Текст книги "В трущобах Индии"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 43 страниц)

– И дрянной же корм! – ворчал Боб Барнет, глотая мягкие лепешки, которые на местном наречии назывались «аппис» и были так же легки, как маленькие крокетки в форме ракушки, которые продают в Париже разносчики. – God bless me!* – Надо по меньшей мере триста семьдесят таких пилюль… я рассчитывал… чтобы насытить порядочного человека… и при этом ни одной капельки виски, чтобы согреть желудок. И подумать только, что у меня в подвале моего Аудского дворца все заставлено было первосортными винами, старым виски, бутылками двадцатилетнего джина, – и их выпили за мое здоровье, не пригласив даже меня, эти сатанинские красные мундиры!.. Не заберись мы еще на эту сахарную голову, а останься на равнине, мы могли бы найти у туземцев пищу и эррак (рисовая водка)!.. Еще один день рисовых лепешек и чистой воды, потому что кофе ни что иное, как вода, подкрашенная цветом «дебета» синьора Максуэлла… Не беспокойтесь, капитан, все будет полностью уплачено вам; мы одним ударом подведем балансы наших счетов…

>> * Помилуй меня, Боже!

И, продолжая таким образом ругаться и проклинать, честный янки глотал целые горы, пирамиды «апписов» к великому изумлению Нариндры и Сами, которые не успевали готовить их. Но все в этом мире имеет свои границы, даже аппетит янки, и Боб Барнет кончил тем, что насытился. Он проглотил затем кружку кофе вместимостью в четыре, пять литров, подслащенного тростниковым сиропом в сообразном этому количеству размере и, громко крякнув двадцать три раза, сказал с видимым удовольствием, что теперь «ему гораздо лучше!»

Странная раса эти англосаксонцы! Есть, это потребность всякого живого существа, которой оно не может лишить себя; но странный феномен! В то время, как жители юга, французы, итальянцы, испанцы и т.д. нуждаются в умеренности, чтобы вполне владеть своими умственными способностями, у народов севера: германцев, саксонцев, англосаксонцев мозг действует только тогда, когда у них плотно набит желудок несколькими слоями съестных припасов. Знаменитый Боб Барнет был истым представителем этой расы, тяжелой и сонной натощак; человек дела просыпался в нем только, когда он успевал удовлетворить свои животные потребности.

Покончив с завтраком, он взял карабин и, обернувшись к своему другу, сказал:

– Пойду на охоту, Фред!

Сердар нахмурил брови при этих словах, которые, видимо, раздражали его.

– Мы окружены врагами, шпионами, быть может! Ты лучше сделаешь, если останешься здесь.

– У тебя много проектов, и они занимают тебя… ну, а мне что делать?

– Ты знаешь ведь, что твоя голова оценена…

– Да, в двадцать пять тысяч, ни более, ни менее, как и голова Нариндры.

– Дело не в цене, а в том, чтобы сохранить ее в той же мере, как если бы англичане предлагали за нее целый миллион; ты знаешь также, что мы принимаем участие в весьма важном предприятии, от которого зависит судьба восстания, а с тем вместе и миллионов людей. Неужели ты не можешь пожертвовать минутным развлечением такому важному предприятию? Обещаю тебе, что мы сегодня же ночью вернемся на материк, а ты знаешь, что у тебя будет много случаев пустить в ход свой карабин…

– Ты всегда прав, – отвечал Боб покорным тоном, – я останусь. Будь у меня удочка и веревочка, я поудил бы в озере…

Генерал произнес эти слова с такой комичной серьезностью, что Фред не мог удержаться от улыбки; он почувствовал некоторое сожаление, что противоречит своему другу, и сказал ему с некоторым колебанием:

– Если ты обещаешь мне не отходить далеко от той маленькой долины, что позади нас, в самой пустынной части горы, то, пожалуй, ты не подвергнешь нас опасности, поохотившись там часика два; я боюсь только, чтобы ты, увлеченный своею страстью к таким развлечениям…

– Клянусь тебе, что не перейду за границы, указанные мне тобою, – перебил его Барнет, с трудом скрывая свою радость.

