Текст книги "Наш маленький Нью-Йорк"
Автор книги: Лора Брантуэйт
Жанр:
Короткие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
12
Эмили не помнила, как заснула, точнее помнила только, что заснула счастливой, до самых краев своего существа полной пережитого наслаждения.
И ей страшно не хотелось просыпаться. В общем-то она уже проснулась, но мысль о том, чтобы открыть глаза, казалась ей невыносимой.
За тоненькой завесой век ее ждал большой, холодный, жестокий мир. Воспоминания о вчерашнем таяли, и она едва не плакала от горечи: ну почему так? Почему все уже закончилось? А вдруг это больше не повторится? И сколько будет орать этот дрянной будильник?!
Со злым шипением она села на постели и потянулась к будильнику. Потом обернулась к Тому. Он лежал на боку, подперев голову кулаком. И по его глазам Эмили поняла, что, если она даст ему хотя бы маленький шанс, все повторится, и не раз.
Эмили покраснела:
– Привет.
Глупо говорить «привет» парню, с которым проснулась в одной постели, а что еще ему сказать?
– Доброе утро. Как спала?
– Не помню, наверное, хорошо. – Эмили смущенно улыбнулась. – А ты?
– А может, хватит светских бесед? – Он наклонился к ней, чтобы поцеловать.
Позволить ему сейчас это сделать – значит согласиться с тем, что… все повторится. Может, сейчас, может, этим вечером.
А хочет ли она этого?
Возникла заминка. Эмили пыталась найти ответ на этот вопрос в своем сердце, но невозможно предаваться самокопанию и поцелую одновременно. Том отстранился, на лице его промелькнуло болезненное выражение.
– Что-то не так? Ты жалеешь?
– Мне надо подумать, – честно ответила Эмили.
– Откровенно.
– Да.
– Меньше всего я хотел доставить тебе какие-то неприятности.
– Что ты! Мне было очень приятно. Но сейчас я…
– Растеряна?
– Да, пожалуй, растеряна. И мне надо на работу. Поговорим вечером?
– Поговорим.
Эмили выскользнула из постели. Одеяло было только одно, поэтому она не стала стаскивать его с Тома, а натянула на себя футболку, висевшую тут же, на стуле. Никогда в жизни она не одевалась так поспешно и неловко.
Наверное, если бы моменты сладчайшей гармонии не чередовались в жизни с моментами острой неловкости и прочих проявлений дисгармонии, жизнь была бы не жизнь, а малиновый джем.
Утро получилось на редкость скомканным. Как ни торопилась Эмили поскорее улизнуть из дому, с глаз Тома, все равно опоздала на работу и получила легкий нагоняй от Миранды.
– Ты странно выглядишь, – констатировал Скотт. – Личико румяное и цветущее, а глаза бегают, и морщины на лбу совершенно страдальческие.
Эмили задумалась, что бы такое ему сказать, чтобы не напороться на придирчивые расспросы, презрительное хмыканье, но и не соврать, у Скотта чутье на ложь.
– Вчера приходил Роберт.
Надо же, а она почти забыла об этом!
– О-го-го! И что? На коленях умолял вернуться и ты согласилась?
– Нет, ни то ни другое. То есть ему очень хотелось бы возобновить отношения, но до коленопреклонения не дошло, слава богу. Да и я была далека от того, чтобы ему что-то простить.
– Так и чем кончилось дело?
– Пришел мой сосед и спустил его с лестницы.
– Вот это да! – восхищенно воскликнула закройщица Бетси. Оказывается, весь разговор она слушала, навострив ушки.
И пускай! Эмили распушила несуществующий хвост от гордости. Да, черт подери, за нее есть кому вступиться!
– Еще интереснее! – Скотт восхищенно пощелкал языком. – И что? Он получил заслуженную награду?
– К-какую?
– Сердце прекрасной дамы.
Эмили остолбенела. Она даже и не думала об этом в таком ключе! Но ведь в словах Скотта, несомненно, есть логика. Том… Том имел право на награду. Желанный приз. И пусть она отдалась ему искренне, как это ни глупо звучит, от всей души, потому что ей этого хотелось… Как, интересно бы узнать, воспринял это он?
