Текст книги "В трущобах Индии"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)

V

Возвращение Сердара. – Исчезновение Барнета. – Поиски генерала. – Болота Каллоо. – Лес, залитый водой. – Крокодилы. – Преследование. – Прошлое Барнета. – Странное убежище. – Ночь на верхушке кокосовой пальмы. – Опять Кишная. – «Диана».

Сердар был очень огорчен, когда по приезде своем узнал, что Боба Барнета не нашли в гроте. Но Нариндра и товарищи не были сначала так встревожены; не найдя в то же время и Ауджали, они решили, что храбрый генерал улепетнул вместе со своим слоном на одно из своих обычных похождений. Когда же они увидели, что Сердар приехал на Ауджали, то первые слова их после радостных излияний своему другу были:

– А Боб Барнет? А генерал? – потому что все любили этого странного чудака, доброго, как ребенок.

Несмотря на усталость и волнения всякого рода, которые он испытывал в течение этого дня, Сердар объявил, что не будет отдыхать ни минуты, пока не найдет своего старого друга. Нет возможности предположить, чтобы он ушел из джунглей, а в этой долине, полной неожиданных сюрпризов, он мог быть захвачен ночью, когда охотился в болотах или в лесу, и не решился вернуться, опасаясь заблудиться в чаще и завязнуть в какой-нибудь торфяной топи. Всем же четырем, да еще вместе с Ауджали, нечего бояться опасности, да к тому же и луна скоро взойдет и при ее свете будет так же легко ориентироваться, как и днем.

Закусив хорошенько, так как Сердар, ничего не евший с самого утра, чувствовал в этом непреодолимую потребность, маленький отряд двинулся по направлению к болотам озера Каллоо.

– Там только мы его и найдем, если только он еще в этом мире, – сказал Рама, – еще перед нашим уходом он просил меня дать ему необходимые сведения, как пройти к большим болотам, где, по моим словам, он мог найти большое количество водяной дичи. Там особенно много браминских уток, к которым он питает истинное пристрастие и с которыми он не имел еще случая познакомиться так близко, как бы этого ему хотелось.

Пока друзья спешат к нему на помощь, мы опередим их и посмотрим, какие обстоятельства помешали тому, чтобы Барнет, который, правда, не был олицетворенной точностью, не вернулся еще до часу ночи, несмотря на то, что отправился в два часа пополудни, чтобы сделать небольшую прогулку кругом болота.

Когда Ауджали покинул его и бросился на помощь к своему хозяину, Боб, которому вода доходила уже до плеч, нашел это положение мало удобным и решил не предпринимать больше попытки перебраться на другой берег. То, что было возможно при содействии Ауджали, казалось ему безрассудным, когда он был предоставлен собственным своим силам, и он повернул назад; но вода не оставляет следов, а болото это не походило на те места, которые обычно обозначают этим именем: это был скорее лес, залитый наводнением, где, по-видимому, собрались на свидание все тропические деревья, которые любят воду. Место, где он находился, было заполнено кокосовыми пальмами с высокими и стройными стволами, верхушки которых, находившиеся от земли на расстоянии двадцати пяти, тридцати метров, украшены были огромным султаном из листьев и пучков плодов.

Но если растительность эта, которой нравится принимать ножную ванну в один-два метра глубиной, придает с одной стороны живописный вид всему ландшафту, зато с другой стороны она ограничивает кругозор, не давая зрению точки опоры для распознавания отдаленных предметов. Ввиду того же, что ничто так не походит друг на друга, как одна кокосовая пальма на другую, несчастный кончил тем, что вертелся на одном месте, не смея двинуться вперед, ни вернуться назад, из боязни встретить глубокое место, где он мог с головой провалиться в воду. Несмотря на все старания припомнить, он никак не мог признать берега, с которого пришел сюда.

