Текст книги "Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи"

Автор книги: Луи Фредерик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Народ с трудом находил возможность сочетать некоторые исконные обычаи, такие, например, как культ предков и богов-защитников или пришедшее из конфуцианства понятие сыновней почтительности, с требованиями христианской религии. Впрочем, в глазах большинства японцев официальный культ императора или японского государства не мог быть подчинен иностранной религии. Кроме того, многим было непонятно, как можно возводить до объекта поклонения казнь (распятие), которая одновременно казалась им кощунственной и болезненной, тем более что согласно древним понятиям смерть представляла собой нечто нечистое и противопоставлялась любви к жизни и природе, о чем постоянно говорил синтоизм. Эту несовместимость было трудно понять и принять. Люди чувствовали, что учение Христа мало их касается, и оно, по правде сказать, не оказывало особого влияния на японцев. Прижились только некоторые обычаи христианства, а до настоящей веры было далеко. В Японии стало считаться признаком хорошего тона выходить замуж в белом платье и фате (при том, что обычно в Японии белый цвет – цвет траура; но с этим можно было смириться, потому что девушка как бы облачалась в траур, покидая семью), даже если свадебная церемония не проходила в церкви. Эта тенденция жива и сегодня: недавно молодожены-японцы, не слишком привязанные к религии, проделали путешествие из Токио в Париж, чтобы получить (в протестантской американской церкви, поскольку католическая церковь не поддалась на уговоры совершить этот ритуал) благословение на брак, а также провести церемонию с органом и цветами. По возвращении в Японию эта молодая пара устроила свадьбу на традиционный манер в синтоистском святилище. В Японии свадьба – самый важный обряд, цель которого – получить помощь всех коми, так что могущество «своих» и иностранных божеств можно объединить, чтобы молодой паре досталось как можно больше счастья и удачи. Религия японцев от эпохи Мэйдзи до наших дней – это по большей части уверенность в том, что следует всегда полагаться на Небо, чтобы быть счастливым (точнее чтобы не быть несчастным) и получать благословения божеств, из какой бы религии они ни пришли.

ДОМ И СЕМЬЯ

Эволюция нравов

Само собой разумеется, что глубинная трансформация идей, произошедшая в народе и вызванная изменением государственного режима и европеизацией образа жизни японцев, сопровождалась изменениями в нравах и даже в обычаях. Вековые традиции остались в прошлом, на их место пришли другие; контакты между различными слоями населения стали более тесными, а новые виды транспорта и средств сообщения позволяли проводить такой широкий обмен информацией, который не был возможен еще несколько лет назад.

В живописи, литературе, архитектуре, в развлечениях также произошли коренные преобразования. Обучение молодежи, отношения между мужчиной и женщиной, самые важные вещи в жизни, так же как и самые пустяковые, претерпели глубокие изменения. Все, что относилось к «старой Японии», стали считать смешным, хотя прежние обычаи и новые привычки существовали бок о бок. Эти нововведения могли бы показаться почти естественными и малозаметными, если бы не поистине чудесная скорость, с которой они происходили. Внезапно после упорного отрицания всего иностранного началось увлечение всем, что исходило от Европы и Америки, а это с ног на голову перевернуло все представления о прежних ценностях. Япония была околдована Западом. Европа и Америка с удивлением и некоторой долей юмора наблюдали за этим «господином Содэс’ка» (из-за привычки японцев заканчивать предложение этим словом, означающим «не так ли?»), который ради лакированных ботинок, сюртука и цилиндра пожертвовал деревянными сандалиями и национальной одеждой, дабы казаться «западным». В Америке же, так же как и в Европе, мода диктовала соблюдение некоторых японских традиций. Возрастал спрос на художественные изделия из Японии; ценились и более или менее обстоятельные сочинения, описывающие эту странную экзотическую страну, так отличающуюся от статичного Китая своей жаждой войти в сообщество современных государств. Впервые азиатская страна заставила писать о себе в газетах и в журналах не только в рубриках, посвященных развлечениям и экзотике.

