Дона Алзира перекрестилась.

Услышав, как в замке поворачивается ключ, женщина взяла себя в руки, ибо не хотела, чтобы сын заметил, как она расстроена.

– Габриэл, милый, ты что, задержался на работе?

– Нет, мама.

– В метро пробки, да? Это, наверное, из-за того, что пустили новую линию?

– Нет, с метро никаких проблем.

– Ну, хорошо… не буду к тебе приставать.

Она молча вглядывалась в лицо сына, пытаясь расшифровать те еле заметные знаки, которые, с каждым днем прибавляясь к уже существующим, образовывали текст, становящийся – к ее ужасу – все менее внятным для нее. Дона Алзира не могла бы сказать в точности, когда это началось, в какой именно миг впервые увидела она эту – как она называла ее про себя – хмарь. До тех пор она неизменно видела в своем ребенке только сияющий свет, прозрачный и чистый, как хрусталь, и лишь в этом году впервые заметила на нем тень, а уж сегодня вечером ее сын, появившись из-за угла с улицы Катете, выглядел просто пугающе темным.

– Мама, я же просил тебя не беспокоиться, когда задерживаюсь, ведь всякое может случиться…

– Что случилось?

– Да ничего не случилось, мама. Все нормально.

– Когда ты говоришь, что все нормально, это значит, что-то не в порядке.

– Мам…

– Я же вижу, тебя что-то гнетет. Просто уверена в этом. Это связано с женщиной?

– Ну, мам…

– Хорошо-хорошо, прости меня. Я и не думаю вмешиваться в твою жизнь.

– Мама, ну, конечно же, ты будешь вмешиваться. Ты всегда так делала. Просто я не хочу, чтобы ты волновалась попусту.

Мебель в гостиной была темной и тяжеловесной. Кресла обтянуты малиновым бархатом. Висевшие по стенам репродукция «Тайной вечери» и два тусклых сельских пейзажа уюту не способствовали. К тому же мать с сыном почти не пользовались ею как гостиной, а лишь как проходной между кухней и спальнями. Чтобы окончательно не истерся лежавший на полу ковер с еще отчетливо видным орнаментом в виде цветочных гирлянд, доне Алзире пришлось прикрыть его прозрачной пленкой. Пока они с сыном разговаривали, она машинально теребила его за рукав, хотя обычно оба избегали дотрагиваться друг до друга. Габриэл обогнул мать, мимолетно и легко прикоснувшись к ее плечу, укрытому шалью, а потом вошел к себе и запер за собой дверь. Дона Алзира усмотрела в этом знак того, что и вправду стряслась какая-то беда, хотя Габриэл каждый день, вернувшись домой, шел в свою спальню и закрывался там. Но даже сквозь запертую дверь она «видела», как, сменив свой повседневный костюм на шорты, которые она подарила ему к прошлому Рождеству, он надевает наушники и ложится на кровать послушать классическую музыку. Хорошо хоть не эти новомодные штучки!

Накрывая ужин на маленьком столике в кухне, дона Алзира вновь думала о том, стоит ли ей поговорить о сыне с падре Кризостомо. После того, как умер муж – Габриэлу было тогда всего девять, – она не раз обращалась к падре Кризостомо как к семейному советнику и исповеднику. Он мог бы понять, что творится с Габриэлом и чем тут можно помочь. Но дона Алзира боялась, как бы непосредственное вмешательство третьего лица не внесло отчуждения в ее отношения с сыном. Она не пережила бы, если ее мальчик начал отдаляться от нее, и была уверена, что, чем его потерять, лучше уж умереть – ей или ему. Да простит ей Господь такие мысли, но она чувствовала именно так и согласна была претерпеть вечные адские муки, лишь бы сын оставался с ней, пока она жива. Ужин их прошел в полном молчании.