– Что же, иди, если тебе так хочется, – отвечал Сердар, сожалея о своей слабости, – помни только свое обещание! Будь осторожен и не оставайся в отсутствии более двух-трех часов… ты мне понадобишься, когда вернется Ауджали.

Фред не успел еще кончить своей фразы, как уже Барнет вне себя от радости скрылся позади плотной стены тамариндов и бурао, крепкие, сильные отпрыски которых спускались густой чащей в долину, указанную ему другом.

Было, надо полагать, часов одиннадцать утра; яркое солнце золотило верхушки больших лесов, которые шли этажами по капризным, волнообразным уступам Сомната-Кунта; озеро Пантер, прозрачность которого не мутилась ни малейшим дуновением ветерка, сверкало, как огромное зеркало, под ослепительными лучами солнца; исполинские цветы огневиков и тюльпановых деревьев медленно колыхали свои крепкие черешки, как бы ища под листьями защиты от дневного жара; палящий зной, не смягченный никаким облачком, лился с небесного свода, заставляя птиц прятаться под ветками диких зверей в глубине своих логовищ и призывая к покою все, что жило и дышало под этой экваториальной широтой.

Нариндра и Сами, не заботясь ни о гремучих змеях, ни о кобрах, вытянутых под карликовыми пальмами и предавались всем сладостям отдохновения, тишина нарушалась только ясным и серебристым звуком карабина с литым из стали дулом, который Барнет пускал время от времени в ход.

Всякий раз, когда звук этот, ослабленный роскошной и обильной растительностью, которая преграждала путь воздушным волнам, достигал до слуха Сердара, последний не мог удержаться от нетерпеливого движения: один, сидя под тенью банианов, он продолжал наблюдать за горой с таким видом, который указывал, что он серьезно чем-то озабочен.

Время от времени он складывал руки и, пользуясь ими, как акустическим рогом, прислушивался внимательно к шуму, который доносился из нижних долин со стороны Пуанта де Галль. Можно было подумать, что он ждет условного знака, так как, прислушавшись более или менее продолжительное время, он с лихорадочным нетерпением брал бинокль и внимательно занимался изучением каждой складки земли, каждой части лесной чащи, делая под конец жест самого глубокого разочарования.

Оставив после этого свой наблюдательный пост, он задумывался, и мысли его блуждали среди грандиозных проектов, которые он оставил и которые должны были удовлетворить два чувства, наполнявшие всю его жизнь, – патриотизм и ненависть к вечным врагам Франции.

Это был один из тех людей, которых природа вылила из чистейшей бронзы и которые лучше всяких рассуждений доказывали наглядным образом, что страсть к великим деяниям и героической преданности не представляет собою одной лишь отвлеченной идеи. Не зная даже его прошлого, можно было смело утверждать, что в нем не было никаких низких и бесчестных поступков, несмотря на то, что человек этот перенес много испытаний.

Вот уже десять лет, как он колесил по всей Индии, возмущаясь на каждом шагу алчностью британцев, которые душили эту прекрасную страну всякого рода несправедливостями, какие только могут быть придуманы торгашами, облагали бедных индусов податями, превышающими их доход, вытесняли местное хлопчатобумажное и шелковое производство, издавая деспотические приказы в пользу производства Манчестера и Ливерпуля, с хладнокровием и жестокостью способствовали исчезновению сорока миллионов парий чрезмерной вывозкой риса, их единственной пищи, вызывая таким образом периодические голодовки, которые уничтожали миллионы населения, не исправляли и не очищали в тех местах, где жили жили эти несчастные, прудов и каналов орошения, без которых все гибнет во время засухи… И вот он, которого бедные «наиры» Декана звали Сердаром, командиром, а «райоты» Бенгалии – Сагибом, принял к сердцу дело несчастных и после десяти лет терпеливых страданий сошелся со всеми кастами, приобрел доверие тех и других, пользуясь повсюду религиозными предрассудками, внушил раджам надежду вернуть обратно отнятые троны, и ему удалось таким образом с помощью Нана-Сагиба образовать обширный заговор, в котором, несмотря на миллионы заговорщиков, не участвовало ни одного изменника. В условленный день по данному знаку восстали сразу двести тысяч сипаев без всякого о том ведома со стороны английского правительства, захваченного врасплох и не приготовившегося к защите. Поразительный пример, единственный в истории целого народа, который на несколько лет вперед знал уже условные слова и час, назначенный для свержения ига притеснителей, причем ни один из этих людей не выдал доверенной ему тайны.

