Текст книги "Вчерашний скандал"
Автор книги: Лоретта Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– Он поднял бы шум, – продолжала Оливия, – и мне бы пришлось его отвлечь, пока Бейли оглушит его ударом. Потом мы забрали бы его брюки. А после моего ухода Бейли перевязала бы его рану и объяснила бы ему, почему без этого нельзя было обойтись.
– Почему бы тебе не сидеть спокойно в Лондоне и не писать пьесы для театра? – спросил Лайл.
– Лайл, подумай головой, – произнесла она. – Если бы во мне присутствовала хоть капля таланта сидеть спокойно за столом и писать, я бы тихонько уцепилась за первого же джентльмена, с которым обручилась, вышла бы замуж, завела бы детей и исчезла в том безымянном полусуществовании, в котором пропадают остальные женщины. – Оливия снова начала жестикулировать. – Почему женщины должны сидеть тихо? Почему должны становиться маленькими спутниками, каждый из которых прикован к собственной орбите и вращается вокруг планеты под названием Мужчина? Почему мы не можем сами быть планетами? Почему мы должны быть спутниками?
– Выражаясь астрономическим языком, – заговорил Лайл, – все эти другие планеты, в свою очередь, вращаются вокруг Солнца.
– Ты всегда воспринимаешь все буквально? – возмутилась Оливия.
– Да, я абсолютно лишен воображения, а ты обладаешь потрясающей фантазией. К примеру, я вижу собор, который высится впереди, за теми зданиями. А что видишь ты?
Оливия посмотрела в конец Стоунгейта, где на фоне ночного неба высилась черная башня.
– Я вижу призрачные развалины, смутно виднеющиеся в узком проулке, огромный черный остов на фоне усыпанного звездами ночного неба.
– Я не уверен, что это развалины, – отозвался Перегрин, – но мы скоро увидим.
Буквально через несколько шагов они оказались в конце Стоунгейта, вошли в переулок и вступили на темную территорию призрачных развалин или, это уж как кому покажется, слегка обгоревшего Кафедрального собора Йорка.
Лайл полагал, что слабый мерцающий свет за витражным окном добавит «призрачности» для Оливии. Для него же это был просто признак жизни.
– Похоже на чей-то дом, – проговорил он. – Все равно я бы не стал медлить, чтобы войти. – Из кармана своего плаща Лайл извлек трутницу и огарок свечи.
– У меня есть спички, – подсказала Оливия.
– Грязные, мерзко пахнущие палки, – покачал головой Лайл, высек искру и зажег короткий огарок.
– Они отвратительны, – согласилась Оливия, – но никогда не знаешь, когда они пригодятся.
– Они годны для тех, кто привык, что слуги разводят для них огонь, – сказал Лайл. – Любой сведущий человек с помощью трутницы может высечь искру с той же легкостью и скоростью, но гораздо безопаснее.
– Большинство людей не станут высекать искру с десятитысячной попытки только для того, чтобы доказать, что они на это способны, – заметила Оливия.
– Я не пытался… Господи, ну почему я позволяю тебе дразнить меня? Ты можешь просто держаться рядом? Мы не знаем, сколько там мусора.
– Из-за того, что я втиснула свой гигантский зад в мужские штаны, не следует думать, что мой мозг сжался до размеров мужского, – заявила она. – Я прекрасно сознаю, что свеча есть только у тебя, и вовсе не стремлюсь споткнуться об обломки собора. Здесь жутко темно и тихо, правда? Лондон ночью такой же шумный, как и в дневное время. И гораздо лучше освещен. Но здесь все сосуществует в гармонии: средневековая церковь, средневековая тьма и гробовая тишина.
Как оказалось, вход был расчищен. Но пройти вглубь они не успели. Они только пересекали южный трансепт, как к ним навстречу поспешил мужчина с фонарем.
– Простите, господа, – сказал он. – Посетителям после наступления темноты вход воспрещен. Знаю, некоторым по душе задумчивая атмосфера или хочется испугаться без памяти…
– Мы не для посещения, – заговорил Лайл. – Мы просто пришли…
– Приходите днем. Здесь, конечно, много рабочих, я признаю, но им нужно все вычистить, прежде чем мы возьмемся за дело. И еще этот вопрос с усыпальницей, все нас изводят просьбами взглянуть на нее.
