Текст книги "Город Сумрак"

Автор книги: Лолита Пий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Однако кое-кто все же так поступал, – шепотом сказал Сид.

Его качало. Какие-то видения штурмовали голову. Он не мог их отогнать. Они возникали, оглушали его, сметали все на своем пути. Ничего такого убийственного в них вроде бы не содержалось. Вот он сам просыпается в то утро 20 года в своей халупе в нищем районе. В углу комнаты – раскладушка, заказанная по интернету. Всюду чистота – квартира надраена сверху донизу к возвращению отца. Он побрился. Приехал на вокзал с запасом.

Поезда приходили, выплевывали пассажиров – шесть раз подряд. Шесть раз Сид оказывался один на пустом перроне и ждал. Ждал отца, который так и не приехал.

– Я знать ничего не хочу про Лаборатории, – закричал он, – меня интересует книга. Вы ее читали? Можете о ней рассказать?

Лизович снова выкашлял облако дыма и посмотрел на него. Его влажный лихорадочный взгляд усиливал смятение Сида. Лизович видел, что с ним творится. Он видел, что Сид вооружен. Он заговорил. Он говорил медленно, выделяя каждое слово, не отводя глаз от бледного лица Сида, знавшего, что оно его выдает.

– К этой книге прибегли, – сказал Лизович, – в момент моего назначения в Министерство взыскания, и по тем же причинам. Это фундаментальный текст о мире – в том виде, в каком он вам известен и о котором, не прочтя эту книгу, вы ничего не узнаете. Мне ни к чему ее цитировать или пытаться пересказать: достаточно просто раскрыть глаза. Откройте глаза и взгляните на этот мир, и как только вы зажмуритесь от ужаса и негодования, или отвернетесь, чтобы не видеть невыносимого, – просто скажите себе, что все это было написано, придумано и решено в здравом уме некоторыми из ваших собратьев; просто скажите себе, что это стерпели, допустили, дозволили в здравом или нездравом уме – ваши собратья в целом. Я не могу передать, чем была для меня эта книга, это невозможно пересказать, это почти физический опыт, озарение, преображение сознания, гораздо более радикальное, чем от самого сильного наркотика. Вы владеете миром, познав жуткую правду его создания: и эту власть вы можете только ощущать, вы не можете ничего с ней поделать, и если хотите пример…

Лизович умолк. Он закашлялся, сплюнул, сбился с дыхания. Закурил еще одну сигарету. Снова заговорил изменившимся, почти неслышным голосом:

– Если хотите, вот вам пример. Здесь нет ничего сенсационного, никакой клиники. Забудьте об образах, потоку что не в образе кроется истина книги, но в ее духе, в самой ее основе. Если б вы имели возможность прочесть эту книгу, то она вызвала бы у вас то же жуткое озарение, ту же слепую и бессильную ярость, ту же ненависть абсолютно ко всему, то же возмущение – причем такой силы, что оно толкает на убийство даже тех, кому убийство отвратительно, – и если я открою вам, что же в конце концов стало призванием, целью Лабораторий… Уничтожение…

Сид всадил ему две пули в голову.

Часть четвертая
Экзит

9

Алкогольный угар и потные фрикции стали его уделом на ближайшие тридцать шесть часов. Участь куда лучше той, какой он заслуживал. Он всегда знал, что если дать волю дремавшей внутри ярости, она очень быстро охватит его целиком. В его жизни были моменты, свидетельствовавшие об этом. Моменты, которые он старался вычеркнуть из памяти. Тщетно. Потому что в них он сам, его настоящая сущность проявлялись вернее, чем в пустыне тех долгих лет, когда он по необходимости отрекался от себя. Делать больно другим, делать больно себе, а остальное – прочерк. Вся суть, которую с большим трудом удавалось извлечь из груды впечатлений, налипших на временную ось: острота жизни сконцентрировалась для него в этих моментах. Он убивал, раздавал удары, с лихвой получал сдачи, напивался до бесчувствия. И мучился физически и душевно, но главное – от убеждения, что в конце концов это поглотит его полностью и безвозвратно.

