Текст книги "Наш маленький Нью-Йорк"

Автор книги: Лора Брантуэйт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

8

Спустя еще неделю он почувствовал, что что-то не так.

Том уже успел привыкнуть к спокойному дружелюбию Эмили, и потому, когда заметил, что она вновь прячет глаза, по большей части молчит, а иногда даже игнорирует его вопросы, он сильно удивился.

И даже, можно сказать, расстроился. Он обнаружил, что добрые приятельские отношения с Эмили имеют для него определенную ценность.

В один из вечеров Эмили пришла с работы – и не поздоровалась с ним, лишь едва кивнула. Том последние часа полтора колдовал над салатом, которым, между прочим, собирался угостить и ее, не без корыстного умысла, правда: ему хотелось сделать что-то, чтобы разбить тот ледок, что затянул поверхность их отношений. Он подумал, что маленькая «приятность» вроде готового ужина вполне подойдет.

Перспектива того, что ему придется уничтожать произведение кулинарного искусства в унылом одиночестве, взбесила Тома до крайности. Он и не предполагал, что подобный пустяк может вызвать такую ярость. Кажется, стресс последнего месяца не пошел ему на пользу и надо подлечить нервишки… Потом, когда-нибудь потом! Он вытер руки полотенцем, свернул его в тугой ком и швырнул о стену. Легче не стало. Хуже, впрочем, тоже.

Том сделал круг по кухне. Другой. Он чувствовал себя как тот самый тигр в клетке, о котором все говорят. Какая-то часть сознания задавалась вопросом: а с чего его вообще так проняло? Ну девушка, ну не поздоровалась, ну бывает: может, у нее месячные или еще что… Другая – намного большая часть сознания – просто отказывалась работать.

Том, не снижая скорости, направился в комнату Эмили.

Естественно, она заперлась, да он и не думал врываться без стука. Три отчетливых удара в хлипкую деревянную дверь.

– Да?

– Эмили, с тобой все в порядке? – спросил Том. Он знал, что у него не получается говорить сколько-нибудь спокойным тоном, но ничего не хотел с собой поделать.

– Да, а что?

– Может, откроешь? Надо поговорить.

Пауза. Открывается дверь.

На ней была футболка нелюбимого Томом желтого цвета. На футболке красовался плюшевый медвежонок – какая инфантильность! Как не подходит эта инфантильность к жесткому, напряженному ее взгляду. В отличие от него Эмили сохраняла спокойствие с ледяным оттенком.

– Что такое? – спросила она.

– Это я хотел бы знать, «что такое»!

Она остолбенела: видимо, не ожидала такой бурной реакции.

– Не кричи на меня…

– Ну прости! – Том выдохнул, снова глубоко вдохнул.

Ему в глаза бросилась ее неподдельная, необычная красота, бросилась в глаза и ударила в голову. Он столько раз заглядывался на ее фигуру, что ему казалось, он знает ее до последней черточки, знает, как она выглядит даже под свободной одеждой. В его памяти хранилось точное знание того, как могут падать пряди волос на лицо Эмили, как высоко вздымается ее грудь, когда она нервничает, и как мягко – когда она спокойна.

Ему внезапно и остро захотелось ее поцеловать – несмотря на то что губы были сомкнуты жестко и упрямо.

Он пришел в ужас от этой мысли – нет, не потому, что она была чем-то неестественным, напротив… Но она была слишком сильна. Если бы он хоть чуточку меньше владел собой – он уже держал бы Эмили в своих объятиях.

Последствия могли быть катастрофическими.

– В чем дело, Том? – спросила Эмили уже более «живым» голосом.

– Ты злишься на меня, я не понимаю за что, – напрямую сказал Том.

– И не догадываешься? – Эмили саркастически изогнула бровь.

– Нет.

– Все вы, мужчины…

– Не все! – запальчиво сказал Том.

– Совести у тебя нет, – проникновенно поведала ему Эмили.

– Что?! Что я такого сделал?!

– Точнее – чего ты не сделал! Сам не догадываешься?