– Это не…
– Не могу сказать, сколько ученых здесь было, подсчитывающих и спорящих. Последнее, что я слышал, – устранение ущерба будет стоить сто тысяч фунтов, но это не включает гробницу. Поскольку они не решили, что с ней делать. По меньшей мере половина ученых говорит, что ее следует раскапывать, а вторая половина выступает за то, чтобы оставить все как есть.
– Это не…
– Возвращайтесь завтра, господа, и кто-нибудь вам с радостью покажет все, ответит на ваши вопросы, расскажет, почему они спорят о том, где норманнский стиль, где – перпендикулярный. – Мужчина стал подталкивать их в сторону двери.
– Мы ищем двух леди, – громко сказал Лайл, предположив, что сторож не только болтлив, но и слегка глуховат.
– Леди? – Мужчина перестал махать фонарем в сторону двери.
– Моих тетушек, – проговорила Оливия голосом, ужасно напоминающим голос мальчишки-подростка. Подражание легко удавалось ей.
Лайл бросил взгляд в ее сторону. Ей всегда надо было приврать.
– Одна вот такого роста, – Лайл держал руку на уровне уха Оливии, – а вторая – немного ниже. Они хотели осмотреть церковь, и особенно усыпальницу.
– О да, в самом деле, – сказал сторож. – Я предложил им прийти завтра. Это вовсе не безопасно, я предупредил их, но они слушать не хотели. Прежде чем я понял, что происходит, я уже указывал им дорогу и отвечал на вопросы. Но, сэр, меня не нанимали для экскурсий по ночам, и больше никаких исключений я не сделаю.
– Разумеется, нет, – согласился Лайл. – Но возможно, вы сумеете нам подсказать, когда они ушли?
– Не более десяти минут назад, я уверен. Может быть, четверть часа, в точности не припомню. Но они очень спешили, сказали, что утратили всякое представление о времени.
– Они, случайно, не сказали, куда направляются? – спросил Лайл.
– В «Георг» на Кони-стрит, как они сказали. Они еще спрашивали меня, как скорее туда добраться. Говорили, что опаздывают на ужин.
– Если они ушли десять минут назад, мы должны были встретить их, – сказал Лайл.
– Они могли пойти другой дорогой, – ответил сторож. – Вы пришли со стороны Стоунгейта?
– Да. А они…
– Я объяснил им, что это название происходит от камня, привезенного для строительства собора, – поделился сторож. – Его везли баржами по воде и выгружали на Стоунгейте, ниже Гилдхолла.
– Вы думаете…
– Им было интересно узнать, что писатель Лоренс Стерн в свои холостяцкие дни жил на Стоунгейте.
– Думаете, они пошли другой дорогой? – торопливо спросил Лайл.
– Возможно, они по ошибке свернули на Литл-Стоунгейт, – сказал сторож. – Надеюсь, леди не заблудились. Я проследил, чтобы они благополучно вышли из церкви. Даю вам слово. Выход вообще-то плохо освещен, а со всеми этими обломками вокруг очень легко…
Его слова прервал вскрик.
Лайл повернулся в сторону звука. И ничего не увидел. Потом он понял, что там, где должна была стоять Оливия, пусто.
– Оливия! – крикнул он.
– Ой, ой! – послышался ее голос. – Черт побери! – добавила она, вспомнив, что выдавала себя за мальчишку. – Я здесь! – Голос ее дрожал. От боли на глаза навернулись слезы, и ей хотелось заплакать, но больше всего – от раздражения. Она не видела возможности достойно выйти из этой ситуации.
– Где?
Свет свечи и фонаря блуждал по грудам обломков.
– Здесь, – повторила она.
Наконец свет пролился на нее, лежащую в унизительной позе задом кверху на куче хлама, камней и всякой прочей ерунды, о которую она споткнулась. Когда мужчины подошли ближе, Оливия увидела, что это был совсем небольшой холмик. Но, как и маленькая ямка, которая погубила Меркуцио, для нее этого оказалось достаточно. Она сильно ударилась коленом и упала на локоть, боль от которого резко отдавалась вверх по руке. Но эту боль нельзя было сравнить с тем, что она ощутила при попытке подняться.