Ему хотелось лечь на дно. Книга обратилась в дым, и вместе с ней – ответы, которые он искал. Теперь ему, дознавателю без дознания, незачем было что-то еще искать. И получившему отсрочку смертнику надоело бегать. Он вернулся в «Пандемонию» к ней, – последнему своему порту, последнему этапу.

Они стали жить ночью. Решили представить себе, что мира за пределами их комнаты не существует. Что им вместе удалось спасти для себя его частицу. Восемнадцать квадратных метров, кровать, ванная и доставка спиртного – не много, но и не мало. С тех пор как ввели лимиты на электричество, день и ночь стали неразличимы. Единственным отличием оставался шум. Бывала ночь шумная, ночь упраздненного дня, когда абоненты по-прежнему зарабатывали на хлеб и зрелища, а потом наступала ночь тихая, и в самой глубине этой ночи они смогли осуществить свою мечту: жить вне времени, вне мира, вне опасности.

Около часа прожекторы аэронадзора погасли. Поезда реже проносились по транссекционной надземке. Вой сирен сместился к северу, к району Субтекс и границам с зонами. Ночь сомкнулась над ними как бесконечный водный панцирь. Закончился эйфор-лайт, которым они вовсю разбавляли водку для полной отключки. С тех пор как Сид вернулся, они не притрагивались друг к другу. В подростковой застенчивости они стали вести себя как вежливые незнакомцы, вынужденно оказавшиеся в одном помещении. Сид вышел с целью добыть какой-нибудь добавки для алкоголя. В гостиной куклоиды, пользуясь отсутствием Тевера, играли в «Симуляцию». И неизменно звучали три низкие гнетущие ноты. Нехитрая мелодия напомнила музыку убитого им человека. И тогда он подумал обо всем, чего у него больше не будет: о музыке, о море и небе, о детстве и потом – о своих покойниках.

Блу в комнате не было. Сквозь приоткрытую дверь ванной сочился теплый влажный воздух, урчание текущей воды. Сид допил свой стакан. «Второй раунд», – подумал он и толкнул дверь.

– Ты мне так и не ответила, что это такое, – сказал Сид после всего, отодвигая халат Блу и проводя пальцем вдоль тонкого завитка омертвевшей кожи на животе. Мыльная влага ванны держала их так долго, что оставаться там уже не хотелось. Они перешли в кровать, и Сиду казалось, что они оттуда не вылезут, пока за ними не придут. Блу запахнула халат и налила себе выпить.

– Медузы, – сказала она, – когда мне было одиннадцать.

– Когда тебе было одиннадцать, морские погружения уже не так-то просто было организовать.

– Городской аквариум, – сказала Блу. – Мы туда ходили с классом, и у кучки девиц, которые меня ненавидели – до сих пор не могу понять почему, – дико разыгралось воображение. Они назначили мне встречу там в полночь, чтобы свести счеты. И бросили меня в бассейн.

– А в какой ты была школе?

– Это что, допрос?

– Не знаю, – сказал Сид, – в школе учат всяким штукам. Читать, например.

– Пошел ты, – сказала Блу и повернулась к нему спиной.

Она врала, а Сиду было наплевать. В те дни он решил плевать практически на все. Он продолжил пить в одиночку. Лежащая рядом Блу надулась и делала вид, что спит. В семь часов утра ему захотелось трахаться. Он положил на нее руку, и она уступила – без энтузиазма и без сопротивления. Потом он понял, что умирает от голода, и потащился на кухню. В два счета проглотил свой чизбургер, – от пустого взгляда детей-куклоидов становилось не по себе. Куклоиды спали стоя с полуприкрытыми глазами, как лошади в стойле. Он вернулся в комнату. Коридоры качало. Он лег рядом с Блу и, призвав на помощь скудные запасы нежности, в знак примирения погладил ее по волосам. Откуда-то из недр квартиры послышалась заставка мультфильма.