Ей стало так не по себе, что она поежилась и обхватила плечи руками.
– Эмили? – Скотт смотрел на нее встревоженно. Посторонний человек, мало с ним знакомый, принял бы этот взгляд за ироничный, но Эмили отлично знала, что Скотт под иронией может спрятать все, что угодно.
– Нет, Скотти. Не говори глупостей, – сказала она как можно убедительнее.
– Ладно, я вообще могу помолчать. Но ты потом не говори, что я не говорил…
Эмили скрыла смятение под напускной веселостью и, игриво чмокнув его в щеку, умчалась в туалет.
Ох, не надо было этого делать… В смысле – не надо было допускать близости с Томом. Но с другой стороны… Эмили вспомнила поговорку, которая некогда ей очень нравилась: лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, что чего-то не сделал.
Ей вчера впервые в жизни настолько сильно захотелось быть с мужчиной, и она сейчас кусала бы губы от неутоленного желания, если бы не сделала этого.
А так – итог один, она кусает губы, пусть от другого. Наверное, от страха перед будущим… Но Том подарил ей нечто драгоценное и прекрасное, и отрицать это было бы величайшей неблагодарностью.
А что будет дальше – покажет время.
Быть или не быть?
Опять этот дурацкий вопрос! То есть не дурацкий, конечно. Умнейшие люди всех времен задавались им, но все-таки при этом… подзатерли, что ли. Эмили маялась, маялась отчаянно, с самого утра и до конца рабочего дня. Она пыталась разобраться, как дальше быть с Томом.
Какая-то малодушная часть внутри нее хотела сбежать. Ей – подумать только! – было стыдно за вчерашнее. Она настойчиво повторяла, как старая бабушкина пластинка: «Он тебе чужой человек, а ты прыгнула с ним в постель, какой позор!»
Эмили пыталась возражать: какой же чужой, они несколько недель живут вместе, да, пусть в их отношениях не было романтики, так получилось, но…
«Бабушкина пластинка» была непреклонна.
Другая часть – маленькая и глупая, Эмили старательно отмахивалась от нее, – робко спрашивала: «А может быть, это все-таки он? Он самый?»
Нет, жестко отвечала ей Эмили. «Он самый» должен быть на белом коне. А у Тома даже машины нет. Он второй месяц сидит без работы.
И у него всегда подгорает яичница, так что в квартире невозможно находиться, как после газовой атаки… И вообще.
Неопределенное магическое «и вообще» действовало. «Наивная девочка» грустно умолкала.
Сама Эмили настойчиво твердила по памяти записанные на плакате реплики.
«Большой любви не существует.
Маленькой – тоже.
Этот мужчина меня не полюбит.
Я его – тоже.
Мои мечты сбудутся.
Я буду правильно мечтать.
Секс нужен им, а не мне.
Пусть добиваются.
Я самое независимое существо на свете».
Впервые в жизни они ей не нравились.
«Ладно, время покажет. Должно показать. Вечер уже близок», – говорила себе Эмили.
И страшно злилась на телефон, по которому Том не звонил.Он и раньше-то не звонил ей на работу. Но в голове все время досадливой мухой жужжала мысль: «А ведь после такого можно было бы и позвонить»…
Время показало ей Тома с сияющими от радости глазами и вздрагивающими от волнения крыльями носа.
Эмили растаяла, когда увидела его. Да, такой взгляд счастливого и взволнованного человека может окупить все волнения и темные мысли сегодняшнего дня!
Первая же его фраза очень быстро опустила ее с небес на землю. Она почувствовала, как снова покрывается корочкой льда.
– Эм, меня взяли на работу!
Он встречал ее у метро, как много раз до этого. Он был веселее обычного. От него так и веяло энтузиазмом и энергией. Но в остальном – ничего не изменилось.
Кажется, прошлой ночью он что-то говорил ей о цветах!
Эмили усмехнулась.
Он обнял ее, схватил крепко-крепко, поднял:
– Ну, разве ты не рада?
И… лучше бы он этого не делал… он порывисто поцеловал ее, но не в губы, а куда-то рядом с носом. Как младшую сестренку или старую подругу.