Эмили сверлила его глазами. Том напрягся еще больше – надо же, он не думал, что это возможно. Мелькнула шальная мысль: «Не ровен час, она разъярилась, потому что ты не уделяешь ей мужского внимания…»

– Том, мы еще в день первой встречи договаривались, что уборку в квартире будем делать по очереди: неделю я, неделю ты. Помнишь?

– Нет, – честно ответил Том.

– Это многое объясняет! – рассмеялась Эмили. Видно было, что ей не очень весело и светло на душе – смеялась она скорее нервно. – И тем не менее… На прошлой неделе у нас царила идеальная чистота. Я, между прочим, работаю до восьми! Я прихожу усталая, голодная и злая! И, несмотря на все это, я честно поддерживала чистоту вокруг себя.

– Ну ты же женщина…

– И что?! Это значит, что я должна вкалывать за двоих? Сегодня уже пятница, а мусор не выносили с прошлого воскресенья!

– Эмили, ну я же честно забыл!

– Даже незнание закона не освобождает от ответственности! Как будто ты не видишь, что творится вокруг!

– Ну если ты так любишь чистоту, то и наводила бы ее сама!

Том ляпнул не подумав. Отметил, как расширились от возмущения ее глаза. «Теперь она окончательно уверится в том, что все мужчины одинаковые. Причем – одинаковые уроды, – с тоской подумал Том. – Я для нее морально умер».

– Это же нечестно! У нас была договоренность!

– Да, – сказал он совсем другим тоном, враз успокоившись. – Ты права. Не прав я. Я, конечно, вел себя как форменная свинья. Привык жить один, что поделаешь… Но ты напрасно мне сразу не сказала.

– Я ждала, когда ты сам созреешь до уборки. До последнего.

– И дождалась бы не раньше Дня благодарения!

– Буду иметь в виду. Ты убираешься в принципе только перед большими праздниками?

– Эмили, мы только что начали нормальный разговор. Давай избавимся от соблазна сцепиться и выяснить отношения, которых у нас нет.

– Нет, есть. – Эмили скрестила руки на груди. – Отношения партнерства.

Оказывается, она еще и жутко упрямая… И хороша в своем упрямстве, как грозовой пейзаж.

– Так. Хорошо. Отношения партнерства. Давай внесем только кое-какие изменения в «устав».

– Которые ты все равно выбросишь из головы в следующие пять минут?

– Нет, думаю, нам удастся договориться о чем-то таком, что мне даже не захочется забывать.

– Ну попробуем, что ли. – По глазам Эмили видно было, что она не верит ни на йоту в успех сего мероприятия.

– Через порог?

– Хочешь, чтобы я пригласила тебя войти?

– Нет, предлагаю переместиться на нейтральную территорию – на кухню.

– Не пойду, там грязно.

А вот теперь капризно поджимает губы, как избалованная девчонка. Впрочем, она и есть девчонка, разве что в избалованности ее заподозрить сложно.

– Моя комната? – Он картинным жестом пригласил ее в гостиную.

Он и сам не ожидал, что Эмили выйдет.

– Ну?

– В общем, ты уже заметила, я не люблю убираться.

– Ага.

– И мыть посуду.

– Точно.

– И выносить мусор.

– И это верно.

– И, если честно, я не считаю, что это плохо, потому что я все-таки мужчина, а есть такое понятие «Не мужское это дело». Слышала?

– В современном мире оно неактуально.

– В современном мире, где многие мужчины стали похожи на женщин, а женщины – на мужиков? Тебе такой попался?

Не надо было этого говорить – но сказанное слово не запихать обратно в рот…

Эмили потрясенно молчала. И заливалась краской.

– Да, понимаю, это не мое дело, прости. Я, когда нервничаю, становлюсь неуклюжим в словах, как бегемот. Я хотел сказать… Мне не нравится делать женскую работу.

– Ты же жил один…

– У меня была домработница.

– Даже так?

– Да. Так вот. При том что я не любитель стирать и убираться, я твердо уверен, что есть вещи, которые мужчина должен делать: носить тяжести, забивать гвозди, чинить мебель, следить за сантехникой… Я предлагаю тебе вот что: ты делаешь по дому женскую работу, а я – мужскую.

– Здорово ты придумал! Тем более что сантехник приходил на прошлой неделе, а мебель ты уже двигал! А до того момента, как мне понадобится еще один гвоздь в стене, пройдет, может, несколько месяцев!