– Мне хочется уйти отсюда вместе с тобой, – сказала Блу, и Сиду показалось, что она плачет, но когда он развернул ее к себе, чтобы посмотреть, глаза у нее были сухие.

Куда они могли уйти? Встреча с Тевером и его помощь были посланы свыше. В качестве экс-полицейского Сиду уже доводилось заглядывать за фасад Блока. Куда могли податься беглецы?

Гиперцентрал знал все. Все официальные связи и случайные встречи там были зафиксированы и классифицированы. Даже самые жалкие отели не могли приютить банкотрупов. Их тут же сдавали в Нелегалку. Оставалась маловероятная удача или бегство в зоны. Случай свел Сида с Тевером. Ни трейсера, ни банковского импланта при их встрече не было. Их связь не зарегистрирована. В этой хате можно было продержаться еще несколько дней. Несколько дней, за которые можно решить, бежать или оставаться. Отсек или зоны… Отличный выбор. Он поскреб в затылке, но третьего варианта не нашел.

В конце концов одуревший от скуки Сид вспомнил, что где-то осталось полсигары. Он тихонько подтянул к себе руку, которую Блу во сне утащила к себе. Пошел покурить на бортике ванны. Было восемь утра, и стояла кромешная тьма. Сид вспомнил, что Внедрители отменили рассвет. И тут ему явился третий вариант. Он встал и посмотрел на себя в зеркало. Три пальца вместо ствола, указательный и средний вытянуты, большой поднят вверх. Он приложил эту пушку к виску и согнул большой. «Бах», – шепотом сказал он.

Когда Сид проснулся, было семнадцать часов. Из правой руки торчала судорожно зажатая потухшая сигара. Блу лежала рядом и смотрела новости с выключенным звуком. Он уткнулся своей мигренью ей в живот. Она прибавила звук.

С утра у стен Города происходили стычки. До этого в зонах проводились облавы. Хотя ничто не указывало на ответственность зонщиков за организацию терактов, «было принято решение» провести операцию для острастки. Охрана информации похитила несколько тамошних авторитетов для допросов. Произошла утечка информации, и с десяти утра родственники погибших в терактах собрались толпой у пограничного пункта, требуя выдать им для расправы предполагаемых преступников. Два фургона подверглись нападению. Первый – успешно, за чем последовала скорая расправа над узниками. Второй сумел прорваться. Трое агентов в черном применили оружие для разгона толпы. Массовые аресты. Город застыл в негодовании. Никто не вышел на работу, и параллельно анонимный источник, близкий к Профилактике антигражданских действий, сообщил о том, что следующей целью террористов станет Дом радио. Десять парней из Технокриминала разобрали чуть ли не по камешку все огромное подковообразное здание, это напрямую транслировалось всеми каналами Города. Но увы, взрывчатку так и не обнаружили, и тогда перед зданием собрались две тысячи шоферов такси в знак протеста против прекращения трансляции.

В девять вечера они надели махровые халаты и пошли к Теверу ужинать. Тот уже два часа как пытался связаться с рум-сервисом. Все трое в халатах пошли во внутренние переходы, кишащие голодными и расхристанными обитателями «Пандемонии», сжимающими трейсеры, – они забивали возмущенными криками автоответчик Службы рекламаций. Сид возглавил сошествие в кухни. Они совершили налет на холодильные камеры, кладовую и винный погреб – и с боем добыли сырокопченую ветчину.

