Текст книги "Затерянные в океане"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

V

Соперничество в ненависти. – Вмешательство адмирала Ле Хелло. – Тщетные сожаления. – Женское убеждение. – Угрожающее письмо. – Прокурор. – Основательные опасения.

В Париже Гроляр чувствовал себя в родной среде, и здесь его способности раскрывались с удивительной полнотой. Ему удалось узнать, что семейный раздор разъедал сильно Прево-Лемера, что Жюль Сеген и Альбер Прево-Лемер питали друг к другу отвращение, близкое к ненависти и что при случае они осыпали друг друга бранью и ругательствами.

С тех пор как глава фирмы вследствие болезни не мог выходить из своей комнаты, эти молодые люди заведовали делами банка, причем необдуманные и рискованные операции одного и безрассудные расходы и траты другого пошатнули кредит фирмы. Напрасно маркиз де Лара-Коэлло хотел вмешаться; его грубо отстранили, и все осталось по-прежнему.

И Жюль Сеген, и Альбер ненавидели маркиза, который являлся в их глазах как бы живым упреком. Он не переставал сокрушаться об осуждении Бартеса и каждую минуту повторял, что ни перед чем не остановится, лишь бы разыскать виновных и предать их правосудию.

Через Люпена, который втерся в дружбу с прислугой дома Прево-Лемера, Гроляр узнал, что госпожа Стефания Сеген, негласно расставшаяся с мужем, жила у своих родителей, покинутая, заброшенная и забытая, проводя целые дни в слезах.

Когда Эдмон узнал о горькой судьбе несчастной женщины, его сердцем овладело глубокое сожаление, которое как бы воскресило в его душе былые чувства, когда все, казалось, улыбалось им, когда он сам любил и был, или считал, что был любим! Но этот момент воспоминаний промелькнул быстро, как молния среди темной ночи.

– Надо забыть, – сказал он себе, – и готовить месть!

Заручившись всеми необходимыми сведениями, Гроляр побывал, частью под своим настоящим именем, частью под именем Уильяма Бредли, у нотариуса Каликстена, у Менгара, у маркиза де Лара-Коэлло и Соларио Тэста с сыновьями, банкиров, погасивших подложный чек.

Кроме Гроляра, также близко принял к сердцу это дело и адмирал Ле Хелло, который, едва управившись со своими личными делами в морском министерстве, всецело отдался делу реабилитации и оправдания Эдмона Бартеса.

Со свойственной безупречно честному человеку наивной доверчивостью адмирал был глубоко убежден, что честность и добродетель всегда торжествуют в жизни и что стоит ему только засвидетельствовать истину, чтобы все поверили ей, и честь его друга будет восстановлена.

Не сообщив никому о своем намерении, он явился к Прево-Лемеру и настоятельно просил повидать его, уверяя, что имеет надобность сделать ему одно очень важное сообщение.

Едва только он назвал себя по имени, как его тотчас же провели в комнату больного.

Лемер ужасно постарел; лицо его было изрыто морщинами, а мертвенная бледность, покрывавшая его черты, свидетельствовала о медленном разложении организма; только одни глаза сохраняли прежний блеск и живость, странно противореча с общим физическим упадком больного. Он сидел в глубоком кресле, обложенный подушками; подле него находились госпожа Прево-Лемер и его дочь, обе измученные, изнеможенные и уходом за больным, и тайным горем, разъедавшим их душу.

Адмирал прежде всего извинился, что нарушает спокойствие больного, но последний ответил ему любезно:

– В настоящее время у нас истинные друзья так редки, что праздником надо назвать тот день, когда нам приходится видеть одного из них!

Ободренный этим приемом, адмирал без утайки рассказал больному цель своего посещения.

– Милейший мой Лемер, – сказал он, – если бы я вас не знал как безупречно честного человека, то не позволил бы себе даже и беспокоить вас… Но вы сами поймете, что при данных условиях мне было трудно, если не невозможно, отложить этот визит; я приехал просить вас помочь мне исправить большую, вопиющую несправедливость.

– Несправедливость? Я не понимаю вас, адмирал!

– Я говорю об Эдмоне Бартесе.

При этом имени, столь смело и столь открыто произнесенном при нем, старый банкир невольно содрогнулся, а обе женщины выразили соболезнование на своих лицах.

– Бедный страдалец, – прошептала Стефания, взглянув на свою мать.