Японии требовалась информация о Западе, и уезжавшие за границу студенты, путешественники, коммерсанты и дипломаты щедро снабжали свою страну сведениями о всех сторонах жизни европейцев, сведениями, которые печатались в книгах и газетных статьях и которые чуть ли не с лупой просматривались учеными и государственными деятелями. За несколько лет Япония узнала все, что происходило за кулисами Уоллстрит, в парижских салонах, в студенческой среде Германии и даже в лондонских джентри, в то время как европейцы и американцы не имели практически никакого понятия о повседневной жизни простого японского горожанина.

Преобразования в сельском хозяйстве и в сфере индивидуального производства, создание новой промышленности привели к изменениям в самом образе жизни и к появлению новых запросов. Стал иным даже способ питания, а это вызвало реформы в сельском хозяйстве и поставило страну перед необходимостью импортировать продукты. Позже Япония от этого отказалась. Чтобы развиваться дальше, новые отрасли промышленности должны были импортировать практически весь материал и первоклассное сырье. Возник новый класс торговцев, как частных лиц, так и компаний, специализирующихся на экспорте и импорте. Им за несколько лет удавалось сколотить громадные состояния. Ввоз тканей из-за границы и появление профессии ткачей привели к полному изменению привычек, касающихся одежды, так же как и семейного производства. Женщинам больше не надо было самим прясть и ткать коноплю, хлопок и шелк. Производство шелка, предназначенного на экспорт, стало полностью промышленной отраслью, в которой использовалась ручная работа женщин, что тоже было новшеством: до сих пор женщины в этой стране занимались хозяйством или полевыми работами. Жизнь в городах пульсировала, в них стекались крестьяне, бежавшие от тяжелого труда, от сомнений в завтрашнем дне и от нищеты, надеясь, что здесь прокормить себя будет легче. Незнакомое ранее состояние абсолютной свободы, когда каждый мог ехать, куда хотел, привело к смешению всех социальных слоев.

^{Император Мэйдзи.}

^{Прибытие коммодора Перри в Йокогаму. 1854.}

^{«Открытие» Японии.}

^{Представители посольской миссии 1871 года. Слева направо: Кидо Ёситака, Окубо Тосимити, Ивакура Томоми, Ито Хиробуми и Ямагути.}

^{Посольство Ивакуры Томоми в Америку и Европу 1871.}

^{Ито Хиробуми.}

^{Ямагата Аритомо.}

^{Сайго Такамори.}

^{Окубо Тосимити.}

^{Императорский дворец в Киото.}

^{Замок даймё в Кумамото.}

^{Первая гимназия в Токио.}

^{Токийский университет.}

^{Мори Аринори.}

^{Фукудзава Юкити.}

^{Нацумэ Сосэки.}

^{Храм последователей религии Синто.}

^{Храм в Нагое.}

^{Храмовая роща в Асакусе.}

^{Храм Асакусы.}

^{Японский алтарь.}

^{Буддийские бонзы во время вечерней молитвы.}

^{Семья за молитвой.}

^{Пагода в Токио.}

^{Плавучий мост через реку Гайда.}

^{Бухта Нагасаки.}

^{Предместье Осаки.}

^{Рукав бухты Нагасаки.}

В то же время город стал огромным горнилом, где переплавлялись все категории населения. Изменились деревенские пейзажи. Вдоль рек и в долинах появились заводы с дымящимися трубами; поезда, передвигавшиеся с невероятной для японцев того времени скоростью, неслись из тихих маленьких поселений в шумные промышленные города, где здания строились по одному плану, улицы были прямыми как стрела, повсюду виднелись телеграфные и электрические столбы, а в дома были проведены водопроводные и газовые трубы. В небо поднимались серые клубы дыма от заводов и поездов. Прежнее спокойствие маленьких населенных пунктов сменилось грохотом и суетой. Янагида Кунио писал по этому поводу: «Я родился и вырос в эпоху Мэйдзи, и меня безмерно удивляла быстрота, с которой менялась жизнь, странно вообще, что старые обычаи еще не совсем исчезли».

Больше всего потрясло японцев пребразование, связанное с календарем. В девятый день одиннадцатого месяца пятого года эпохи Мэйдзи (1872) император решил ввести европейский календарь вместо лунносолнечного, которым пользовались в Японии испокон веков. Он объявил, что третий день следующего месяца будет 1 января 1873 года. Решение было принято, император удалился в личное святилище, чтобы провести обряд, извещающий о нововведении предков покровительствующую ему богиню Аматэрасу. Он хотел знать, увенчается ли реформа успехом. Таков был обычай: каждый раз, когда император (или любой другой человек) должен принять важное решение, он сообщал об этом комии предкам. К этому, как правило, прибегали, когда ожидались какие-либо изменения в жизни семьи: рождение, свадьба или смерть.