Здесь было, кроме того, нечто, что должно было еще более затруднить его положение; он пока не догадывался об этом, но скоро должен был заметить. Вы помните, вероятно, что в тот момент, когда уходил Ауджали, два или три крокодила плавали вдали, отыскивая себе пищу. Они не успели до сих пор заметить добычи, которая так легко могла достаться им, иначе бедному генералу пришлось бы проститься со всеми своими мечтами о реставрации. Но если зрение крокодила не отличается особенно тонким развитием, зато обоняние у него до того чудесное, что дает ему возможность на расстоянии многих километров узнать о присутствии добычи. Вот почему в то время, как Барнет отыскивал место наиболее удобное, чтобы добраться до твердой земли, три куманька с длинными мордами старались со своей стороны изо всех сил помешать этому. Куманькам это стоило также немалых затруднений, потому что ветер, доносивший к ним весьма аппетитные испарения, дул не постоянно, а с промежутками, во время которых они двигались наудачу, что очень благоприятствовало Барнету, ничего не подозревавшему.

Скоро, однако, проклятый ветер задул правильно в одну сторону, так что крокодилы могли теперь идти прямо к своей жертве. К счастью, Боб вовремя заметил их приближение и, таким образом, имел достаточно времени поразмыслить об угрожающей ему опасности. Нечего было медлить! Деревья только могли доставить ему верное убежище, где он мог скрыться от ужасных посетителей, заранее уже предвкушавших наслаждение поужинать им. Только теперь понял генерал, какую пользу сослужили ему бесчисленные профессии, которыми он занимался до поступления своего на службу.

Еще до того, как он стал заниматься благородной профессией адвоката, он увлекался ремеслом паяца, которое также нередко полагает начало самой блестящей карьеры. Не выходя из пределов нашего повествования, мы можем привести в пример один факт, который относится к нашему герою и может дать вам еще лучшее понятие о жизни его, полной треволнений: дело в том, что старинная профессия паяца и была главной причиной всех успехов Барнета при дворе раджи Аудского.

Когда он явился туда, гордый своим чином американского полковника, но без пенсии и занятий, ибо почетный титул этот дастся министром той страны так же легко, как если бы он дарил пару сапог, старый раджа, с утра зевавший от скуки, спросил его:

– Что ты умеешь делать?

– Ваше величество, я командовал артиллерийским полком во время войны с Мексикой.

– И вы били англичан?

– Ваше величество, Мексика не в Англии, и я…

– Если ты не умеешь бить англичан, зачем ты явился сюда?

Несчастный раджа никого не видел в мире, кроме англичан. Дело в том, что добрые друзья его в Калькутте заставили его распустить армию, дисциплинированную французскими генералами Алларом, Лафоном, Вентюра и Мартеном, разрешив ему иметь при себе только пятьдесят человек гвардии, и посадили ему на шею резидента, который кричал на несчастного раджу всякий раз, когда тот приказывал своим солдатам чистить ружья или переменить пуговицы на гетрах.

– Ваше величество, – отвечал Боб с важным видом, – если желаете, то и англичан можно бить, как и других; назначьте меня генералиссимусом ваших войск, разрешите мне набрать две тысячи человек в вашем государстве и откройте мне неограниченный кредит вашей кассы, чтобы купить обмундировку, пушки…

– Молчи! Если резидент услышит твои слова, он арестует меня на две недели и мне придется истратить целый миллион рупий, чтобы умилостивить его. Не знаешь ли ты чего-нибудь более забавного? Видишь, мне скучно; мой великий визирь высох от тоски, все время играя со мной в шахматы; впрочем, этим только и ограничиваются его обязанности первого министра. Мой черный великий евнух также скучает; профессия его падает… Весь двор мой скучает, наконец… Развесели нас – и ты будешь желанным гостем.

Это было лучом света для Барнета, который вспомнил свою старинную профессию и пробормотал сквозь зубы:

– Погоди ты, обезьяна, я тебя развеселю, тебя и твоих… Эй! Внимание!