Сид, Блу и Тевер поужинали перед телевизором, под водку. Блу ничего не ела, ничего не говорила, довольствуясь тем, что заливала в себя рюмку за рюмкой, уставившись в повторный показ первого сезона «Субтекса». На экране слепой смело навешивал человеку без рук и ног. Беседа мужчин в перерывах между жеванием касалась терактов и реальной возможности сбежать в зоны. Тевер, наведывавшийся в тот день в опустошенные стачкой офисы, видел несколько желающих. Среди дня трое служащих ушли с концами, у них был план пробиться сквозь трафик и попасть на вечерний поезд из Экзита в Западную наружную зону. Тевер сам не поедет, потому как – и он с любовью обвел широким жестом своих куклоидов – «кто же позаботится о коллекции?».

Блу встала и молча вышла из-за стола. Тевер сделал то, что обычно делалось в таких случаях. Переключил канал и прибавил звук. Сид наполнил стаканы. Развалившись перед остатками сыра, они увидели, как Дом радио в прямом эфире взлетел на воздух вместе с саперами и зеваками. Они бросились к окну. На востоке делового квартала разгоралось веселое пламя.

– Почему ты никогда не рассказываешь про брата?

– А зачем?

– Не знаю… В горе люди обычно хотят выговориться.

– Я не горюю, – сказала Блу. Она тихо вздохнула. Сид, сидевший на краю кровати все с той же потухшей сигарой на губе и шарящий в поисках спичек, обернулся к ней. Блу лежала на спине, раскинув крестом руки со сжатыми кулаками. Бледность, белый халат, перламутровое лицо, всплывающее из алых простыней. Сиду вспомнились падающие звезды, иногда появлявшиеся в квадрате окна, – в детстве он любовался ими, не зная, что сами звезды уже мертвы. Он вспомнил историю, которую рассказывал отец. Историю про одного парня, саксофониста, у которого подстрелили девушку, и он отправился искать ее аж в самый ад. Он пробился там к самому главному и выдал ему свое соло. Так красиво сыграл, так грустно – просто душераздирающе. Суровые стражи дрогнули. И отдали ему девушку – но с условием. Он должен был вывести ее из преисподней, не обернувшись. Если обернется хоть один раз посмотреть на нее – уговор не в счет, подружка возвращается в ад окончательно и бесповоротно. Сакс играет, девушка идет следом. Она шла так тихо, что даже на абсолютный слух виртуоза казалось, что сзади никого нет. И он обернулся. Она тут же растаяла в воздухе. Она растаяла на руках у парня, утекла сквозь пальцы – как песок, как воздух, как ветер. А он вернулся в мир живых – один со своим саксофоном.

– А я горюю, – сказал Сид.

– Знаю, – сказала она, – и зря.

Сид попросил как-то ему объяснить.

Блу ответила, что то сомнительное восхищение, которое вызывал в нем ее брат, никогда не было взаимным. Механика сердца Глюка заржавела на много лет раньше. В ней осталась одна пружина, и это было вовсе не чувство дружбы. И не сыновняя преданность. И даже не любовь. Нет, Глюк питал к Сиду всего лишь смутную доброжелательность, которую при первой же оказии сдал. Он его использовал. Он использовал все и всех, но сам служил одной-единственной цели.

– Какой? – спросил Сид.

– Мне, – ответила Блу.

И тут глазам Сида явилось чудо: слеза в глазу Блу Смит. Он попросил ее рассказать еще, – она отказалась. Она хочет, чтобы он просто оставил эту тему. В комнате установилась тишина – но отнюдь не мир. Сид огляделся: пустые бутылки, измятая одежда на полу. Застывшая в категорическом отказе Блу. Влажные простыни сползли с кровати, открылся пестревший разводами матрас. Беззвучный экран с рекламой про усыновление детей «под ключ». Сид встал и распахнул окна. Он подставил лицо горячему ветру. На востоке пожар утих, теперь оттуда шла только волна жара и черный дым, уходящий завитками в небо. Ветер, должно быть, дул с той стороны: Сид чувствовал запах гари. Было четыре часа утра, галогенные фонари прикручены до состояния маячков, а экраны приостановили вещание.

Только краски «Светлого мира» резко выделялись в ночи.

