Текст книги "Затерянные в океане"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

XXVI

Беседа с другом и его благоразумный совет. – Заготовка угля. – Наказание за отсутствие. – Критическое положение. – Усиление охраны «Иена». – Неожиданный казус с судном – Привидение. – Подарок в триста фунтов.

Бартес и его друг, так неожиданно встреченный им, – и где же? в Сан-Франциско! – более часу просидели в каюте, ведя живую и откровенную беседу. Гастон сообщил своему другу, что он едет в Китай – по одному конфиденциальному поручению французского правительства – и по дороге заехал в Америку затем, чтобы познакомиться с ней.

– В Китай?! – воскликнул Бартес. – Я ведь тоже туда направляюсь! Так едем вместе! Может быть, я смогу помочь тебе чем-нибудь.

– Еще бы не смог, – принц Иен! Черт возьми, не всегда можно иметь такую протекцию!» Я тоже думал об этом! – воскликнул Гастон. – Хорошо! Дело решенное, – я остаюсь у тебя на твоем судне!

Бартес описал приятелю все: и жизнь в Нумеа, и бегство из ссылки, и усыновление затем его покойным Фо; рассказал также и о двух неприятных историях, которые обрушились на него в Сан-Франциско, и о совете американского капитана поскорее Уехать из Америки. Во время этой дружеской исповеди Гастон выказывал явное беспокойство, что Бартес объяснял сильным впечатлением, производимым на друга его романическими приключениями. Каково же было его удивление, когда Гастон, выслушав все, сказал ему наконец:

– Знаешь ли что, дружище? Мне кажется, что ты впутался сам того не подозревая, в какое-то весьма важное политическое дело, которое вот уже три дня заставляет работать без устала телеграф между нашим генеральным консульством в Сан-Франциско и посольством в Вашингтоне.

– Черт возьми, если так, то…

– Не перебивай меня, слушай внимательно! Все поведение этого де Сен-Фюрси, или Гроляра, было направлено на то, чтобы помешать вашему отплытию отсюда, пока он ожидает правительственного разрешения из Вашингтона арестовать и твое судно, и весь его экипаж с тобой вместе! Я склонен думать, что тут кроется просто недоразумение; но чтобы выяснить его, пришлось бы сказать им, кто ты, а это кончилось бы обратной отправкой тебя в ссылку! Поэтому уезжай отсюда сегодня же ночью! Мне кажется, что время еще есть, – в Вашингтоне не любят торопиться в угоду иностранцам; но наш посланник там все-таки не дремлет, и здесь, в консульстве, с часу на час ждут от него решительных распоряжений и приказаний… Я сам чувствую себя здесь как бы пойманным и потому не выйду отсюда, иначе как в Китае; здесь же ни один глаз не должен видеть меня как бы в союзе с тобой. Итак, отведи мне какую-нибудь каюту, в которой я и запрусь до выхода нашего в открытое море. Меня могут найти здесь только в случае твоего ареста, которого ни за что в мире я не желал бы дождаться!

– Говоря правду, дружище, ты, кажется мне, преувеличиваешь мое опасное положение, и потому…

– И потому ни слова больше, – перебил Гастон, – иначе я стану думать, что ты не доверяешь мне! В эту минуту я не могу ничего более прибавить к тому, что сказано мной! Я хочу только спасти тебя от большого несчастья, так как вижу из твоего рассказа, что ты во всей этой путанице ни при чем, хотя я, по долгу службы, обязан был бы предоставить тебя твоей участи… Ну, одним словом, ты узнаешь все после, а теперь повторяю тебе: запри меня в какую-нибудь каюту подальше от любопытных, и только!

Эти опасения и таинственность друга невольно передались и командиру «Иена» – он не стал более расспрашивать Гастона, вполне уверенный в его искренности, и, отведя ему каюту, отдал приказ к отплытию в наступающую ночь.