Эмили поняла, что вот он, ответ на вопрос, который она так и не решилась себе задать. На вопрос о том, как он на самом деле к ней относится.
На глаза набежали слезы. Относится, как и положено, – как к симпатичной девчонке-соседке. Да, что ни говори, у мужчин с этим проще.
Эмили испытала почти непереносимое желание влепить себе пощечину. Все-таки повелась. Все-таки опять захотела чувств.
А как сильно захотела – поняла только сейчас.
– Эй, Эмили! Ты чего молчишь? – Улыбка сползла с лица Тома, он растерянно вглядывался в ее глаза.
– Еще не сообразила… – Она в свою очередь улыбнулась ему так широко, как только могла. – Но ничего, я скоро окончательно пойму… Поздравляю!
– Спасибо, мое солнце!
Эмили закусила губу. Зачем, спрашивается, называть ее солнцем, если все… именно так, как она и предполагала?
– Пойдем домой? И устроим праздник! – Он обнял ее за плечо и почти потащил в сторону дома. Эмили чувствовала себя неуютно. – Чего ты хочешь? Мороженого? Сока? Вина?
«Чтобы опять наступило вчера», – мрачно подумала Эмили, а вслух сказала:
– Торт.
За ужином она старалась вести себя естественно. Но вот проблема: она поняла, что не знает, как это – естественно. Весело? Нет, не то, она вообще-то не очень веселый человек. Спокойно? Один шаг до холодности… Она была напряжена, как пружина или что там еще есть внутри ружья, готового выстрелить.
Опыт показал, что естественность и напряжение несовместимы, как ни старайся, сделаешь только хуже.
Тома взяли в небольшую фирму, торгующую недвижимостью. Со страховым бизнесом не связано, да, но у него пятилетний опыт менеджерской работы, а это тоже немаловажно… И перспективы очень неплохие. Если он сумеет освоиться и в новой сфере, то через несколько месяцев можно будет брать выше, переходить в другую компанию… А может быть, и эта фирма покажет неплохой результат на рынке, кто знает, все зависит от людей, таких же, как он, Том, и лично от него – тоже…
– Здорово это – знать, что от тебя что-то зависит, да не что-то, а очень многое… Эмили, в чем дело, ты совсем меня не слушаешь!
Эмили сидела над тарелкой, в которой красовалась нетронутая запеченная курица, точнее ее половинка, и складывала то ли розочку, то ли кораблик из салфетки.
На самом деле Том напрасно был так строг к ней. Она ведь решала важную задачу: как строить отношения дальше. Строить-то придется…
Меньше всего на свете ей хотелось снова чувствовать боль. А она ее чувствовала. Она обижалась на Тома, глубоко и сильно, не отдавая себе отчета, за что именно. Вроде бы все хорошо, все в выигрыше: он получил, что хотел, она получила то, о чем даже не мечтала, и вероломное тело теплым нытьем внизу живота напоминало о том, что славно было бы попробовать еще что-нибудь из того восхитительного меню, которое мог предложить ей этот мужчина. И при этом он остался тем же замечательным парнем, жить с которым одно удовольствие.
Или все-таки теперь – сплошная мука?
– Я слушаю, – тихо сказала Эмили. – Просто задумалась. Извини. Мне на самом деле стоило бы более бурно радоваться твоей работе.
– Тебе «на самом деле» стоило бы больше смотреть мне в глаза, этого было бы достаточно. Я чувствую себя идиотом. И мне начинает казаться, что я в чем-то виноват.
Эмили промолчала.
– И это, как мне кажется, очень несправедливо, потому что вчера нам было хорошо. Обоим.
– Ты прав. Я… мне просто трудно уследить за тем, как меняется жизнь. Она ведь правда сильно меняется.
Том накрыл ее руку своей и улыбнулся.
– А мне показалось, что ты приревновала меня к работе, на которой я еще не провел ни дня.
Эмили была вынуждена улыбнуться тоже.
– Нет, что ты… Но мне думалось, что сегодня пройдет как-то иначе.
Том встал из-за стола, подошел к ней, встал сзади, наклонился, обнял. Эмили обволокло тепло его тела, запах кожи… Снова захотелось растаять и забыть обо всем. Будь что будет!
И она ни за что, ни за что не расплачется!