Он попросил одного из присутствующих дать ему на время старый тюрбан, разложил его в виде ковра и, слегка поклонившись радже, галантно положил руку на сердце и сказал:

– Милостивые государыни и милостивые государи, честь имею…

И он закончил свое приветствие тремя ужаснейшими прыжками, которые заслужили ему всеобщее одобрение, а затем развернул перед ними весь свой репертуар.

Откинув голову и вытянув шею, он стал подражать разным звукам: крикам животных и звукам кларнета, пению бенгальского зяблика и гармоничным звукам охотничьего рога, пению петуха и хрюканью домашнего вепря, закончил эту первую часть соло на тромбоне, первые ноты которого, взятые нежно, заставили присутствующих с странным удивлением переглянуться. Но, уверившись затем в происхождении этих любопытных нот, они кончили тем, что выразили друг другу далеко не двусмысленные предположения весьма веселого свойства… вот уже двадцать лет, как никто не смеялся при этом дворе; толстый раджа особенно не чувствовал к этому охоты… Когда же Барнет бросился на пол и, скрестив руки и втянув голову в плечи, чтобы придать себе вид лягушки, принялся небольшими скачками прыгать по полу, приговаривая: «Ква! Ква!», – никто не мог удержаться больше, и раджа первый дал этому пример, катаясь по полу от радости и едва не задыхаясь от приступа безумного смеха.

Представление свое Боб закончил эквилибристикой и фиглярством, которые докончили его успехи и увеличили его состояние: заняв у присутствующих несколько перстней, украшенных бриллиантами, он показал несколько фокусов и забыл потом отдать их, а так как раджа не потребовал обратно своего бриллианта в двадцать тысяч экю, то никто не осмелился требовать своих… После этого никто больше не надевал перстней во время его представлений.

В тот же вечер он был назначен генералом, командиром артиллерии и т.д… Остальное известно… Но неизвестно только то – я хочу сохранить это для истории, – что Барнет был главной причиной падения раджи, своего благодетеля. Приняв всерьез свое назначение, он каждый день осматривал полдюжины старых пушек, которые давно уже спали на укреплениях и были опасны только для тех несчастных, которые вздумали бы стрелять из них. Несмотря на это, резидент дал знать лорду Далузи в Калькутту, что раджа составляет заговор, исправляет укрепления, увеличивает артиллерию и пригласил на службу американского генерала. Предлог был прекрасный, и государство раджи было немедленно конфисковано. Бедный Боб никогда не подозревал, что он был невольной причиной события, разрушившего и его собственные надежды.

Вы понимаете теперь, что для Барнета, имевшего за собой такое прошлое, было пустой забавой взобраться на первую кокосовую пальму, находившуюся подле него. В ту минуту, когда три каймана, уверенные в своей добыче, смотрели уже исподлобья друг на друга, мысленно измеряя, конечно, ту часть добычи, которая придется на долю каждого из них, Барнет помирил их, грациозно поднявшись по стволу с помощью рук и колен и унося в воздухе ужин трех товарищей; разочарованные неудачей, последние затеяли между собой самую ожесточенную драку, а Барнет тем временем счастливо добрался до безопасного места на верхушке кокосовой пальмы.

Поместившись поудобнее среди листьев и плодов, где у него были готовы и прибор, и съестные припасы, он мог ждать с философским спокойствием, пока товарищи придут к нему на помощь. Ночь застала его в таком положении; но так как он крепко привязал себя к дереву посредством охотничьего пояса, то ему нечего было опасаться, что во время сна он может упасть с верхушки своего воздушного помещения. Напротив, ему ничто не мешало устроиться поудобнее и спать – и мысли его, перенесшиеся с высот на жалкую землю, блуждали несколько времени по ней, пока он, по своему обыкновению, не переселился в страну мечтаний и самых невероятных приключений. Отправившись к туркам для защиты Босфора от нападения китайцев, наводнивших всю Европу, он достиг, по обыкновению, высоких почестей, что вполне соответствовало его положению на верхушке кокосовой пальмы, когда зависть врагов, как всегда, подорвала его благополучие. Далее ему приснилось, что его приговорили к тому, чтобы посадить на кол – тоже действие кокосовой пальмы, – когда он внезапно проснулся и, не будь прикреплен поясом, на этот раз слетел бы с высоты тридцати метров.

