Текст книги "Бунт афродиты. nunquam"

Автор книги: Лоренс Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– В каком-то смысле мы были достойными врагами… – произнесла Иоланта. – Отцеубийца против детоубийцы… нет, так говорить нельзя.

– Ну и память у вас, – с горечью воскликнул он, и она кивнула, делая воображаемый глоток китайского чая.

– Моя – длиною в жизнь, – парировала она, – а ваша, Джулиан, – в существование фирмы.

Я был в восторге. Кукла, которая сумела так остроумно ответить… лучше, умнее живой женщины; потому что она менее капризная, менее живая, менее женственная. И всё же, с другой стороны, лёгкая горечь в её голосе была очень живой и очень женственной. Если она идентична Иоланте, значит, она и естьИоланта? Очевидно, нам потребуется немного времени, чтобы выяснить разницу между живой Иолантой и созданной нами Иолантой; а если разницы нет? Джулиан заговорил опять, тихо и как будто бесстрастно:

– Если вы не хотели присоединиться ко всем нам, кто связан с фирмой, то как мне было помочь вам – ведь я больше фирма, чем я сам, даже когда разговариваю с вами; что я могу дать вам, предложить вам такого, на чём не было бы отпечатков пальцев «Мерлина»? А вы отвергли все мои предложения, вы ускользнули от меня.

Он умолк, чтобы достать сигару и размять её в пальцах; но потом с нерешительным видом положил её обратно. Изогнув губку, она сказала с оттенком презрения:

– А теперь? Я сломлена и взнуздана, разве не так? Фирма проглотила мою маленькую компанию. Наконец-то я стала вашей добычей, правильно, Джулиан?

Вот тут-то огонь зажёгся в обеих парах глаз, в них промелькнула ярость, вражда, сексуальная ярость. Прежде мне не случалось видеть ничего подобного в глазах Джулиана. И она протянула с самым насмешливым видом:

– Если бы вы пожелали, Джулиан, я могла бы сегодня вечером навестить вас. Только скажите, где и когда! – От этого оскорбления он побелел, как смерть, но продолжал презрительно разглядывать её, и глаза у него сверкали, как у василиска. Он молчал, и было очевидно, что он не собирается ничего говорить, – Только скажите, – повторила она, и я подумал, что она получает дикарское наслаждение, провоцируя таким образом его мужскую гордость; несомненно, ей была известна печальная история Джулиана – участь Абеляра! Тем не менее она продолжала с тем же провокационным видом смотреть на него, не обращая внимания на его молчание и пытаясь выбить его из колеи. А он был с виду совершенно спокоен.

В этот момент я попытался спасти положение, вмешавшись:

– Ну, ну, Иоланта, вы ещё пока под присмотром доктора Маршана. Не забывайте об этом, пожалуйста.

Последовал язвительный ответ, но сначала она очаровательно надула губки:

– Да я всего лишь шутила, Феликс; хотела посмотреть, насколько далеко можно зайти с Джулианом.

И принялась длинными накрашенными ногтями перебирать кисточки на покрывале. Мне было плевать на оскорбительные ноты в её голосе, но я подумал, что самое время нам обоим удалиться, и объявил, что опаздываю на деловое свидание; Джулиан присоединился ко мне, хотя всё так же бесстрастно, не выдавая своего облегчения. Я поцеловал тёплую щёчку моего ангела и пожал её прелестные пальчики.

– До завтра, – сказал я, передавая её верной Хенникер, которая стояла в изножье кровати и ласково улыбалась Иоланте; пожилая женщина полностью избавилась от своего первоначального страха. Ей это удалось, потому что она сделала простую вещь: поверилив новую Иоланту – поверила, что она живая! Этим незамысловатым déclic [101]101
  Стопор, щелчок, собачка (фр.).


[Закрыть]она уничтожила представление об Иоланте как о модели в своих мыслях и заменила его сознательной верой в реальную Иоланту, после чего приняла её как живую женщину.

Мы медленно шли по гравиевой дорожке к автомобильной стоянке, Джулиан погрузился в раздумья и смотрел себе под ноги.

– Полагаю, вы наметили ряд экспериментов с её участием? – спросил он наконец тихим голосом.