На «Иене» началось движение среди экипажа, впрочем, без шума и суеты. Матросы проворно наполняли мешки углем и раскладывали их повсюду, где только оказывалось свободное место: клали их даже в офицерские каюты… Караульные, выставленные Васптонгом, смотрели на всю эту работу равнодушно, так как, по их мнению, мешать хозяйственным распоряжениям не входило в круг их обязанностей: они получили приказ смотреть лишь за целостью имущества судна, но не мешать заготовке на нем различных хозяйственных предметов, как уголь и тому подобное.

Между тем ровно в полдень открылось заседание суда. Ни командир «Иена», ни его адъютант не явились туда, вследствие чего они были приговорены к штрафу в пятьсот долларов и к десятидневному заключению в тюрьме…

История, таким образом, разыгралась не на шутку, и весь город с огромным интересом выжидал, чем все это может кончиться! В три часа пополудни броненосный фрегат с французским флагом на носу прибыл на рейд. Лоцман, который отправился ему навстречу, передал его командиру какой-то пакет от французского консула, после чего судно, вместо того чтобы прямо остановиться у верфи, поместилось так, что для «Иена» оставался лишь самый узкий проход, через который с трудом можно было пробраться.

Положение китайского броненосца становилось все более затруднительно, а тут еще в шесть часов вечера, незадолго до захода солнца, разнесся слух, что пришла депеша из Вашингтона, разрешающая арест китайского судна с его экипажем, и, как бы в подтверждение этого слуха, канонерка, принадлежащая Соединенным Штатам и стоящая в порту, присоединилась к французскому броненосцу. Последний, маневрируя, чтобы занять удобную позицию, повернулся кормой к набережной, откуда зрители могли прочесть его имя – «Бдительный»!

Да, это был тот самый «Бдительный», который наши герои знали на острове Ну и который теперь пришел сюда из Нумеа, чтобы опять помериться силами и проворством с теми же противниками!

Будет ли он счастливее в этот раз?.. Вероятно, будет, потому что дело, по-видимому, к тому клонилось!

В городе между тем французский консул весь вечер искал де Сен-Фюрси и Гастона де Ла Жонкьера, но не мог найти их… Куда они делись?. В конце концов решили, что они предприняли какую-нибудь загородную прогулку, и консул должен был отложить до утра надежду увидеть их.

В восемь часов вечера отряд морской охраны из нескольких солдат пришел на борт «Иена» – на помощь четырем караульным, которых поставил суд. Командир судна спокойно и хладнокровно принял их.

– Дело плохо, бедный мой! – воскликнул со слезами на глазах Гастон. – Беги лучше отсюда, пока есть еще малейшая возможность!

– Подождем до завтра, – сказал, улыбаясь, Бартес.

– Как можно, помилуй! – возразил Гастон. – До завтра когда нельзя ручаться за какой-нибудь час!

– Увидим, что будет через час и что будет завтра, – стоял на своем командир «Иена».

– Ты безумец! – волновался все больше и больше его друг.

– Потерпи, голубчик, потерпи! – был ему спокойный ответ. В девять часов, когда экипаж кончил свой ужин, Бартес велел запереть все входы и выходы на судне и убрал тело покойника вниз, вместе с катафалком. Затем барабан пробил час сна, и палуба опустела. Все успокоилось и утихло, и только недавно поставленные солдаты и судейские стражи расхаживали наверху.

В городе по-прежнему господствовало необыкновенное возбуждение: все уже знали о мерах, принятых против китайского судна, но не могли доискаться их причин и с нетерпением ожидали конца всей этой истории. Пари, как в Нумеа, стали составляться и в клубах, и в частных домах.

Наконец пробило полночь, и солдатам показалось холодно на палубе «Иена»… Двое из них завязали беседу:

– Ну, Боб, кому бы теперь не показалось лучше лежать в собственной постели?

– Ослу какому-нибудь, черт его возьми!

– Вот именно! И за каким дьяволом мы тут торчим, когда верфь заперта цепью, через которую лишь сам сатана мог бы пробраться, да и то сломав одну из своих козьих ног?!

– Да, эти суда здорово мешают проходу!..

Говорившие на несколько минут умолкли; потом первый из них опять сказал другому:

– Эй, Боб, чувствуешь?..

– Что такое?