– Я буду ходить с тобой по магазинам и носить сумки.

Эмили схватила воздух ртом. По правде говоря, именно об этом она всегда мечтала: чтобы не надо было таскать тяжелые пакеты из супермаркета. Когда они жили с Робертом, он далеко не всегда находил время, чтобы съездить с ней за покупками.

– И встречать с работы, чтобы ты не ходила от метро по темным улицам.

Он смотрел на нее пристально-пристально. Интересно, знает ли Том цену своему предложению?

– Пойми, я очень боюсь превратиться… в домохозяйку.

Он вздохнул. Искренен. Но…

– Что за глупости? В какую домохозяйку?

– Эмили, я уже несколько недель будто выключен из жизни. Я сижу дома. Весь мой мир – это маленькая квартирка, ноутбук, телефон, газеты с объявлениями о работе и множество мест, куда я звоню, отсылаю резюме, хожу на собеседование. Ни в одном из них меня не принимают, Я замкнут на этом мирке. Я почти что в клетке. Я не привык так жить, понимаешь? Я мужчина, я должен быть во вне,а не внутри.Мне здесь тесно, и я не хочу совсем терять представление о себе как о мужчине, выполняя женскую работу. Я не согласен с тем положением вещей, которое есть сейчас, но в данный момент не могу щелкнуть пальцами – и чтобы все стало по-моему. Поэтому, видимо, придется мне пока что повариться «внутри» дома. Но я не хочу и не буду делать женскую работу. Если я делаю дела по дому – значит, это мужские дела. Максимум, на что я согласен «на сопредельной территории», – это готовить. Кстати, готовлю я вкусно.

Эмили не сумела сдержать улыбки – таким трогательным ей показалось это заявление. Трогательным в своей прямолинейности.

– Я сообразил салатик. Признаюсь честно, для тебя. Думал, у тебя какие-то проблемы, и хотел тебя порадовать. И вспылил отчасти оттого, что мой порыв остался неоцененным.

Ну и что ей оставалось делать? Только стоять и хлопать ресницами. Этот мужчина, конечно, ее не полюбит, и она его тоже…

Но как же приятно, когда кто-то о тебе думает и заботится!

9

С этого дня началась совсем другая жизнь. Эмили улыбалась и качала головой, когда думала об этом: да, еще одна новая жизнь. Может быть, их слишком много в последнее время, но это намного, намного лучше, чем то существование, которое она вела раньше.

Том был великолепен. Эмили впервые – смешно сказать! – поняла, что значит чувствовать себя женщиной. И, боже, как же это оказалось приятно!

Том сдержал слово: он встречал ее у выхода из метро. И они вместе шли домой. По выходным ходили в супермаркет, чтобы запастись продуктами и всем прочим на неделю, – она не носила в руках ничего тяжелее дамской сумочки.

И его кулинарный талант не знал себе равных!

Эмили боялась даже, что растолстеет… Почти в шутку боялась.

Но ощущение сладкой расслабленности от того, что ее окружала мужская забота – опять же, смешно сказать, ее дарил ей человек, с которым у нее и в мыслях не было заниматься сексом, – дополнялось еще одним потрясающим чувством: наслаждением от возможности заботиться самой.

Эмили узнала наконец, что можно стирать чьи-то рубашки – и не чувствовать себя Золушкой, не кусать губы от невозможности покусать другого и не вести в собственной голове бесконечных монологов «Я так устала, а ты…». Что можно мыть за кем-то посуду – и не испытывать раздражения. Что можно наводить в ванной чистоту и блеск, чтобы другому человеку было приятно там находиться, – и не желать его убить за разведенную грязь.

Готовили по очереди: Том по будням, Эмили по выходным.

Эмили нравилось возвращаться домой по вечерам. Она не то чтобы летела туда как на крыльях, как в первые недели жизни с Робертом. Это было спокойное удовольствие человека, который после трудного рабочего дня возвращается в свою крепость, где можно в уюте и тепле восстановить силы для следующих свершений.