Пусть будет хотя бы это. У Эмили защемило сердце от желания тепла. Можно даже без секса. Мог ли Том дать ей его? Наверное, мог. Хотел ли? Неясно. Но он мог дать ей снова почувствовать себя живой, пылкой, страстной, дать ей насладиться плотской любовью…
И хорошо. Это все равно лучше всего, что у нее прежде бывало в жизни.
Эмили закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Честно говоря, эта спинка ощутимо мешала ей.
– Я тебя хочу, – сказала она просто.
Том издал счастливый рык на грани стона.
Это был один из ярчайших моментов жизни, когда Эмили почувствовала, как это сладко – говорить правду. И как потом бывает хорошо.
Этой ночью ей снился ребенок. Впервые в жизни она увидела себя во сне матерью.
Он был прекрасен, как ангелочек: русые волосы, серые глазки, очень похожий на Тома. Он возил пластмассовые паровозики по игрушечной железной дороге и был полностью погружен в игру. А она что-то хотела сказать ему, но не знала, как позвать – не помнила его имени. И это «невоспоминание» мучило ее, как опытный палач.
После этого сна Эмили проснулась в слезах. Подушка была неприятно мокрой. Она придвинулась к Тому. Но не только потому, что не хотела лежать на влажном.
Она никогда не думала всерьез о материнстве. То есть, конечно, она понимала, что рано или поздно дети будут, должны быть, но это всегда было как-то далеко и неопределенно. Настолько далеко и неопределенно, что почти не имело к ней отношения.
Сейчас она не думала тоже. Ей просто захотелось маленького и все.
В груди застыл вдох. Ведь вчера они не предохранялись! Том был осторожен, но, может быть, все-таки… Да, это несусветная глупость – хотеть ребенка от человека, с которым у тебя непонятно даже, какие отношения – то ли дружеский секс, то ли странный роман, когда твоя зарплата не превышает тысячи трехсот долларов в месяц и ты живешь в квартире, где даже вода бывает не каждый день. Но, как и многие женские чувства, это, особенное, было начисто лишено рационализма.
Эмили положила руку на живот и прислушалась к себе. Жаль, что нельзя увидеть того, что творится внутри. Вдруг там уже растет маленький комочек клеток, из которого выйдет новый человек?
И как же его все-таки звали?..
Эмили поняла, что не знает ответа ни на один важный вопрос. Усмехнулась. Вот что значит – совсем запуталась.
Вопросов, собственно, было три (помимо имени малыша из сна): что она чувствует к Тому, что Том чувствует к ней и как жить дальше.
Эмили вздохнула и повернулась лицом к Тому. Он, не просыпаясь, обнял ее. Как приятно… Можно почувствовать себя мягкой и нежной и расслабиться до конца.
Наверное, можно.
Эмили точно знала только две вещи: ей хотелось как можно больше ночей в своей жизни провести вот так. И при этом она очень боялась влюбиться.
Хотя это даже глупо – бояться влюбиться после такого.
По крайней мере, так говорил ей здравый смысл. Но здравый смысл – чудесное образование разума, жаль только, не всесильное.
Эмили чувствовала, что запуталась так, как не запутывалась еще никогда в жизни. Некогда она считала себя умной девушкой – так вот, от этой иллюзии не осталось и следа. Она осознала свою полную беспомощность перед лицом новых жизненных обстоятельств. Точнее беспомощность своего разума.
Сердце что-то пыталось ей сказать – но она не понимала что. Не могла расслышать. Может быть, она вообще разучилась общаться с ним?
Она приняла единственно возможное, как ей показалось, решение: жить сегодняшним днем. Не думать о завтра было трудно, тем более что это «завтра» нависало над ней как дамоклов меч. Сегодня было довольно хорошо: Том был с ней ласков и мил, Том продолжал ходить с ней по субботам за покупками. Только встречать после работы перестал – заканчивал позже нее. Он приходил домой пьяный от усталости. Она привыкла к тому, что теперь он целовал ее при встрече… Спали чаще всего у нее. Эти ночи, а иногда еще и утро, а по выходным и полдень превратились для нее в сладкий сон – нечто прекрасное и бессвязное.