– Эдмон Бартес, – с усилием повторил больной. – Ах, если бы он был здесь подле нас, все несчастья, поражающие нас и грозящие еще обрушиться, были бы устранены…

Ах, почему он в минуту забвения обманул мое к нему доверие и оказался виновным в…

– Виновным?! – прервал его адмирал. – Полноте! Я уверен, что даже ваши дамы не верят в эту виновность!

– Но суд определил!

– Суд! А разве это первая судебная ошибка? Разве это первый несчастный, невинно осужденный на каторгу? Этот несправедливый вердикт должен быть пересмотрен, немедленно пересмотрен, и вам придется заявить по чести и совести, что Эдмон Бартес никогда ничего у вас не похищал.

– Но ведь Бартес теперь обвиняется в побеге с каторги, и никто не знает, где он и что с ним.

– Я знаю. Когда моя эскадра, которой я командовал, заходила в Океанию, я видел его, долго беседовал с ним – он уверил меня в своей невинности. Я не мог не поверить: сама правда говорила его устами. Он теперь свободен, но для такого человека, как он, что такое свобода без честного имени? Он обвинял вас в способствовании его осуждению и называл вас даже главным вдохновителем этого неслыханно несправедливого приговора!

– Меня?!

– Да, вас!

– Ах… Еще этого подозрения или, вернее, оскорбления не доставало! Скажите, адмирал, считаете вы меня способным на подобный недостойный, подлый поступок?

– Нет, мой друг, и я не переставал повторять это вашему бывшему кассиру. Я говорил ему, что в данном деле есть какое-то роковое недоразумение, какая-то мрачная тайна, скрывающая истину!

– Все мы любили Бартеса, как сына, да и он уже был им наполовину благодаря тем чувствам, которые связывали нас… И мое внутреннее убеждение говорило мне, что он невиновен, но ввиду доказательств, обвинявших его, ввиду рассуждений господ судей моя уверенность в нем мало-помалу таяла, пропадала, и перед моими глазами выступила только вся низость этого поступка.

– Я это понимаю, вас сбили с толку перипетии суда, бездушное и бессмысленное красноречие прокурора, но ведь это их дело, их призвание – выдавать светляков за фонари и извращать все понятия и представления людей!

– Но теперь, когда приговор уже произнесен, что же я могу сделать?

– Что вы можете сделать? А вот что! Загляните в глубину вашей души, испытайте вашу совесть и скажите мне прямо, без оговорок, виновен ли, по-вашему, Бартес или не виновен!

– Он не виновен! – сказала госпожа Прево-Лемер.

– Невиновен! Я утверждаю это во всеуслышание! – воскликнула Стефания.

Больной закрыл лицо руками и глубоко вздохнул.

– Невинен… невинен! – прошептал он. – Если бы я только имел хоть малейшее доказательство, если бы могли указать виновного, даже будь он нашего дома, я стал бы действовать, как того требует от меня моя совесть: дни мои сочтены, и я не хотел бы умереть с таким грехом на совести!

– Ну, а письмо Бартеса, разве оно уже не есть доказательство? – заметила Стефания.

– Увы, это была только протестующая угроза!

– Нет, не угроза, а крик возмущения, крик негодования и протест! – сказала молодая женщина.

– Что же особенного в этом письме? – спросил адмирал.

– Вот, читайте! – сказала госпожа Прево-Лемер, взяв из резного ящичка, стоявшего на столе, вскрытый конверт и протянув его гостю.

Это было письмо Эдмона, написанное им перед его отъездом в Новую Каледонию.

Адмирал Ле Хелло прочел его:

Господину Жюлю Прево-Лемеру, в Париже.

Я вам служил четырнадцать лет с преданностью и искренностью, которые никогда не обманывали вас. В благодарность за то вы посылаете меня в ссылку, тогда как ваша совесть говорит вам, что я невинен. Помните же это! Если когда-нибудь вы окажетесь в моей власти, вы не найдете во мне жалости к себе, как не нашел ее в вас мой старик-отец!.. В этот вечер меня увозят из Франции. Не желайте увидеть меня опять в ее пределах!

Эдмон Бартес

— Ну, что же вы хотите, – как бы извиняя и оправдывая Бартеса, сказал адмирал. – Когда человека безвинно ссылают на каторгу, то естественно, что он возмущается. » что нравственные муки озлобляют его» Но я знаю Бартеса: он рыцарь и благородный человек; когда он узнает, что вы были обмануты, введены в заблуждение, он забудет и простит!