Это простое событие было принято как должное горожанами, особенно купцами и теми, кто общался с иностранцами, но для крестьян оно явилось настоящей катастрофой. Все устои были перевернуты, традиционные даты не совпадали больше с новым летосчислением. Старая поговорка гласила, что «Луна появилась бы в последний день месяца, когда проститутки были бы верными женами, а курицы несли бы квадратные яйца». И вот пословица оказалась лживой: луна действительно появилась в последний день месяца. Кроме того, с новым календарем теперь не совпадали даты больших праздников, маиури,которые до этого приурочивались к фазам луны, и даты, отмечавшие начало сельскохозяйственных работ. В народе возникло смятение, а в части крестьян и упорное сопротивление: вероятно, из всех реформ переход на другой календарь был хуже всего принят японским обществом. Хотя новый календарь применялся в начальной школе, администрации, прессе и других средствах информации, люди с большим трудом отказывались от прежней традиции летосчисления, и к концу эпохи Мэйдзи более 50 процентов крестьян все еще не желали пользоваться новым календарем в повседневной жизни.

Язык считается самым важным достоянием народа, и было бы странно, если бы он не подвергся никаким изменениям. Каждый день в газетах и книгах появлялись новые слова, изобретаемые журналистами и писателями, желающими казаться «стильными» или перевести концепции и понятия, аналогов которым в японском языке еще не существовало. Самым простым путем было приспособление иностранных слов к японскому языку, пользуясь при этом азбукой катакана.Но ограниченное количество звуков японского языка (пятьдесят начальных) не позволяло точно передать звучание и написание европейских слов. В итоге получался весьма приблизительный перевод: клуб – «курабу», такси – «такуси», butter («масло» – англ.) – «бата» и т. д. Иногда неологизм, возникший на основе иностранного языка, вместо того чтобы заменить уже существующее слово, просто добавлялся к нему для обозначения разновидности предмета. Так, парное коровье молоко по-японски называли «гюню»,в то время как кипяченое молоко получило имя «мируку»(от англ. «milk»). Японский язык вобрал в себя огромное количество иностранных слов, которые постепенно совсем японизировались из-за того, что было невозможно адекватно передать их звучание и значение. Для многочисленных инструментов и предметов, являвшихся для Японии новыми, изобретались японские названия, заимствованные из английского или китайского языков. Швейная машина стала «мисин»как искажение слова «машина»; вилка и нож получили имена «фоку»и «найфу»(fork, knife); стакан стали называть « коппу»или «гурасу» (cup, glass); пиво – «биру»(beer); утюг – « айрон» (iron); европейский стол – «тэбуру»(table). Названия одежды также не остались неизменными: женская юбка превратилась в « сукато» (shirt), пуговицы – в «ботан»(button) и т. д. Подобным искажениям подверглись и названия животных: лев, который раньше именовался сиси,стал « райён» (lion), хотя мифический китайский лев продолжал называться сиси.Напротив, некоторые слова, обозначающие реалии западной жизни, получили японские эквиваленты благодаря использованию китайских иероглифов. Это такие слова, как «поезд», «телеграф», «велосипед», «демократия», «фотография», и т. п. Японский лексикон постоянно пополнялся, хотя вместе с тем исчезали слова, обозначавшие устаревшие понятия. Так, «рампу»(лампа) пришло на замену «андон»(светильник из бумаги), « каланда»(календарь) заменило «ржи»(старый японский календарь).