Сид выплеснул содержимое стакана в окно. Направился в ванную, проигнорировав Блу и ее соблазнительную позу. Наполнил стакан водой из-под крана и бросил три таблетки аспирина. Добавил кортизоны и легальные амфетамины. С непривычки простая вода показалась на вкус странной. Избегая смотреть на собственное отражение, он влез под душ. Простоял пять минут под ледяной струей, пока мысли не прочистило. Когда он вышел, то смог наконец взглянуть на себя в зеркало. Книгу спалили, и разгадка смерти Глюка обратилась в пепел. Но книга еще не все. Не можешь узнать почему – хотя бы он узнай как.

Пришло время снова пуститься в погоню.

Все было написано черным по белому на экране телефона.

И уже двое суток висело между Инфокриминалом и его почтовым ящиком. А еще дольше – в подводной части его мозга, все это время крутившегося вхолостую из-за предвзятого подхода.

Он чувствовал. Он знал.

Кретин. Слепец. Трус.

Он отвергал не просто подозрение. Он отвергал очевидность. Выбирая между жизнью и истиной, он выбрал истину. Он предпочел поставить жизнь под удар, но рыть дальше ход неизвестно к чему, на пути с ложными указателями, со стрелками прямиком в смерть.

Выбирая между истиной и Глюком, он выбрал Глюка.

Все было написано черным по белому на экране общественного телефона.

Результат поиска занимал несколько страниц.

10/03/20 – Пожар в «Инносенс». Дело закрыто.

18/11/31 – Бегство с места преступления, Смит Чарльз, см. Ордер и розыск. Закрыто. п° MR31802 10/03/20 – Перестрелка на Кэнон-авеню, см. Убийство с применением огнестрельного оружия, убийство одного или более лиц. Не раскрыто. п° КРИМ 20321

1/04/20 – Двойное убийство – Смит Томас и Смит Серенити, см. Убийство с применением огнестрельного оружия. Не раскрыто. п° КРИМ 20568

Сид бежал по пустынным коридорам «Пандемонии» и пытался перевести внезапную догадку в русло логики. Но, сгорая от желания знать, он все же искал оправдание своим заблуждениям. Охрана информации сбила всех с толку. Охрана информации замешана в обоих делах. Она замяла дело «Инносенс» и десять лет спустя устроила этот жуткий спектакль вокруг смерти Глюка. Два неудобных дела, две явные попытки замять. Но там, где Сид каждый раз видел в Глюке жертву, теперь со всей очевидностью выходило, что он и есть преступник. Настоящий преступник.

Не БОИ вызвало сбой в сети, чтобы скрыть смерть Глюка. Это сам Глюк применил излюбленный прием для прикрытия своего бегства. В третий раз.

Десятью годами раньше, через три недели после пожара в «Инносенс», были застрелены два абонента. В тумане. Жертвы: Томас Смит и Серенити Смит, иначе говоря, родители Чарли-Глюка Смита.

Глюк: его товарищ, наставник, кумир. Герой Нарковойны. Лучший хакер Города. Спаситель от Большого блэкаута. Поджигатель. Отцеубийца.

Он был рядом, когда она проснулась. Сидел у изголовья, как сидят у постели умирающих. Два часа подряд смотрел, как она спит. Она спала целительным сном, и мир был разлит по ее телу как бальзам. Сиду не терпелось – до дрожи – разбудить ее, но он не решался. Теперь он понимал, чем была для Блу Смит такая передышка.

Он будет ждать. Еще несколько секунд смотреть на загадочную девушку. Потому что Сид догадывался, что, раскрыв тайну Глюка, он не долго останется в неведении насчет Блу.

Она проснулась, и он пошел на приступ.

– Раз так, предлагаю тебе сделку. Я рассказываю тебе все, но потом мы валим отсюда. От станции Экзит каждый час уходят поезда в наружные зоны. Последний – в восемь. Я хочу, чтобы мы уехали сегодня. Я хочу, чтобы мы уехали из Города навсегда.