– Мне кажется, мне кажется, что это проклятое судно как будто движется.

– Это у тебя в глазах, голубчик, или в голове… Однако же, черт возьми! Кажется, палуба дрожит» Что-то затевают там, внизу!

– Вот видишь, я был прав! Слышишь ли – не то свист какой-то, не то журчание? Можно подумать, что в судно вливается вода! Уж не случилось ли порчи какой?.. Честное слово, мы, кажется, тонем! Ах, мошенники, что они там делают? Разбудим скорее товарищей!

«Иен» действительно погружался в воду, и с ужасающей быстротой: через минуту он весь был под водой!

Солдаты и судейские стражи, обезумев от страха, спасались кто как мог, стараясь вплавь добраться до набережной. Ни с кем, однако, не случилось несчастья, и когда они вышли кое-как из воды на берег, промокшие и озябшие, то, обернувшись, увидели одно лишь пустое место там, где недавно стоял «Иен». Китайского броненосца как не бывало!

Город был озадачен в высшей степени, когда «потерпевшие крушение» начали повсюду бить тревогу. С нетерпением ждали следующего дня, чтобы самим увидеть, в чем дело, потому что не слишком верили рассказам «потерпевших».

С восходом солнца весь Сан-Франциско устремился на набережную и увидел, что вчерашние рассказы были совершенно справедливы: китайское судно действительно исчезло, как бы его не было совсем!

Тотчас же опустили подводный колокол, желая удостовериться, не потонуло ли судно вследствие какой-нибудь случайности. Но дно морское, где стоял «Иен», было совершенно пусто: ничего, кроме песка и нечистот, не нашли там!

А в публике между тем стали утверждать, что китайский броненосец был просто привидением: как появился он внезапно и не спрашивая ни у кого на то дозволения, так внезапно и пропал!

«Привидение» же, отойдя под водой на приличную дистанцию от рейда, поднялось на поверхность и, направив одну из своих пушек на сторожевую башню с семафором, послало ей на прощание ядро в триста фунтов, которое разбило ее вдребезги, вместе с ее сигнальным знаком и телеграфом.

Это было все, что мог сделать «Иен» с негостеприимным берегом Америки, после чего он спокойно отправился в свой дальнейший путь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Тигры Зондского пролива

I

Столица Голландской Индии. – Особняк в Кенинс-Плейне. – Значение китайцев в Батавии. – Разменная касса «Лао Т cин и К°». – Сказочный дворец и рауты в нем. – Таинственный гость.

В Батавии, главном городе острова Явы, принадлежавшем, как известно, голландцам, красуется в квартале Кенинс-Плейн замечательно роскошное здание в чистейшем китайском стиле, с верандой вокруг, с двойной крышей, приподнятой в виде джонки по углам, и с фонарями, разрисованными серебром по красному лаку. Изящные рисунки их изображают гирлянды цветов, чудовищных рыб, фантастических птиц и странных насекомых, создаваемых фантазией китайских рисовальщиков.

Здание – деревянное, но из какого дерева оно построено! Все дорогие породы деревьев тут соединены вместе: тик, сандал, палисандр, – и все это покрыто прозрачным разноцветным лаком, оттенки которого удивительно гармонируют с яркими тонами природы знойных тропиков!

В постройке здания и в неслыханной роскоши, с которой оно отделано, верно и наглядно выражается вкус людей желтой расы. Почти в четыре миллиона франков оно обошлось своему владельцу, который проводит в нем только часы, свободные от лихорадочной коммерческой деятельности, поглощающей большую часть его времени… Батавия – самый красивый и самый коммерческий город в так называемой Малайзии (южноазиатские острова, населенные малайским племенем), и потому несколько строк, которые мы хотим посвятить его описанию, не будут излишни, тем более что в этом городе произошли очень важные события, относящиеся к нашему рассказу.

Старая Батавия, которая занимает еще значительную часть современной нам Батавии, имела в свое время репутацию города с губительным климатом. Вследствие этого город был отчасти снесен, и из его разобранных построек были воздвигнуты новые кварталы на новых местах. Даже укрепления его не были пощажены: три четверти их были также снесены, и на их месте возникли прекрасные аллеи и эспланады. В этих новых кварталах находятся теперь ратуша, биржа, таможня, казармы флотского экипажа – словом, все главные здания города.

