Текст книги "Вчерашний скандал"
Автор книги: Лоретта Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Глава 7
Рыдая, женщина бросилась к Оливии, которая инстинктивно ее обняла и увлекла в свою комнату.
Здесь она передала плачущую женщину Бейли.
– Эй! – сказал мужчина. – Это моя жена.
Подавив вздох, Оливия вернулась к порогу комнаты. Она была не прочь поскандалить, но семейные споры – это не настоящий скандал. Оливия знала, что здесь велики шансы, что виноватой окажется женщина. Таково устройство брака: вся власть – в руках мужчины.
Однако это не означает, что жена не могла вести себя как дурочка. Оливия подозревала, что здесь дело обстоит именно так. Но нельзя отворачиваться от женщины, которая находится в беде.
Она ненавидела супружеские ссоры.
У порога Оливия ослепительно улыбнулась незнакомому мужчине. Тот сделал шаг назад.
– Ваша супруга кажется расстроенной, – проговорила она.
– Скорее, обезумевшей, – сказал он. – Она говорит…
– Я слышала, – перебила его Оливия. – Полагаю, весь город это слышал. Честно говоря, я думаю, что вы могли бы более ловко все уладить. На вашем месте я бы удалилась и разработала более удачную стратегию. Для начала было бы неплохо протрезветь.
– Я не пьян! – отрезал мужчина. – И женщины не будут помыкать мной.
– Вы производите не самое благоприятное впечатление, – бодро сказала Оливия.
– Мне все равно! Вы отдадите мне ее!
Он угрожающе наклонился в сторону Оливии.
Мужчина был невысокого роста, но широкоплечий и крепкий, с руками, как у кузнеца. Он, если бы захотел, мог с легкостью поднять Оливию и отбросить с дороги. Находясь в опасной степени опьянения, он мог бы это сделать.
Оливия выпрямилась во весь рост, сложила руки на груди и постаралась забыть, что из одежды на ней только ночная сорочка. Бейли не смогла быстро отыскать ее халат в темноте, а Оливия не стала дожидаться и открыла дверь.
Она притворилась, что не только полностью одета, но и находится во всеоружии.
– Будьте благоразумны, – сказала она. – Мне совесть не позволяет вернуть ее вам, если она этого не желает. Почему бы вам не попробовать подольститься к ней?
– Элспет! – заорал, незнакомец. – Выходи оттуда!
Вот его представление о лести. Ох уж эти мужчины!..
– Скотина! – прокричала Элспет. – Изменник! Бабник! Распутник!
– Распутник? Проклятие, Элспет, все, что я сделал, – это прогулялся по конюшенному двору. Ты просто смешна! Выходи оттуда, или я сам за тобой приду! – Он бросил взгляд на Оливию. – Мисс, на вашем месте я бы ее отдал или убрался с дороги. Вас это не касается.
Мужчина шагнул вперед.
И тут же сделал шаг назад, когда его схватила и повернула чья-то сильная рука.
– Даже и не думай об этом, – произнес Лайл.
– У нее моя жена!
– Пусть так. Но ты за ней не пойдешь.
Мужчина взглянул на руку на своем плече, затем в лицо Лайла. Оно было необычайно спокойным, что обычно предшествовало взрыву. Большинство людей без труда понимают это выражение.
Разъяренный муж, видимо, тоже распознал его, поскольку вместо попытки сломать Лайлу челюсть он повернулся к Оливии, окинув ее хмурым взглядом.
– Женщины!
– Я сочувствую вам, поверьте, – сказал Лайл. – Но здесь вы ничего не добьетесь. Говорят, что разлука усиливает чувства. Почему бы вам не спуститься вниз и не подождать, пока ваша спутница жизни придет в себя?
– Идиотка, – проговорил мужчина, но уже как-то равнодушно. Опасно спокойное поведение Лайла остудило его пыл.
Лайл отпустил его, и мужчина удалился, бормоча что-то насчет женщин.
Лайл провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду. Потом он повернулся к Оливии. Взгляд серых с серебристым блеском глаз скользнул по ее всклокоченным волосам, по муслиновой ночной рубашке и спустился к босым ногам.