Как-то так получилось, что Том взял за правило ждать ее к ужину. И это было истинное наслаждение: ужинать с ним за столиком на маленькой кухне или перед телевизором в его комнате.

Как-то раз они смотрели «Унесенных ветром» под спагетти со сливочным соусом. Эмили куталась в плед: наступили по-настоящему холодные дни, в ателье, на улице и в квартире было примерно одинаково зябко. Но ей все-таки было очень тепло, изнутри, и эта теплота имела только косвенное отношение к горячему ужину.

– Я бы хотела, чтобы у меня с мужем было бы так же, – задумчиво сказала она.

– Так же – это как у Ретта и Скарлетт? – удивился Том.

– Нет, как у нас с тобой. Тепло и естественно.

– Ну, боюсь, что для отношений с мужем этого маловато. – Том улыбнулся.

– Нет, что ты, более чем достаточно.

– А как же любовь? Нет, я, конечно, видел у тебя в комнате плакат определенного содержания…

– Кто тебе разрешил туда заглядывать?! Это же моя личная территория…

Вот, значит, чем он занимается, пока она на работе! Шпионит!

– Замок повешу, – пригрозила она.

– Нет, не думай про меня хуже, чем я есть! – Том вскинул руки в предостерегающем жесте. – Я видел его только за твоей спиной! Клянусь, никогда не входил к тебе в твое отсутствие!

У него были очень честные глаза. Эмили не знала, как Том относится к клятвопреступлению, но ей не хотелось верить, что он способен так умело, беззастенчиво лгать. Впрочем, у нее не было оснований развивать свои подозрения: она никогда не замечала у Тома склонности к вранью, будь то важные или не очень вещи.

– Ладно, я поверю тебе, – как можно строже сказала она.

Может, все-таки есть шанс, что он не разглядел? Не разглядел надписи «этот мужчина меня не полюбит»? Не дай бог, он решил, что она как-то к нему относится!

Не дай бог, она и правда должна как-то к нему относиться…

– Оружие-то убери! – Том улыбнулся. Эмили опустила подушку.

Он щелкнул пультом, выключая звук телевизора. Пусть ящик с электроникой помолчит, когда живые люди разговаривают.

– И все-таки мы ушли от темы. Даже если мы предположим, что ты ярая мужененавистница или в отличие от всех женщин этой планеты не веришь в любовь… Есть ведь простые вещи, которые непременно должны быть в отношениях мужчины и женщины.

– Ты имеешь в виду секс? – Эмили вздернула подбородок. Посмотрела на Тома с легким прищуром.

– Ну да.

– И почему для вас, мужчин, все вертится вокруг этого примитивного явления?!

Похоже, вопрос ее сработал как грамотно нанесенный удар под дых. Том запнулся, задохнулся, распахнул глаза.

– А для вас, женщин, нет?

Вопрос получился очень ироничный.

– Нет, – убежденно ответила Эмили.

Повисла пауза.

– Вот тебе и раз. А мы-то думаем… – Том улыбнулся, но постепенно улыбка поблекла, когда он понял, что Эмили не шутит. – Нет, ты серьезно?

– Абсолютно.

– Я так понимаю, ты все-таки говоришь за себя?

– Разумеется.

– Это обнадеживает. – Веселой шутки не получилось, получилась почти обидная резкость.

Эмили подтянула колени к животу, обвила их руками – поза человека, который закрывается от мира. У Тома в голове не укладывалось, что у нее могут быть подобные проблемы…

Такая красивая, причем красивая откровенно чувственной красотой женщина – и убеждена в том, что секс – примитивное развлечение, годное только для мужчин! С ума сойти! Куда катится мир? Все встало с ног на голову!

– Ты не веришь в любовь, так? – осторожно уточнил Том.

– Так, – кивнула Эмили.

– И не ищешь секса?

– Тоже верно.

– А что тогда связывает мужчину и женщину, по-твоему? На чем строятся отношения?

– По-моему, идеальный вариант – это наш с тобой. То есть я не имею в виду, что между нами что-то есть… – Она стремительно краснела и сглатывала.

– Мне кажется, ты очень запуталась, – покачал головой Том.

Эмили промолчала.