– А пересмотр дела разве возможен при отсутствии главного лица?

– Да, если воры будут отысканы.

– Ну, если так, то я сумею исполнить свой долг, как бы тяжел он ни был, но только пускай спешат» быть может, уже через несколько дней будет поздно!

Мадам Прево-Лемер и ее дочь, несмотря на все свои усилия, не могли сдержать хлынувших у них из глаз слез.

– Гром и молния! – пробормотал про себя адмирал, сам растроганный до слез. – И против этих-то людей Бартес хочет дать волю своему чувству мести!. Нет, нет, этого допустить нельзя! – И он поспешил удалиться, чтобы не дать заметить охватившего его волнения, с которым он не в силах был совладать.

– Ну вот, господин Прево-Лемер поддался моим доводам, а теперь очередь за Бартесом! – И уважаемый адмирал направился, бодрый и счастливый, в Гранд-Отель. Но прежде чем славному моряку удалось вступить в переговоры с Эдмоном Бартесом, все его труды и все то, чего он добился у больного банкира, было уже отчасти уничтожено влиянием его родственника, бывшего председателем суда в Нумеа, а ныне прокурором в Париже.

Что же привело этого господина в дом его родственника, простая ли случайность или желание узнать какие-нибудь новости?

Ни то ни другое. Париж – это, без сомнения, город, где лучше всего можно укрыться, но с другой стороны, нигде лучше, чем в Париже, нельзя наводить справки о том, что вас интересует.

После обычных приветствий прокурор попросил, чтобы его оставили наедине с больным.

– Скажите, пожалуйста, был у вас кто-нибудь по делу, относящемуся к вашему бывшему кассиру Бартесу? – спросил он.

– Да, адмирал Ле Хелло только что вышел отсюда. Он говорил мне о возможности пересмотра этого дела и просил меня дать показания в пользу Бартеса и его невиновности, так как настоящий виновник должен быть обнаружен в самом ближайшем времени.

– Ну и, конечно, вы обещали?

– Мог ли я не обещать этого, особенно, если Бартес действительно невиновен!

В ответ на это прокурор с полным убеждением и присущим ему красноречием стал вызывать в памяти больного прошедшее, стал приводить одно доказательство за другим, одну улику за другой, говорить об угрозах каторжника, о его смелом побеге, его жажде мщения, в которой он ничуть не сомневался. И под влиянием всей этой аргументации ослабевший ум больного не долго протестовал. Вскоре он стал соглашаться со своим родственником, что его хотят использовать для восстановления репутации Бартеса и в то же время опутать его и семью целой сетью хитросплетенных махинаций, которая должна привести его к нищете и позору.

– Во всем этом деле какую роль играет адмирал Ле Хелло?

– Он один искренне убежден в невинности Бартеса, – сказал главный прокурор, – и он просит за него в интересах справедливости. Вы сами знаете, что этот Эдмон Бартес обладает способностью производить прямо чарующее впечатление на всех, кто его не близко знает. Так он очаровал и адмирала, который теперь считает для себя долгом чести встать на его защиту.

– Но ведь виновные будут указаны!

– Это просто одно воображение, одно желание со стороны Бартеса отомстить во что бы то ни стало за свое осуждение; в настоящее время Бартес во Франции; мало того, в самом Париже!

– В Париже?!

– Да, меня об этом уведомили всего лишь несколько часов тому назад, и я хочу принять все меры, чтобы защитить вас от этого отъявленного мошенника. Он поклялся погубить всех, кто только носит имя Прево-Лемера. Но он встретит меня на страже чести моей фамилии. Я устрою так хорошо защиту, что он вынужден будет признать свое бессилие, и тогда мы обуздаем его решимость, наложив на него наказание еще более тяжелое, чем первое!

Старый банкир поблагодарил своего племянника и поклялся, что не даст себя одурачить никому.

– Ни даже госпоже Прево-Лемер, ни даже жене Жюля Сегена? – спросил юрист.

– Да, впрочем, если они узнают, как недостоин этот человек их сожаления и их великодушия, когда не будут более сомневаться в его виновности, то сами перестанут его защищать!