Она проследила за движениями его глаз и отплатила ему тем же, медленно скользнув взглядом по его спутанным волосам, к подбитому глазу, ночной рубашке, доходившей лишь до коленей, по обнаженным мускулистым икрам и босым ступням.
И тут же подумала, что лучше бы смотрела на стену за его спиной. Она помнила ощущение жара, исходившего от его тела при соприкосновении с ним, и низ живота охватила неведомая раньше судорога.
– Даже зная тебя, мне трудно в это поверить, – произнес Лайл. – В голове крутится одно и то же. Сейчас глухая ночь. Ты подошла к двери – практически раздетая – и открыла ее незнакомым людям.
– Я не раздета, – возразила Оливия. – Но если так, тогда и ты тоже.
И, словно для того, чтобы опровергнуть ее слова, рядом со своим господином появился Николс и помог ему облачиться в роскошный халат из зеленого шелка с подкладкой темно-красного цвета.
Не спуская глаз с Оливии, Лайл рассеянно принял помощь своего камердинера и жестом отослал его. Николс исчез так же тактично, как и появился. Каким образом такой человек, как Лайл, мог удерживать этого превосходного и опытного камердинера, оставалось для Оливии такой же загадкой, как и значение тех маленьких картинок и завитушек, какие Лайл рисовал ей в письмах, чтобы проиллюстрировать тот или иной момент.
Элегантный халат, должно быть, – дело рук камердинера. Лайл не из тех мужчин, которые заботятся о собственной одежде. Оливия всегда полагала, что одевать его – занятие неблагодарное. Однако камердинер оставался с ним и вместе с ним мужественно терпел лишения в Египте.
Она ощутила укол зависти, которую быстро подавила. Что завидного в том, чтобы вести жизнь невидимки?
Тем временем, пока Бейли занималась истеричной женой незнакомца, только Оливия оставалась практически раздетой.
– Это были чрезвычайные обстоятельства, – сказала она. – Когда кто-то нуждается в помощи, нельзя тратить время на то, чтобы прилично одеться.
Она жестом указала на женщину, которая сморкалась в то, что выглядело как один из носовых платков Оливии.
– Женщина была в беде, – продолжала Оливия. – Что, по-твоему, я должна была делать?
Лайл покачал головой. Свет, льющийся из канделябра за его спиной, придавал неясный блеск его выгоревшим на солнце волосам, создавая подобие нимба над его будто ангельским лицом.
Оливия перевела взгляд ниже, чтобы удержаться от искушения запустить пальцы в его взъерошенные со сна волосы. Вместо этого она уставилась на пояс его халата, но это только напомнило ей о том, как она держалась за его талию несколькими часами ранее. Оливия не знала, куда ей смотреть.
– Я бы хотел, чтобы ты думала, – ответил Лайл.
– Нет, – возразила она. – Ты бы хотел, чтобы я тихо сидела в ожидании мужчины, который придет, чтобы подумать за меня.
– Я не настолько глуп, чтобы ждать от тебя этого, – сказал Лайл. – И считал, что ты не настолько глупа, чтобы ввязываться в супружеские перебранки. Ты что, никогда не слушаешь своего приемного отца? Разве это не одно из правил Рэтборна?
– Думаю, тебя он тоже учил правилу относительно споров с леди. – Оливия отчаянно осознавала, что его голые ноги находятся в нескольких дюймах от ее ног.
– Благодарю за напоминание, – сказал Лайл. – Ты импульсивна до безумия и всегда была такой. Спорить с тобой – пустая трата времени, особенно посреди ночи в холодном коридоре.
– На тебе же теплый халат, – заметила Оливия. – А я не чувствую холода.
Взгляд Перегрина скользнул к ее груди.
– Некоторые части твоего тела его чувствуют, – произнес Лайл. – Но ты начнешь спорить и об этом тоже, а с меня достаточно. – Он повернулся и зашагал по коридору.
Оливия некоторое время стояла, наблюдая, как он от нее уходит.
Лайл всегда уходил… или уезжал… или уплывал к своим приключениям, к своей любви – Египту. Он будет возвращаться оттуда ровно настолько, чтобы лишить ее душевного равновесия. Она только на время получит назад своего друга и союзника, но после его отъезда останется в еще большей тревоге и досаде. Она станет ждать его писем, чтобы разделить его жизнь, а он – ох, он напрочь забудет о ней, не пиши она ему постоянно, напоминая о своем существовании.