Он хотел что-нибудь сказать, чтобы разрядить обстановку: атмосфера в комнате сгустилась, как воздух перед грозой. Хотелось уже, чтобы ударил первый разряд и пахнуло озоновой свежестью. И в то же время не хотелось – Том боялся, что кто-то может реально пострадать.

– Я чаю хочу, – сказала она и встала.

– Хорошо. Но… может, за чаем договорим?

– О чем?

– О тебе, наверное.

– Хочешь переубедить меня в чем-то?

– Нет, что ты. Я далек от этой мысли. Скорее – просто понять. Мы ведь в некотором роде – друзья. Можно даже сказать, близкие. – Он подмигнул ей. – В пространстве, как минимум.

Это была правда – и неправда в то же время.

Их отношения можно было назвать дружескими. Том, по крайней мере сейчас, ни с кем не общался больше, чем с Эмили. Он соблюдал некоторую дистанцию, и это, с одной стороны, облегчало ему жизнь, потому что с каждым днем видеть Эмили, слышать Эмили, чувствовать запах Эмили – и не касаться ее становилось все труднее и труднее. И только полупрозрачная преграда между ними – невысокий барьер! – отделял его от того, что он считал полным безрассудством.

С другой стороны… с другой стороны, он уже почти хотел, чтобы этот барьер рухнул и безрассудство случилось.

Он никогда прежде не жил с женщиной.

Как-то так получалось, что девушки в его дом приходили, оставались ненадолго – кто на ночь, кто на неделю или на две, а потом уходили, исчезали, иногда с болезненным скандалом, иногда – тихо и незаметно, как утренний туман, после которого остается ощущение свежести и легкой сладости в воздухе. А теперь все изменилось. Эмили, судя по всему, останется надолго. И пусть она живет не у него, не с ним – но рядом. Это восхитительно… Восхитительно само ее присутствие, шум воды в ванной по утрам, возня на кухне, восхитительно ожидание вечера, когда можно будет встретить ее и привести домой, поужинать вместе, поделиться новостями. Восхитительно чувствовать ее руку в домашних делах, видеть чистоту в ванной и на кухне, свежевыстиранные вещи на сушилке. И пусть она не егоженщина… Том все равно чувствовал себя не так, как когда чистоту у него в квартире наводила приходящая домработница. Чистота – это еще не уют.

А может, дело в том, что домработнице он платил деньги и по отношению к ней чувствовал себя никак и никем, совершенно чужим человеком. А по отношению к Эмили… он чувствовал себя мужчиной. Она давала ему заботу женскую, он ей – заботу мужскую…

И отсутствие большей близости в отношениях уже казалось ему странным.

Слова Эмили о том, что она хотела бы строить отношения со своим мужчиной по такому же принципу, отозвались в нем странным волнением.

Возможно потому, что он тоже ощутил вкус подобной гармонии?

Возможно потому, что Эмили – смешно и странно сказать! – стала первой женщиной в его жизни, которую он мог представить в роли своей спутницы? Да, пусть это только фантазии, но глупо притворяться, что их нет. Притворяться вообще глупо.

И ее отношение к любви в ее духовном и физическом проявлении, признаться, задело его за живое. Он не хотел сейчас разбираться почему. Но отчетливо понимал, что хочет это исправить. А как?..

– Только давай горячий чай, боюсь, если там будет хоть кусочек льда, я сама превращусь в ледышку…

– Тогда я лучше выпью кофе.

– На ночь?

– А что? Боишься, что я не засну и буду долго-долго донимать тебя разговорами?

Трудно шутить с человеком, когда он напряжен, как сжатая пружина. Эмили бросила на него суровый взгляд, который должен был, видимо, означать, что никаких долгих разговоров она с ним вести не планирует.

Он тут же озвучил свою мысль:

– У меня даже возникло такое ощущение, что я этих долгих разговоров недостоин потому, что родился мужчиной, – поделился он с ней своими наблюдениями.

Если бы Том мог предугадать ее реакцию, он, конечно, придержал бы язык. Но предугадать он не смог. Более того, ему даже в голову не пришло, что такое возможно.

Эмили расплакалась – внезапно, совершенно неожиданно, навзрыд.

Том остолбенел.