– Да. Сейчас мы регистрируем всё в её поведении и днём и ночью, чтобы изучить общую картину работы её памяти. Потом я предлагаю совместить её с Иолантой, позволив ей встретиться с людьми, которых знала Пра-Иоланта – например, с Домби, её агентом, – чтобы посмотреть, как это будет.

– Это ведь я устранил партнёра, – не повышая голоса, сообщил Джулиан. – Не знаю, правильно это или нет. Вы говорите, она, это существо, может заниматься любовью?

Я ответил, что не вижу, почему бы и нет, нужные органы у неё для этого имеются.

– Естественно, когда она говорит о любви и прочем, нужно делать поправку на то, что перед вами механизм с вложенными в него словами, в конечном счёте – металлический ящик.

– Знаю, но это всё равно непонятно. Она так великолепно владеет словом, что начинаешь верить в её способность жить счастливо с представителем человеческого рода, я имею в виду, как жена.

Шофёр открыл перед ним дверцу автомобиля, но он продолжал стоять, потрясённый до глубины души свиданием и его перспективами.

– Надо сохранять осторожность, чтобы не влюбиться в неё, – произнёс я и подумал: «Легко сказать».

– Но выуже наполовину влюблены, – отозвался Джулиан, неожиданно улыбнувшись мне, и, конечно же, он говорил правду – я влюбился в собственное творение, как это случается с любым творцом. О да, я был влюблён. – И какое будущее, – продолжал он медленно, задумчиво, – вы спланировали для неё, для модели? Вы выпустите её в мир?

– Пока ещё ничего определённого – мы не знали, насколько она будет похожа на живую женщину; она могла бы получиться куда более ограниченной как с физической, так и с умственной точки зрения. Мы же всё время рисковали, и вы это знаете, Джулиан. А теперь, думаю, мы должны подвергнуть её жёсткому тестированию, прежде чем позволим расширить жизненное пространство; нам надо немного подумать о ней как о больном человеке, об инвалиде, каким она действительно является, ведь она всего-навсего машина, любовная машина.

Не знаю, зачем я сказал эту глупость, выскочило само собой.

– Понятно, – проговорил он, хмурясь и не поднимая головы.

– Начинать надо с того, чтобы какое-то время мир сам приходил к ней; потом, если она с этим справится, если она ни в чём не ошибётся, мы сможем постепенно, незаметно вводить её в ежедневный быт, скажем так; в конце концов мы могли бы позволить ей существовать автономно, подобно любой другой налогоплательщице, любовнице, жене, собаке.

Джулиан не торопясь влез в машину, всё ещё не в силах отогнать мучившую его мысль.

– Я буду навещать её каждый день, но с вами, пока не преодолею это жуткое паническое состояние, – сказал он. – Феликс, – вдруг спросил он, – если мы захотим избавиться от неё, это ведь будет нетрудно, правда?

Я подскочил на месте, словно он ткнул в меня булавкой.

– Избавиться от неё? – взвизгнул я, и он улыбнулся.

– Прошу прощения, но надо продумать все возможные обстоятельства, разве не так?

– Только не это, – ответил я. – Только не это, Джулиан.

– Ладно. Слушаюсь и повинуюсь.

Автомобиль медленно покатил по засыпанной листьями дороге. А я вернулся в студию изучить режим, который Маршан пока ещё предусматривал на каждый день существования Иоланты. Массажист, не знавший, что она ненастоящая, составил очень интересный отчёт о её теле, из-за которого я надулся от гордости. Во всяком случае, никаких ненормальностей в расположении мышц у неё не было; правда, её мускулатура показалась ему слишком твёрдой. И он задал вопрос, нет ли у неё предрасположенности к склерозу? Нет. До сих пор она во всех смыслах была механическим идеалом, не допускающим никакой критики. Все слова, которые она произнесла, были идеально выверены, и, прочесав её набор речей, никто не обнаружил бы ничего сбивающего с толку, никакой фальши. У неё была отличная память, как у взрослого человека, словно она в самом деле прожила реальную жизнь. Маршан сделал несколько заметок о своих визитах к пациентке. Она и ему показалась очень понятливой и контактной.