Оливия сжала кулаки и пошла за ним.
Лайл вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней, закрыв глаза.
Боги! О боги! Полуобнаженная Оливия…
Стоящая в коридоре гостиницы на всеобщем обозрении. Супруг Элспет наверняка вдоволь насмотрелся на напряженные соски Оливии под этим жалким подобием ночной сорочки.
Плоть Лайла тоже восстала, как будто не растратила уже достаточно энергии на то же самое.
– Иди вниз и принеси мне стакан бренди, – приказал он Николсу. – Нет, лучше бутылку. Три бутылки.
– Я мог бы приготовить вам поссет, сэр, – предложил Николс. – Очень успокаивает после такого напряжения.
– Я не хочу успокаиваться, – проговорил Лайл. – Я хочу забыться. Эти проклятые женщины!..
– Да, сэр.
Камердинер вышел.
Дверь едва закрылась за ним, как послышался стук.
– Уходи прочь, – ответил Лайл. – Кто бы ты ни был.
– Я не уйду. Как ты смеешь поворачиваться ко мне спиной? Как смеешь меня отчитывать, и мне приказывать, и…
Лайл рывком распахнул дверь.
Там стояла Оливия, все в том же раздетом виде, с поднятой рукой, готовой постучать снова.
– Иди к себе в комнату, – сказал Лайл. – Что, черт побери, не так?
– Ты, – ответила она. – Тебя не бывает годами. Ты ненадолго приезжаешь и потом уезжаешь. – Оливия размахивала руками, и от этого муслин туго обтянул грудь. – У тебя нет права приказывать мне или вмешиваться. Ты мне не брат, чтобы так указывать. Ты никак не связан со мной. У тебя нет никаких прав на меня.
Последовала еще более драматичная жестикуляция. Локоны в беспорядке приплясывали по плечам. Одна из лент на лифе начала развязываться.
– Если я пожелаю впустить десяток женщин в свою комнату, ты не имеешь права меня останавливать, – продолжала ругаться Оливия. – Если я захочу впустить десятерых мужчин к себе в комнату, ты меня не остановишь. Я не твоя собственность, и ты не будешь мне приказывать. Я отказываюсь подвергаться осуждению за то, что поступаю так, как считаю правильным. Отказываюсь…
Оливия, взвизгнув, запнулась, когда Лайл ухватил ее за руку, молотившую воздух, втащил в комнату и захлопнул дверь.
Она оттолкнула его.
Лайл отпустил ее и отступил назад.
– Все это очень раздражает, – проговорил он.
– Здесь я согласна с тобой, – ответила Оливия. – Я совершенно забыла, как ты можешь действовать на нервы.
– А я совершенно позабыл, что ты теряешь всякое чувство меры, когда на тебя находит… одно из твоих настроений.
– Это не настроение, тупица!
– Мне безразлично, как ты называешь это состояние, – сказал Лайл. – Ты не должна разгуливать, едва одетая, и устраивать публичные сцены. Не будь тот бедняга столь одурманен своей темпераментной супругой, когда ты открыла дверь, или будь на его месте кто-то другой либо вообще двое, последствия могли быть… Нет, я отказываюсь даже думать об этом. Черт возьми, почему ты никогда не думаешь, прежде чем что-то предпринять? Разве ты никогда не останавливаешься, хоть на секунду, чтобы поразмыслить о том, что может произойти?
– Я знаю, как позаботиться о себе, – вздернула подбородок Оливия. – Тебе, как никому другому, следовало бы это знать.
– Вот как? Тогда защищайся, Оливия. – С этими словами Лайл обхватил ее рукой и притянул к себе.
– О нет, ты…
Он взял ее за подбородок и поцеловал.
Оливия знала, как защититься. Она потянулась, чтобы достать до его запястий и впиться в них ногтями, и была готова ударить его коленом в пах.
Но что-то пошло не так.
Оливия не могла повернуть лица, поскольку Лайл удерживал ее подбородок осторожно, но твердо. И это не оставляло ей никакой возможности избежать потрясающего ощущения его губ, прижавшихся к ее рту. Они были непреклонны, требовательны и настойчивы. Лайл был упрям до мозга костей, и, что бы он ни делал, он уделял этому все свое внимание, не давая Оливии ни малейшего шанса отвернуться или проигнорировать его. Она не могла не наслаждаться вкусом его губ.