Габриэл не был уверен в том, что поступил правильно. Поначалу комиссар был, похоже, рассержен и недоволен тем, что согласился на встречу, а потом вдруг ни с того ни с сего извинился и стал чутким и внимательным. Каков же он на самом деле? Или в нем сочетается и то и другое? Если так, то его первая ипостась выглядит настолько отталкивающе, что полностью перекрывает вторую. И теперь Габриэл сомневался, правильно ли сделал, что обратился в полицию. Ему пришло в голову, что мастера сыска и дознания чем-то напоминают священников: даже если ты ничего не совершил, все равно посчитают тебя виноватым. Сняв наушники, он попытался сосредоточиться и вспомнить все нюансы разговора. Его не слишком волновало то, что именно говорил комиссар. Важнее было уловить тон и настроение. В самом начале комиссар был настроен враждебно, держался насмешливо, явно не считая, что разговор заслуживает внимания. Габриэл никак не мог сообразить, что же такого он сам умудрился сказать или что такое произошло, после чего вдруг поведение полицейского резко изменилось и тот пригласил его зайти к нему в участок. В любом случае вторая часть разговора протекала несравненно лучше, чем первая. Однако кое-чего он так и не добился. Комиссар не обещал взяться за расследование и даже не потрудился узнать его имя, адрес, телефон и все прочее, хотя, кажется, отнесся вполне сочувственно к его проблеме. И теперь Габриэл чувствовал себя как больной, который пришел к врачу с острой болью, а кабинет, где его даже не стали осматривать, покинул, не получив ни лекарства, ни рецепта – ничего, кроме толики сочувственного внимания.

Он опять надел наушники и вытянулся на кровати. Комната его была по размерам еще меньше, чем комната матери, так что приходилось использовать каждый сантиметр пространства. Стены были закрыты платяным шкафом, книжными полками, подставками для компакт-дисков, и даже придвинутая к стене кровать помещалась в некоем подобии ниши между стеллажами. Передвигаться в этом загроможденном пространстве было невозможно: тут едва хватало места сделать два шага, а если встать посреди комнатенки, то разведенными руками коснешься мебели вдоль стен. Вот почему он часто гулял поздним вечером, огорчая мать и вызывая у нее подозрения. В каждой из комнат стояло по телефонному аппарату, а у Габриэла с донной Алзирой существовал договор – регулярно, впрочем, ею нарушаемый: если кто-то первым снял трубку, другой уже не говорит «алло».

Комиссар не заинтересовался предложенными деньгами. Мало того, он, казалось, даже был раздосадован таким предложением. Как раз в тот момент их встречи Габриэлу показалось, что ничего из его затеи не выйдет, и если бы он заранее не был столь решительно настроен, то свидание с комиссаром закончилось бы полным фиаско – хотя, он подозревал, оно и так ни к чему не привело. Разве можно вести расследование, если ты не знаешь ни имени заказчика, ни его адреса или места работы? Может быть, полицейский счел Габриэла психом и решил, что не стоит его раздражать? Возможно, приглашая его в участок, он рассчитывал, что так будет проще от него отвязаться. Такой расклад был бы наихудшим, поскольку это означало, что все сказанное им было просто пустой болтовней. Надо все же поговорить с комиссаром еще раз и выяснить, как на самом деле обстоят дела.

Сквозь наушники Габриэл услышал стук в дверь. Он поднялся, раздраженный, что его отрывают, открыл и оказался лицом к лицу с матерью, которая держала в руках поднос.

– Кофе. Я только что приготовила.

Не говоря ни слова, он взял у нее поднос, поставил его на стол и повернулся, чтобы снова запереть дверь. Он не любил, когда его беспокоили в его убежище, хотя его и трогали все эти маленькие знаки внимания с ее стороны. Это был ее способ извиниться за то, что она ему надоедает. Но если он покажет, что тронут ее добротой, то скоро у его дверей будет выстроен целый бар с напитками.

Мысли Габриэла вновь обратились к разговору с комиссаром. Он наконец вспомнил, после чего тот резко изменил поведение – сразу после того, как Габриэл ответил на вопрос, верит ли он в предсказание этого самого предсказателя-экстрасенса. Странно, что комиссара больше заинтересовало его личное отношение, а не конкретные факты. Он ведь ничего не успел ему рассказать, лишь поделился своими чувствами, так что полицейский мог вполне принять его за одного из тех психов, что валом валят в участок с бредовыми жалобами на воображаемых преследователей.

А Габриэл в отличие от этих психов знал точно – то, что ему угрожает, не имеет ничего общего с бредом. Он не путает реальность и вымысел – он четко различает, что существует в действительности, а что – лишь в чьем-то помраченном сознании. Его чувства относительно предсказания были совершенно реальными, вот, очевидно, почему они заинтересовали полицейского – не как объективный факт, а как субъективное, но реальное впечатление. Габриэл был убежден в том, что совершенно нормален. А если и сумасшедший, то не более, чем все окружающие люди. Как у всех, у него тоже есть свои трудности, но они не превращают его в ненормального. Одна из этих трудностей – его отношения с матерью, но он уверен, что как-то с этим разберется уже в ближайшее время.