Таким образом, обещав друг другу содействие, дядюшка и племянник расстались, условившись предварительно созвать вечером на семейный совет Жюля Сегена и Альбера, чтобы обсудить новое положение дела, созданное возвращением Бартеса на родину и его решимостью снова возбудить борьбу за свою репутацию, руководствуясь, главным образом, желанием покрыть позором своих обвинителей.

VI

Дон Хосе Трухильо. – Гроляр у прокурора. – Соревнование старых друзей. – Последний маневр. – Гость Гроляра. – Вилла. – Приглашенные Гроляра. – Недоверие Альбера. – Обвинение. – Признание. – Показание.

Между тем Гроляр не терял времени. Ему удалось не только познакомиться с Альбером Прево-Лемером, но даже втереться в его доверие . Мотаясь по всем трактирам и другим подобным заведениям, пользующимся дурной славой, где постоянно можно было встретить Альбера, напиваясь с ним вместе и проигрывая ему почти каждый вечер более или менее порядочную сумму, дон Хосе Трухильо завоевал себе не только симпатию, но и уважение прокутившегося и совершенно сбившегося с пути Альбера Прево-Лемера, нимало не подозревавшего в этом плантаторе с острова Куба старого сыщика Гроляра.

Понятно, что цель последнего была заманить сына банкира в ловушку и затем выманить у него признание.

Но последний, хотя и не отличался большим умом, держался с разумной осторожностью даже и в минуты объяснения, когда речь заходила об Эдмоне Бартесе и его недостойном поступке.

С другой стороны, он не скрывал чувства отвращения, внушаемого ему достойным beau frere; о нем он говорил не иначе как с плохо скрытым пренебрежением. Между мошенниками, участвовавшими в одних и тех же грязных делах, нередко возникает такое недоброжелательство и враждебность, переходящие в настоящую ненависть, которая в конце концов обыкновенно приводит к тому, что они сами выдают себя. Зная это, Гроляр не только выжидал этот момент, но даже старался вызвать между ними столкновение, которое привело бы к этому.

Ему посчастливилось: сами обстоятельства сложились так, что ускорили ход событий, которыми он умело воспользовался. В один прекрасный день главный прокурор пригласил его к себе в свой кабинет и сказал:

– Господин Гроляр, вы раньше оказывали мне большие услуги своей старательностью, усердием и проницательностью, – и я решил еще раз воспользоваться вашими способностями в одном очень важном деле!

– Я весь к вашим услугам! – ответил Гроляр.

– Помните Эдмона Бартеса, этого бывшего кассира моего дяди, который был нашим пансионером в Новой Каледонии и который затем бежал вместе с четырьмя китайцами, обвинявшимися в похищении «Регента»?

– Помню, прокурор!

– Так вот, видите ли, этот Эдмон Бартес, кажется, вернулся во Францию с намерением отомстить всем, кто был причастен к осуждению, – этому надо помешать. Благодаря его смелости и, главным образом, благодаря ловко пущенному слуху, что он в сильной степени содействовал возвращению по принадлежности «Регента», он сумел снискать себе расположение многих влиятельных лиц, слепо верящих в его невиновность и решивших ходатайствовать за него» в высших сферах… Теперь нам необходимо узнать, где скрывается Бартес, узнать, с кем он имеет сношения, и следить за малейшими его действиями. При вашем содействии, я надеюсь, мне удастся все это!

– Вы останетесь мной довольны, господин прокурор, мы найдем виновного, и на этот раз воздастся должное его бесстыдству и лицемерию!

– Ну, идите с Богом, господин Гроляр, я рассчитываю на вас!

Подобно великим полководцам, Гроляр проявил необыкновенную активность и усердие и сообщил о своем плане прежде всего Ланжале.

– Не беспокойся, – сказал ему последний, – ты завтра же будешь жильцом или владельцем какого-нибудь уединенного дома или виллы!

– А у тебя есть деньги?

– Да ты, как видно, забываешь, что я имею миллионное состояние, я уже немного отведал этого вкусного блюда; и так как мне для господина Бартеса ничего не жаль, то ты можешь черпать, сколько тебе надо, из моей казны, лишь бы обеспечить успех делу.

– Благодарю тебя за моего сына! – сказал старый сыщик.

Ланжале тотчас же вскочил на извозчика и скрылся, а Гроляр отправился в ту скромную гостиницу, где квартировали Порник, Данео и Пюжоль.

– Друзья, – сказал им Гроляр, – настал момент доказать вашу признательность господину Бартесу.