Вот почему не без затаенной, но вполне законной гордости окидывал Сердар быстрым оком свое прошлое. Дели, Агра, Дженарес, Лагор, Гайдебар были уже взяты; Лукнов должен был сдаться на этих днях; последние силы англичан заперлись в Калькутте и не смели выйти оттуда, теперь ему осталось только закончить свое дело, подняв все племена восточной оконечности Индостана, прежде чем Англия успеет прислать достаточное подкрепление для поддержания кампании – и вот для этого-то важного предприятия, долженствовавшего принести окончательное торжество революции, прошел он Индию и весь остров Цейлон, избегая проезжих дорог, прохожих тропинок, чуть не каждый день сражался со слонами или с дикими зверями, во владения которых он вторгался.

Никогда и никому не понять, сколько нужно было иметь настойчивости, энергии и геройского мужества этим четырем человекам, чтобы перейти через Гатские горы Малабарского берега, пробраться сквозь болотистые леса Тринквемале и девственные леса Соманта-Кунта, в буквальном смысле слова кишевших слонами, носорогами, ягуарами, черными пантерами, не говоря уже об ужасных ящерах, гавиалах и крокодилах, которые населяют озера и пруды сингалезских долин.

Прийдя накануне к месту настоящей своей стоянки, они всю ночь принуждены были поддерживать огонь костра на берегу озера Пантер, чтобы удержать от нападения диких зверей, которые все время бродили кругом них, злобно ворча, и удалились только с первыми проблесками дня.

Они были уверены, что окончательно сбили с толку английские власти, которые, зная участие, принимаемое Сердаром в восстании, прекрасно понимали, как важно отделаться от такого противника, а потому неминуемо должны были принять все меры, чтобы достигнуть этого результата.

II

Слон Луджали. – Серьезные известия. – Боб Барнет. – Рама. – Модели-заговорщик. – Долина Трупов.

День близился к вечеру и солнце клонилось к горизонту, а Боб Барнет, который ушел часа четыре-пять тому назад, все еще не возвращался; он не подавал даже никаких признаков жизни и давно уже не было слышно пения его карабина. В двенадцатый раз по крайней мере занимал Сердар свой наблюдательный пост и все с тем же неуспехом. Он горько упрекал себя, что позволил уйти своему товарищу, который вопреки данному слову зашел, вероятно, гораздо дальше, чем позволяла осторожность; мысли его нарушены были вдруг отдаленным криком, напоминающим звук охотничьей трубы, который донесся к нему из нижних долин, со стороны Пуанта де Галль.

Он сделал невольное движение радости и стал ждать, удерживая дыхание, так как звук трубы этот был настолько слаб, что походил на ропот моря, донесенный только что поднявшимся ветром.

Не прошло и минуты, как тот же звук повторился снова.

– Нариндра! – крикнул Сердар вне себя от восторга.

– Что случилось, Сагиб? – спросил поспешно прибежавший к нему махрат.

– Слушай! – сказал Сердар.

Нариндра прислушался в свою очередь. Крики повторялись с равными промежутками, но не слишком становились громкими вследствие далекого расстояния, на котором находился кричавший.