Потом порочно дразнящий аромат мужчины проник ей в нос, ударил в голову и наполнил ее мечтами, желанием и жаром. Земля ушла у нее из-под ног, словно она плыла на воздушном шаре.
Оливия подняла руки к плечам Лайла, потом они обвились вокруг его шеи, и она ухватилась за Лайла так, словно ей предстоит падать сотни миль до холодной поверхности земли, если она не будет держаться.
Она должна была лягнуть его в голень. Но вместо этого ее босая ступня скользнула вверх по его ноге. Свободная рука Лайла спустилась по ее спине вниз, сжала ягодицы, и он еще крепче прижал Оливию к своим бедрам. Их разделяли лишь тонкие слои муслина и шелка, которые ничего не скрывали и не защищали. Его возбужденная плоть, горячая и тяжелая, уперлась ей в живот.
Оливия не была совершенно уж невинной. Прежде ей доводилось ощущать мужское возбуждение, но при этом по ее телу не разливался жар, словно пламя по пороховой дорожке. Она чувствовала собственное волнение и раньше, но не испытывала таких жестоких мук страсти, как на сей раз. Она не испытывала такого буйного нетерпения утолить эту страсть.
Перегрин прислонился спиной к двери, увлекая ее за собой, и все, что она знала, провалилось куда-то. Вся ее осведомленность и хитрость исчезли без следа. Она томилась от жаркой волны желания, но это было не приятное романтическое влечение, а безумие. Прижавшись к Лайлу, Оливия начала двигаться, открыв рот, чтобы туда мог проникнуть его язык. Это был жаркий и греховный поцелуй, сплетение языков, вторжение и отступление, как совокупление, к которому взывал каждый ее инстинкт.
Оливия услышала звук, но он ничего не значил. Неясный звук, который мог быть чем угодно.
Какой-то стук, где-то… Она не знала где. Это могло быть ее сердце, которое сильно билось от физического ощущения каждого дюйма мускулистого мужского тела, прижимавшегося к ней. Это могла быть барабанная дробь желания, которое казалось неиссякаемым.
Это был стук, но сердце Оливии стучало в грудной клетке, от жара и желания… и от страха, потому что происходящее вышло из-под ее контроля.
Еще стук. И голос.
– Сэр!..
Мужской голос. Знакомый. По ту сторону двери.
Инстинкты выживания Делюси, отточенные поколениями, выдернули Оливию из той безумной вселенной, куда завели ее чувства. Она вернулась в свой, неожиданно равнодушный, холодный мир.
Она почувствовала, как Лайл напрягся и начал отодвигаться.
Она освободилась из его объятий.
Оливия осмелилась бросить взгляд на его лицо. Оно было абсолютно спокойным. Никакой опасности, что земля уходит у него из-под ног.
Он хладнокровно одернул ее ночную рубашку.
Чтобы не отставать, она разгладила его халат.
Более того, Оливия даже дружески похлопала Лайла по груди.
– Ну, пусть это послужит тебе хорошим уроком, – сказала она, распахнула дверь, царственно кивнула Николсу и на дрожащих ногах и с кружащейся головой выплыла в коридор, надеясь, что не врежется в стену и не оскандалится.
Половина седьмого утра
Воскресенье, 9 октября
Во сне он видел Оливию. На ней было лишь очень тонкое белье. Она стояла внизу каменной лестницы и манила его к себе. За ней стояла непроглядная тьма.
– Иди и взгляни на мое тайное сокровище, – говорила она.
Лайл начал спускаться по ступеням. Оливия улыбнулась ему и проскользнула в дверь, которая с грохотом захлопнулась за ее спиной.
– Оливия!
Он заколотил в дверь. И услышал ответный грохот. Но нет, это не грохот. Ему знаком этот звук. Скалы, возвращающиеся на место. Ловушка. Он оглянулся. Темнота. Лишь грохот огромных камней, катящихся ко входу.
Удар. Удар. По дереву.
Что это за шум?
Это не камни. Дверь.
Кто-то стучит в дверь.