– Согласен.

Условились больше не ждать ни секунды и свалить из этой комнаты, в которой оба задыхались, доходили до одурения. Они быстро покинули «Пандемонию», зная, что она станет для них последним этапом перед главным стартом, – попутно прихватив ключи от тачки спящего хозяина. Сид сел за руль, и пока джип глотал усеянную обломками и мусором дорогу, они не обменялись ни словом. Низшие категории служащих сбежали первыми, и на улицах царила грязь и запустение. Блу выбрала для исповеди берег реки Железки. Они уехали около семи часов утра. Четверть часа катили медленно, и Город у них на глазах стряхивал оцепенение и спешил жить, пока Бог не выключил рубильник. И тогда тьма… Тут или там…

Сид поставил джип в паркинг городской бойни. В глубине виднелись ворота, выходящие в проулок, к огороженным сеткой загонам для скота. Сид и Блу прошли по вонючей дорожке мимо мычащих коров, ожидавших забоя. Ступеньки вели наверх к набережной. Подъем был крутоват.

Сид пошел первым.

Показался берег. Свалка была еще выше берега. Они уселись на капот брошенного такси. Землю усеивали пивные бутылки, шприцы и коробки из-под сэндвичей.

Блу заговорила, уставив взгляд в неподвижные горы запчастей и мятого железа, изредка умолкая из-за пролетавшего по Скотобойному мосту транссекционного поезда.

Блу заговорила, но рассказала она не о себе. Потому что он хотел услышать не про нее. Сид хотел узнать историю Глюка, и она рассказала ему историю Глюка.

Конечно, она играла в ней одну из главных ролей, но для пользы дела она будет излагать события так, как если бы они случились не с ней. Как если бы они случились с кем-то другим.

С кем-то, кого ни он, ни она не знают.

Серенити Смит, в общем, не была преступницей. Она была плохая мать, шлюха и записная лгунья, но повинна была, по сути, лишь в том, что тупо воспроизвела семейную схему – увы, такое случается на каждом шагу. Ибо собственная мать Серенити растила ее как плодовое дерево, на котором со временем может вырасти выгода.

Тридцать лет спустя рождение Блу продолжило эту славную семейную традицию.

Как некоторые сутенеры подсаживают своих юных подопечных на крэк или на героин, так мать подсадила Серенити на роскошь. Воспитала в ней зависимость от ненужного. Серенити готова была перешагнуть через мораль, собственные чувства, даже гордость, чтобы заполучить престижные услуги и вещи. Но шлюху мать переиграла любовь. Когда Серенити исполнилось двадцать, она сбежала с юным пролетарием.

Семья приобрела на окраине авторемонтную мастерскую. Три года спустя дело начало потихоньку процветать. Обзаведясь частной собственностью, они решили завести ребенка. Чарльз родился в Госпитале призрения «Аэробус». В последовавшие месяцы мать стали мучить типичные тревоги. Молодость и красота того и гляди тю-тю, в перспективе – жизнь, посвященная исключительно благу потомства. Она разлюбила мужа. Появились социальные амбиции. Семья сменила адрес. Они поселились в маленьком доме на границе с Купольной долиной. Вложили деньги в покупку картин. Чарльз будет учиться с крутышками. В разгар перемен позвонил трейсер Серенити и сообщил об актуализации данных. Один из контактов вычеркнут из базы. Мать отключили.

Трехлетнего Чарльза на Рождество завалили игрушками, которые он, сопя от восторга, немедленно вспарывал кухонным ножом под умильными взглядами отца. Серенити получила подержанную кроликовую шубу. В ту ночь, накачавшись дешевым шампанским, она переколотила кучу тарелок.