– Ну? – спросил Сердар с оттенком нетерпения в голосе.

– Это Ауджали, Сагиб, – отвечал индус; я прекрасно узнаю его голос, хотя он находится еще очень далеко от нас.

– Ответь ему! Пусть знает, что мы его слышим.

Махрат вынул из-за пояса огромный свисток из чеканного серебра и извлек из него три таких долгих пронзительных свистка, что их можно было слышать за несколько миль оттуда.

– Ветер нам навстречу, – сказал Нариндра, – не знаю, дойдет ли до него сигнал, а между тем я был бы удивлен, если бы он не услышал его. Слух Ауджали тоньше нашего.

В ту же минуту, как бы в подтверждение слов индуса, тот же призыв повторился также три раза и с такою силою, которая указывала, что крикнувший имел ясное и определенное намерение дать знать друзьям о своем прибытии. Надо полагать, что кричавший несся безумным шагом, так как судя по большой силе голоса, пространство, отделявшее его от Озера Пантер, значительно уменьшилось.

– Как умен! – сказал Сердар, говоря сам с собою. – Этот Ауджали действительно необыкновенное животное.

Оба стояли и внимательно присматривались к той части долины, откуда легче было взобраться на гору, но густая листва бурао, густо покрытая ползучими лианами и другими паразитами, была так непроницаема, что не было никакой возможности рассмотреть нового посетителя… Сердар просиял, ждать ему было легко с того момента, когда он уверился, что скоро получит разрешение вопросов, которые были так близки его сердцу.

– А что, если он ничего не принесет! – осмелился спросить Нариндра, в той же степени взволнованный, как и его господин, тайны которого он знал почти все.

– Невозможно! – отвечал Сердар. – Ты видно не знаешь Ауджали, что так клевещешь на него. Он не вернулся бы, не отыскав Рама-Модели, хотя ему пришлось бы искать его целую неделю.

Скоро оба наблюдателя заметили в двух или трехстах метрах сильное движение среди веток и листвы, как будто бы вновь прибывший насильно пролагал себе дорогу, выбирая более короткий путь среди непроходимых сплетений растительности. Немного погодя из чащи бамбуков, росших на окраине плато, вынырнул великолепный черный слон колоссальных размеров.

Это был тот, кого ждали.

– Ауджали! – крикнул Сердар.

Благородное животное отвечало тихим и ласковым криком, сопровождая его движением ушей, что служило у него знаком величайшего удовольствия. Весело подошел слон к своему господину и поставил на земле у его ног одну из тех корзин из листьев кокосовой пальмы, в которых индусы носят на рынок плоды и овощи. Корзина, принесенная Ауджали, была наполнена свежими мангами и бананами.

Сердар, не теряя времени на то, чтобы отвечать на ласки умного животного, высыпал фрукты на траву и не мог удержаться от крика радости, заметив на дне корзины толстый пакет, тщательно перевязанный волокнами кокосовой пальмы. Разорвать эти волокна было делом одной секунды; в пакете оказалось значительное количество писем, адресованных на имя иностранных авантюристов, которые, предложили свою шпагу Нана-Сагибу. Письма эти были отложены в сторону. Кроме этих писем там находились еще: большой конверт, запечатанный несколькими печатями из красного воска и один поменьше без всякой марки, но с надписью на табульском наречии: «Salam Srahdana!», т.е. «Привет тебе, скиталец джунглей!», сделанной на скорую руку карандашом.

В последнем находился, вероятно, ответ Рама-Модели, цейлонского корреспондента Сердара, на письмо, переданное ему от своего господина умным Ауджали. Но Сердар, как ни интересовался последним, пробежал поспешно содержание большого конверта, печати которого были подвижными, и воскликнул с торжеством:

– Нариндра! Мы можем теперь ехать в Пондишери, успех моих проектов обеспечен. Недели через две весь юг Индостана сбросит с себя иго английского леопарда и на всем полушарии не будет ни одного красного мундира.