Лайл передал свечу сторожу и присел на корточки рядом с ней.
– Вот поэтому я запрещаю им ходить ночью, – заговорил сторож. – Можно споткнуться и раскроить себе череп. Даже в дневное время нужно следить, куда идешь.
– Отойдите немного назад, – сказал Лайл. – И держите фонарь повыше.
Сторож отступил и сделал так, как ему было сказано.
Подавив стон, Оливия ухитрилась немного повернуться. Ей было безразлично, что видит Лайл, но она не хотела, чтобы на ее зад пялился сторож.
– Где твоя шляпа? – спросил Лайл тихим голосом.
– Не знаю.
– Крови, кажется, нет, – подытожил он, коснувшись пальцами ее туго заколотых волос.
– Я упала на руку.
– Если бы не это, ты разбила бы себе голову.
– С моей головой все в порядке.
– Это спорный вопрос.
– Моя нога… Я не могу подняться.
– Я готов тебя задушить, – сказал Лайл. – Говорил же тебе…
– Держаться рядом. Знаю. Но я совсем немного сдвинулась в сторону, хотела только быстро осмотреться, пока он нас не выставил. А потом…
– Ты оступилась.
– Я не сильно ударилась, но не могу встать на правую ногу. Кажется, я вывихнула лодыжку. Помоги мне встать, пожалуйста, а?
– Что-нибудь сломано, будь оно неладно?
– Не думаю. Только нога. Она не слушается и ужасно болит, если я пытаюсь встать на нее.
Лайл пробормотал что-то по-арабски. Оливия предположила, что крепких английских словечек для выражения собственных чувств ему оказалось недостаточно. Тут его рука обхватила правую ногу Оливии, и она едва не взвилась в воздух. Лайл осматривал ногу, дюйм за дюймом, осторожно поворачивая в разные стороны. Оливия из последних сил сдерживала стон, и у нее не было полной уверенности, вызвано ли это болью или ощущением его руки.
От ступни Лайл быстро, но осторожно перешел к колену.
– Непохоже, что ты что-то сломала.
– Это я и…
Она не договорила, поскольку он посадил ее. И едва Оливия успела перевести дыхание, как Лайл подхватил ее под руки и поставил на ноги. Когда ее правая нога коснулась земли, Оливия поморщилась.
– Не становись на нее, – сказал он. – Тебе придется опираться на меня. К счастью, мы ушли недалеко.
Говоря это, он просунул руку под ее плащ и обнял за спину. Его рука, так уверенно обнимавшая Оливию, была теплой и крепкой. Она чувствовала ее у себя под грудью. Грудь, напрягаясь, тоже реагировала на эту близость, а ощущение жаркой волны, сокрушающей все моральные принципы, каскадом устремилось вниз.
Удерживая Оливию, Лайл выудил из кармана несколько монет и отдал их сторожу.
– Простите за беспокойство, – проговорил он.
– Надеюсь, юный джентльмен скоро поправится, – сказал мужчина…
– Благодарю, – мальчишеским голосом произнесла Оливия.
Лайл промолчал. Он ловко провел ее через дверь и стал медленно спускаться по лестнице во двор.
Лайл боялся заговорить и голосом выдать свое волнение.
Он до смерти испугался. Она могла бы сломать шею или разбить голову.
Даже зная, что она более или менее цела, он все равно волновался, думая о сломанных костях, осколочных переломах, сотрясении мозга, – обо всех тех травмах, которыми могло закончиться ее падение.
Кажется, она всего лишь подвернула щиколотку. Но беда в том, что он не сразу пришел к этому выводу и сильно переволновался.
Он ощупывал ее голову, ступню и голень. Он осматривал ее слишком тщательно и потратил на это довольно много времени.
Это было неразумно. Он повел себя еще глупее, когда ставил Оливию на ноги: просунул руку ей под плащ, вместо того чтобы обхватить ее поверх одежды.
Тут потребовалось бы самообладание святого, чтобы идти рядом с ней так близко: пока они медленно передвигались по собору, спускались по лестнице, шли через церковный двор и далее, ее грудь касалась руки Лайла, а бедро оказалось прижатым к его бедру. Он удерживал ее так близко к себе, что мог вдыхать запах ее волос и кожи.