– В крайнем случае, – сказала как-то Эмили своему отражению в ванной, – мы разъедемся, когда он станет лучше зарабатывать, а мне на память останется разбуженная чувственность.
И снова – болезненная раздвоенность: тело ожило теплом внизу живота. Сердце тоскливо сжалось при мысли о том, что они могут расстаться.
– Решено! – повторила Эмили и просверлила взглядом собственное отражение. Жесткость. Больше жесткости. Ей нужен каркас, если уж нет рельсов. – Я хочу заниматься с ним любовью, и я буду это делать. А все остальное… Посмотрим, что скажет время.
Это был первый раз, когда Эмили употребила применительно к Тому слово «любовь» без отрицания.
Она так и не выяснила для себя, как он относится к ней.
Том внутри себя ответ знал, точнее догадывался о нем. Но, как это часто случается в жизни, обстоятельства работали против него.
Он получил работу, ему бы радоваться, но… Он чувствовал, что она сейчас крадет у него слишком много сил, слишком много его самого – и не остается того, что он мог бы дать Эмили. Должен был бы дать. Он хотел смеяться от счастья каждый раз, когда видел ее – вместо этого только улыбался и целовал. Он хотел проводить с ней часы – вместо этого по-настоящему с нейбывал по нескольку минут в день, когда не спешил на работу, не приходил в себя после работы и не думал о проблемах на работе.
Он почти тосковал по тем дням неустроенности, когда можно было заниматься своими делами сколько захочешь и наслаждаться Эмили.
В их отношениях появился секс, а общения и тепла стало меньше, и в этом заключался парадокс, который пугал его.
Эмили была нужна ему, очень нужна – но она жила словно за стеклом. Он видел ее, отчетливо, подробно, но не мог достучаться, узнать, что с ней происходит. Ему, обескровленному проблемой поиска денег и стабильности, выдохшемуся на новом поле деятельности, не хватало сил, чтобы разбить проклятую прозрачную стену, вытащить Эмили в нормальный мир, прижать к себе, почувствовать, как бьется ее сердце и о чем оно бьется…
13
– Твой взгляд перестал быть голодным, но и гореть тоже перестал, – как-то заметил Мэтт, когда они выбрались пятничным вечером выпить по стаканчику в баре.
Тому не очень хотелось алкоголя, да и домой он отправился бы с большим удовольствием, но он уже давно чувствовал вину перед другом за то, что они мало видятся в последнее время.
– Ты к чему? – осведомился Том, подавив вздох.
Мэтт попал в точку.
– Боюсь, что, если стану развивать эту тему, ты разобьешь мне нос и Мэри расстроится: завтра день рождения у ее двоюродной сестры, мы приглашены в составе «образцовой пары».
– Не бойся, я настроен мирно, – хмыкнул Том.
Он даже порадовался, что Мэтт вытаскивает его на этот разговор. Разговоры иногда отлично помогают разложить вещи в голове по местам.
– Когда мы виделись в последний раз, на барбекю, ты был нервным и мечтательным. Теперь мечтательности поубавилось, нервности тоже, но счастливым тебя не назовешь. Могу предположить…
– Только не опошляй.
– О, я далек от этой мысли.
– Да, готов допустить, людям свойственно меняться.
– Слушай, мы скатимся на подколки и ехидство или все-таки подумаем, как сделать так, чтобы твоя жизнь стала счастливее?
– Ты прав, я – нет. Извини.
– Ничего, я привык. Так что у тебя? Помимо того, что ты по одиннадцать часов работаешь?
– Эмили.
– И что с ней? Вы, я так понимаю, нашли подход друг к другу?
– И да, и нет. Мы наконец-то занялись любовью и, не побоюсь смутить твое христианское целомудрие, повторяем этот опыт вновь и вновь, но…
– Ты уже охладел к ней? Как бывало всегда?
– Нет. С Эмили все не как всегда. Но… Чего-то не хватило, чтобы отношения развились во что-то новое, в то, чего я так хотел…
– А чего ты хотел?
– Наверное, я надеялся, что на этот раз – это не просто увлечение, а любовь.
– А это?