Лайл полностью проснулся, как он научился делать много лет назад в Египте, где умение мгновенно стряхнуть с себя сон могло означать границу между жизнью и смертью.
Он сел. Неяркий свет, льющийся из окна, подсказал ему, что солнце уже взошло.
Где, черт возьми, Николс? В такое время он скорее всего готов встать из постели горничной, либо он нашел дорогу в спальню одной из дам…
Проклиная своего камердинера, Лайл выбрался из кровати, натянул халат, вставил ноги в шлепанцы, протопал к двери и распахнул ее.
Оливия замерла с поднятой рукой.
Лайл потряс головой. Ему все еще снится сон.
Но нет. Коридор за ее спиной был реальным.
Оливия была полностью одета. Его затуманенный сном рассудок соображал медленно: чрезмерно украшенная шляпка… высокий воротник дорожного платья с модными рукавами-фонариками… изящные полусапожки. На ней был дорожный наряд, но в этом не было никакого смысла.
– Что? – спросил он. – Что такое?
– Мы готовы выезжать, – ответила Оливия. – Повозки со слугами уже поехали вперед. Дамы ждут в карете.
Лайл понятия не имел, о чем она говорит. В уме он перебирал образы минувшей ночи: она, почти голая… он, утративший рассудок. Большая ошибка. Ужасная, огромная, почти роковая ошибка.
Так она и стояла, в одной рубашке, которая была почти расстегнута, с рассыпавшимися по плечам волосами, и размахивала руками, а вместе с ними колыхались другие части ее тела.
Перегрин видел каирских танцовщиц. Даже находясь на публике и будучи полностью одетыми, они двигались так, что наводили на непристойные мысли. На частных приемах они заходили еще дальше, временами оголяя свою грудь и живот или танцуя в одном лишь поясе или повязке с бахромой. Несмотря на то что движения их удивительно гибких тел были полны соблазна, Лайл удерживал голову на плечах.
Оливия стояла перед ним, сердясь и не пытаясь его соблазнять. Строго говоря, одежда закрывала ее тело с головы до ног… а он терял при виде ее рассудок.
Если бы Николс не подошел к двери…
– Который час? – спросил Лайл. И какой день? Он все еще видит сон?
– Половина седьмого, – ответила Оливия.
– Утра?
Она улыбнулась ослепительно и опасно.
– Если мы отправимся сейчас, то к закату приедем в Йорк.
– Отправимся? – спросил Лайл. – Сейчас?
– Мы легко обгоним почтовый дилижанс до Йорка, – сказала Оливия.
– Я спал всего три часа, – возразил он. – Что с тобой такое?
– Я бы хотела как можно скорее приехать в Горвуд, – ответила Оливия. – Чем быстрее мы доедем, тем скорее сможем завершить нашу миссию и тем скорее ты сможешь вернуться в Египет. – Она оглядела его сверху донизу. – Ты, кажется, не готов?
– Разумеется, я не готов!
– Ну что ж, – последовала еще одна ослепительная улыбка, – тогда ты приедешь в Йорк, когда сумеешь.
Она повернулась и ушла.
Лайл стоял в дверях, недоверчиво глядя, как она неторопливо уходит по коридору, покачивая бедрами. Он попятился в комнату и закрыл дверь. Спустя мгновение дверь открылась.
– Я знаю, что это, – пробормотал Лайл. – Это месть.
– Сэр! – С подносом в руках появился Николс. – Я заметил, что леди готовились к отъезду, и подумал, что вы пожелаете выпить кофе.
Глава 8
Йорк, в тот же вечер
Еще мальчишкой Лайл однажды видел, как на закате отправлялся в путь от «Таверны Йорка» на Сент-Хелен-сквер почтовый дилижанс.
Он сомневался, что Оливия видела это сегодня. Возможно, она со своей свитой доехала только до «Георга» на Кони-стрит. Это была большая старинная гостиница, чей причудливый островерхий фасад с необычными фигурами датировался шестнадцатым веком.
Когда Лайл прибыл на место, наступила ночь и почтовая карета давно уехала. За этот день он преодолел больше сотни миль. Он неутомимо мчался вперед, стараясь не думать о прошлой ночи, и по той же причине делал лишь короткие остановки в пути. Сейчас усталость и голод должны были отвлечь его от этих мыслей, только совесть не давала ему покоя.