На лексические изменения влияло, помимо всего прочего, и общество. Например, формы личных местоимений для обозначения говорящего или того, к кому была обращена речь, варьировались до бесконечности в соответствии со строгими правилами этикета, зависящими от того, какой ранг занимал каждый из собеседников и какие их связывали отношения. Когда число социальных классов резко сократилось, а затем они вовсе исчезли, стало очень трудно узнать, как следует обращаться к человеку, которому предполагалось нанести визит. В сомнительных случаях вместо «я» или «вы» люди стали применять все более расплывчатые безличные формы, предпочитая нейтральное «считают, что…» вместо «я думаю, что…», чтобы случайно не допустить ошибки, используя неподобающее случаю личное местоимение. Кроме того, в употребление вошли еще более туманные формулировки вроде котира,означающее буквально «эта сторона» и применяемое для обозначения себя или той группы, к которой принадлежал человек. Чтобы обратиться к собеседнику, прибегали ко все более и более эллиптическим формам, таким как отаку«ваш дом» вместо традиционного «вы». Очевидно, что наиболее желательной формой становилось использование скромных наименований, если речь шла о себе, и почтительных и напыщенных при обращении к собеседнику. В эпоху Бакуфу слуги заменяли «я» словом «боку», которое считалось неприемлемым для использования представителями среднего и высшего классов. Но в эпоху Мэйдзи слово «боку» вошло в моду (по крайней мере среди мужчин), хотя сейчас оно считается немного детским. Точно так же самураи, говоря о себе, использовали сэсся(«я»), которое вышло из употребления вместе с исчезновением кодекса чести самураев, а привычной формой стало слово ватакуси(или атасина языке для женщин). Более того, некоторые выражения английского языка, такие как ту(мой), стали использоваться как чисто японские. Так, тупревратилось в май,а словосочетание ту home(мой дом) – в майхому.Это «май»все чаще и чаще используется для того, чтобы избежать ударения на «я» как преувеличения собственной значимости.

Итак, с изменениями в обществе начались изменения в языке. Появилось большое количество новых слов-дуплетов, которые в целом обогащали язык, но и вели к растворению самобытности. Эта тенденция, не прекращавшаяся в эпоху Мэйдзи, примет почти катастрофические размеры после Второй мировой войны.

Население быстро росло, и кормильцам семей требовалась работа; с тех пор как земля по императорскому указу была перераспределена между теми, кто ее обрабатывал, у крестьян в собственности остались лишь небольшие наделы. Миграция населения внутри страны и смешение социальных слоев привели к появлению категорий рабочих и служащих, отличающихся новым умонастроением; традиционные отношения между людьми претерпели глобальные изменения, например, почитание «господина» стало почитанием «начальника». Устранение отживших обычаев, замена их современными, согласующимися с условиями жизни в эпоху Мэйдзи стали всеобщим желанием. Для таких коренных преобразований, затрагивающих основы самого существования Японии, потребовались усилия и самоотверженная работа двух поколений, что не может не вызывать изумления и восхищения.

Домашний очаг

Семейную жизнь, какой бы она ни была, в какой бы стране она ни протекала, невозможно вообразить без домашнего очага. Дом – это место, где члены семьи объединены чувством общей близости, защищенности от всех жизненных невзгод, чувством принадлежности к одному источнику. В Японии сердцем дома всегда был очаг, где поддерживался огонь, считавшийся родственным солнцу. На протяжении эпохи Мэйдзи очаг, который использовали для приготовления пищи, для того, чтобы согреться в холодные зимние месяцы, и вокруг которого собирались для ритуального бдения члены семьи, начал меняться. Ирори,или центральный очаг, играл роль, схожую с той, которую в наших загородных домах выполняет камин, с той разницей, что в Японии он находился посреди дома. Сверху над ним, довольно высоко, висел крюк для котелка, чтобы на небольшом огне можно было готовить пищу. Считалось, что именно в этом крюке, часто украшенном традиционными мотивами с изображением рыбы, обитает божество очага, покровительствующее всему дому. Ирорисчитался священным местом: было кощунством пренебрегать им или как-нибудь запачкать его. Он являлся, особенно для деревенских жителей, источником всяческого тепла и света. Огонь в нем постоянно поддерживала супруга хозяина или сноха, а гасили его только в особых случаях, например при соблюдении траура. После 1882 года, когда широко распространились спички, эта нудная обязанность начала терять значение, а иногда о ней и вовсе забывали: постепенно бог огня лишился значительной части своего могущества.

По вечерам вокруг очага члены семьи собирались для ужина и ритуального бдения, причем за каждым было закреплено определенное место, соответствующее его рангу. Зимой вокруг ироридля большего тепла расстилали футон(ватное одеяло или тюфяк).