– Правду ли говоришь, Сагиб? – спросил махрат, голос которого дрожал от волнения. – Да услышит тебя Шива! Да будет благословен день мести! Эти низкие иноземцы сожгли наши дома, изрубили наших жен и детей; ни одного камня не оставили на могилах предков и землю лотоса превратили в пустыню, чтобы легче было подчинить ее себе. Но из праха мертвых возродятся герои, когда крик смерти, угрожающей англичанам, пронесется от мыса Коморина до берегов Ганга.

Глаза Нариндры, ноздри его раздувались, кулак поднялся в знак угрозы, когда он говорил эти слова… он весь преобразился. В течение нескольких минут еще сохраняло лицо его жестокое и мстительное выражение, которое индусы-скульпторы придают своему богу войны в старых пагодах, посвященных служению Шиве.

После этого взрыва чувств, одинаково воодушевлявших обоих, Сердар вскрыл письмо, которое Рама-Модели адресовал ему.

После первых же строчек он вздрогнул. Вот содержание этого интересного письма:

Срахдана-Сагибу.

Рама-Модели, сын Чандра-Модели, дает знать следующее:

С большим огненным кораблем франгуисов (французов) приехал молодой человек и говорит, что у него есть поручение к тебе.

«Ты отправишься, когда придешь в „Страну Цветов“, – сказал ему тот, кто его посылает, – в жилище известного всем добродетельным людям Рама-Модели; он один скажет тебе, где ты можешь встретить Сердара.»

Сегодня вечером до восхода луны Рама-Модели, чтобы отклонить всякие подозрения, сам приведет к Срахдану-Сагибу молодого француза.

Будь настороже, Сердар! Леопарды почуяли дичь. Они разбежались по равнине, а от равнины недалеко до горы.

Привет Срахдану-Сагибу.

Рама-Модели.

Сын Чандра-Модели сказал все, что полезно.»

Письмо это привело Сердара в страшное недоумение. Кто был этот молодой человек, нарочно приехавший к нему из Европы и уполномоченный каким-то поручением к нему? Одно только лицо в Париже знало его отношение к Раме-Модели и лицо это деятельно агитировало в Европе по делу о восстании индусов и переписывалось с Нана-Сагибом и Сердаром. Это был Робертваль, бывший консул Франции в Калькутте, где он познакомился с Сердаром и с самого начала был поверенным его планов: восторженный патриот, он ни перед чем не отступал, чтобы помочь их успеху, и мы скоро увидим, какое участие он принимал в деле, которое история назовет впоследствии «заговором Пондишери».

Незнакомец был, по всей вероятности, послан им, но с какой целью? Сердар никак не мог придумать; но больше всего его удивляло, что в письме, сопровождавшем присылку важных документов, не было сделано ни малейшего намека на это неожиданное посещение.

Что бы там ни было, но до разгадки тайны оставалось несколько часов и незачем поэтому было ломать себе голову над решением вопроса, ответ на который окажется весьма вероятно не тем, что он предполагал.

К чувству нравственного удовлетворения, которое он испытывал при мысли, что может считать свои планы обеспеченными, прибавлялось недовольство, превращавшееся постепенно, по мере того как проходили часы, в мучительную тревогу: что сталось с Бобом Барнетом? Ушел около одиннадцати часов утра и не только не вернулся, но вот уже столько времени не подает никаких признаков жизни. Карабин его смолк внезапно, обстоятельство весьма важное по отношению к генералу; страстный охотник, неутомимый пешеход, он был не способен поддаваться усталости, хотя бы даже на минуту, из-за опасности, сопряженной с отдыхом в такой стране, где каждый пучок травы скрывал змею, каждый куст – пантеру или тигра.