–  Слишком, чёрт побери, живая на мой вкус, – язвительно произнёс он. – Я даже забываю, что она – кукла.

Итак, всё обдумав и, надеюсь, взвесив, мы начали эксперимент; однако было трудно избавиться от ощущения нереальности, от которого мурашки ползли по спине, когда мы наблюдали совершенную мимикрию её жестов, слышали отлично артикулированную женскую речь, её аргументы в споре и даже пение. Прошло целых десять дней, прежде чем мы позволили ей покинуть постель, но, в сущности, у нас не было причин отказывать ей в праве гулять по дому и саду. Какое-то время Джулиан отсутствовал, да и меня дела призвали на неделю в Женеву. Нам пришлось посещать её по очереди. Ни словом, ни жестом Бенедикта не выдавала своего отношения к тому, как я поглощён жизнью нашей модели – впрочем, я и не ждал ничего такого; всё же слова, произнесённые ею в Афинах, внушали мне дурные предчувствия. Я понимал, что, как все мы, она привыкнет к Иоланте, преодолеет первоначальное отвращение и ужас и примет её такой, какая она есть – экспериментальной моделью. Однако я передал ей, стараясь быть беспристрастным, что Иоланта сказала о своей нелюбви к ней, и попросил её, если она не возражает, немного отложить встречу. Тем временем жизнь Иоланты день за днём потихоньку заполняли заранее продуманные события. Например, мы отыскали её агента и пригласили его к ней; несмотряна все предупреждения о кукле, копия Иоланты оказалась настолько живой и настолько похожей на оригинал, в который он был влюблён, что он похолодел и рухнул на ковёр, и нам пришлось приводить его в чувство. В чувство он, конечно же, пришёл, но потрясён был ужасно. Естественно, нам ничего не оставалось, как объяснить это его радостью, вызванной её выздоровлением. Изо всех сил мы старались исключить любой повод, который позволил бы ей усомниться в собственной реальности – потерять себя в прямом смысле этого слова.

Однако постепенно и неизбежно она прониклась ощущением несвободы; в конце концов, за ней постоянно следили, её постоянно тестировали и к тому же ей не разрешали выходить за пределы сада. Оправдание, естественно, было медицинским. И всё же едва пациент или пациентка начинают выздоравливать, им не терпится послать к чертям все добрые советы. Это нас в общем-то беспокоило, но Хенникер постоянно находилась при Иоланте и следила за её перемещениями. Она же сообщила нам о том, что Иоланта спрашивала, нельзя ли ей сходить в деревню, и была раздосадована запретом доктора Маршана. Потом она попросила разрешения у самого Маршана, и, должен признаться, причины, которые он выдвинул для своего отказа, показались мне надуманными и в высшей степени неизобретательными.

– Мы проигрываем сражение, – сказал я. – Она с такой скоростью проходит тестирование, что не понимаю, как мы сможем держать её взаперти, не вызывая подозрений. А почему бы нам, собственно, не выпускать её понемножку, но, конечно же, в сопровождении; слишком она дорого стоила, чтобы её потерять или получить обратно искалеченной.

В этот период Джулиан решил встретиться с ней наедине и провёл много долгих часов в загородном доме, беседуя с ней; я слышал, как он мерил шагами её комнату. Однажды его обычно тихий голос возвысился до крика, как будто его что-то разозлило; в другой раз мне показалось, будто она плачет. Не будешь же вмешиваться. В Женеве я просматривал еженедельник и обнаружил фотографию игорного заведения «У Гюнтера» – шла игра в баккара; к моему удивлению, там был Джулиан в смокинге, и рядом с ним, плечом к плечу, стояла, с большим интересом наблюдая за игрой, Иоланта в парике. Едва возвратившись, я позвонил Джулиану, и он подтвердил, что с согласия Маршана возил Иоланту повеселиться.

– Могу рассказать вам кое-что, чего вы не знаете. Она дьявольски удачлива, вы бы назвали это компьютерной удачей. Мы много выиграли. Феликс, я хочу поблагодарить вас; я счастлив как никогда. Как вы думаете, когда она будет совершенно независимой, совершенно свободной?

Мне было нечего ему ответить.