Поистине ужасна была старая Батавия: расположенная в низком и влажном месте, при устье ничтожной речонки, лишенной в большую часть года воды, палимая знойным солнцем, полная разных нечистот, со своими узкими улицами и каналами стоячей и гниющей воды, окруженная, наконец, со всех сторон кладбищами и бойнями, – она была местом скорой смерти для всех, кто жил в ней, был ли это туземец или какой-нибудь пришлый человек. Было замечено, что население города быстро уменьшалось, несмотря на наплыв новых людей, приходивших искать себе счастья в далекой стране, и потому решено было перестроить город до основания.

Теперь все изменилось, и Батавия может считаться городом вполне безопасным для здоровья своих обитателей. Русло речки урегулировано набережными, которые мешают ее воде разливаться по сторонам и всасываться таким образом в почву, а из прежней сети каналов, прорытых по образцу амстердамских, оставлены только немногие, которые могут быть действительно полезными для города, служа в то же время и его украшением. К старой Батавии, перестроенной и значительно уменьшенной, примыкает теперь Южное Предместье, справа и слева от которого красуются великолепные новые кварталы: Вельтвреден и упомянутый уже Кенинс-Плейн.

Новый город расположен посреди восхитительной равнины, и его главные части, не теснящиеся друг к другу, а удаленные одна от другой на значительное расстояние, соединяются тенистыми аллеями, на которые выходят роскошные виллы коммерсантов, утопающие в море тропической зелени. Там они, эти счастливые избранники своенравной фортуны, ведут таинственное существование, полное всевозможного комфорта, а подчас и самой безумной роскоши… Нужно видеть, в пять часов пополудни, нескончаемую вереницу богатых экипажей, развозящих их владельцев из деловых контор по домам, а также кавалькады элегантных всадников, сопровождающих коляски дам, – нужно видеть всю эту публику, чтобы составить представление о том, каким блеском и роскошью наполнена столица голландских колоний в Азии.

Дворец генерал-губернатора в Батавии не уступит лучшим дворцам Европы. Отели, памятники, церкви, мечети, пагоды, частные дома – все это утопает среди громадной массы зелени, которой наполнен весь город, и вечером, когда зажгутся повсюду огни, представляет собой нечто волшебное, феерическое, что можно встретить только в сказках!

Батавия обладает также множеством научных и учебных заведений разного рода, так что и духовные потребности человека находят здесь себе полное удовлетворение наравне с материальными. Словом, это город всесторонней жизни – город наук, искусств, богатства и роскоши. Здесь можно найти все лучшее, все самое изысканное, что обыкновенно находят только в лучших городах Европы, таких как Париж, Лондон и другие, – и все дурное, все испорченное, от которого не свободны наши центры цивилизации. Голландцы недаром считают Яву с ее столицей вторым своим отечеством, и во времена Людовика XIV и Наполеона I, которые грозили им совершенным порабощением в Европе, серьезно подумывали о поголовном своем переселении из Европы в Азию.

В Батавии можно встретить людей всяких национальностей, особенно часто китайцев. Последние наводняют собой всю Малайзию и, можно сказать, держат в своих руках всю торговлю страны. Терпеливые и предприимчивые, честные и трудолюбивые, они сумели стать необходимыми повсюду и из всего извлекать себе выгоды, не пользуясь, однако, ими в ущерб господствующей национальности, которая не только терпит их за это, но даже покровительствует им. Китаец всюду составил себе реноме до мелочей аккуратного и точного человека, безукоризненно честного, знающего в совершенстве все тонкости высшей коммерции. Вследствие этого миллионные капиталы проходят через его руки, и нередко под одно его честное слово, без всяких бумажных документов и неизбежной при них потери времени.

Вернемся теперь к великолепному китайскому особняку в Кенинс-Плейн.