От женских слез он всегда терялся. Он ненавидел это глупое и оттого очень уязвимое положение человека, который сделал что-то плохое, а как это исправить – не имеет понятия, и старался всеми силами избежать его. Поэтому о нем часто думали, что он бережно относится к чувствам других людей, особенно женщин.

Сейчас он и сам расстроился. Причем совершенно искренне. Не потому, что ему стало неловко, трудно рядом с ней – потому, что ей, по-видимому, было по-настоящему больно.

«Вот в чем отличие, – мелькнула мысль. – Она просто плачет. Не для того, чтобы сделать меня виноватым, не оттого, что хочет получить рычат давления на меня через мою совесть… Плачет, потому что что-то внутри у нее не так».

Том поморщился, как от приступа собственной, внутренней боли, подавил глухой стон и крепко обнял ее за плечи.

– Эм…

Он прежде не называл ее уменьшительным именем. Наверное, стоило попробовать раньше. По крайней мере, тогда он знал бы, что этого делать нельзя ни в коем случае. Хотя, может быть, в другой раз оно и прошло бы безболезненно… Эмили разрыдалась еще громче.

– Эмили, ну что же ты плачешь?

Глупый вопрос. Почему человечество, и мужская его половина в частности, до сих пор не придумала ничего лучше для подобных случаев?!

– Эмили, ну?!

– Я же… женщина… имею право! – Она пыталась справиться с собой, но голос еще не слушался ее.

– Конечно. Сколько угодно прав… Пользуйся каким хочешь, только не плачь, пожалуйста! Все ведь можно решить.

– Сейчас поплачу… и решим.

Вот он, женский взгляд на проблему! Черт возьми. И он имеет право на существование.

Женская половина человечества, по крайней мере, придумала слезы как способ восстановить душевное равновесие. И как бы он – как мужчина – ни относился к нему… Действует же!

– Хорошо, – согласился Том. – Сколько тебе дать времени?

Она так растерялась от конкретики вопроса, что даже перестала всхлипывать на несколько секунд – затаила дыхание.

– Минуты три, – ответила не без труда, но заметно успокоилась.

– О'кей, – сказал Том и принялся ободряюще поглаживать ее по волосам и спине.

Кажется, на женские слезы мужская половина может дать единственный ответ: четкость и определенность. Надо будет на старости лет внести это в мемуары, чтобы крупица ценного знания не пропала втуне.

Эмили перестала всхлипывать гораздо быстрее. Вот она, сила точной договоренности!

– Я сейчас. – Она ускользнула в ванную.

Том получил пару вожделенных минут, чтобы обдумать произошедшее.

Кто знает, на какую мозоль он ей наступил, какую разбередил рану. Возможно, это удастся выяснить в самое ближайшее время. Но почему ему так важно это знать? Чтобы впредь не повторить этой ошибки? Глупо. Он умеет обманывать себя, это факт, но не тогда же, когда ложь была бы очевидна и пятилетнему ребенку.

Ему не безразлично, что с ней происходит и почему ей плохо.

Оп!

Том взвесил эту мысль: легкая как воздушный шарик. Переливается перламутром.

Так. Ладно. Это еще не повод для паники!

Действительно, что такого? Они живут в одной квартире, все время общаются, он был бы последней свиньей, если бы ее чувства и переживания были бы ему совершенно безразличны. Она же не случайно встреченная на улице девушка, она… она его подруга. Да, точно, он слышал интересное и мудрое определение дружбы. Настоящая дружба – это отношения людей, которых что-то объединяет: работа, увлечения, общий друг, пережитые испытания… Их объединяет дом – что же тут непонятного!

Том выдохнул. Хорошо. Можно пока и расслабиться.

Черт, а что его вообще в этой ситуации напрягло?

Кажется, то, что он может быть неравнодушен к Эмили. В широком смысле слова.