– Опять возникают наши пугала, Джулиан, ведь вы слышали достаточно логических «но» насчёт её свободы, особенно от меня. Что это за свобода? Насколько она соотносится с нашим представлением о свободе? Господи, да нет у меня ответа на ваш вопрос; у нас ведь небывалый эксперимент. И почему вы спрашиваете? Вам грозит опасность влюбиться в мою куколку? Вы собираетесь просить её руки? – Опять я позволил себе бестактность и скорее почувствовал, чем услышал, как он скрипнул зубами, а потом совсем тихо, почти шёпотом, выругался. – Прошу прощения, – проговорил я рассеянно, – но ваш вопрос выбил меня из колеи и заставил о многом задуматься. Её сомнительная свобода, если сравнивать с нашей… Джулиан, нам не следует воспринимать её слишком серьёзно.

У меня было ощущение, что он застонал в ответ. Связь прервалась. Вот и всё.

Однако после вылазки в казино Иоланта стала как будто больше раздражаться постоянной опекой, и у меня появились основания бояться, как бы она не взяла бразды правления в свои руки. Она сказала Маршану:

– Сколько бы это ни продлилось, вечно вы не сможете отказывать мне в моей свободе. У меня есть право вновь подумать о карьере, восстановить её, если мне захочется.

Потом она вдруг обнаружила, что в одном из её зубов стоит маленькая пломба, которую, насколько ей помнится, дантист не ставил. Но это пока ещё было лёгкое облачко, так сказать, и её удалось легко убедить, что, мол, подвела память. Однако она оказалась права: когда мы ещё раз посмотрели на снимок зубов, то ошибка была налицо.

– Как же я могла забыть? – сетовала она. – Ведь я всю жизнь до смерти боялась зубных врачей. Что ж, видно, память слабеет – возраст, милый Феликс, с ним не поспоришь.

Через десять дней я ехал по деревне и ударил по тормозам посреди улицы: Иоланта выходила из дверей «Золотого лебедя», беззаботно закуривая сигарету. Увидав моё испуганное лицо, она разразилась хохотом.

– Не могла удержаться, – сказала она. – Ускользнула от Хенни и отправилась за виски.

В точности как настоящая Иоланта, у которой были большие проблемы с публикой, так что ей приходилось надевать каштановый парик, и он полностью менял её внешность. В таком виде ей можно было не бояться поклонников. Я не знал, что сказать; ещё не хватало бранить её. В конце концов, никакой реальной опасности или угрозы не было в том, что она сделала – для неё это было всего лишь милой шуткой. Но меня она заставила задуматься. Пришлось всерьёз поговорить с Маршаном. Нас мучил вопрос, не пора ли переселить её, скажем, в большой отель, где будет много движения, много жизни. Или следует купить ей собаку – нет, подобно живой Иоланте, она не интересовалась собаками из-за дьявольски строгих карантинных правил в Британии. Ну, и что делать?

– Феликс, – сказала она, – меня одолевает желание всё изменить – мне нужна свобода. – Как раз этого я и боялся. – Самый ужас в том, что свершилось неизбежное, – продолжала она тихо и очень трогательно, после чего замолчала и, когда её прекрасные глаза наполнились слезами, взяла меня под руку. – Мой дорогой друг, случилось худшее – я влюбилась в Джулиана. И это очень пугает меня. Как вам известно, я всегда дорожила своей независимостью. И теперь у меня такое чувство, что мне нельзя увязать ещё глубже. Я должна договариваться, так сказать, с позиции силы. Ведь он не поможет мне стать свободной; наоборот, он хочет видеть меня связанной, с кляпом во рту и отданной на его милость.

Размышляя, она медленно ходила взад-вперёд по комнате, обхватив себя руками. На столе лежала толстая пачка пятифунтовых банкнот и образец банковской формы, которую предлагают клиенту, желающему открыть счёт. Иоланта перехватила мой взгляд и улыбнулась.