«Продолжай идти, – сказал себе Лайл. – Одна нога за другой. Это приемная дочь Рэтборна. Помни об этом».
– Лайл, – произнесла Оливия.
– Не надо.
– Я знаю, что ты злишься. Но так случилось, и кто знает, когда я снова вернусь домой. И я всего лишь немного…
– Всего лишь, – перебил ее Лайл. – Всего лишь это. Всего лишь то. Если бы ты сломала шею, что я должен был сказать твоей матери, твоему отчиму? «Оливия всего лишь умерла»?
Он не может и не будет думать об этом.
Да и не нужно. Оливия жива. Но он прикасался к ней, и каждое прикосновение напоминало его телу о долгом, беспощадном поцелуе прошлой ночи и о том, как ее голая нога скользила по его ноге. Ее аромат проникал ему в нос, грудь прижималась к его руке, и всеми инстинктами он желал удостовериться, самым примитивным способом и прямо у стен этой узкой улочки, что она жива и он жив.
– Да, но я же не сломала шею, – оправдывалась Оливия. – Это так на тебя не похоже – рассуждать о том, что могло бы произойти.
– Не похоже на меня? – переспросил Лайл. – Ты не знаешь, что на меня похоже, а что нет. Ты видишь меня только здесь, в состоянии постоянного напряжения, собирающим силы в ожидании очередного стихийного бедствия.
«И старающегося не совершить безумных и непростительных поступков, после которых обратной дороги нет», – мысленно добавил Лайл.
Он обладает здравым смыслом и принципами. У него есть совесть. Ему известна разница между честным и подлым поведением. Но он перешел черту, и его тщательно упорядоченный мир начал рушиться.
– В самом деле, Лайл, ты устраиваешь много шума из-за…
– Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, происходит одно и то же! – взорвался Лайл. – Что тут удивительного, что я не желаю жить в Англии? В Египте я сражаюсь только со змеями, скорпионами, песчаными бурями, ворами и грабителями. Здесь же сплошные скандалы и неприятности, возникающие на пустом месте. Если мои родители не кричат, не рыдают и не устраивают сцен, тогда ты провоцируешь мятежи и пытаешься себя погубить.
– Я этому не верю. – Оливия попыталась вырваться.
– Не будь дурой, – сказал он. – Ты упадешь.
– Я могу идти, прижимаясь к стенам домов, – ответила Оливия. – Ты мне не нужен.
Лайл еще крепче прижал ее к себе.
– Ты ведешь себя как ребенок.
– Я?
– Да, ты! Вечно ты все драматизируешь. Всегда все на одних только эмоциях.
– Я родилась не с каменным скарабеем вместо сердца!
– Может, иногда стоит думать головой вместо сердца, – сказал Лайл. – Может, прежде, чем решить шататься ночью по развалинам, стоит подумать. Или вот тебе свежая мысль: ты могла бы мне сказать, куда собралась.
– Ты бы меня остановил.
– И правильно бы сделал.
– Только сам себя послушай, – сказала Оливия. – Ты же роешься в гробницах и погребальных шахтах.
Лайл втащил ее на Стоунгейт. Он продолжал твердой рукой поддерживать Оливию, боясь, что иначе не сдержится и встряхнет ее как следует.
– Я знаю, что делаю, – ответил он, изо всех сил стараясь говорить тихим и ровным голосом. – Я не из тех, кто вначале делает, а потом думает. Я не бросаюсь слепо туда, куда меня влечет мимолетное воображение.
– Все было не так! Ты все искажаешь!
– А ты не видишь себя со стороны! – отрезал Лайл. – Ты не видишь, что творишь. Точно так же ты поступаешь с мужчинами. Ты скучаешь и используешь их ради забавы, не думая, что кому-то причиняешь боль. Тебе стало скучно, и ты врываешься в мою жизнь, обманываешь мою семью и своих родных, срываешь прислугу с места…
– Я действительно сожалею о том, что сделала, – перебила его Оливия. – Я в жизни ни о чем так не жалела.
Лайлу следовало остановиться. Здравый смысл подсказывал, что ему вообще не следовало начинать этот разговор. Но понимание этого не смогло пробиться сквозь неистовый поток его беспорядочных мыслей.