– Не увлечение, нет, глубже, если бы это была история, похожая на другие, я бы уже подумывал, куда бы смыться, благо зарплата теперь позволяет. Но я не думаю и не хочу этого. Но любовь…
– Слушай, мне иногда кажется, что ты все-таки немного не в своем уме. Или чего-то сильно недопонимаешь в жизни. Никогда не замечал тебя за чтением сентиментальных романов, но все может быть, конечно.
Том нехорошо прищурился и твердо поставил на стол полупустой стакан. От такого движения джин с тоником едва не выплеснулся через край.
– Все, понял, перехожу к делу. Неужели ты и правда веришь, что любовь – это вот так просто: они встретились – пробежала искра, он взял ее за руку – их обоих затопило счастьем, они поцеловались – в небе вспыхнули звезды, они соединились – и запели ангелы… Фейерверк, фанфары, я не знаю, что еще… В общем, ты меня понял. Понял ведь?
– Не совсем.
– Остолоп. Я говорю о том, что любовь – это слишком большая драгоценность и слишком редкий дар, чтобы Господь разбрасывался им направо и налево. Любить – это прекрасно, но трудно, как все прекрасное. И только потом появляется чувство легкости и естественности, будто бы иначе и быть не может. Любовь – это тоже работа. И она дается лишь труженикам. Тем, кто готов меняться, развиваться, двигаться дальше, становиться достойным своего избранника, вместе с ним идти к цели… Ну хотя бы, для начала, откровенно говорить правду в лицо, в том числе и себе. А ты, предполагаю, даже пальцем не пошевелил, чтобы влюбленность и естественный порыв плоти перешли во что-то вечное. Если что-то и дрогнуло, то я даже не буду уточнять что… Ладно, я обещал без пошлостей. Я имею в виду, что трудности и сложности не заканчиваются после того, как двое в первый раз лягут в одну постель. Большая часть – только начинается в этот момент. Потому что люди становятся особенно открытыми друг для друга и, соответственно, очень уязвимыми. Мысль понятна?
– Да. – Том кивнул. Он чувствовал, что ему вот-вот откроется что-то важное, что-то, что перевернет его жизнь…
– Так вот… Лично мне кажется, что большинство отношений так и умирает. Люди наслушаются в детстве сказок, потом еще какой-нибудь романтической чуши и ждут, что у них в жизни будет так же – с фанфарами, фейерверками и поющими в нужный момент ангелами. А когда доходит до дела – тишина, фанфары молчат, ангелы безмолвствуют, что происходит с фейерверками – вообще непонятно. В лучшем случае аккомпанементом – стоны и вздохи. И что думает человек? Конечно, что что-то не так. Что это не то, чего он ждал всю жизнь. И начинает обращаться с партнером так, будто тот ничего не стоит: ну конечно, он ведь не оправдал надежд, не оказался «тем единственным» или «той прекрасной». И все рушится. Любовь умирает, даже не родившись. Большинство из нас хоть раз в жизни, да чувствовали влюбленность, а что с настоящей любовью? Самые слабовольные даже начинают распространять слухи, будто ее и нет вовсе. А она есть. Ее надо строить каждый день, каждый час, каждую минуту. Ее надо заслужить. Стать достойным. Беречь и лелеять, как розовый куст в морозы… А ты? Что сделал ты в первое утро?
– Я сделал глупость. Отпустил ее на работу даже без поцелуя.
– Идиот.
– Знаю.
– А потом?
– Потом у меня было собеседование, о котором я чуть не забыл и куда летел сломя голову, меня взяли, я был вне себя от радости, вечером встретил ее, как всегда…
– И принялся трещать о своей новой работе?
– Ну… да. Примерно так.
– И за весь день не позвонил ей?
– Ну… не помню, если честно.
– Кретин! Друг, прости меня, но нельзя же в свои без малого тридцать вести себя так, будто тебе четырнадцать! Хотя держу пари, если бы ты начал в четырнадцать, то первой девчонке не давал бы прохода две недели после знаменательного события.
– Я начал в шестнадцать, но… было примерно так.
– Угу. А женщина, которую тебе сам Бог послал, значит, не удостоилась того, чтобы ты…
– Мэтт, хватит, мне уже хочется провалиться сквозь землю.
– Не надо. Под землей тебя ничему хорошему не научат.