Кругом него раздались внезапно выстрелы из карабина, а за ними крики, о происхождении которых он сразу догадался:

– Боб! Барнет! Генерал! О! Э! Где вы?

– Здесь, друзья мои, здесь! – поспешил ответить добродушный Боб.

– Где это? – спросил голос Сердара.

Было полнолуние, и свет луны ясно освещал весь ландшафт.

– Здесь, наверху! – крикнул Барнет. – Третья кокосовая пальма, вправо от Ауджали.

Громкий хохот приветствовал этот оригинальный способ указывать свое помещение; друзья соединились вместе, и радость снова наполнила их сердца.

Барнет спустился с кокосовой пальмы скорее, чем взобрался на нее, и был принят на спину Ауджали, где товарищи его расположились с того момента, как вошли в болото. Как только слон понял, что все отправляются на поиски Барнета, он сам повел Сердара и его трех товарищей к тому месту, где покинул его, чтобы идти на помощь к своему хозяину.

Теперь друзья все вместе возвращались к гроту, рассказывая друг другу все, что случилось в течение дня. Один только Сердар молчал; он дал только несколько объяснений, необходимых для того, чтобы понять причины своего посещения сингалезского города. Он не хотел рассказывать о своем приключении: дуэли с губернатором без свидетелей, ибо в таком случае он вынужден был бы сообщить своим товарищам главные эпизоды своей молодости… а в жизни его была тайна, которую он хотел бы унести с собой в могилу; никто не должен был знать, каким образом Фредерик де Монмор де Монморен, родом из знатнейшей бургундской семьи, сделался авантюристом Сердаром. Единственного человека в Индии, которому была известна эта тайна, он убил сегодня вечером… или, по крайней мере, думал, что убил. От пули в сердце не воскресают, а он метил туда.

Авантюристы спокойно провели ночь в гроте, не беспокоясь и не заботясь ни о чем: Ауджали охранял их, и присутствия его достаточно было, чтобы не подпустить к ним ни одного врага, будь то животное или человек.

На рассвете Сердар разбудил своих спутников и дал знак к немедленному отъезду; ему не терпелось видеть поскорее проход, открытый Сами: это давало им возможность покинуть Долину Трупов, не вступая ни в какую борьбу; там было спасение и возможность в назначенное время быть в Пондишери, где Сердара ждали новые обязанности; оттуда легче было идти скорее на помощь майору Кемпуэллу, который держался еще в крепости Гоурдвар-Сикри, вряд ли бывшей способной выдержать осаду долее двух недель. Необходимо было, чтобы Сердар прибыл в лагерь индусов раньше сдачи города, ибо в противном случае никакая человеческая сила не могла бы спасти от рук фанатиков ни одного из осажденных. Ни популярность Сердара, ни престиж Наны-Сагиба не могли бы вырвать из рук солдат, и особенно жителей, людей этих, запачканных убийством старцев, женщин и детей, гнусное избиение в Гоурдваре до того возбудило индусов, что они признали бы за изменника каждого предводителя своего, который вздумал бы избавить негодяев от справедливой мести.

Сердар, больше других озлобленный против человека, которому приписывали ответственность за это варварское деяние, мог ли он просить своих людей за того, которого он еще так недавно называл мясником Гоурдвара? Нет, это было невозможно; он мог только содействовать майору и для этого мог только рассчитывать на слепое повиновение двух людей, Нариндры и Сами, преданность которых не рассуждала; он мог просить от них какой угодно жертвы, и они не позволили бы себе ни малейшего возражения. Господин сказал: этого для них было довольно, чтобы согласиться.