– Прекрасно! Прекрасно! Скажи же только, что нам делать, и мы все сделаем, хотя бы нам за это пришлось снова вернуться на наш милый остров!

– Нет, нет, друзья, ничего столь ужасного от вас не потребуют; вам следует только сторожить одного человека, которого вы не должны касаться даже и пальцем; важно только не дать ему возможности убежать!

– Пусть этот гражданин будет увертлив, как угорь, или прыток, как заяц, мы не дадим ему уйти из наших рук! Не правда ли, Пюжоль? Не правда ли, Данео?

– Будем неподвижнее Кордуанского маяка! – глухим басом подтвердил бордосец,

– Как статуя! – подхватил его товарищ.

Гроляр присел к столу и написал несколько писем, но не запечатал их; чтобы сделать это, он поджидал Ланжале. Наконец этот последний прибыл.

– Ну что? – спросил его сыщик.

– Я нашел! – ответил Парижанин. – Под именем дона Хосе Трухильо ты являешься нанимателем и жильцом превосходного павильона-особняка на авеню д'Орлеан вблизи укреплений; это настоящая игрушка. Этот дом роскошно обставлен, и никаких соседей.

– Сколько же ты на это потратил?

– Ну, об этом после!

В то время авеню д'Орлеан тянулась вплоть до Монружа и совсем не походила на то, что она представляет собой теперь. Как только начинало темнеть, порядочные люди не отваживались более выходить на пустынные улицы, плохо освещенные, с бесконечно тянущимися по обе стороны заборами и стенами, из-за которых доносился грозный, сиплый лай цепных собак.

В этой-то отдаленной и глухой части города Гроляр становился хозяином особняка, нанятого для него Парижанином.

Теперь, узнав о местоположении своего нового жилища, Гроляр дописал свои письма до конца, запечатал их и тотчас же отправил по назначению.

Затем он отправил, не теряя ни минуты, телеграмму на имя Уильяма Бредли в Шербур, которой приглашал капитана Уолтера Дигби, Кианга, Лу, Чанга и просил их спешить в Париж как можно скорее, а в случае, если бы не было удобного поезда, отправляющегося немедленно в Париж, – взять экспресс и спешить сколько только возможно.

– Кажется, я ничего не забыл? – спросил он у Ланжале.

– Мне думается, что нет.

– Ну, так отправляйся с этими молодцами на мою виллу; пусть они хорошенько ознакомятся и с местоположением, и с расположением комнат – ты им укажешь все; когда приедут мои приглашенные, ты примешь их, а я буду между семью и восемью часами вечера!

Распорядившись таким образом, Гроляр отправился разыскивать Альбера Прево-Лемера, которого он застал в одном из модных ресторанов, посещаемых по преимуществу золотой молодежью, не имеющей определенных занятий и тратящей зря родительские деньги.

– Ну, теперь я от вас не отстану, – заявил Гроляр, или дон Хосе, своему мнимому приятелю и собутыльнику. – Я купил на днях маленькую виллу, и сегодня вечером мы в ней справляем новоселье.

– Где это?

– Да там, у черта на куличках, у самых укреплений.

– Вы становитесь настоящим любителем сельской жизни! – засмеялся Альбер.

– Право, время от времени не мешает пожить среди зелени!..

– И много у вас будет веселых гостей?

– Ну, этот вопрос мне кажется излишним!

– В таком случае я весь ваш! Я люблю быть там, где можно пошуметь и повеселиться, не стесняясь, вовсю!

С этого момента сын банкира и мнимый дон Хосе не расставались. Когда пробило семь часов, приятели, сидевшие за столиком кафе «Богач» и закусывавшие уже в четвертый или в пятый раз, поднялись с места; сыщик лишь делал вид, что поглощает напитки в одинаковом количестве со своим собутыльником, тогда как Альбер, верный своей привычке, уже начинал приходить в состояние человека, у которого двоится в глазах.

Выйдя из кафе, Гроляр крикнул извозчика.

– Вот, гражданин, пожалуйте! Куда вас везти? Гроляр сказал ему адрес.

– Сапристи! Далеконько! – заметил извозчик. – Но, конечно, это не беда, если вы не поскупитесь… Ведь вы дадите мне хорошо на чай, не правда ли?

– Да! Пошел!