– Хотела открыть счёт, но передумала. Лучше иметь наличные в кармане. Забавно, но, стоит мне поехать куда-нибудь с Джулианом и ему поставить вместо меня, я приношу ему удачу. Он говорил вам? Мы выиграли целое состояние. – Она нащупала шлёпанцы и, нахмурившись из-за какой-то мысли, уселась в кресло. – Понимаете, – произнесла она наконец, – я должна придумать способ, как мне сохранить себя, не исчезнуть совсем; мне ведь довольно долго пришлось играть с фирмой в «вверх-вниз» – и сейчас я внизу, на самом дне. Но я не хочу там оставаться; пока мне хватает здоровья, я должна изо всех сил карабкаться наверх. К сожалению, Джулиану нужно совсем другое. Он злится. Знаете, он оскорбил меня. Назвал «пародией на женщину», сказал, что я не живая, что у меня сердце из стальной стружки… Прежде он себе такого не позволял. Что ж, это говорит о том, что у нас обоих стресс. Феликс, надо что-то изменить, чтобы наши отношения стали нормальными.

Ох! Господи!

Естественно, в результате этого разговора я почувствовал себя сбитым с толку неудачником, ведь мне не приходило в голову ничего такого, что могло бы изменить её «жизнь» и помочь ей с её унаследованными чувствами – теми чувствами, которые принадлежали покойной, чьи мозг и тело он всучил ей в стиле Фауста.

– Что? – спросил я рассеянно, отмечая тем временем великолепное качество почерка – я хочу сказать, что это был почерк настоящей Иоланты. Ни один профессиональный мошенник не справился бы лучше. – Только не будем торопиться, – проговорил я назидательным тоном, из-за которого, конечно же, она тотчас разозлилась и стала ещё нетерпеливее, – пока доктор Маршан не даст своё согласие. Тогда всё пересмотрим. И Джулиан успеет привести свои мысли в порядок; может быть, он пригласит тебя на яхту или на виллу на острове Искья или в Баальбеке. Сдержи своё нетерпение, подожди, вот всё, чего я прошу.

Произнесено это было довольно легкомысленно, и втайне я почувствовал, как эхом откликается в моей душе её нетерпение, сигналы которого она посылала, неотрывно глядя мне в глаза, будто камышовая кошка – или гепард. Собственно, я не видел причин, почему ей нельзя немножко попутешествовать, если она будет время от времени возвращаться. Правда, в этом случае она выходила из-под контроля наших мониторов, и на этот случай Маршан выразил настоятельное желание поглубже покопаться в «памяти» куклы – столь же трудоёмкое и бесполезное занятие (в основном), как глубинный анализ Нэша, который мог на долгие годы привязать пациента к набитой конским волосом софе. Она заговорила вновь:

– В последние несколько недель меня потрясло то, что Джулиан именно такой, каким, я чувствовала, знала, мечтала, он должен быть. И у меня странное ощущение нереальности – словно он искусственный человек, созданный моим разумом, моими мечтами… Когда он говорит, мне кажется, я слышу отлично отрепетированную речь. Всё как-то непонятно. Но, Феликс, необыкновенный разум и потрясающие страсти – но запертые в железные сейфы у него в голове. Он одновременно привлекает и пугает меня.

Естественно, меня это не удивило; я неплохо знал Джулиана непосредственно и по откликам, так что мог предвидеть впечатление, которое он произведёт на неё. С настоящей Иолантой было бы то же самое, в этом не приходилось сомневаться. Разве кукла и мёртвая память не были похожи так же, как их подписи?

– Он предложил мне пересмотреть все мои удачные фильмы – в одной из лабораторий есть просмотровая комната. Но я немножко боюсь; хотя, смотрясь в зеркало, я вроде бы должна быть спокойна на счёт своей внешности – наверно, надо сказать, всё ещё должна быть спокойна? Не знаю, может быть, их, фильмы, лучше оставить в прошлом или всё-таки воспользоваться каким-никаким шансом, а вдруг удастся вновь обрести прежнее положение? У вас нет мыслей на этот счёт?