– Я тоже сожалею, – заявил он. – Жалею, что приехал домой. Жалею, что подошел к тебе ближе чем на милю. Мне следовало оставаться там, где я был. Да, лучше бы я ослеп, расшифровывая иероглифы. Лучше бы я изжарился в пустыне, рискуя среди песчаных бурь, скорпионов, змей и грабителей. Я сделал бы что угодно и был бы где угодно, лишь бы находиться подальше от тебя и моих родителей.
– Лучше бы ты вообще не возвращался домой! – крикнула Оливия. – Как я хочу, чтобы ты уехал! Я бы с радостью оплатила твой отъезд и твое пребывание там. Мне все равно, что с тобой будет. Поезжай в Египет. Убирайся к дьяволу. Только уезжай!
– Хотел бы я убраться к дьяволу, – отвечал Лайл. – Это было бы настоящим раем после двух дней с тобой.
Оливия с силой толкнула его.
Лайл оказался не готов к этому. Он потерял равновесие, прислонившись к двери торговой лавки, и ослабил хватку. Это длилось секунду, но ей было достаточно.
– Ненавижу тебя, – проговорила Оливия, освободившись.
Она проковыляла несколько шагов через дорогу и медленно пошла, опираясь рукой о стены зданий.
Лайл постоял минуту, наблюдая за ней и чувствуя, как сильно бьется сердце в груди.
Он не стал пересекать улицу вслед за Оливией. Он не доверял себе.
Через секунду Лайл медленно двинулся по своей стороне улицы, а Оливия продолжала идти по своей. Медленно, не проронив ни слова, они вернулись в гостиницу. Теперь между ними лежала пропасть.
Глава 9
Это была долгая и мучительная поездка, более сотни миль из Йорка в Алнвик в графстве Нортумберленд. Лайл начал ее, все еще злясь на Оливию, и закончил, злясь уже на себя.
На слова, которые он сказал вчера.
Она его друг. Правда, друг опасный и сводящий с ума, но он и сам далек от совершенства.
Прежде всего его характер. Лайл знал, что он у него слишком взрывоопасный, но разве он когда-либо прежде набрасывался так жестоко на женщину?
На женщину, которая каждую неделю преданно и честно писала ему письма. На женщину, которая всегда понимала, что означает для него Египет.
Осел. Животное. И это было только лишь начало. К тому времени, когда Лайл добрался до гостиницы «Белый лебедь» в Алнвике, через пару часов после заката, он перебрал все известные ему эпитеты на полудюжине языков.
Понимая, что изнурительная поездка, отсутствие ванны и ужина сыграли свою роль во вчерашнем срыве, хотя это ничуть его не оправдывало, Лайл принял ванну, сменил одежду и поужинал, прежде чем подойти к комнате Оливии.
Он постучал, потом еще раз. Дверь открыла Бейли.
– Я должен поговорить с мисс Карсингтон, – сказал он.
– Меня нет, – отозвалась Оливия. – Я вышла. Пошла продавать свою порочную душу Люциферу.
Лайл жестом приказал Бейли удалиться. Она посмотрела на свою хозяйку, потом на него и сделала шаг в сторону.
– Бейли, в самом деле, – сказала Оливия, – поверить не могу, что ты позволяешь ему запугивать себя.
– Да, мисс, – ответила Бейли. – Простите, мисс. – С этими словами горничная ушла в соседнюю комнату, не закрыв до конца дверь.
Лайл подошел к двери и закрыл ее.
Потом он повернулся к Оливии. С самого начала окинув комнату беглым взглядом, он знал, что она сидит у камина. Теперь он понял, почему она не вскочила, чтобы броситься к двери и попытаться вытолкать его вон, или стукнуть кочергой, или ударить перочинным ножом в шею.
Закутавшись в халат, под которым, очевидно, находилось очередное кружевное белье, Оливия сидела с приподнятыми юбками, опустив ноги в большой таз с водой. Он вспомнил и устыдился. Бесполезно твердить себе, что она поранилась только лишь потому, что вела себя как дурочка. Ей было больно, а он наговорил ей ужасных слов.
Лайл пересек комнату и встал прямо перед ней, их разделял только таз с водой.
– Ты не должна меня ненавидеть, – сказал он.
Неточные слова. Он понял это еще до того, как она бросила на него разъяренный взгляд синих глаз. Оливия ничего не сказала и только перевела пылающий взгляд на свою ногу.