– Право, – сказал брезгливо Альбер, – эти извозчики становятся чересчур фамильярны… Они положительно обращаются с нами, как с себе равными! Я удивляюсь, дон Хосе, что вы не держите своего экипажа.

– Позволю себе напомнить вам, что мои экипажи еще в Гаване, я жду их с ближайшим пароходом.

Между тем извозчик приотворил дверцу экипажа и спросил Гроляра едва слышным шепотом:

– Это и есть тот самый господин?

– Да!

В широком плаще с поднятым воротником и клеенчатой шляпе с широкими полями, как у большинства извозчиков, Люпена трудно было узнать, хотя сам он уже на протяжении нескольких часов не выпускал из виду Гроляра, следуя за ним от одного кафе к другому, от одного ресторана к другому.

Было уже довольно поздно, когда извозчик наконец подъехал к вилле дона Хосе Трухильо. Альбер, которым овладела дремота под влиянием выпитого вина и тряски экипажа, задремал в углу кареты. Пришлось его будить и трясти, чтобы заставить выйти из экипажа.

Когда он вошел в дом, трое слуг кинулись его раздевать, принимая его пальто, трость и шляпу, причем оглядели его с таким любопытством, что ему это показалось несколько странным.

– Что же им надо от меня, этим холуям, – проговорил он себе под нос, входя в ярко освещенный салон, все окна которого были, однако, наглухо закрыты ставнями.

– Не очень-то он вежлив, этот барин, – пробормотал Пюжоль.

– Сразу видно, что этот гусь не служил во флоте! – сказал Данео.

Дон Хосе и Альбер оставались одни в течение нескольких минут, в продолжение которых Альбер критиковал кое-какие подробности обстановки, почти царской по своей роскоши.

– Все-таки сразу видно, мой милейший, что вы еще не парижанин; вы, люди Нового Света, всегда несколько эксцентричны в своих вкусах. Однако я здесь вовсе не для того, чтобы исполнять обязанности ваших декораторов» Прошу вас познакомить меня с вашими гостями.

– Подождите одну минуту, – проговорил дон Хосе. – Кажется, они еще не съехались.

Но в этот самый момент Порник, в расшитой галунами ливрее, отворил дверь и торжественно доложил:

– Господин Каликстен, нотариус!

Вошел господин, корректно одетый, корректно причесанный, корректно выбритый, лет сорока пяти, и раскланялся с несколько торжественной вежливостью министерских чиновников.

«Нотариус, – подумал про себя Альбер, – вероятно, собутыльник не из веселых».

– Господин Симон Прессак! – снова доложил Порник. Бывший служащий банка вошел, несколько смущаясь, и почтительно раскланялся с присутствующими.

– Господин Жан Менгар, – возгласил Порник, пропуская нового посетителя.

Этот сравнительно крупный банковский чиновник подошел и дружески пожал руку Гроляру, едва удостоив взглядом Альбера, которого, вероятно, не узнал.

«Черт побери! – подумал Альбер. – Как видно, мой приятель дон Хосе вращается не в самом изысканном обществе парижских виверов. Какое может быть веселье со всеми этими торжественными и напыщенными господами? Если только вина не будет обильно, то здесь можно будет умереть со скуки в этой компании!»

– Господин Соларио Тэста-сын! – снова доложил Порник.

«Ну, наконец-то пришел и знакомый человек!» – подумал Альбер и в то же время удивился, что глава этого большого банкирского дома, с которым у банка Прево-Лемер были постоянно крупные дела, являлся другом и приятелем дона Хосе Трухильо.

– Господин Гастон де Ла Жонкьер! – продолжал выкрикивать Порник.

Это имя крайне удивило Альбера: ему отлично было известно, какая близкая дружба существовала некогда между молодым человеком и Эдмоном Бартесом. Неприятное подозрение закралось на мгновение в его душу, но прежде чем он успел прийти к каким-либо выводам по поводу этой случайной встречи, голос Порника возвестил о прибытии нового гостя, маркиза Лара-Коэлло-и-Альтавилья.

– Следовало меня предупредить, что господин Лара-Коэлло будет в числе ваших гостей, – прошептал Альбер на ухо дона Хосе. – Надобно вам сказать, что этот человек положительно не выносит меня!»

– Адмирал Ле Хелло! – возгласил особенно почтительно и торжественно Порник, вытянувшись, как на часах, и пропуская мимо себя адмирала.