На главных дверях его была приделана серебряная дощечка, покрытая толстой хрустальной пластинкой, сквозь которую виднелась вырезанная и позолоченная надпись на английском языке:

Разменная касса банкирского дома Лао Теин и Ко.

Во всех приморских торговых городах Индокитая и Малайзии, как например в Сингапуре, Гонконге, Шанхае и прочих, а также на островах Суматре, Яве, Борнео и других коммерческим языком стал английский, который господствует теперь на всех – Рынках. Поэтому китайцу говорят обыкновенно в этих странах По-английски, употребляя свой язык только между собой или у себя дома, по окончании дневных коммерческих занятий.

Указанная скромная надпись не давала точного представления ни о тех замечательно-обширных торговых операциях, которые вел банкирский дом Лао Тсин и Кo , ни о громадном состоянии его главы. Центральная контора его находилась, согласно китайским законам, в Пекине, но операции его на родине были значительно скромнее тех, которые совершались в других городах крайнего Востока, и в особенности в Батавии. Последняя была поэтому любимым городом престарелого Лао Тсина, который сосредоточил здесь блеск своего богатства, служившего для многих предметом зависти и удивления.

Кроме особняка в Кенинс-Плейн, в двенадцати милях от города у него было еще одно замечательное убежище, скрытое в обширном тропическом саду и отделанное с такой невероятной роскошью, которая свойственна только сказочным дворцам «Тысячи и одной ночи».

Там, в этом поистине сказочном дворце, время от времени он давал рауты, на которые приглашались сливки батавского общества и о роскоши которых можно судить, например, по следующим фактам.

На одном из вечеров каждый мужчина, уходя домой, получил по булавке для галстука, украшенной крупной бирюзой, а каждая дама – букет для корсажа, составленный из брильянтовых роз, окруженных мелкими цветами из аметистов, изумрудов и бирюзы. Материалы для подобных подарков, более чем царских, доставляли копи драгоценных камней в Самаранге, принадлежавшие Лао Тсину.

В другой вечер при разъезде гостей дамы получили по великолепной кашемировой шали, а мужчины – по сингапурскому пони с богато украшенным седлом и со всеми принадлежностями для езды. Все это, заметим нашим читателям, исторические факты.

Правда, подобных раутов давалось Лао Тсином всего четыре в год, и число приглашаемых на них никогда не превышало ста человек, причем каждую даму должен был обязательно сопровождать мужчина, будь это отец, муж, брат или иной родственник, – но тем не менее каждое из подобных собраний обходилось владельцу сказочного дворца в несколько миллионов, тратить которые он никогда не задумывался…

На каждом вечере Лао Тсина неизменно присутствовал какой-то старый китаец преклонного возраста. На его указательном пальце правой руки заметно было массивное золотое кольцо, а сам он почти весь вечер проводил в большом эбеновом кресле с серебряными инкрустациями, которое стояло на возвышении в три ступени от пола. Никто из гостей не знал, кто был этот человек; видели только, что слуги, проходя мимо, преклоняли перед ним одно колено, а сам хозяин выказывал по отношению к нему такие знаки внимания, которые, по китайскому этикету, подобают одним членам императорской фамилии.

Известно было также, что престарелый таинственный гость не живет ни в Батавии, ни вообще на острове Яве и что слуги сказочного дворца ничего не могли сообщить о нем, потому ли, что сами ничего не знали, или, может быть, потому, что не хотели говорить… Раз один лакей, проходя мимо гостя, приветствовал его каким-то именем или титулом, которого никто не понял, – этого было достаточно, чтобы на другое же утро лакей исчез неизвестно куда»

II

Опустевшее кресло. – Это был он… – Несколько лет назад. – Что сталось с Королем Смерти. – Новости из порта.

В один из последующих вечеров обычные посетители сказочного дворца заметили, что таинственный гость не является уже больше на рауты. Так прошло полтора года, в течение которых все пришли к заключению, что этот гость – родственник, конечно, хозяина дворца – вероятно, покончил свои счеты с земным миром, то есть, попросту говоря, умер. Это, по-видимому, подтверждалось и тем обстоятельством, что именно около того времени Лао Тсин уехал в Пекин и пробыл там, сверх обыкновения, очень долго: разумеется, похороны знатного родственника были тому причиной, а не одни финансовые дела, которые всегда отнимали у него не много времени, так как пекинской конторой управлял его родной брат, а это было то же самое, что и сам Лао Тсин. Все остановились на данном предположении и скоро забыли таинственного гостя с его массивным золотым кольцом.