– Слушай, дай мне пару минут обдумать…
– Да хоть десять. Я в принципе все сказал. Не хочу окончательно становиться на место твоего папочки и придумывать за тебя, как бы исправить создавшееся положение.
– А вдруг поздно…
– Слушай, я никогда не видел в тебе задатков слабака и неудачника. Что за разговоры? Поздно, поздно… Отличное оправдание для того, кто не хочет ничего менять и не станет ничего делать!
– Все. Устыдился. И молчу. – Том залпом опрокинул в себя спиртное.
Как ни парадоксально, соображать стало легче, будто бы в голове зажглась лампочка и осветила все, каждый уголок, каждую мысль и вероятность.
Он на самом деле поступил неправильно. Он пустил все на самотек. Он не выказал Эмили своего истинного чувства. В ту ночь, перед тем как они занялись любовью, он много говорил о своих желаниях – но ни словом не обмолвился о чувствах. А потом Эмили замкнулась, он стал работать, и все пошло вкривь и вкось, покатилось по наклонной вниз.
Это было неправильно – но не непоправимо.
И… это просто чудесно! Тому показалось, что вот теперь-то ему точно подарили пару крыльев. И заиграли фанфары. Потому что самая большая сила человека заключается в уверенности: все в жизни возможно изменить.
Он крепко стиснул руку Мэтта.
– Спасибо! Спасибо, дружище! Ты… ты меня спас! Или что-то во мне спас, я не знаю… Не важно!
– Ладно, таков мой христианский долг. Душеспасительный, – добродушно усмехнулся Мэтт.
– Вы… вы с Мэри так и живете?
– Да, – как-то очень просто подтвердил Мэтт. – Трудимся…
– Я восхищаюсь тобой. Я уважаю тебя. Я благодарен тебе. И… я пойду. Ты не обидишься?
– Я же мужик. Мужики не обижаются.
Том хлопнул друга по плечу, бросил на стол купюру и выбежал на улицу.
Вечер, по правде говоря, был достаточно промозглым и даже мрачноватым. В воздухе висел плотный туман, справиться с которым не могли ни фонари, ни неоновая реклама – они казались призрачными и какими-то далекими от реальности.
Том вдохнул полной грудью, потом еще и еще – как же хорошо!
Городской воздух, влажный, с запахом улиц и автомобильных выхлопов, после дымной взвеси в баре-подвальчике показался ему свежим, будто он вдыхал чистоту снега где-то высоко в горах. Может, он воспарил над землей, а сам и не заметил? Дурацкая мысль, Том с удовольствием ей рассмеялся.
Мэтт сотворил с ним чудо. Он вернул ему… надежду, что ли. Или веру. Или даже… саму любовь.
Он повел себя как наивный школьник, решив, что без труда получит все то, о чем явно или тайно мечтает каждый человек на земле. Но ничего. Он образумился, слава богу. Не без посторонней помощи… но важен результат. А Мэтту – нечеловеческое спасибо.
Том вытащил из кармана сотовый и торопливо отыскал номер Эмили. Так хотелось поскорее ее услышать!
Номер Эмили оказался неожиданно молчалив. Даже – нем. Или глух. Тому стало тревожно, но он отогнал от себя несвоевременное: вот еще, тревожиться или печалиться теперь, когда он понял главное и весь мир и, что еще прекраснее, мир их с Эмили отношений, лежит перед ним.
Он поймал такси, чтобы поскорее добраться до дома. Таксист был очень обстоятельным и, по счастью, неразговорчивым – иначе пришлось бы либо поддерживать беседу ни о чем, либо грубо его обрывать (вежливо Том не умел, да и сейчас его собственная вежливость и то, как он выглядит в глазах незнакомого человека, волновали его меньше всего).
Таксист кивнул, услышав адрес, и поехал, к удивлению Тома, именно тем путем, который он, Том, считал кратчайшим. Добрый знак: нечасто встретишь знающего город таксиста-азиата. Впрочем, это все не важно, не важно!
Если все пойдет хорошо, после испытательного срока ему назначат неплохую зарплату. Конечно, это гораздо меньше, чем он получал на прежней работе, в начале периода безработицы он даже не смотрел на объявления с подобными цифрами, но все-таки…
Ах, как же это не важно тоже!