С другой стороны молчание его никак нельзя было объяснить отсутствием дичи; всевозможные животные: зайцы, фазаны, дикие индейки, олени, вепри, буйволы, не говоря уже о хищниках, буквально кишели в горных долинах, где никто не нарушал их покоя. Сингалезец, как индус, не охотится; немногие из них только ставят ловушки и делают засады вблизи источников, куда ходят на водопой черные пантеры, которых такое множество на Цейлоне, что правительство вынуждено было назначить премию за истребление этих хищников. Боб таким образом не должен был иметь недостатка в занятиях и если порох его молчал, то можно было предположить одно из двух: или с ним приключилось какое-нибудь несчастье, в чем ничего не было невозможного, или увлеченный своей пылкой натурой он шел все вперед, не думая о времени, а затем при виде солнца, склоняющегося к горизонту, оставил свой карабин в покое, чтобы ничто не отвлекло его от намерения вернуться поскорее обратно. Он не должен был во всяком случае забывать той смертельной тревоги, которую причинял своему другу.

Взволнованный, нечувствительный к безмолвным просьбам честного Ауджали, который грустно ходил за ним, напрасно ожидая благодарности за исполненное им с таким успехом поручение, Сердар ходил по берегу озера, прислушиваясь внимательно к каждому звуку и присматриваясь к каждой неровности почвы в долине в ожидании, что вот сейчас что-нибудь опровергнет его предчувствие и даст ему знать о возвращении друга.

Новое действующее лицо, которое только что появилось на сцене и которое в этом повествовании играло, пожалуй, даже более важную роль, чем его хозяин, – слон Ауджали – не в первый раз оказывал такие услуги. Сколько раз уже в самых затруднительных случаях был обязан Сердар своим спасением хладнокровию и необыкновенному уму благородного животного.

Редкие качества, которыми природа одарила этого колосса, настоящего царя животных не только по своему росту и силе, но и по развитию умственных способностей, настолько замечательны, что мы не можем не сделать более подробного описания его. Всякий знает, что слоны в Индии употребляются для таких работ, на какие неспособны другие спутники человека и какие требуют известной степени разума и личной ответственности. Они поливают поля и понимают, когда нужно остановиться, чтобы не залить растений, порученных их попечению. Они рубят высокоствольный лес одни или вдвоем, очищают его от веток, переносят по непроходимым часто дорогам и складывают их в самом образцовом порядке. Нет ни одного путешественника, который не видел бы в Коломбо, как они укладывают на набережной огромные стволы тикового дерева, которое идет на постройку судов и без машин не может быть сдвинуто с места на место. Они помогают грузить и разгружать суда, в совершенстве заменяя собой поворотные краны и без всякого труда опуская и подымая самые большие тяжести; они приносят незаменимые услуги кирпичникам, горшечникам, токарям, кузнецам и другим ремесленникам, заменяя собой недостающую им силу пара. Древние раджи формировали из них полки, которые управлялись туземными начальниками, и пользовались ими во время войны. Англичане дрессировали их для артиллерии, и трудно представить себе более странное зрелище, чем вид этих животных, маневрирующих с поразительной точностью и ловкостью.

Они заменяют собой курьеров для передачи депеш, переходя громадные пространства под управлением корнака, которого она защищают против всякого нападения, и никакая сила не заставит их отдать вверенного им чемодана.

Однажды у слона, шедшего из Трихнаполи в Гайдерабад, отстоявших друг от друга на расстоянии двухсот миль, умер на полдороге корнак от холеры; не позволяя никому тронуть его, слон взял труп и чемодан с депешами и тридцать шесть часов спустя вручил последний почтмейстеру главной линии, а тело корнака отнес обратно к его жилищу, где передал жене покойного, которая могла таким образом схоронить мужа по обычаю, принятому в ее касте.

Факт этот, как и сотни других, сделались легендарными в Индии и известны всему миру. Такой же кроткий и обходительный, слон делается на плантациях самым близким другом детей своих хозяев, с которыми он играет, водит их на прогулку и окружает их самыми ревнивыми и бдительными заботами.