Лайл устало поднялся по лестнице и прошел по коридору. Где-то вдалеке он услышал чьи-то торопливые шаги.
Оливия появилась из-за угла так быстро и стремительно, что врезалась в него. Слегка пошатнувшись от столкновения, он успел обхватить Оливию руками, чтобы удержать от падения.
– Я знал, что ты станешь по мне скучать, – проговорил Лайл.
Не самые разумные слова, и в свете того, что случилось прошлой ночью, не отпустить ее немедленно – также не самый благоразумный поступок. Но Лайл был прежде всего мужчиной, а уж потом – разумным человеком, и поэтому он поступил так, как поступил бы любой мужчина, когда в его объятиях оказалось бы это кружевное облако женственности.
Оливия была облачена в шелковое платье с огромными дутыми рукавами, украшенное сверху донизу белыми кружевами. При этом она была одета везде, кроме тех мест, которые действительно следовало бы закрыть: плечи молочной белизны и щедро выступающую из-под лифа грудь. Она была теплой и податливой, и на какой-то головокружительный миг Лайл забыл о том, что должен отпустить ее.
Оливия подняла на него томный взгляд синих глаз.
– Я ужасно по тебе скучала, – проговорила она прерывающимся голосом. – Часы тянулись, как целая вечность. Как я вынесла разлуку, не могу сказать, но это истощило последние запасы моих сил.
Оливия обмякла в его объятиях. Лайл сильно устал, и близость пышной женственной плоти превратила его в идиота, заставив ровно на три секунды поверить в то, что она в обмороке.
Потом он все-таки пришел в себя, вспомнив, что это Оливия.
– Я на лошади с самого раннего утра, – сказал он. – У меня затекли руки, как, впрочем, и все остальное, и я могу уронить тебя. Это весьма вероятно.
Оливия выпрямилась и несильно оттолкнула его. Лайл отпустил ее, сделав два шага назад.
– Дело во мне, – спросил он, – или в том, что на тебе слишком мало одежды?
– Это платье для ужина, – ответила Оливия.
– Но ты не на ужине, – возразил он. – Ты как безумная бегаешь по гостинице.
– Потому что они сбежали, – пояснила она. – Дамы. Стоило мне отвернуться, как они сбежали.
– Учитывая изматывающую поездку, которую они пережили сегодня днем, в этом нет ничего удивительного. Оливия, в самом деле, тебе ведь известно, что антиквариат нуждается в бережном обращении.
– Они не антиквариат! – возразила она. – Это две проказливые женщины, совсем еще не дряхлые, и они отправились блуждать в ночи. – Оливия взмахнула руками в своей обычной манере, и ее нежная пышная грудь всколыхнулась самым соблазнительным образом.
Лайл попытался отвести взгляд, но он устал, и это оказалось непосильной для него задачей.
– Они вбили себе в головы, что необходимо посетить кафедральный собор, – говорила Оливия, – поскольку они не были там со времен пожара. И пожелали осмотреть усыпальницу.
Лайл отвлек свой разум от созерцания ее плоти. Он помнил, что некий безумец два года назад устроил пожар в Йоркском соборе. Среди обломков обнаружили большую усыпальницу под клиром.
– Им захотелось поползать в недрах сгоревшего собора? – уточнил Лайл. – Ночью? Это даже по твоим меркам – безумие!
– Не поползать, – возразила Оливия. – Это не так, как у тебя с твоими гробницами. Они хотят, чтобы у них кровь в жилах стыла. Пепелище ночью представляет собой неотразимое зрелище. И, что удобно, всего в нескольких минутах ходьбы отсюда. Они давным-давно должны были вернуться.
– Я их разыщу, – сказал Лайл.
Будь они прокляты! Он умирал с голоду. От недосыпания он почти бредил наяву. И вот теперь ему предстоит бродить по улицам Йорка, разыскивая двух безумных старух.
– Я сама их найду, – заявила Оливия. – Это моя проблема и моя вина, что позволила им обмануть себя. «Хорошая ванна и сон – это все, чего я хочу». – Она мимикой изобразила леди Купер. – Противные обманщицы. Они знали, что именно этим я и займусь. Мне надо было сообразить. Они вздремнули перед завтраком. А потом вечером. Они прекрасно отдохнули и до краев полны энергии. Мне следовало заподозрить, что они что-то затевают. Я виню только себя. Возьму несколько лакеев и найду их.