Но с появлением спичек и переносных фарфоровых жаровень ( рсибати) каждый мог при желании иметь свой очаг, который легко было перенести в свой угол. Больше не нужно было ни собираться вокруг ирорина ночь, ни участвовать в бдениях, чтобы продлить день, а затем заснуть возле успокаивающего и приветливого пламени. Древесный уголь, которым раньше пользовалась только аристократия, чтобы поддерживать огонь в маленьком очаге во время чайной церемонии, стал доступен всем (сначала в городе, позднее в деревне) после того, как общинные земли превратились в частные. Из-за дороговизны древесины уголь стал основным продуктом, использующимся для разжигания и поддержания огня. Разделение главного очага на несколько второстепенных произошло благодаря фарфоровым жаровням и довольно быстро привело к перепланировке жилища: просторная комната в центре дома, посреди которой находился ирори,превратилась во множество маленьких комнат, разделенных ширмами (фусума).Теперь стало проще уединиться в своем углу и согреться, поместив хибатиили жаровню под низкий стол, накрытый тканью, и поставив на него ноги. Это изобретение, получившее имя котацу,вскоре появилось во всех домах. С этого времени принимать гостей и даже готовить себе еду можно было независимо от других членов семьи.

Ничего не значащее на первый взгляд появление хибатипривело к распаду традиционной групповой формы семьи и к развитию индивидуализма, поскольку каждый человек отныне мог вести отдельную жизнь. Ирори,чаще всего представлявший собой большой деревянный квадрат, покрытый железом, перед которым на своем привычном месте сидел глава семьи, все еще находился в особой комнате, но уже не играл роль центрального очага. Прогресс принес с собой уменьшение значимости ирории бога огня. Хотя масляные светильники, накрытые каркасом, обтянутым промасленной бумагой, были известны в течение долгого времени, ими пользовались только горожане и богачи. В деревнях же довольствовались слабым светом ирории плошками, наполненными маслом, куда был погружен фитиль. Появление светильников с рапсовым маслом и керосиновых ламп позволило улучшить домашний быт; яркий свет этих ламп, удобных для переноса, проникал в самые темные уголки дома. Вечерами школьники и студенты занимались при этом свете в своих комнатах. Кухню отделили от главной комнаты, а все более частое использование угля позволило заменить ирорипечью из огнеупорной глины ( ситирин), расположенной в смежной комнате. Свет отныне давали новые масляные светильники или керосиновые лампы.

Прежний закон сёгуната, запрещавший крестьянам строить многоэтажные дома, был отменен, и теперь каждый мог планировать свое жилье, как сам того пожелает. В домах появилось больше комнат, да и высота здания увеличилась. Чердаки, ранее использовавшиеся для разведения гусениц-шелкопрядов, теперь использовались как жилые комнаты.

Но все же только зажиточные люди могли позволить себе построить дом в соответствии с собственными вкусами; простые крестьяне по-прежнему придерживались образца, принятого в каждом регионе, во-первых, из-за того, что так было дешевле, во-вторых, потому, что в этом случае крестьяне могли построить его сами, иногда с помощью бродячих плотников. Из города в деревню возвращались учителя, студенты, служащие и т. п.; они не хотели жить в традиционном доме, не соответствовавшем их привычному образу жизни, так что вскоре в деревне появились многоэтажные дома городского типа, полностью меняющие облик поселения.

Как правило, пол в домах покрывали только соломенные циновки, на которые усаживали гостей и которые свертывали, когда они не были нужны. Только во дворцах и в богатых домах циновки никогда не убирались. С течением времени материалы стали более доступны, и вот уже возможность постоянно застилать пол перестала быть привилегией одного класса. Эти циновки, после того как их перестали сворачивать, стали называться татами.Они постепенно становились все шире и шире, до тех пор, пока не достигли ширины циновок во дворцах, – ширины, которая сохраняется до сих пор. Появились ватные подушки в наволочках из ткани, которые сначала предлагали почетным гостям, а позднее стали использовать в повседневной жизни. Кроме того, ажурные перегородки, затянутые прозрачной бумагой, также стали принадлежностью жилищ простых людей, а не достоянием благородных домов. Бумага, которую в эпоху Мэйдзи стали производить промышленным способом, значительно подешевела. Дома стали более светлыми и лучше проветривались, вокруг них теперь часто ставили сёдзи(прозрачные ширмы), защищавшие от дождя и ненастья. Стеклянные окна, которые импортировали в Японию (собственное производство началось только в 1903 году), были все еще слишком дорогими для простых крестьян и даже для большинства горожан.