Но что больше всего поражает в этом удивительном животном и больше других существ на земле приближает его к человеку, это то, что слон не ограничивается одной лишь машинальной работой, не понимая, что он делает, а напротив, отдает себе полный отчет в могущих быть случайных затруднениях и до известной степени устраняет их.

Привязанность его к хозяину превосходит все, что только можно себе представить; она доходит до того, что колосс этот, для которого не существует принуждения, переносит от него, не жалуясь, самое варварское обращение, самое бесчеловечное и незаслуженное наказание. В литературе индусов встречаются целые поэмы, посвященные восхвалению его качеств и подвигов. Наконец, воплощение Вишну, Пулеар, защитник земледельцев и покровитель полей и наследства, есть бог с головой слона.

Ауджали был подарен Сердару за оказанную им услугу раджой из Барода. Он был замечательно выдрессирован начальником королевских слонов и в течение пяти лет уже принимал участие во всех событиях полной приключений жизни своего хозяина.

Солнце между тем быстро склонялось к западу и не более как через полчаса должно было исчезнуть за горизонтом и унести за собой свет и тепло к другому полушарию; на стороне, противоположной западу, тени увеличивались с минуты на минуту, постепенно покрывая долины и леса теми неопределенными оттенками, которые предшествуют наступлению ночи в этих странах, почти лишенных сумерек.

…Боб Барнет не возвращался! Двадцать раз уже собирался Сердар идти на поиски за ним, но Нариндра почтительно замечал ему всякий раз, что на ответственности его лежат важные события, которые не позволяют ему рисковать своею жизнью, к тому же не в первый раз уже случается такая история с Бобом, который исчезал уже на сорок восемь часов в Гатских горах Малабар и в Травенкоре, а затем преспокойно и улыбаясь возвращался назад, тогда как все начинали уже думать, что его растерзали хищные звери или задушили туги.

– Мне кажется, – продолжал махрат, и слова эти успокоили Сердара, – что генерал не в силах был выносить дольше лишение виски. Обойдя гору, чтобы мы не заметили его, он отправился в Пуант де Галль, откуда завтра, свежий и довольный, вернется к нам на рассвете дня.

– Я, пожалуй, не прочь был бы поверить твоим рассуждениям, – сказал Сердар, – потому что порывы такого рода в привычках бедного Боба, не знай он наверняка, что мы уезжаем сегодня ночью.

– Он, вероятно, забыл, Сагиб!

– Да хранит тебя небо! Неужели Барнет мог забыть и то обстоятельство, что пребывание в Пуант де Галль опасно для нас? Что-то говорит мне, что о нас донесли уже английской власти Мадраса и Бомбея.

– Возможно, Сагиб! Но тебе известно, что обстоятельства такого рода не очень беспокоят генерала.

– Не нас одних мучат, однако, все эти тяжелые предположения, взгляни на Ауджали! Вот уж несколько минут, как он выказывает признаки глубочайшего беспокойства; глухо фыркает, шевелит ушами, качает хоботом вверх и вниз, как бы собираясь схватить невидимого врага. И заметь… он не спускает глаз с нижних долин, куда Боб отправился на охоту.

– Ночь приближается, сагиб! В этот час все хищники выходят из своих логовищ. Сюда, быть может, доходят их испарения, они раздражают и волнуют Ауджали.

– Весьма возможно… но разве ты не замечаешь, что он то и дело порывается вперед и все в одном и том же направлении? Нет, в долине положительно что-то происходит.

– Может быть, еще и другая опасность, Сагиб!

– Какая?

– Тебе известно, Сагиб, что английские шпионы, которые шли по нашим пятам через Бундельканд и Мейвар, и которых мы сбили с нашего следа, скрывшись в подземельях Эллора, принадлежат к касте поклонников Кали.

– Да, известно… кончай!

– Сколько мне помнится, в тот вечер, когда они шныряли кругом нашего лагеря, Ауджали выказывал все признаки того, что он чует их присутствие.