– Без меня ты не пойдешь в сгоревшую церковь посреди ночи! – отрезал Лайл. – Я привык лазить по гробницам и храмам в темноте. А ты – нет.
– Тебе нужна ванна, – заспорила Оливия. – От тебя несет конским потом.
– Я хочу принимать ванну спокойно, – ответил он. – Я хочу спокойно есть свой ужин. Ничего не имею против ночного сна. Пока эта парочка рыщет на свободе, ничего из вышеперечисленного мне сделать не удастся.
– Я сама в состоянии…
– Знаю, знаю, – перебил ее Лайл. – Мы пойдем вместе, но тебе придется переодеться в более практичную одежду.
– Нет времени!
– Если они погибли, то останутся мертвыми и к тому времени, когда мы туда доберемся, – сказал он. – Если они всего лишь в беде…
– Всего лишь?
– Или неприятностями только запахло, что наиболее вероятно, то осмелюсь предположить, что наши леди выживут еще четверть часа. Они не более хрупкие, чем дикий вепрь.
– Лайл!
– Ты не сможешь карабкаться среди обуглившихся руин, разыскивая их, в таком платье, – сказал он. – Позволь Бейли переодеть тебя во что-то менее… менее… – Он жестом указал на ее оголенную грудь. – Менее воздушное. Но поторопись. Я даю тебе четверть часа, не больше. Если ты не будешь готова, я ухожу без тебя.
Пятнадцать минут спустя
– В брюках? – сурово сказал Лайл.
Оливия выскочила из дверей как раз вовремя. Он стоял уже на мостовой, готовый уйти без нее. Все в точности так, как и подозревала Оливия.
– Ты велел мне надеть что-то более практичное, – ответила она, все еще не в силах отдышаться после поспешных сборов. – Мне ни за что не удалось бы пролезть в платье в узкие места.
– Ты не полезешь ни в какие узкие места.
– В наши дни для женщин повсюду узкие места, – сказала она. – Однако в моде нынче модели более широкие. Мои рукава размером с маслобойку. Уверена, что прабабушке было намного легче разгуливать в кринолине.
– Если бы ты осталась на месте и позволила заняться поисками мне, тебе не пришлось бы втискиваться в одежду, которая не предназначена для женских форм.
– Ясно, – заключила Оливия. – Ты считаешь, что мой зад чересчур велик.
– Я такого не говорил! – возмутился Лайл. – Ты сложена иначе, чем мужчина. Никто не примет тебя за мужчину. Боже, у меня нет времени на подобную чепуху!
Он отвернулся и зашагал по улице.
Оливия пошла следом.
Лайл был в ужасном настроении, и Оливия понимала, что отчасти виновата в этом она. Она разбудила его ни свет ни заря после долгого и утомительного дня… после невероятно волнующего эпизода… о котором ей и думать не хотелось. Оливия сердилась на него и была расстроена по непонятной даже для себя причине.
То, что она сделала сегодня утром, было равносильно пощечине и побегу. Хорошо обдуманный недобрый поступок. И она оказалась в проигрыше, что случалось с ней крайне редко, а она не любила проигрывать.
– Идея не в том, чтобы сойти за мужчину, – начала она. – Я оделась ради удобства и комфорта. Ты велел надеть что-то практичное, а женские наряды непрактичны. И с каждым годом становятся все более непрактичными. Кроме того, разумный человек сообразил бы, что женщине невозможно сменить одно платье на другое за четверть часа. Тебе повезло, что я не спустилась в одной нижней сорочке.
– Как будто я тебя в сорочке не видел, – заметил Лайл.
– Если ты намекаешь на прошлую ночь, то это была моя ночная рубашка, – фыркнула Оливия. – И давай не будем говорить о прошлой ночи. Я не готова.
– А мне показалось, что это была сорочка.
– Значит, ты видел не так много сорочек, если не понимаешь разницы.
– Я мужчина, – заявил Лайл. – Мы не придаем значения мелким деталям женских туалетов. Мы замечаем лишь, много или мало на женщине одежды. По моим наблюдениям, на тебе было очень мало одежды.