Менялись крыши. В основном их настилали из соломы, укладывая ее под большим углом, чтобы с нее стекала вода и не задерживался снег. До эпохи Мэйдзи крестьянам запрещалось использовать черепицу (кроме того, это был очень дорогой материал), и черепичные крыши можно было увидеть только на домах благородных семей, на монастырях или храмах. В городах же применение черепицы было более широким из-за того, что ее использование снижало риск возникновения пожара. Когда же запрет на ее использование крестьянами сняли, а производство этого материала выросло, черепичные крыши стали появляться не только в городах, но и в деревнях.

В провинции изменения происходили довольно медленно, поэтому и внешне дома также менялись медленно. Лишь обеспеченные люди могли позволить себе построить вместо традиционного дома с наклонной соломенной крышей «городской» деревянный дом с более плоской крышей, сложенной из черепицы, снабженный фусумойи сёдзи,с полом, покрытым татами.Из-за того что на землях, превратившихся из общественных в частные, было все труднее собирать камыш, применяемый в строительстве, крестьяне стали использовать черепицу или менее дорогое листовое железо. Традиционные стропила, выдерживающие вес бамбука, стеблей камыша или риса, обрушивались под тяжестью черепицы. Кроме того, сильно затруднял строительство угол наклона крыши. Перед крестьянами встал выбор: либо покрывать крышу черепицей и тогда менять полностью ее конструкцию, либо брать вместо соломы доски, покрытые листовым железом или цинком. Последний вариант казался более выгодным, на нем и остановились. Это изменило не только внешний облик деревень, но и условия жизни населения. Солома (хотя ее приходилось часто менять) не только защищала от непогоды, но и от холода или жары. Напротив, железная или цинковая кровля, хотя она и была прочной и служила укрытием от дождя, не спасала от холода и жары. Отсюда возникла необходимость разделять большую общую комнату на несколько отсеков с помощью раздвигающихся ширм и навешивать потолки. Возможность отдельно обогревать каждую такую комнату переносными жаровнями и освещать их масляными светильниками или керосиновыми лампами значительно упростила обустройство сельских домов. Лишь на кухне не делали потолка, чтобы дым от плиты поднимался к кровле. Ирорисохранялись только как своего рода реликвия, символ бога огня, а не как источник тепла и света. Когда внутри дома началось разделение на комнаты, в помещении было еще очень темно. Необходимо было удвоить количество деревянных ставней (стадо)с помощью прозрачных перегородок и даже вставлять в стены новые сёдзи.

Пол на кухне, которая теперь была отделена от жилых комнат, как правило, представлял собой утоптанную землю, которую в некоторых регионах покрывали гранитными плитами. Но гранит был дорогим материалом, и крестьяне предпочитали цементный пол с тех пор, как этот вариант стал доступен почти каждому. Кроме того, цемент использовали для того, чтобы выкладывать полосу, окружающую дом, предотвращая, таким образом, размывание почвы под стенами.

Жизнь в деревне стала совершенно иной, чем прежде. Новые материалы дешевели и получали все более широкое распространение. Крестьяне, по природе недоверчиво относившиеся к тому, что предлагала современность, если это вторгалось в священную область традиций, решались на строительство нового дома, использование новых достижений и т. п., только следуя примеру тех, кто, вернувшись из города, каким-либо образом внес изменения в собственное жилище. В последние годы эпохи Мэйдзи стекло в оконные рамы вставляли только на севере страны, где холода были слишком сильными, чтобы пользоваться бумажными сёдзи.Да и то жители использовали стекла с некоторым скептицизмом и осмотрительностью: они были дорогими и легко бились. И очень долгое время только окна в комнате для приема гостей были застеклены.

В городах долгое время существовали дома, предназначенные для солдат, ремесленников, служащих.