Они не знали другой воли, кроме его воли, другой привязанности, кроме его привязанности, другой ненависти, кроме его ненависти. Это была, одним словом, преданность Ауджали – и Сердар решил воспользоваться всеми тремя.

Что касается Рамы, то, мы сказали уже, Сердар ни на минуту не мог допустить мысли, чтобы здесь можно было ожидать хотя бы нейтралитета. Дело шло об убийстве его отца, а по закону индусов тот, кто не мстит за смерть отца, «должен быть изгнан из общества порядочных людей, и душа его после смерти тысячи раз будет возрождаться в теле самых отвратительных животных».

Как видите, полная противоположность христианскому милосердию, тогда как суть учения и там, и здесь ставит на первом плане добродетель прощения всех обид. Правило чистой формальности на востоке, где добро забывается всегда, зло никогда.

На востоке ли только?

Как бы там ни было, но в борьбе, к которой готовился Сердар, он был только один, а потому недостаток силы ему приходилось пополнять хитростью; ему необходимо было время для того, чтобы распределить свои батареи, придумать сообщение и, наконец, найти верное убежище для майора после его побега. Вы понимаете теперь, с каким лихорадочным нетерпением спешил он уехать: каждый проходивший день уменьшал шансы на спасение несчастного, за которого он в этот час готов был с радостью отдать свою жизнь, чтобы оставить воспоминание в сердце единственного существа, которое еще напоминало ему счастливые и беззаботные часы детства, навсегда канувшие в вечность.

В ту минуту, когда маленький отряд покидал грот, куда он больше не думал возвратиться, и направлялся по дороге к проходу, найденному молодым Сами, кусты над гротом тихонько раздвинулись и между ними показалось лицо, безобразное до отвращения, которое долго следило глазами за удаляющимся караваном, как бы выслеживая дорогу, по которой он направлялся.

Когда скрылись из виду Барнет и Рама, замыкавшие шествие по своей привычке, как соединенные узами дружбы, благодаря обоюдной ненависти к капитану Максуэллу, кусты сомкнулись и оттуда вышел индус, совершенно голый, вследствие чего тело его сливалось в тени леса с окружающими его предметами; поспешно спустился он со скалы, где прятался и, скрываясь в джунглях, пошел параллельно той дороге, по которой шли наши авантюристы. Это был Кишная, глава душителей, который каким-то чудом избежал мести Сердара и теперь шел по следам его. Какие планы у него? Не хотел ли он снова приняться за свое гнусное ремесло в надежде получить награду, обещанную губернатором Цейлона… или поступками его руководило какое-нибудь более важное побуждение?.. Мы это, вероятно, скоро узнаем, потому что смерть его сообщника Веллаена побудила его перебраться на Большую Землю, чтобы присоединиться к своим, ждавшим его в лесах Тривандерама… Не желает ли он, быть может, унести с собой уверенность, что и Сердар также покидает Цейлон и отправляется на Коромандельский берег?

Первый час дороги прошел в молчании, как это бывает всегда, когда какой-нибудь отряд путешественников отправляется в путь до начала дня. Тело и душа сливаются, так сказать, в одно с окружающей их природой; птицы спят еще среди листьев, куда едва начинают проникать смутные проблески рассвета, этих сумерек утра; влажная свежесть несется от травы и листвы дерев; легкая дымка, результат ночной росы, которая начинает испаряться в воздух, придает всему ландшафту неясный оттенок, смешивая все предметы, как будто бы они прикрыты легкой газовой вуалью. Все идут, точно погруженные в сладкую дремоту, которую первый солнечный луч рассеет вместе с утренним туманом.