Когда он вспомнил о принесенном ею кофе, тот совсем остыл. Если сейчас вернуть его матери, она воспримет это как пощечину, а ему вовсе не улыбалось еще усиливать ту слегка напряженную атмосферу, которая воцарилась в доме из-за его позднего возвращения. Ему уже двадцать девять лет, и он не обязан отчитываться перед матерью, почему пришел на несколько минут позже. Хотя, конечно, тут есть доля его вины. Если бы он не возвращался домой всегда точно в одно и то же время, то у нее не сложилась бы привычка поджидать его у окна каждый вечер. И уж, во всяком случае, ему не следовало приучать ее к звонкам и предупреждениям о том, что задерживается. А теперь он не может разом лишить ее того ощущения безопасности, которое сам создал. Габриэл открыл дверь, стараясь производить по возможности меньше шума, прошел в ванную, вылил кофе в унитаз и спустил воду. Но прежде, чем он успел закрыть за собой дверь спальни, из соседней комнаты донесся голос его матери:

– Что, кофе не удался?

Эспиноза, живший лишь в нескольких кварталах от участка, ходил на работу пешком. Ему нравилось добираться до службы каждый раз другой дорогой. Один из его маршрутов был прямым и коротким – это на случай, когда он спешил, другие же – более длинными, так как обычно ему хотелось по пути кое-что обдумать. Нынче Эспиноза задержался на работе – пришлось наверстывать время, потраченное на беседу с тем парнишкой. А потому, когда он наконец спустился в проходную на первом этаже и попрощался с дежурным у входа, на улице уже совсем стемнело. Комиссар не обратил никакого внимания на шум машин на Барата Рибейро – магистраль проходила совсем рядом с участком, – поскольку давно привык воспринимать эти звуки как обычный шумовой фон для своих мыслей.

Он двинулся в сторону дома, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, машинально обходя идущих навстречу пешеходов. В подобные моменты, когда он полностью погружался в себя, то будто включал автопилот: шел, понуро опустив плечи, засунув руки в карманы, не отрывая взгляда от тротуара под ногами. Эспиноза считал себя человеком неглупым, но не был зациклен лишь на мозговой деятельности. Он ценил в себе не только умение мыслить, но и дар воображения, причем последний иногда даже больше. Впрочем, то и другое часто переплеталось у него в голове, и рациональные соображения становились вереницами проносящихся в голове образов.

На него произвел сильное впечатление характер парня, с которым он встретился сегодня: в нем сочетались искренность и парадоксальность. Обратиться в полицию с просьбой расследовать преступление, которое он сам, возможно, совершит неизвестно когда – убив неизвестно кого! – это был редкостный бред. И в то же время как раз полная бредовость придавала его рассказу такое правдоподобие. Разве такое может прийти кому-нибудь в голову – за исключением разве что полных психов или фанатично верующих? И страдание, испытываемое этим молодым человеком, показалось ему неподдельным. Эспиноза подумал, что сам он не будет заниматься этим делом, поскольку тот хотел расследовать все в частном порядке. А он все же комиссар полиции, а не частный детектив. Да и с какой стати начинать расследование, если у него нет ничего, кроме фантазий и предположений?

Эспиноза решил, что поручит разобраться в истории Габриэла одному из своих коллег. Этот его сослуживец был серьезно ранен во время расследования, которое они вели вместе, и только сейчас снова постепенно подключался к оперативной работе. Врачи советовали ему пока держаться подальше от опасных операций. Уэлберу Эспиноза доверял безоговорочно. Может быть, случай с Габриэлом как раз и облегчит ему возврат к настоящим расследованиям. Но тогда надо возбуждать дело, а он все еще не уверен, что в данном случае это возможно.