И даже то, что он сможет потом купить машину, и они с Эмили поедут куда-нибудь на зимние каникулы, и что квартиру можно поменять или хотя бы на первое время в эту купить приличную широкую кровать, – тоже не важно!
Важно – что он ее любит. Правда любит. И даже если пока плохо умеет это выразить, да и вообще любить в широком смысле плохо умеет, – ничего, научится! Был бы шанс…
А шанс есть. Огромный. Прекрасный. Лучший шанс в его жизни. Райски чудесные врата в счастье. И пусть путь будет тернист – оно того стоит!
Том еще дважды набирал Эмили – номер так же упрямо молчал. Ладно. Тем лучше. Тем радостнее ему будет обнять ее на пороге квартиры, прижать к себе… И обязательно поцеловать, пылко-пылко, как не целовал ее даже в самом начале. А после… после всего, что будет дальше, непременно будет, лежать в обнимку под двумя одеялами и разговаривать. Разговаривать до самого утра…
Они вместе уже недели – а он еще ни разу не сказал Эмили, что любит ее! Позор! Но ничего-ничего, остались минуты… Том возбужденно улыбался и едва сдерживал рвущийся из груди счастливый смех. Не хватало только, чтобы таксист вместо дома отвез его в клинику для душевнобольных.
Он бросил взгляд на окно кухни, видимое от подъезда, – свет не горит. Жаль. Впрочем, Эмили ведь не обязана ждать его у плиты. У нее есть свои дела. Она же еще не знает, что у него в душе произошла то ли революция, то ли эволюция. И он одержим идеей…
Какой?
Ах черт, опять этот проклятый лифт! Том пнул железную дверь спящего чудовища. Сейчас – именно сейчас – ему придется потратить лишнюю минуту на подъем по лестнице…
Так вот… идеей…
Мысль скакала в такт с пульсом.
Прожить… с ней… всю жизнь.
Он это сказал. Пускай пока – только себе. Главное, признание сделано. И он в отличие от прошлого раза не пустит все на самотек и будет очень крепко и бережно держать руль корабля своей судьбы.
Своей любви.
До шестого этажа он мчался, потом стало тяжело. Тома это даже разозлило. Почему ему должно быть тяжело идти к своей любимой девушке? Хотя, кажется, это такая культурная традиция. Все принцы непременно совершали какие-то подвиги, прежде чем удостаивались поцелуя прекрасной принцессы.
Эмили прекрасна, это правда, а с правдой спорят только дураки и трусы. Он не принц, это тоже правда, но он очень-очень хочет быть с ней.
Том позвонил в дверь. За дверью стояла недвижимая, не нарушаемая тишина. Неужели ее нет дома? Он испытал разочарование, смешанное с тревогой, и тут же устыдился: Эмили свободный человек – пока, по крайней мере, он не надел ей на палец кольцо, хотя вряд ли и это сможет сделать ее несвободной – и имеет полное право в пятницу вечером быть не дома. К тому же она иногда задерживается на работе, чтобы доделать срочные заказы… И вообще, откуда эта мрачность духа? У него такое счастье в жизни есть…
Том открыл дверь своим ключом и вошел в темную прихожую, похожую на гроб или чулан. Нет, однозначно надо менять квартиру!
В этот момент телефон все-таки зазвонил. Но незнакомый номер ничем не выдал какого-то отношения к Эмили.
– Да? – раздраженно ответил Том. По правде говоря, никого, кроме Эмили, ему сейчас слышать не хотелось.
– Мистер Томас Лерой? – осведомился бойкий женский голос.
– Да.
– Дежурная сестра, больница Святой Моники. Вы знакомы с мисс Эмили Блант?
У Тома потемнело в глазах. Никогда прежде он не чувствовал такой пронзительной, внезапной слабости с оттенками отчаяния и ярости.
В палате было светло каким-то зеленовато-голубым светом, будто под водой. Том чувствовал себя будто на дне океана. Да, он хотел бы съездить с Эмили к океану. И в горы. И в пустыню. И в Центральную Америку. И в джунгли. И на Северный полюс. И даже полететь на Луну.