Казалось, что тишина пульсирует у него в голове и в сердце.
«Не злись на меня… не злись на меня… не злись на меня».
Лайл взглянул на ногу девушки, такую стройную, белую и хрупкую. Он знал, что должен сказать. Это слово засело где-то там, в его голове.
«Прости!..»
Одно-единственное слово. Но тяжесть в груди и какая-то не присущая ему заторможенность во всем теле помешали Лайлу произнести это слово, и Оливия первой нарушила молчание.
– Я тебя презираю, – сказала она тихим и дрожащим голосом. – Ты разбил мне сердце. Безжалостным образом.
– Разбил сердце? – уставился на нее Лайл.
– Да.
Он себя вел как скотина и говорил жестокие вещи, но… сердце?
– Да ладно, – опомнился Лайл. – Ты знаешь, что я ничего подобного не делал.
Еще одна убийственная вспышка синих глаз.
– Сравнить меня с твоими родителями, из всех людей – именно с ними! Когда ты знаешь, как часто я ссорилась с ними, защищая тебя, потому что тебя здесь не было, чтобы ты мог постоять за себя. И сказать, что ты сделал бы что угодно, лишь бы находиться п-подальше от м-меня…
Оливия отвела взгляд.
Все сказанное ею было правдой. Оливия его друг, но она была подобна самуму – внезапному сильному вихрю, который проносится над пустыней и поднимает песок, словно огромную приливную волну, заставляя все живое искать укрытия. Он срывает шатры и разбрасывает пожитки, швыряя людей и животных, словно игрушки. Это явление, прекрасное и драматичное, редко несет с собой смерть, но всегда оставляет после себя разрушения.
Оливия – самум человеческого рода, и Лайл не мог отрицать, что она была одной из причин его разъездов. Но теперь он скорее вырвет себе язык, чем снова скажет правду.
Он встал на колени, чтобы заглянуть ей в лицо.
– Ты ведь на самом деле не плачешь?
Оливия отвернула голову к камину. Свет пламени танцевал в ее волосах, зажигая медные искры в непослушных локонах.
Если бы она в самом деле была его сестрой, он мог бы погладить ее волосы. Если бы она была его возлюбленной… но они не смогут стать возлюбленными. Никогда. Он не сможет обесчестить ее и не сможет взять в жены самум. Такова простая и неоспоримая истина.
– С какой стати мне тратить слезы на бессердечного негодяя вроде тебя? – проговорила Оливия. – Разве я могу позволить себе быть задетой за живое дьявольской несправедливостью твоих слов?
Дьявольская несправедливость…
Драма. Это хорошо. Тяжесть у Лайла в груди стала ослабевать. Если Оливия пытается прибегнуть к обвинительной тактике, то прощение уже не за горами, хотя это и потребует некоторого времени и заставит выслушать ужасные словесные оскорбления, которые он полностью заслужил.
– В самом деле, зачем? – спросил Лайл. – Я никогда при тебе не стеснялся в выражениях и вряд ли стану. Но буду, если ты этого хочешь. У меня было достаточно практики. Но должен тебе сказать, что это будет угнетать мое настроение даже больше, чем адский климат Шотландии, мои постоянно конфликтующие родители и их проклятый замок. Если нам предстоит находиться вместе бог знает сколько времени, в этой глуши, с двумя выжившими из ума старухами, и я не смогу откровенно говорить с тобой…
– И не пытайся! – отрезала Оливия. – Не нужно притворяться, что я твоя наперсница, после того как ты сделал все возможное, чтобы уверить меня, что я таковой не являюсь. Если твое представление об откровенном разговоре означает оскорбление меня таким жалким способом…
– Жалким?! – Блестяще. И справедливо.
– Я не собака, которой можно дать пинка, когда ты не в духе, – продолжала Оливия.
– Ты могла бы дать мне пинка в ответ, – сказал Лайл. – Обычно ты так и делаешь.
– Я бы с удовольствием, но, как видишь, я на время выведена из строя.
Лайл посмотрел на ее обнаженную ногу в воде. Он помнил ощущение этой босой ступни на своей ноге. Ящик Пандоры. Он мысленно захлопнул крышку.
– Очень болит?