Однако на все последующие рауты эбеновое кресло с серебряными инкрустациями все еще продолжали ставить на возвышение с каким-то благоговейным, почти религиозным вниманием к отсутствующему важному гостю; это само по себе малозначительное обстоятельство приобрело впоследствии, как скоро мы увидим, очень важное значение.

В Батавии все знали или, по крайней мере, догадывались, что Лao Тсин имеет сношения с древнейшим тайным обществом в Китае, управляющим судьбами всего речного и морского плавания в Небесной Империи, то есть, короче говоря, – с пиратами; все знали также, что общество это терпимо китайским правительством, потому что оно могущественно, и мы знаем уже, из начала нашего рассказа, до какой степени простиралось его могущество: сама императрица-регентша Нан Ли вынуждена была прибегнуть к его содействию, когда понадобилось для коронования малолетнего императора Куанг Су изъять из рук западных варваров похищенный ими драгоценный скипетр династии Цин, и, в награду за это содействие, должна была дать обществу пиратов новые привилегии.

Лао Тсин был банкиром этого общества, или, вернее, его главы, Кванга, который по своему усмотрению мог распоряжаться его капиталом, не давая никому отчета в этом, даже совету из главных лиц общества, на котором он всегда присутствовал и членов которого избирал также по своей единоличной воле. Читатели, может быть, уже догадались или начинают догадываться, что таинственный гость на вечерах банкира был не кто иной, как сам Кванг, или Фо, бывший тогда еще в живых, и что исчезновение его как раз совпало с его опасной экскурсией в Париж – для возвращения коронной китайской драгоценности.

Лу, Кванг и Чанг дали, как мы знаем, клятву повиноваться молодому наследнику Кванга и привести к повиновению ему всех; исполнить это им было легко, так как, кроме первых трех важнейших членов совета, никто не знал лично главы своего общества. Двое из этих троих всегда жили в Пекине, чтобы приводить в исполнение предписания Кванга, ни разу еще не были представлены ему и не знали ничего о его обычном местопребывании: только в случае смерти важнейших лиц общества они могли быть призваны к Квангу, чтобы заменить собой умерших при его особе.

Лу, Кванг и Чанг не сомневались в верности этих трех, и даже мысль о каком-нибудь недоразумении, а тем более об измене не представлялась их уму…

Все важнейшие события нашего рассказа не были известны в Батавии, где только один Лао Тсин знал о том, что старый Фо намерен совершить путешествие в Париж. В качестве доверенного лица и почти друга он пытался было отговорить Кванга от этого опасного предприятия, советуя поручить его кому-нибудь из его приближенных; но Кванг уехал сам, и после его отъезда Лао Тсин перестал получать какие бы то ни было известия о нем. Если бы не четыре миллиона, которые он должен был уплатить американцам по предъявлении ими счетов, подписанных Фо, Лао Тсин долго бы еще не знал, где находится глава тайного общества Поклонников Теней и что сталось с ним. Потом, когда он приехал в Пекин по делам, он узнал там от членов совета, что коронная драгоценность возвращена по принадлежности и что, в виде возмездия варварам, у них взят великолепный «Регент». Но сведения членов совета не шли дальше этого, и никто не знал о дальнейших приключениях Кванга и его трех приближенных, вернувшихся благополучно, по общему мнению, в свое секретное убежище.

Этого убежища не знал и сам Лао Тсин; он мог сноситься с Квангом только через одного посыльного из малайцев, некоего Саранги, которого Фо поместил при нем. Но эти сношения были строго ограничены одним условием, а именно: Лао Тсин мог посылать к Квашу этого человека, только отвечая на его запросы, но не по собственному желанию и усмотрению, что, разумеется, было далеко не одно и то же. Банкир беспрекословно подчинился этому условию, зная, что нарушение его дорого бы ему стоило, но когда прошло почти два года без всяких известий о том, что делает Кванг в своем тайном убежище, то однажды он дал себе слово непременно узнать об этом, послав туда малайца под благовидным предлогом, что в его кассе накопилось столько золота и разных ценностей, что он решительно не знает, как с ними быть, куда их пристроить.