Мало-помалу все проснулись под теплым дуновением дня; стаи маленьких сингалезских попугайчиков крикливыми голосами приветствуют появление солнца и с оглушительными «тира-тира» несутся к полям дикого сахарного тростника в джунглях и рассаживаются на ветках больших тамариндов; гиббоны прыгают с ветки на ветку, гоняясь друг за другом и исполняя самые изумительные гимнастические фокусы, тогда как белые ара и какаду тяжелым полетом проносятся над листвой фикусов и тамариндов. В джунглях, одним словом, начинается жизнь для всего их безобидного и прелестного населения: птиц, мух, бенгальских зябликов, соловьев, разноцветных попугаев, белок и обезьян, тогда как хищники, утомленные ночными похождениями и драками, пресыщенные мясом и кровью, прячутся в самую густую чащу, откуда они не выйдут раньше сумерек.

Эта полная жизни и одушевления природа, освещенная золотистыми лучами солнца, с лазурным небом, зеленью, цветами и радостными криками, изменила несколько направление мыслей Сердара. Как ни привык он к богатствам природы в джунглях, возвышенная душа его никогда не оставалась бесчувственной к ним, и он чувствовал, что сердце его постепенно успокаивается, несмотря на тяжелые заботы.

– Ну-с, дитя мое, – сказал он, ласково и дружески обращаясь к Сами, после того как несколько минут прислушивался к пробуждению природы и утреннему концерту обитателей леса, – тебе удалось, наконец, открыть удобный проход среди уступов склона?

– Да, Сагиб! – отвечал молодой индус, чувствовавший себя необыкновенно счастливым всякий раз, когда господин его говорил с ним таким ласковым тоном, – я без всякого труда прошел его до самого конца. Целая масса скал, которые совершенно закрывают верхнюю часть горы, помешала вам видеть, когда вы стояли у подошвы горы, что туда легко пробраться.

– А заметил ты, будет ли легко, там на верхушке, идти вдоль гребня по направлению к северу?

– Да, Сагиб! Верхушки идут там одинаково ровно везде, где я мог видеть.

– Вот это прекрасно, дитя мое, и ты оказал нам большую услугу, за которую я сумею вознаградить тебя. Чего ты желаешь?.. Нет ли чего-нибудь такого, о чем ты хотел бы попросить? Я наперед согласен на все, что в моей власти.

– О, Сагиб! Если бы я смел…

– Говори!

– Я желаю, чтобы Сагиб оставил меня у себя на всю жизнь, как и Нариндру.

– Милый мой Сами! Я только выигрываю от твоей просьбы… Будь уверен, я слишком хорошо понимаю, чего стоит такая привязанность, как ваша, и никогда не разлучусь с вами.

– Вот и проход, Сагиб! Там вот, напротив тебя! – сказал Сами, счастливый тем, что первый может указать его своему господину.

Все остановились, Барнет и Рама, отставшие немного, скоро также присоединились к ним. Оба, по своему обыкновению, были заняты спором относительно этого изменника, этого негодяя Максуэлла, а так как Боб, несмотря на все свое красноречие, никак не мог добиться от Рамы прав на первенство, то вечный спор никогда почти не прекращался.

– Полно, Барнет! Вперед, мои старый товарищ! – сказал Сердар. – Ты должен быть счастлив, что покидаешь наконец долину, которая два раза едва не сделалась роковой для тебя.

– Эх! – отвечал генерал с философским видом. – Жизнь и смерть – это две степени одного и того же.

Боб запомнил эту фразу во время исполнения одной из своих профессий; он примыкал одно время к Армии Спасения и пробовал говорить там напыщенные фразы.

Менее чем в полчаса взобрались они на гору и могли вдоволь любоваться чудным зрелищем Индийского океана в ту минуту, когда выходящее солнце рассыпало по волнам его золотистые и пурпурные лучи свои.

Вдруг Сами громко вскрикнул от удивления.

– Сагиб! Смотри, Сагиб! Точно шхуна Шейк-Теффеля!