Ох уж этот мне широкий смысл, досадливо поморщился Том, с него-то все и начинается. Сначала тебе кажется, что рядом с тобой – обладательница длинных стройных ног, на которые приятно посмотреть, и тебя заботит, что она носит: джинсы или юбку, и если юбку, то насколько короткую… Потом тебе начинает казаться, что у нее красивые глаза. А глаза, как известно, зеркало души, и ты понимаешь, что рядом с тобой – интересный собеседник с богатым внутренним миром, который так и манит к себе, так и притягивает… И внезапно ты осознаешь, что эту прекрасную девушкуни в коем случае нельзя упустить, иначе она унесет с собой все счастье твоей жизни. Ее нужно добиться во что бы то ни стало, сделать своей, насладиться ею…

Чтобы выпить до дна. Чтобы узнать, что ноги и правда длинные и красивые, а глаза – безбожно накрашены, да к тому же нежный изумруд – это не цвет радужки, сотворенной в минуты вдохновения художницей-природой, а цвет полимера в составе контактной линзы, а внутренний мир – понятие слишком сложное и возвышенное и не всем доступное, и, когда человек не читает ничего сложнее «Космо», да и глянец этот осиливает потому, что там много картинок, вряд ли можно подозревать его в том, что у него этот самый внутренний мир есть.

И потом, когда женщина через два дня или две недели уйдет из твоей жизни навсегда, – почувствовать себя так, будто она унесла с собой добрую часть твоих проблем, а вовсе не личное счастье.

Нет! Нет и еще раз нет! Он дал себе слово, что не проведет Эмили по этому проклятому пути, она слишком для него хороша! И слово свое он сдержит. Не будь он Том Лерой…

– Я ставлю чайник! – раздался ее голос уже с кухни.

Бодрый, звонче обычного. Старается показать, что все в порядке. Что ж, это такая невинная игра, почему бы ее не поддержать?

До поры до времени.

Глаза Тома блестели лихорадочно. Может быть, на восприятии Эмили сказывалась извечная человеческая склонность видеть в других, как в зеркале, отражение собственных чувств и эмоций. А может, он и правда заволновался… Какая разница? Сейчас важны только три вещи: не плакать больше, не уходить в свои невеселые мысли и не выглядеть дурой.

А впрочем, зачем она так строга в требованиях к себе?

Том – просто сосед. Перед ним не нужно ничего из себя изображать, не нужно стараться показаться лучше, чем есть на самом деле. Это избавит их обоих от лишних трудностей. Он не принц, она не принцесса. У него есть проблемы, у нее есть проблемы. Все естественно. Она живая женщина, у нее может быть плохое настроение, может быть тяжелый период в жизни, может быть большая и трудноразрешимая проблема… Она может посадить пятно на футболку, может грязно выругаться, обжегшись о сковородку, может предстать перед ним неумытой и непричесанной. Она же не героиня фильма! Только у них не бывает плохих дней, испорченного маникюра, даже «непричесанные» волосы лежат всегда идеально, с прелестной небрежностью, а когда они плачут, их макияж каким-то непостижимым образом остается безупречным… Да, она не такая. Когда она плачет, то безобразно всхлипывает, и нос краснеет и распухает, и пройдет еще минут двадцать, прежде чем глаза и лицо перестанут выдавать ее минутную… или даже пятиминутную… слабость.

– Надо будет купить электрический. – Эмили кивнула на старый чайник – артефакт этой замечательной во всех отношениях квартиры, – который начал потихонечку сопеть на плите.

– Зачем?

– Удобно.

– Тебе нравится кофе со вкусом пластмассы?

– Я вообще не люблю кофе, тем более растворимый.

– Да ну? – Бровь Тома недоверчиво взлетела вверх. – А я не один раз видел, как ты его пьешь.

– Ну… пью. И что с того? В этой жизни мы часто делаем вещи, которые не очень-то любим.

Эмили осеклась. Кажется, она вновь возвращается к той теме, которую, по правде говоря, не хотела обсуждать с Томом.

Но если отстраненно… К чему им какие-то табу? Табу – это некая узда на отношениях, то, что показывает границы дозволенного, не позволяет их преступить. Нет, она, конечно, не стала бы дефилировать по квартире в одном нижнем белье, это было бы не «беззапретностью», а глупостью и сумасбродством, но все же…

Кажется, она никогда прежде ни с кем не разговаривала об этом, ни с одной живой душой. Даже со Скоттом. Даже с мамой.

И это полудобровольное молчание чертовски, чертовски ей надоело!