И да, и нет. Если она настолько независима, что сможет жить в «Кларидже», то, несомненно, сможет играть перед камерой. Но какей сказать: «У нас будет большая проблема – ведь когда-то вы были всемирно знаменитой кинозвездой, ваше лицо знал весь мир. Но вы умерли! Придётся что-то объяснять, если вы появитесь вновь и будете претендовать на корону. Понимаете, дорогая, нам придётся поломать голову, чтобы придумать подходящее объяснение. Если мы сообщим миру, что вы – кукла, то и вы тоже узнаете об этом, и у вас пропадёт уверенность в себе и доверие к окружающим. Не дай бог, вы совершите самоубийство или сядете на наркотики – или придумаете что-то ещё, стараясь посильнее унизить себя. В каком-то смысле, Ио, вы слишком настоящая, несмотря на все наши усилия; вы так же душевно уязвимы, как любой человек». Всё это я проговорил мысленно.

– Что ты там бормочешь? – сварливо спросила Иоланта. – Повторяешь клятву?

Робко мигнув, я встал. Она была недалека от истины.

В это время у меня в голове промелькнуло множество не совсем достоверных цитат, среди которых мне запомнилась такая: «Я есмь Воскресение и жизнь, сказал Господь Бог» [102]102
  Иисус сказал: Я есмь воскресение и жизнь (Иоан 11: 25).


[Закрыть]. Понятия не имею, откуда это, я не слишком сведущ в Священном Писании. А потом ещё одна строчка – «воля, воля, вольности темница» – лучшего из наших современных поэтов [103]103
  Имеется в виду сам автор романа – Лоренс Даррелл.


[Закрыть]. Но мне не приходило в голову ничего такого, с чего мы могли бы начать переговоры о её будущих занятиях. Появилось ощущение, что от меня что-то ускользает, и оно крепло, крепло. Допив виски, я сказал, что мне пора идти.

– Значит, ничего не можешь придумать? – мрачно спросила она. – Если я в самом деле серьёзно больна и скоро умру, а вы скрываете от меня правду…

Это был выход из положения, который она предлагала мне, но я по наивности упустил свой шанс.

– Ну уж нет. Ты здоровее, чем когда бы то ни было.

Я ушёл, на прощание нежно поцеловав её в беспокойный лоб; и радовался, что ушёл, потому что мне надо было всё обдумать в спокойной обстановке своего дома.

Зная о нарастающем желании Иоланты обрести свободу, я не очень-то удивился, однажды утром обнаружив её в отличном настроении, одетой в купальник и дремлющей в шезлонге в саду. Коротко и с удовольствием рассмеявшись, она заявила:

– Хенникер со мной не разговаривает. Она в ярости, Феликс, и клянётся, что обо всём доложит тебе и доктору Маршану. Я сказала: докладывай;но меня поразило само слово, словно я в тюрьме или в школе для девочек. И всё потому, что я провела полдня в Лондоне, не поставив её в известность. Но ведь она не отпустила бы меня – так зачем же мне ставить её в известность? И вообще, у кого я должна спрашивать разрешение? У вас?

Собственно, да; она должна была сообщить кому-нибудь. Но я ничего не сказал. Тогда она вопросительно посмотрела на меня, как бы решая, то ли возмущаться, то ли держать защиту и делать обиженный вид.

– Мне было необходимо посмотреть новый фильм Эскроза. Ведь он один из моих самых старых друзей. Ну, я и поехала. Здесь очень удобное расписание автобусов. И около семи я уже была дома. Ещё я послала ему телеграмму, написала, что выздоровела. Мне бы хотелось с ним повидаться, если бы он смог приехать сюда.

Последнюю фразу я взял на заметку: Эскроз был на похоронах настоящей Иоланты, и, вполне возможно, до него не дошло, что она вновь в царстве живых, так сказать.

– Ну и как фильм? – спросил я, лишь бы не выдать свою растерянность.

– Не очень, но, как всегда, прекрасная работа оператора. Атмосфера – его конёк.

Я кашлянул.

– У меня была возможность переговорить с доктором Маршаном, и мы подумали, не лучше ли тебе будет в отеле типа «Кларидж» или «Дорчестер», где есть хоть какая-то жизнь; там мы закончим с тестами, а ты не будешь как в тюрьме, сможешь погулять, походить по магазинам, ну и всё прочее.

Неожиданно на неё напало раскаяние. Она положила руку мне на плечо.