– Господа, теперь мы все в сборе! – сказал Гроляр. – Я вам чрезвычайно благодарен, что все вы с такой готовностью отозвались на мое приглашение. Я знал, что вы явитесь сюда, так как всем было известно, что дело идет об исправлении одной роковой ошибки, а в подобных случаях порядочные люди никогда не отказывают в своем содействии!

Альбер слушал эти слова, глядя с чувством безотчетного страха на окружающих, смотревших на него, в свою очередь, с нескрываемым любопытством. Легкое опьянение, овладевшее было им, моментально прошло, и теперь он ясно сознавал свое положение среди этих людей.

– А-а… Так это ловушка! – крикнул он взбешенный, пытаясь выбежать в дверь.

Пюжоль, Данео, Порник и Ланжале загородили ему дорогу.

– Предупреждаю вас, – сказал Гроляр, – что всякое сопротивление или насилие бесполезны, и вы уйдете отсюда не раньше, чем ответите на все наши вопросы.

Бледный как мертвец, Альбер все-таки старался скрыть овладевшее им чувство страха.

– Чтобы заманить меня сюда, вы воспользовались таким средством, которое не одобрит ни один честный человек… И по какому праву думаете меня допрашивать? Что вы хотите от меня?

– Была совершена кража, – сказал Гроляр, – за которую десять лет тому назад был осужден на каторгу совершенно невинный человек. Теперь я спрашиваю вас, кто же был вор, как его звали?

– Я не скажу вам этого!

– Пусть так, это для нас не важно, так как виновный все равно в наших руках!

– Я не согласен говорить перед каким-то таинственным судом, исполняющим, быть может, предосудительную задачу мщения. Я буду жаловаться на узурпацию прав каким-то человеком, провозгласившим себя моим судьей, буду жаловаться на насилие, жертвой которого я сделался.

– Будете жаловаться вашему кузену, главному прокурору Парижского кассационного суда?

– Да! Он сумеет меня защитить!

– Так знайте же, что господин Прево-Лемер поручил мне отыскать негодяя» да, повторяю, того негодяя, который заставил отправить на каторгу Эдмона Бартеса… Я агент полиции, и все эти господа, собравшиеся здесь, знают это.

Последние слова точно обухом ударили по голове Альбера, который помертвел и упал в кресло; холодный пот выступил у него на лбу, и зубы его застучали.

– Так признавайтесь же, несчастный! – крикнул ему маркиз де Лара-Коэлло, а Гроляр продолжал:

– Все, кто сколько-нибудь причастны к этому делу, здесь налицо. Мы восстановим все это дело по порядку, и в этот раз виновный будет выведен на чистую воду!

– Не существовало ли в этом деле соучастника? – спросил адмирал Ле Хелло. – Мне говорили, будто бы он признался.

– Кто же это?.. Жюль Сеген? – воскликнул совершенно обезумевший Альбер Прево-Лемер.

– Да, – решительно и смело подтвердил Гроляр, стараясь воспользоваться взаимной ненавистью этих двух людей друг к другу.

И, словно упиваясь мыслью, что и ненавистный ему человек потонет вместе с ним, Альбер Прево-Лемер, захлебываясь от злобного наслаждения, стал рассказывать историю похищения денег со всеми подробностями, не скрывая той роли, какую он сам играл в этом деле, но в то же время заваливая обвинениями своего шурина и делая его ответственным за все зло, причиненное Бартесу. Когда он закончил, Гроляр сказал: – Теперь пишите то, что я вам буду диктовать!

Машинально Альбер взял перо и написал следующее показание:

Я, нижеподписавшийся, Альбер Прево-Лемер, добровольно, не по принуждению объявляю в присутствии господ Каликстена, Менгара, Прессака, Гастона де Ла Жонкьера, маркиза Лара-Коэлло, адмирала Ле Хелло и господина Гроляра, что Жюль Сеген, в настоящее время мои шурин, и я совершили совместно кражу на сумму в миллион франков – кражу, в которой бил обвинен и за которую сослан на каторгу Эдмон Бартес, бивший в то время главным кассиром банкирского дома Жюль Прево-Лемер и К°, о чем свидетельствую своей подписью.

Альбер Прево-Лемер

– Хорошо, – сказал Гроляр, – это уже начало искупления вины!

Затем, обращаясь к присутствующим, добавил:

– Господа, на нас лежат еще другие обязанности, будьте любезны последовать за мной…