– А ты никогда не задавалась вопросом, почему что-то ты любишь, а что-то – нет? – осторожно поинтересовался Том.

Видно было, что он, во-первых, правильно понял, откуда и куда дует ветер, и подхватил ее полуосознанную инициативу, а во-вторых, что он боится спровоцировать новый приступ рыданий.

– Пробовала. – Эмили пожала плечами. – И пришла к выводу, что этот вопрос не имеет ответа и смысла. «Нравится – не нравится» – это данность. Я не могу объяснить, почему вкус кофе или, скажем, горчицы кажется мне резким и неприятным, а вкус молока или меда нравится…

– Значит, «вкус»… мм… любви, во всех ее проявлениях, тебе неприятен?

– Почему сразу – во всех? Мне нравится ужинать при свечах или обниматься… Но мне не нравится «вкус», как ты выразился, секса. Надо же, никогда не думала, что буду обсуждать это с мужчиной! – Эмили усмехнулась и покачала головой. Да уж, удивительные вещи творятся!

– Значит, со своими мужчинами ты это не обсуждала?

– Нет, конечно.

– Просто молча делала то, чего они от тебя хотели?

– Примерно так.

– И наверняка считала, что они поэтому тебе обязаны по гроб жизни?

Эмили вскочила, будто в нее швырнули пригоршню горящих углей, и это движение никак не было связано со свистком старого чайника.

– Ты… ты…

Том протянул руку и выключил истошно орущий чайник.

– Я? – Он смотрел на нее без улыбки.

– Ты абсолютно прав, – произнесла она чужим, бесцветным голосом.

Какие же большие у нее глаза! И… красивые.

– Я запуталась. Я совсем запуталась, Том. – Она села, осторожно, будто тело не до конца слушалось ее.

– Эмили…

– Нет-нет, все хорошо, правда. Только… я, кажется, сейчас сойду с ума.

– От чего?

– У меня внутри ураган.

– С молниями? – Том улыбнулся.

– О да! – Эмили рассмеялась, может быть, слишком нервно.

– Это хорошо. После грозы всегда становится… чисто как-то и свежо.

– И остаются обломки зданий, перевернутые машины и вырванные с корнем деревья.

– У-у-у… Даже в таких масштабах?

– Ну да.

– В чем ты запуталась, Эмили?

– В том, что считать за правду. Я всегда жила… ну в общем ты понял уже как. Потом я подвела под это теоретическую базу. И уверилась совершенно, что надо еще усугубить… а когда эти слова сказал ты, во мне будто что-то перевернулось. И мне больше не кажется, что мое жизненное кредо сколько-нибудь правильно. По крайней мере, я стала в нем сомневаться. А я не могу, не могу больше ни в чем сомневаться, хватит уже, пора жить по-настоящему… – Эмили спрятала лицо в ладонях.

Том почувствовал, как у него сжимается сердце. Он готов был предоставить ей любую свободу – пусть действует как хочет, думает как хочет, относится к людям как хочет, только бы она не плакала!

– Эмили, тебя кто-то… обидел? Причинил тебе боль? – Тома посетила ужасная догадка. Ну откуда у такой женственной, несомненно от природы очень чувственной девушки неприязнь к физической близости? Разве что кто-то ранил ее очень сильно.

От этой мысли у него не только сжалось сердце, но и свело скулы, и сами собой сжались кулаки. Убить. Убить подонка – и думать нечего.

Она молча встала и стала разливать кипяток по чашкам. В одной чай, в другой кофе.

– Мне кажется, если я расскажу тебе… – Она стояла к нему в профиль, наклонив голову. Том не видел ее лица, скрытого под прядями волос. – Если расскажу про это, то ты поставишь на мне крест.

– Да господь с тобой! – воскликнул Том так искренне, что получил от нее бледную, как отблеск солнечных лучей из-за облачка, но оттого не менее драгоценную улыбку.

И Эмили рассказала ему про Роберта. Она, видимо, так и не поняла, почему у Тома в глазах засветилось облегчение. Он боялся гораздо, гораздо худшего. Атак… роман с подлецом. Какая тривиальная история! Да, болезненно, но – ничего непоправимого. Том больше всего на свете боялся непоправимых бед…