Эспиноза свернул налево, на улицу Анита Гарибалди, ведущую к Пейшото, округу, где он жил. Хотя Пейшото именовался округом, но представлял собой всего несколько кварталов невысоких домов вокруг центрального сквера посредине Копакабаны. Да, для его друга это, наверное, как раз подходящий способ вновь включиться в работу. Если бы Уэлбер не бросился тогда к дверям, чтобы перехватить киднеппера, то пуля, которая чуть не стоила ему жизни, досталась бы Эспинозе. Тут комиссар остановился, чтобы купить пива и немного копченого окорока – надо же хоть как-то разнообразить свой ужин. Эспиноза не был уверен до конца, можно ли принимать слова этого парня за чистую монету. Кроме того, допустим, он ему поверит, но это ведь отнюдь не значит, будто непременно должно произойти что-то или что сбудется предсказание экстрасенса. До сих пор Эспинозе никогда не доводилось слышать, чтобы на чьем-то дне рождения ясновидящие предсказывали будущее, ну, за исключением разве что предсказаний вроде: «Вам предстоит дальняя дорога» или «Вы скоро встретите женщину своей мечты». Дальняя дорога – старинная присказка гадалок, а что до встреченных женщин, то Эспиноза считал, что любая женщина в жизни вполне может превратиться в женщину твоей мечты. Однако он ни разу не слышал о предсказателях, которые пророчат кому-нибудь смерть. Особенно если дело происходит на празднике. Может быть, это выверт какого-нибудь злостного ненавистника дней рождения? Уэлберу сам бог велел заняться расследованием – они с Габриэлом почти ровесники. Но, конечно, только в том случае, если его друг детектив примет историю этого парня всерьез.

В этот поздний час площадь была почти пуста. Эспиноза пошел по тротуару, избегая дорожек, проложенных через сквер напрямик. Потом пересек улицу, что огибала сквер, и вошел в трехэтажный дом, где жил с десятилетнего возраста вместе с родителями – в ту пору они еще были живы-здоровы. Ему надо было на последний этаж. Он поговорит с Уэлбером завтра. Хотя формально следствие не начато, но для Уэлбера это удачный предлог выйти на контакт с некоторыми людьми в 12-м округе. Эспиноза одолел два лестничных пролета, аккуратно придерживая пивные бутылки, окорок и батон. Дома в холодильнике хранилось изрядное количество замороженных полуфабрикатов, но они не отличались разнообразием: домашняя лапша «болоньезе», спагетти «болоньезе» или лазанья, тоже «болоньезе». Все остальное было уже съедено.

Эспинозе в его квартире всегда очень нравилось «французское окно», или застекленная дверь, которая открывалась на балкон с чугунными перильцами. Тянувшиеся от потолка почти до пола жалюзи сохранились еще с тех времен, когда дома строились с расчетом на то, чтобы людям в них было приятно жить. Сгрузив покупки на кухне, он раздвинул жалюзи, закрыл окна, чтобы сохранить прохладу, зажег лампу и плавно опустился на диван. С того момента, как он покинул участок, Эспиноза невольно старался двигаться не слишком резко, словно неторопливые движения могли уберечь его от сумятицы в мыслях.

Непонятно, стоило ли встречаться с этим парнем. А уж тем более надо ли придавать этой истории статус – пусть даже полуофициальный. Нет, негоже сидеть, развалясь на диване, глазея на дома и любуясь пейзажем. Полно дел – прежде всего принять душ, затем соорудить бутерброды на ужин и разобрать грязное белье – все это поможет ему хоть на время отвлечься от этой истории.

Час спустя, однако, его голова была занята все теми же проблемами, а из всех благих намерений исполнено было только одно – он принял душ. Тут только Эспиноза вспомнил, что забыл поставить в холодильник пиво. Тогда он оделся и вышел на улицу с намерением перекусить в каком-нибудь заведеньице, где его смогут обслужить лучше, чем он способен это сделать сам.

Габриэл знал, что во время вечерних сериалов мать обычно не слушает его телефонные разговоры. Он знал также, что Ольга должна уже быть дома, поскольку рано ушла с работы, пожаловавшись на простуду. Не исключено, конечно, что она совсем расклеилась и теперь спит. Он позвонил, тщательно прислушиваясь к тому, не взяла ли мать трубку параллельного телефона, но никакого щелчка не было слышно. А Ольга сама подошла к телефону:

– Габриэл… вот не думала, что это ты…

– Как ты себя чувствуешь?

– У меня небольшая температура и голова болит, но, думаю, завтра выйду на работу. Спасибо, что позвонил!

– Ольга?

– Да?

– Ну, надеюсь, к утру станет легче…

– Габриэл!

– А?

– Ты хочешь мне что-то сказать?

– Нет… ничего… Выздоравливай!

– Спасибо.

Ольга была свидетельницей той сцены с ясновидящим. Она пришла в бар с одним из сотрудников как раз в тот момент, когда им представляли экстрасенса. Ольга тогда решила, что предсказание оскорбительное, свидетельствует о крайне дурном вкусе, а парень просто пьян. Прощаясь в тот вечер с Габриэлом, она заметила, как он расстроен, и позже избегала разговоров на эту тему. Вот почему потом они говорили с ней об этом лишь однажды. И как раз то преувеличенное значение, которое она придавала этому случаю, еще более усилило беспокойство Габриэла. Он думал, что не стоит придавать преувеличенное значение ни самим демонам, ни их изгнанию.