– Нет, – ответила Оливия. – Я просто подвернула щиколотку. Но Бейли вообразила, что она опухает, и заставила меня опустить ногу в теплую воду. Я должна делать, как она говорит, иначе она от меня уйдет, а если она меня оставит, ты же знаешь, я пропаду.
– Она тебя не оставит, – возразил Лайл. – И я тоже, до тех пор пока это дурацкое дело не будет завершено. Ты меня втянула в него и теперь должна мириться с последствиями. Нравится или не нравится, а придется мириться, Оливия. Ты сама на себя это накликала.
Лайл сказал себе, что настал самый удобный момент для прощания. Уйти сейчас – самый разумный поступок. Его более или менее простили, и ему больше не хочется умирать.
…Но ее нога…
Бейли считает, что она опухает.
Плохой знак. Ему было известно многое о таких вещах. От Дафны Карсингтон он узнал, как лечить распространенные болезни и раны прислуги и матросов.
Возможно, Оливия не просто подвернула ногу. Она могла ее вывихнуть или сломать одну из множества мелких косточек.
Лайл опустился на колени перед тазом. Он решил не замечать нижнего белья, озаренных огнем локонов и всего прочего женского антуража, сосредоточив все внимание на правой ноге Оливии, словно она существовала отдельно.
– Мне она не кажется опухшей, – заявил он. – Но трудно сказать наверняка, пока нога под водой.
Он осторожно вынул ногу из таза и услышал, как судорожно вздохнула Оливия.
Лайл не мог понять, что дрожит: то ли его рука, то ли ее нога.
– Больно? – спросил он.
– Нет, – ответила она.
Лайл осторожно повернул ногу сначала в одну, потом в другую сторону. Узкая грациозная стопа, пальчики изящно уменьшаются по размеру, как у египетских статуй. Влажная кожа оказалась такой гладкой под его рукой.
– Думаю, ты достаточно налюбовался на нее, – проговорила Оливия сдавленным голосом. – Мне холодно.
Да. Довольно долго. Слишком долго.
– В любом случае ножную ванну пора заканчивать, – быстро согласился Лайл. Он услышал, как дрожит его собственный голос, и надеялся, что Оливия этого не уловила. – Уже кожа сморщилась. – Он взял полотенце, лежавшее возле таза, разостлал его у себя на бедре, поставил туда ее ногу и начал мягко растирать ступню полотенцем, от щиколотки до пальцев. И назад к щиколотке. Потом двинулся выше, до колена. И опять вниз.
Оливия сидела совершенно неподвижно.
Лайл опустил поврежденную ногу на другое полотенце и проделал то же самое с ее левой ногой.
Лайл соблюдал осторожность, используя полотенце в качестве барьера между своими пальцами и кожей ноги. Но его волновал изящный контур ее ноги: тонкие косточки, изящный ряд пальчиков.
– Если ты бросаешься мне в ноги, – неуверенно произнесла Оливия, – то это, должно быть, просьба о прощении.
– Да, возможно, – ответил Лайл.
Это была та самая нога, которой она скользнула по его ноге прошлой ночью.
Он поднял ее ногу, как будто хотел поставить на полотенце, как сделал с правой ногой Оливии. Но замешкался. Всего на мгновение, которое показалось вечностью. По его телу прокатилась жаркая волна желания.
Лайл наклонился и поцеловал подъем стопы.
Он услышал резкий вдох Оливии и сам уже едва мог дышать от участившегося стука сердца, рвущегося из груди.
Лайл осторожно опустил ногу Оливии на полотенце.
Спокойно встал.
Неправильно. Неправильно. Все неправильно. Несправедливо по отношению к нему, к ней, ко всему остальному. Но это произошло, и он сумел остановиться, а его сюртук скрыл то, что с ним сделала Оливия. Или он сам.
– А может, я свожу с тобой счеты, – проговорил Лайл.
Он со спокойным видом неторопливым шагом вышел из комнаты, словно ничего не произошло, хотя внутри у него бушевал самум.
Как только за Лайлом закрылась дверь, открылась дверь соседней комнаты и вошла Бейли.
– Мисс, простите, – начала она, – я думала, что не должна…
– Не обращай внимания, – подняв руку, остановила ее Оливия. Она едва узнала собственный голос. Задыхающийся. Поскольку сердце до сих пор колотилось в груди, словно готовясь выпрыгнуть. – Он… – Она замолчала.