– В сравнении с кем? – не унималась Оливия. – С египтянками? Они, кажется, склонны к крайностям. Они либо полностью закутаны до самых глаз, либо пляшут в одних колокольчиках. Дело в том…
– Сюда, – перебил ее Лайл, поворачивая на Сент-Хелен-сквер.
Площадь была шире, чем Кони-стрит, и не такая мрачная.
Проходя «Таверну Йорка», Оливия посмотрела наверх. На фоне неба, освещенного расплывчатыми пятнами звезд, вырисовывались темные силуэты зданий.
В следующее мгновение они уже пересекли площадь, свернули ненадолго на Блэйк-стрит, затем – на Стоунгейт и на узкую Йорк-лейн.
– Все дело в том, – сказала Оливия, – что женщинам следует разрешить носить брюки в подобных случаях.
– Все дело в том, – возразил Лайл, – что женщины не должны попадать в ситуации, которые требуют ношения брюк.
– Не будь ханжой. Тетя Дафна носит брюки.
– В Египте, – подчеркнул он. – Где женщины действительно носят одеяния наподобие шаровар. Но эта одежда не облегает фигуру, и поверх этих шаровар они носят многослойную одежду. Если бы ты надела такие брюки в Каире, тебя бы арестовали за непристойное поведение и высекли кнутом.
– Должна признать, что брюки немного тесноваты, – сказала Оливия. – Не знаю, как мужчины терпят это. Они натирают в чувствительных местах.
– Не говори о своих чувствительных местах, – предостерег Лайл.
– Я должна о чем-нибудь говорить, – сказала Оливия. – Один из нас должен постараться развеять тяжелое уныние от твоего общества.
– Да, ну что ж… – Лайл остановился. – О, черт, Оливия… Что касается прошлой ночи… когда ты пришла к моей двери…
Оливия тоже остановилась, сердце бешено колотилось в груди.
– Это была ошибка, – произнес Лайл. – Очень серьезная ошибка, во всех отношениях. Прости.
Он прав, сказала себе Оливия. Это ужасная ошибка со всех точек зрения.
– Да, – произнесла она вслух. – Так и есть. Но это не только твоя вина. Я тоже прошу прощения.
У Лайла был такой вид, словно у него камень с души свалился.
Оливия сказала себе, что ей тоже стало легче.
– Ладно, – кивнул Лайл, – значит, выяснили.
– Да.
– Просто чтобы внести ясность: ты все также невыносима, и я не прошу прощения за то, что отругал тебя, – заметил Лайл.
– Я понимаю и тоже не извиняюсь за сказанные слова.
– Что ж, очень хорошо.
Они пошли дальше.
Лайл никогда прежде не испытывал неловкости в ее обществе. Вот что значит пересечь черту, которую не следовало переступать. Он принес извинения Оливии, но не мог извиниться перед Рэтборном и не мог избавиться от ощущения, что предал его. Не мог избавиться от чувства, что совершил нечто непоправимое. Он открыл ящик Пандоры, и теперь…
– Пятнадцать минут, – прервал его размышления голос Оливии. – Только мужчина сочтет это разумным количеством времени.
– Ты прекрасно понимаешь, что я рассчитывал на то, что ты не успеешь, – ответил Лайл.
– А ты прекрасно знал, что я в лепешку разобьюсь, но сделаю это, – проговорила она. – Поначалу мы немного запаниковали. Бейли не могла отыскать мои брюки, и я подумала, что придется взять штаны Николса.
Лайл посмотрел на нее. Она ничуть не походила на мальчишку. Или походила? И не его ли походку она сейчас изображает?
– На тебя и в самом деле смешно смотреть, – проговорил он.
– О, я понимала, как трудно тебе будет удерживаться от смеха, – сказала Оливия, – но это первое, что пришло мне на ум, когда мы не смогли найти мои вещи. Потом, когда Бейли освобождала меня от платья и нижних юбок и втискивала меня в брюки, я представляла себе, что могло бы случиться.
Лайл представил себе, как горничная раздевает Оливию и помогает натянуть узкие брюки.
Ящик Пандоры.
Однако такие мысли вовсе не опасны. Он мужчина. У мужчин всегда бывают непристойные мысли. Это совершенно естественно и нормально.