Это намерение его случайно совпало с новым раутом, который он намерен был дать в своем загородном дворце, названном им «Уютным Уголком».

Утром в тот день он отправился в свою контору, где дела шли своим обычным чередом: приходили и уходили посетители, получали и уплачивали. Когда он вошел в кабинет, наполненный целой коллекцией всяких редкостей, его молодой клерк Лай Пинг тотчас же явился к патрону с листом шелковой бумаги, на котором сведен был счет операциям, совершенным в предыдущий день.

– Хорошо, милейший мой, хорошо! – одобрил Лао Тсин, бросая рассеянный взор на поданный ему лист. – Только я сегодня не буду этим заниматься, а принеси ты мне все завтра в Уютный Уголок: завтра, по случаю сегодняшнего раута, я не буду в городе, так как вечер протянется до утра. Да устрой все так, чтобы тебе можно было прийти сегодня отобедать со мной.

Говоря это, Лао Тсин отечески коснулся рукой щеки юноши, который покраснел от удовольствия.

– Когда ты будешь писать матери, – продолжал он, – то можешь сказать ей, что я по-прежнему доволен тобой и собираюсь назначить тебя управляющим моего дома в Батавии, по достижении, конечно, тобой совершеннолетия.

– Вы очень добры ко мне, – сказал растроганный юноша, – и я ежедневно молю наших семейных духов беречь ваше драгоценное здоровье!

– Я знаю, что ты благонравный молодой человек, и вот за это как раз и люблю тебя, а впоследствии ты займешь в моем сердце место, давно уже ставшее свободным после смерти моих двух сыновей, которых призвал к себе Будда.

Последние слова сказаны были с глубоким вздохом, которого не мог удержать старый Лао Тсин.

– Ну, теперь иди к себе, – закончил он, – и постарайся, чтобы никто не помешал мне заниматься моими личными делами до самого обеда.

– Извините, – сказал юноша, – я должен кое-что сообщить вам…

– Говори, я слушаю.

– Два судна под американским флагом встали на рейд в это утро. У них платежные требования на наш дом.

– Ага, от кого же именно?

– От ван дер Смитсена в Сан-Франциско.

– Хорошо. Пусть отправят посыльных к их командирам, – я их немедленно приму, когда они сойдут на берег.

– Прибыл еще один военный французский фрегат «Бдительный». Этот будет чиниться и запасаться провизией и, кроме того, имеет также дело к вам…

– Слишком много чести для меня, – сказал немного насмешливым тоном Лао Тсин. – Отправь также посыльного к его командиру!

Видя, что патрон находится в хорошем расположении духа, юный клерк продолжал уже смелее:

– Кажется, этот французский фрегат намерен устроить охоту на китайские джонки, которых так много в Малайском архипелаге. Я слышал, что его командир поклялся очистить Малайзию от пиратов, которые недоступны для преследований благодаря рифам и подводным скалам, известным только им одним. Это говорили сегодня утром его матросы, идя на рынок за провизией.

И юноша разразился бы смехом, если бы не боялся и не уважал своего начальника, как отца, в присутствии которого, по китайским понятиям, смех был неприличен, – до того намерение французского фрегата казалось ему забавным!

– А-а, матросы уже говорят об этом? – осведомился Лао Тсин, не выходя из своего задумчивого состояния. – Ну, теперь бедным пиратам ничего не остается, как только покорно сложить свое оружие!

Потом, сделав знак рукой, что аудиенция окончена, и, заперев плотнее дверь за юношей, он сел в свое кресло и смеясь сказал себе вслух по-китайски:

– Это будет война слона с тучей москитов в воздухе!

Но его веселость скоро уступила место серьезным размышлениям, в которые он и углубился.