– Феликс, мне совсем не хочется создавать лишние трудности. Просто всё идёт очень медленно, а я прекрасно себя чувствую; да и свидания с Джулианом сделали меня более нетерпеливой, чем надо. В субботу он возвращается из Нью-Йорка. Всё дело в этом. Меня бы устроила и самая минимальная свобода, ведь мне ужасно скучно тут; позднее, естественно, я решу, что буду делать и чего делать не буду.

Я не совсем понимал, радоваться мне или огорчаться из-за тона, каким она произнесла последнюю фразу.

Ты всегда была нетерпеливой, – проговорил я, и она смиренно кивнула головой.

А потом сказала такое, что, если иметь в виду слова, никак не соответствовало её характеру:

– Сегодня ночью я почти не сомкнула глаз, и мне пришлось принять снотворное. Надеюсь, ко мне не вернутся ужасные мигрени, которые мучали меня в Афинах. Вот уж мученье.

Несомненно, это былочастью прежней памяти, которая возвращалась к ней, и потому в ней не стоило искать ничего необычного. Наверно, она приняла слишком большую дозу снотворного. Оставалось только надеяться, что это было воображаемое действо; ибо таблетка не оказала заметного воздействия на неё, как было установлено позднее.

– Ты заснула?

Она кивнула.

– Но у меня началось сильное сердцебиение, и ещё меня тошнило.

Рядом на полянке лежал длинный мешок из дерюги с письмами от поклонников Иоланты. (У меня был целый отдел сотрудников, которые только тем и занимались, что писали ей письма; они входили в нашу команду по созданию правдоподобия, так это называлось, заполняя и оживляя ежедневную жизнь Пра-Иоланты.) Все письма, естественно, были фальшивыми; все ответные письма, которые она отправляла своим воображаемым фанатам, прямиком попадали к нам на анализ. Каждый вечер Хенникер тратила время на то, что надписывала конверты с письмами и фотографиями, на которых стояла подпись Иоланты. Эта часть её жизни пока вроде бы не давала сбоя. Аккуратная горка сверкающих фотографий лежала на полке над письменным столом, на котором стояли фотографии главных мужчин её жизни в серебряных рамках. Одна рамка оставалась пустой, и я знал, что она предназначалась для фотографии Джулиана (она попросила у него фотографию, и он обещал прислать). Но какого Джулиана – вот в чём вопрос. Вот именно – какого?

* * *

Полагаю, вы не против того, что я как бы регистрирую факты для воображаемого дневника – личного или научного. Не помню, чтобы меня особенно удивила dénouement [104]104
  Развязка (фр.).


[Закрыть]– я имею в виду неожиданное бегство, исчезновение Иоланты; но в то же время начали происходить другие события, так что, когда я оглядываюсь назад, то скорее вижу серию накладывающихся друг на друга образов, чем прямолинейную хронологию. Всё вместе, составленное из разных серий маленьких сюрпризов, вело к Святому Павлу. Бенедикта сидит рядом со мной, следя за записью событий; время от времени я выключаюсь, чтобы обсудить с ней дату или происшествие. Это заняло уйму времени, и теперь в своём подведении итогов я, конечно же, опираюсь на эти записи. С тех пор как Иоланта исчезла, все наши наблюдения ничего не стоят. Маршан и я, Джулиан и Бенедикта, мы все буквально сидим на телефоне; и каждый раз, когда он звонит, это как будто весточка от неё, вежливый намёк или предупреждение от подруги.

Однако её бегство было тщательно и втихомолку продумано; Хенникер проснулась рано утром и обнаружила, что привязана к кровати крепкой верёвкой. Кстати, очень умело привязана, потому что ей не удалось освободиться и пришлось ждать утреннего визита Маршана. Иоланта ходила по комнате, мрачновато и вроде бы смущённо посмеиваясь, и собирала необходимые вещи в два чемодана из свиной кожи. Одежда, парики, дневник и т. п. Она как будто не слышала протестов Хенникер, которая была вне себя от ярости и возмущения. Старуха попыталась было узнать, куда она направляется, однако занятая делом Иоланта не только не ответила ей, но даже не повернула головы. Она собиралась с поразительной скоростью, время от времени издавая странные хрипы. Скрипнув зубами, Хенникер возобновила уговоры. Ей даже пришло в голову, не позвать ли на помощь – но кто услышал бы её крики в такой час и в таком месте? Бессмысленно! Покончив со сборами, Иоланта раздвинула шторы и выглянула наружу, словно ждала кого-то, отчего Хенникер решила, будто Джулиан совершает похищение. Начали бить часы. Быстро, будто опытный взломщик, всю ночь проработавший над сейфом, Иоланта сделала себе чашечку чая и как бы выпила её. Она стояла над самым преданным ей человеком, привязанным к кровати, медленно потягивала чай и глядела прямо в глаза Хенникер, не произнося ни слова и, видимо, глубоко погрузившись в раздумья. Потом послышался шум мотора. Иоланту сотрясли едва сдерживаемые рыдания, так рыдают в юности, самозабвенно, горько. Не смогла сдержать слёз и Хенникер.