– Как? Неужели ты думаешь, что душители напали на наши следы?

– Не знаю, Сагиб! Тебе известно так же хорошо, как и мне, что эти люди показываются и действуют только ночью, в тени.

– В безлунные ночи особенно.

– И всегда неожиданно; если это так, то нам незачем искать причин и беспокоиться о волнении Ауджали, мы будем знать, с кем имеем дело.

– Быть может, ты прав, но я слишком хорошо изучил нрав Ауджали, чтобы не заметить разницы в том, как он себя ведет, когда его беспокоят испарения людей и когда хищных животных. Так вот, чем больше наблюдаю я за слоном, тем больше прихожу к тому заключению, что не хищные животные беспокоят его в эту минуту, а люди…

– В таком случае, да хранит Шива Боба Барнета!.. Весьма возможно, что они устроили ему засаду.

– Если ты так думаешь, Нариндра, то почему нам не бежать к нему на помощь? Я никогда не прощу себе, если так оставлю его на произвол судьбы.

– Интересы целых миллионов индусов, которые ждут слова Сердара для своего освобождения и которые слепо верят в него, выше интересов друга, – мрачно отвечал махрат. – Когда Сердар увидит Рама-Модели, когда он узнает, зачем молодой француз приехал из Европы, презрев море и англичан, чтобы говорить с ним, тогда Нариндра первый скажет Сердару: «Теперь идем спасать генерала!»

– Луна скоро взойдет и Рама-Модели должно быть недалеко уже.

– Добрые духи, которые заботятся о судьбе людей, внушили мне сейчас мысль, и я хочу привести ее в исполнение.

– Говори, Нариндра! Ты знаешь, я люблю слушать твои советы.

– Ауджали столько раз уже доказывал свою понятливость… Не пошлет ли его Сердар на поиски генерала?

Слова эти были настоящим лучом света.

– Как я не подумал об этом раньше! – воскликнул Сердар. – Такая экспедиция не может быть, конечно, свыше его сил, он столько раз исполнял несравненно более удивительные вещи.

Подозвав к себе слона, он указал ему на долину, всю погруженную в ночные тени и сказал ему на тамульском языке, все оттенки которого были ему прекрасно знакомы:

– Andjali, inque po! aya Barnet conda (Ауджали, иди и приведи хозяина Барнета).

Слон издал тихий крик удовольствия, как бы желая показать, что он понял, и, несмотря на темноту, бросился вперед с такою быстротою, что лошадь даже галопом не могла бы догнать его.

В течение нескольких минут по шуму и треску кустарников и молодых пальм и бурао, которые колосс ломал на своем пути, можно было следить за направлением его хода по лощине. Два или три раза донеслось издали сердитое ворчание ягуаров и пантер, покой которых был нарушен проходившим мимо них колоссом. Мало-помалу все стихло, и среди ночного мрака воцарилась прежняя тишина и безмолвие.

Трудно представить себе что-либо более величественное, как первые часы ночи в джунглях и лесах Цейлона; в это время большие хищники из кошачьего семейства, которые весь день спокойно спят в глубине чащи, выходят из своих логовищ на поиски добычи для себя и своих детенышей. Медленно ползут они, притаив дыхание, чтобы захватить врасплох добычу, подбираясь к берлогам вепрей, к кустарникам, где прячутся олени, которые весь день бегали, а теперь ночью отдыхают и делаются легко добычей плотоядных; тысячи шакалов, постоянных спутников ужасных хищников, за счет которых они питаются, оглашают воздух своим воем и тем невольно дают знать людям и животным, чтобы они были настороже.

Нариндра зажег костер из сухого дерева, собранного молодым Сами в течение дня, что удерживало хищников, бродивших кругом, на почтительном расстоянии от лагеря. Погруженный в свои мысли, сидел Сердар у костра вместе со своими товарищами и держал наготове карабин, как вдруг на опушке леса показались очертания какого-то человека.