Сердар, бледный от волнения, обернулся в сторону, противоположную той, куда смотрел, привлеченный игрой солнечных лучей на поверхности воды. Он увидел красивую шхуну, которая находилась всего в двух милях от берега и с распущенными парусами шла на траверс к нему. Он взял свой морской бинокль и направил его на маленькое судно.

– Барнет! Друзья мои! – воскликнул он. – Какое неожиданное счастье!.. «Диана» крейсирует там для нас.

– Ты уверен в этом? – спросил Боб, со своей стороны внимательно рассматривая судно, – мне кажется, что очертания «Дианы» должны быть более стройными, элегантными.

– Происходит это оттого, что она слишком близко к нам и мы смотрим на нее с возвышенного пункта, вследствие чего очертания судна, вместо того, чтобы вырисовываться на горизонте, выступают на фоне морских волн. В таком положении всякое какое бы то ни было судно кажется всегда более плотным и толстым и теряет элегантный вид. Но я готов держать пари, что это «Диана»… Ты забываешь, что я распоряжался ее постройкой, что мне знакомы в ней малейшие подробности. Видишь там резной бушприт, который кончается лирой, и каюту на задней части? Противный ветер мешает ей приблизиться к берегу, и она вынуждена лавировать; когда она повернет на другой галс, мы увидим всю заднюю часть и надпись золотыми буквами – и тогда всякие сомнения улетучатся.

Предсказание Сердара не замедлило исполниться; шхуна держалась ближе по ветру в трех милях расстояния от берега. Находясь уже против уступов скал, где находился наш отряд, она с необыкновенной грацией и легкостью и в то же время с быстротой переменила галс, что служило доказательством ловкости капитана и дисциплины экипажа. По прошествии десяти минут задняя часть ее находилась как раз против того места, где стоял маленький отряд, наблюдавший за нею с верхушки скал, и все могли свободно прочесть надпись, сделанную готическими буквами: «Диана».

Все пять человек, воодушевленные видом шхуны, три раза крикнули «ура» и замахали шляпами; но на борте судна не заметно было никакого движения, которое показывало бы, что их заметили, и шхуна с такою же быстротою понеслась к западу, с какою она совершала свои повороты к берегу.

– Подождем до возвращения, – сказал Сердар, – эти галсы приблизят ее к нам, и на этот раз только несчастный случай может помешать тому, чтобы там не обратили внимания на выстрелы из наших карабинов. В настоящее же время, судя по тому углу, какой она описывает, нам придется ждать самое большое полчаса, и мы недурно сделаем, если употребим это время на поиски более покатого склона, откуда легче было бы спуститься к берегу.

Несмотря на то, что вся эта сторона горы состояла из скалистых уступов и утесов, она представляла меньше затруднений для спуска, чем внутренний склон, а авантюристы нашли то, что им нужно, гораздо раньше, чем судно кончило свои галсы. Сердар воспользовался этим временем и срезал длинную ветку бурао, на конце которой он прикрепил вуаль от каски и тюрбан Нариндры, приготовив нечто вроде знамени для обмена сигналами.

Сделав снова надлежащий поворот по ветру, шхуна повторила тот же маневр, за которым с таким любопытством следили еще раньше Сердар и его товарищи, и затем двинулась к водам, омывающим остров, с поразительной быстротой, которая увеличивалась постепенно усиливающимся ветром.

Далеко еще до того, как «Диана» очутилась против того места, где находился маленький отряд, Нариндра взобрался по приказанию Сердара на один из более высоких утесов и принялся размахивать импровизированным флагом; минут через десять после этого на борте шхуны стало заметно сильное оживление: люди бегали, суетились, и скоро Сердар, хорошо знакомый со всеми морскими сигналами, увидел на верхушке большой мачты голубой вымпел с перпендикулярными черными полосами, за которым непосредственно последовал белый, усеянный красными полумесяцами. И Сердар понял это так:

– Если вы те, тогда я жду, дайте мне знак тремя выстрелами и покажите ваш флаг.