– Иоланта, не покидай меня.

Но механическая менада, согнувшись, уже тащила свои чемоданы к двери – и по дорожке к автомобилю. Потом мы узнали, что она, не мудрствуя лукаво, заказала в деревне такси, которое доставило её в город, а там она села в утренний лондонский поезд. Вот так это и случилось. Нетрудно представить, что с нами было. Маршан мгновенно впал в ярость и стал громить всё вокруг, потом сел на стул и заплакал. Удивительно, до чего мы привязались к нашему созданию; у всех было такое ощущение, будто разбилось сердце.

Приехал Джулиан, который выглядел так, словно явился прямиком из ада. Состоялось срочное совещание; в первую очередь надо было определить места, куда она могла отправиться, и людей, на помощь которых могла рассчитывать. Задача не из лёгких: Иоланта была гражданкой мира. Почему бы ей не взять билет и не полететь в Париж или Рио – у неё был старый паспорт Иоланты? Необходимо было заручиться помощью полиции, но на каких основаниях? Не могли же мы попросить, чтобы прочесали все порты и терминалы, обвинив её в первом пришедшем на ум преступлении, например в воровстве. Обвинение должно было быть достаточно весомым для правоохранительных органов.

– Её надо доставить обратно живой, – всё время повторял Маршан, не понимая нелепости своих слов, как мне казалось. Живой!

Полицейские, к которым мы в конце концов обратились, были расторопными, сообразительными и очень квалифицированными; кстати, у нас оказалась довольно большая коллекция фотографий Ио в разных париках. Однако понадобилось много времени, чтобы придумать правдоподобную историю; так или иначе, но никто не посмел упомянуть об убежавшей на волю модели. Мы не теряли надежды; объединив свои усилия с усилиями полицейских, мы раскинули большую сеть, в которую, если бы повезло, она могла бы попасться.

Где-то в реальном мире, освободившись от мёртвой хватки науки, блуждала новая Иоланта, отлично подготовленная для того, чтобы смешаться с толпой, не вызывая ни малейших подозрений, будто она не такая, как все. Мы не могли оправиться от удара, и не стоит этого скрывать; более того, пока мы не получили сведений о её местонахождении, о её жизни, у нас не хватало сил заняться ещё чем-то; мы настолько сконцентрировались на нашем творении, что все остальные проекты фирмы вдруг показались нам банальными и бесперспективными.

Она повидалась со своим агентом, который без промедления сообщил об этом Джулиану; но, несмотря на все наши усилия, мы не смогли найти её. Тем не менее она, судя по всему, оставалась в Лондоне и всё ещё сохраняла инкогнито и не снимала парик – очевидно, боялась быть узнанной поклонниками, которые навели бы нас на её след. Ума ей было не занимать. Не в состоянии следить за всеми кинотеатрами и театрами, мы всё же присматривали за несколькими, главным образом за теми, где шли, как нам казалось, интересные для неё фильмы и спектакли. Однажды вечером её видели выходящей из «Дьючесс»; но если это и была она, то ей опять удалось не попасться в сеть. Вскоре сообщения о нашей беглянке стали приходить со всей страны, словно она только и делала, что переезжала с места на место. Похоже, нам стоило побывать в Харрогите [105]105
  Бальнеологический курорт в Великобритании.


[Закрыть]– она всегда любила Харрогит. Но мы опять опоздали. Однажды она даже зашла в здание фирмы, хотя никто не видел её, и оставила записку на столе Джулиана.