Свидетельство Ольги могло бы убедить комиссара в том, что рассказанная Габриэлом история правдива, хотя ему трудно было себе представить эту девушку в полицейском участке. Она всегда представлялась ему хрупкой и неустойчивой, чем-то напоминая фигурку канатоходца на тонкой проволоке. Не физически – физически Ольга, напротив, была вполне крепкой, и ее нынешняя болезнь ни о чем не говорила. Но в эмоциональном смысле, как ему казалось, она всегда балансировала на этой натянутой проволоке. Судя по тому, как неуверенно она держалась с людьми, посещение полиции для нее будет нелегким испытанием. Свести Ольгу с Эспинозой можно только, если бы удалось назначить встречу где-то вне стен участка.

Тогда, в баре, они встретились не на службе едва ли не впервые, да и то Ольга пришла не ради него, а ради другого их сотрудника. И в офисе он встречал ее гораздо реже, чем ему бы хотелось. Они работали в разных отделах: он – в техническом, она – в административном. Хотя Ольга пришла в фирму уже более года назад, но общались они так редко, что ни о какой дружбе между ними и речи быть не могло. И до сегодняшнего дня он никогда ей не звонил.

– Тебе нужно было с кем-то поговорить, сынок?

Голос матери, приглушенный телевизионной передачей, настиг Габриэла на пороге ванной.

– Да так, ничего особенного, мам, если не считать того, что мне предстоит кого-то убить, – пробормотал он.

– Что ты говоришь, мой родной? Я не слышу!

– Ничего, мама.

Никто из присутствовавших на той вечеринке не придал особого значения словам экстрасенса. Или, по крайней мере, никто позже не возвращался к этому вопросу. Похоже, все списали эту выходку на невоспитанность или склонность к шуткам дурного тона. Габриэл, однако, смотрел на дело иначе. Для него, по сути, не играло особой роли то, было ли то пророчество истинным или ложным. Важно лишь, что оно оказало на него сильнейшее воздействие. Миновал первый шок, но предсказание в буквальном смысле слова застряло у него в голове. И теперь, когда до следующего дня рождения осталось менее двух месяцев, оно овладело им полностью, властвовало над его душой и телом. С ним он засыпал и с ним же просыпался. Последние два месяца оно присутствовало подспудно во всех его разговорах, омрачало мысли и загрязняло чувства. Габриэл не слишком боялся сойти с ума, так как, по его собственному мнению, нечто подобное с ним уже случилось. Пугало его по-настоящему лишь полное нервное истощение. Мать, разумеется, заметила, что с ним творится неладное, но ей никогда не догадаться, в чем дело. Скорее всего, она подозревает, что у него – несчастная любовь, а потому с удвоенным жаром будет молить Бога, чтобы наставил ее сына на путь истинный. Вечерами воображение Габриэла разыгрывалось сильней, и ему становилось действительно страшно, но, к счастью, это не повлияло на его способность засыпать, и он радовался, что хотя бы его сны пока не затронуты предсказанием.

Хотя Ольга еще не совсем оправилась от простуды, она пошла на следующий день на работу, гадая по пути про себя, что мог означать неожиданный звонок Габриэла. Голос его звучал так, будто он сам нуждался в утешении и ободрении и болен был он, а не она. В вагоне метро было не протолкнуться, что не улучшило ее самочувствия. Она не смогла найти свободного места, чтобы присесть, и, кроме того, страдала от жары, поскольку перед выходом надела на себя много лишнего, боясь опять подхватить простуду. Ольга жила в пригороде, в Тижуке, а работала в районе Копакабаны, что означало долгие ежедневные поездки в город и обратно. Иногда она и Габриэл, который садился в Катете, случайно встречались в поезде метро. Это бывало редко, но девушка заметила, что он, судя по всему, рад был этим встречам. На станции «Урагуайана», в центре, поезда извергали пассажиров наружу, как сборочный конвейер выбрасывает готовую продукцию. Ольге удалось наконец найти свободное место у окна. Когда поезд остановился в Катете, она внимательно оглядела платформу. Но никого, похожего на Габриэла, видно не было. Всю оставшуюся дорогу до Копакабаны она не переставала думать о висевшем на нем проклятии. Наверняка он звонил ей по этой причине.