Какого дьявола он себе вообразил? Они же договорились, что эпизод в Стамфорде был ужасной ошибкой. Но они перешли черту… Он же мужчина, а когда мужчине засядет в голову идея – о, что за чушь! – он всегда думает об этом. Но он обязан держаться от нее на расстоянии.
Он не должен соблазнять ее, идиот!
Задумывалось ли это как извинение или как месть, но он пошел на губительный риск. Рискнул ее будущим! Своим будущим!
– Таковы мужчины, – сказала Оливия.
– Да, мисс, – откликнулась Бейли.
– Думаю, это была моя вина.
– Не знаю, мисс.
– Я рассердилась, ты же знаешь.
– Да, мисс.
– Из-за тех слов, что он говорил.
Оливия чувствовала, что ей до сих пор больно вспоминать об этом.
– Когда он вошел, мне следовало прикрыть ноги. Или по крайней мере опустить юбки.
– Да, мисс. Это должна была сделать я, но я вас бросила.
– Не твоя вина, Бейли. Я – Делюси. И не важно, кем еще я являюсь. Делюси всегда берут верх. Он ранил мои чувства, и мне пришлось отомстить, ответив провокацией.
Разве можно было поступить глупее? Разве не я преследовала его на балу у бабушки? Разве не был отчетливо виден незримый знак над его головой? «Опасность. Не играй с огнем». Любая из Делюси увидела бы это. Беда в том, что любая Делюси все равно поступила бы так же.
– Да, мисс.
– Так тяжело устоять перед риском.
– Да, мисс.
– Но он слишком опасен.
Его такие умелые руки и их прикосновение, невыносимо интимное. Такое терпеливое и методичное. Если он задумает соблазнить женщину, то будет действовать именно так. Не спеша. Целенаправленно. Так, как он целовал ее прошлой ночью, сосредоточив на ней все свое внимание. Никакой пощады.
Если бы другой мужчина так прикоснулся к ней, так целовал ее, все ее моральные принципы рассыпались бы в прах и она с радостью сдалась бы.
– И так плохо, и этак, – проговорила Оливия. – Если ты замужем, то можешь заводить романы. Но замужество – очень рискованная авантюра для женщины. Поставишь не на ту карту, выйдешь не за того мужчину – и проведешь остаток жизни где-нибудь в аду, где-то жарче, где-то холоднее, но все равно в аду.
– Так и есть, мисс, – сказала Бейли, которая была невысокого мнения о мужчинах. Наблюдение за тем, как мужчины ведут себя рядом с Оливией, разрушит иллюзии любой молодой женщины. – В то же время ее сиятельство, ваша матушка…
– Умоляю, не используй маму в качестве примера, – попросила Оливия. Ее мать встретила любовь своей жизни. Дважды. – Ведь это совершенно другое.
Вторник, 11 октября
Оливия постаралась проснуться до рассвета, как делала последние два дня. Только сегодня перспектива снова вытаскивать этих капризных дам из постели затемно или увлекать Лайла в веселую погоню потеряла свою привлекательность.
Солнце уже поднялось и светило в окно, когда она наконец была готова встретить новый день.
Бейли принесла ей поднос с завтраком. Там же лежало письмо.
Надпись гласила: « Мисс Карсингтон». Четкий угловатый почерк был хорошо знаком ей.
Оливия сломала печать, развернула бумагу и прочла:
Алнвик, вторник, 11-ое
Срочно.
Дорогая Оливия!
Когда ты будешь читать это, я уже уеду, поскольку намереваюсь достичь Горвуда, пока достаточно светло, чтобы произвести разведку. С некоторым запозданием до меня дошло (а учитывая то, что я мужчина, ты не удивишься тому, что это случилось с запозданием), что у нас нет ни малейшего представления, какой уродливой мебелью обставлен этот замок. Подозреваю, что обстановки там мало. Похоже, мне следует положиться на твое добродушие и просить тебя сделать для меня некоторые покупки в Эдинбурге. Николс составил приблизительный список, который я прилагаю к своему письму. Когда приедем, он сделает опись, и я вышлю ее тебе в Эдинбург.