В феврале следующего года Серенити вернулась из поездки по магазинам в сопровождении двух полицейских и в наручниках. Она попалась в торговом центре на бульваре Бринкс – рукава ее кроличьего манто были до отказа набиты косметикой и дешевой бижутерией. Последовала первая семейная сцена. Томасу Смиту не нужна была жена-воровка. Серенити вслух кляла себя за то, что вышла за неудачника. Она заявила, что он сломал ей жизнь. Она достойна большего: она достойна жить по-настоящему.

Она впала в глубокую депрессию, стала спать отдельно и начала пить.

Томас Смит страдал редким недугом: он любил жену. Он ежедневно рыдал. Жаловался трейсеру и молил невидимого бога послать ему выигрыш в Лото.

Личный консультант дал наводку, рассказав про право на минимальный комфорт и про недавний суд одного обремененного долгами абонента с Городом. Этот процесс заложил юридические основы того, что потом стало правом на перебор кредита.

Получив кредит, Томас расширил дело. Купил просторный дом с лужайкой. Серенити водила армейский джип, и целая комната в доме была отведена под хранение ее мехов. Одно лишь омрачало картину: издерганный родительскими распрями Чарльз перестал с ними разговаривать и постоянно бил одноклассников.

99-й был тучным годом.

Потом случился крах и разрушил жизнь счастливых потребителей.

В своем огромном доме Смиты подыхали с голоду и мерзли как собаки, норковые манто Серенити проела моль. Чарльз перестал ходить в школу и с утра до вечера расчленял тостеры и громоотводы. Ночью он шастал по опустевшим переулкам и свинчивал запчасти. Запирался у себя в комнате и что-то мастерил.

Прошло шесть лет. Наступил электрический кризис, и дом Смитов теперь освещался костром и факелом. В маленьком салоне день и ночь горел огонь, постепенно сожравший всю мебель в доме. Огонь отражался в большом экране, согревая черноту красно-желтыми зигзагами. Иногда Томас Смит присаживался к нему, и могло пройти часов десять, пока он встанет и отклеит взгляд от отражения очага в телевизоре. Шесть лет они смотрели на дорогу, по которой сновали фургоны Министерства взыскания, увозившие целые семьи.

«Шесть лет на волоске от смерти», как скажет позднее, не скупясь на дрожь в голосе, Серенити своему сыну, чтобы оправдать содеянное.

Ибо идея принадлежала ей.

Несмотря на отчуждение супругов, в апреле 6 года Серенити родила девочку. Вторые роды не вызвали у матери ни восторга, ни интереса. Два месяца младшая дочь Смитов не имела ни кроватки, ни ласки, ни даже имени. Она вопила из-под кучи изъеденного молью горностая в заброшенной мансарде.

Скука и жажда новых впечатлений сподвигли Чарльза Смита взглянуть поближе на шумовой агрегат второго этажа. И он обнаружил крошечное существо с огромными глазами – синими, как экран монитора, – на маленькой свирепой рожице. Ему вспомнился чертополох или такие коты из бывших домашних, которые за несколько месяцев бродяжничества дичают до состояния хищников. Он решил заняться ею. Через несколько месяцев брат и сестра стали неразлучны.

Серенити Смит заметила это. Она посоветовала сыну оставить девчонку в покое. Никто из семьи не должен к ней привязываться, и, главное, она сама не должна ни к кому привыкать. Она должна расти, не зная даже о существовании слова «любовь». Это разумная мера предосторожности, учитывая ожидающую ее участь. Каждый знак внимания, который она получает, это рана замедленного действия. Блу, раз уж она Блу, не должна изведать любовь.

Уж лучше так.

Чарльз продолжал заниматься Блу. Он учил ее таблице умножения. Водил гулять, водил смотреть на одичавших котов. Научил не бояться дождя, грома и машин. Лазать по деревьям, быстро бегать, прогонять диких животных, блокировать страх в своих нервах. Иногда он заставал ее спрятавшейся за дверью – она подслушивала, как Серенити в одиночестве разглагольствует перед зеркалом.

Он без слов уводил девочку.