В эпоху Эдо их часто отделывали гипсом, а крышу покрывали черепицей, чтобы снизить риск возникновения пожара. Подобные строения в деревнях и вокруг замков были деревянными с соломенной крышей. Они, как правило, строились в один этаж, а внутри пространство делилось на отдельные помещения. Общая крыша покрывала эти «квартиры», выстраивающиеся вдоль улиц и разраставшиеся в городах в начале Мэйдзи, чтобы обеспечить жильем огромный приток населения. Удобства также были общими, иногда на двадцать квартир приходилась только одна ванная комната, и жители делились на группы, чтобы набрать воды, искупаться, отправиться на поиски древесного угля, иногда даже приготовить пищу или присмотреть за детьми, пока их родители работают. Как правило, эти квартиры принадлежали важному человеку, который для своих съемщиков являлся ояката,и в них поселялись люди, принадлежавшие одной профессии или приехавшие в город из одной провинции, что в некоторой степени позволяло сохранить атмосферу их родного края. Но эти бараки, плохо оборудованные и построенные из огнеопасных материалов (то, что их покрывали гипсом или слоем земли, не меняло дела), часто становились добычей пламени, а их обитатели, использующие открытые жаровни и масляные светильники, находились в постоянной опасности, особенно если случалось землетрясение или тайфун. Жильцы совершенно не ощущали себя владельцами квартир, не слишком о них заботились, жили в них по большей части временно и, если несчастный случай все же происходил, просто хватали свои вещи и убегали, не пытаясь даже бороться с огнем – через некоторое время можно было отстроить дом заново, а это было заботой хозяина, не жильцов. Такое отношение к вещам можно встретить и в современной Японии. К своей собственности относятся чрезвычайно бережно, но общественное добро не слишком ценится. Речь ни в коем случае не идет об умышленной порче, но, в общем, то, что окружает японца, заботит его мало. Можно с легкостью представить себе, что крупные города вроде Токио и Киото в описываемую эпоху были довольно грязными, и муниципальные службы по уборке города были далеко не такими организованными и эффективными, как в наши дни…

Первые дома в европейском стиле появились только в начале XX века, хотя в эпоху Мэйдзи уже возводили общественные и административные здания из камня и кирпича. Рядом с убогими лачугами выросли построенные по линеечке вдоль улиц дома зажиточных ремесленников и торговцев, кое-где перед ними можно было увидеть небольшой сад или просто одно-два деревца, которые сажали не столько для красоты, сколько для пользы. Только самые богатые могли позволить себе разбить сад с чисто эстетическими целями. Чтобы хоть как-то восполнить недостаток зелени, каждый домохозяин обзаводился одним-двумя «миниатюрными садами» ( бонсай, бонсжи), которые, в большей или меньшей степени, напоминали ему о родных местах в деревне.

Чтобы избежать превращения мегаполисов в сплошное скопление зданий без единого дерева, власти занялись устройством парков и начали программу по озеленению городов, в основном занимаясь этим на землях, ранее принадлежавших крупным феодалам. Так, в 1873 году в Токио был разбит парк Асакуса, а в 1903 году – Хибия.

Кое-где оставались здания в восточном стиле, построенные правительством, а не частными лицами. Последние особо не стремились нарушать облик дома, заменять татамина стулья и вставлять окна со створками. В целом архитектура жилых помещений в течение всего периода Мэйдзи осталась практически прежней, если не считать типов зданий, описанных выше. Но зато государственные службы, стремящиеся к европеизации и к привлечению новых министров и служащих, с энтузиазмом принялись усваивать образцы западной архитектуры. Фундамент первого здания европейского типа был заложен в 1861 году, то есть задолго до эпохи Мэйдзи, французским инженером, который вместе с тридцатью двумя техниками и специалистами прибыл для строительства двух литейных цехов для производства оружия. Год спустя англичане, чтобы не отставать от французов, построили в Эдо современное здание для размещения в нем одного из отделов своего посольства. Стены его были деревянными, а крыша черепичной, и вскоре после завершения строительства здание погибло в пожаре, устроенном ксенофобами. Зато в Йокогаме, представлявшей собой в ту пору крошечный рыбацкий поселок, дома европейского типа стали появляться одно за другим. Первыми современные здания там построили англичане и американцы, за ними потянулись и другие, желавшие превратить этот маленький порт в современную гавань. С 1867 года компания Симидзу по плану европейских и американских архитекторов принялась возводить там многочисленные здания.