Три выстрела из карабина были сделаны немедленно, и Нариндра, чтобы дополнить ответ, положил на землю ветку бурао, которою он размахивал в сторону шхуны.

Быстрота, с которою капитан «Дианы» получил ответ на свои сигналы, вполне доказала ему, что он не был жертвою какой-нибудь мистерии и что ему нечего бояться засады, а это весьма важно при том положении, какое «Диана» занимала как представительница целого флота восставших индусов. Владельцем ее был не кто иной, как Сердар, который несколько месяцев подряд пользовался ею и ездил на ней за военными припасами; он покупал их в голландских колониях на острове Яве, а потому все английские торговые суда, встречавшие ее в Батавии, прекрасно знали, что она возит военную контрабанду. Один фрегат и три авизо постоянно крейсировали, отыскивая ее у берегов Короманделя и Малабара.

Но прекрасная шхуна эта, сделанная в Америке известным строителем, которому Сердар открыл тайну ее назначения, не боялась самых больших судов английского флота. Она не только проходила по двадцать два узла в час, но американский инженер, составивший ее план и следивший за ее постройкой, позаботился и о том, чтобы она могла защищаться против всякого нападения, какими бы ни были силы ее противника. Неизвестный никому изобретатель, он говорил, будто ему удалось найти способ парализовать силу самых больших броненосцев и дать маленьким судам возможность в десять минут отправить их ко дну. Не имея, однако, никаких денежных средств на устройство модели своего изобретения, с которою он мог бы сделать необходимые ему опыты, он не мог бороться с апатией, нежеланием и завистью разных испытательных бюро, куда его посылали, а потому, посетив напрасно все морские власти Европы, он с отчаянием вернулся в свое отечество, истратив все свои деньги до последнего пенни. Случай столкнул его с Сердаром, который приехал в Нью-Йорк для постройки «Дианы»; он предложил ему руководить постройкой шхуны и вооружить ее таинственной, изобретенной им машиной.

Сердар согласился и поставил условием, чтобы «Диана» могла одинаково хорошо двигаться с помощью парусов и с помощью пара и принимать по желанию и по мере надобности вид судна, плавающего у берега.

Когда шхуна была выстроена, инженер сообщил ее владельцу тайну устройства разрушительной машины, которою он снабдил ее. Сердар был поражен: менее чем в десять секунд она могла уничтожить самый могучий броненосец. Вот почему до настоящего времени он отказывался пользоваться ею, предпочитая с помощью необыкновенной быстроты движения скрываться от крейсеров, что было нетрудно при двадцати двух узлах в час.

Для того чтобы капитан Шейк-Тоффель, который командовал судном во время его отсутствия, не вздумал пустить в ход эту машину во время битвы с английскими судами, он не открыл ему тайны, хранимой в недрах «Дианы». На передней части ее находилась каюта, обшитая броней снаружи и внутри, ключ от которой хранился у Сердара и куда никто не входил, кроме него. Там-то скрывались машина и механизм, необходимый для ее управления.

Когда маленькое судно было кончено, инженер и Сердар отправились в одно прекрасное утро, чтобы сделать пробное путешествие в несколько часов: они вышли в открытое море, и в то время, как судно проходило мимо подводного рифа, который омывался океаном в течение целых столетий и был вдвое больше самого большого из судов, инженер с помощью машины бросил в него разрывной снаряд; спустя несколько секунд раздался оглушительный взрыв. Когда дым рассеялся, от рифа не осталось больше и следа.

Вот почему Сердар дал клятву никогда не пользоваться этой машиной; даже против английских судов, за исключением разве того случая, когда к этому его побудят необходимость и интересы безопасности. Он не мог вынести мысли о возможности отправить на верную смерть столько людей, среди которых могли быть и отцы многочисленного семейства.