Когда Блу исполнилось шесть, он решил, что у нее хватит сил бежать. Они вышли на дорогу и попытались остановить машину. Возле детей затормозил потрепанный лимузин с длинным двухцветным кузовом. Внутри было двое мужчин, которые предложили подбросить их до центра – ухмыляясь и глядя в сторону. Чарльз отказался. Он угадал в них зло. Они вернулись домой. Томас Смит выпорол сына кабелем. Через два месяца после этого эпизода Серенити поехала с Блу в центр. Общественный транспорт уже снова работал. У дверей жилых домов останавливались автобусы, ежедневно собирая толпы рабочих.

Вокруг строились блочные бараки. Появились бутербродные. Пустующие дома были взорваны, и на перекрестках возникли стенды, нахваливавшие прекрасную и недорогую жизнь в строящемся высотном комплексе «Утопия», – макеты в кадастровом управлении, заявки без предварительной записи.

Из центра Серенити вернулась одна. Одна, но с кучей предметов первой необходимости. Шампунь, говядина, белое вино. Она торжественно объявила сыну, что спасла семью.

Тот загнал ее в котельную. Потребовал сказать, где сестра. Серенити отвечала уклончиво и путано, что-то плела про пансион, про выгодное удочерение. Потом Томас Смит начал искать работу. Однажды, воспользовавшись отсутствием отца, Чарльз устроил матери форменный допрос.

С угрозами, с оскорблениями, с применением силы.

Серенити в конце концов сказала правду. Блу сдали в Лаборатории за крупную сумму денег. Таков был план. Так было задумано изначально. Они, как бы это сказать, вырастили девчонку на продажу, и точка. И Серенити тут ни при чем. Жизнь такая. Чарльз бил мать так, что едва не выколотил душу. Потом сбежал из дома. С этого дня все неосознанные порывы, раздиравшие его прежде, обрели цель.

Чарльз поехал в центр Второй секции. Довольно быстро устроился курьером в прокат видеоигр. Одновременно направил в Лаборатории запрос на замещение сестры – собой. Административная волокита отфутболивала его из одной инстанции в другую, то медосмотр, то медобследование… Через несколько месяцев пришел отказ: низкий индивидуальный рейтинг. Он дал себе слово найти другой способ. Из курьера стал менеджером, потом разработчиком. Головное предприятие оплатило ему ускоренные компьютерные курсы. Он жил в буферном квартале. Квартплата компенсировалась экранной рекламой на стенах дома. Его выселили, потому что он научился блокировать рекламу, когда хотелось тишины. Он снял в тупике Джонни Уокера квартиру на троих – с наркоманами. У него была настоящая работа – системный администратор. Он спал мало и ночью шарил по сети, лазил по разным сайтам, взламывал базы данных и наконец добрался до самого Гиперцентрала. В его комнату с видом на тупик постоянно стекался свежий улов исповедей неизвестных людей, которые он слушал до тошноты. Так зародилась в нем неискоренимая любовь и презрение к человеческой натуре. Тогда же он и получил прозвище «Глюк» – так его почтительно именовали другие заживо погребенные в сети, но использовавшие ее мутные воды с меньшим успехом. Он искал одиноких девушек с синими глазами и приглашал их в отели.

Еще до объявления Нарковойны он знал ее настоящие мотивы – и завербовался. Пошел рядовым в батальон добровольцев, не стал ждать своего часа, а пошел ему навстречу. Отдельным его увлечением был взлом корреспонденции с грифом «военная тайна». Он знал, что врага нет. Он знал, что воюет с пустотой. Он знал настоящие цели. Он предложил выполнить задание, его решительность и хакерское прошлое делали его идеальным исполнителем. В обмен он хотел получить сестру… Глюк взял Сида в помощники по убийствам. Остальное – история. История закулисная, которую Сид знает лучше самой Блу. Поэтому она продолжит рассказ с момента встречи брата-героя и сестры, к которой помилование пришло слишком поздно.

Месяц спустя на перроне вокзала Севертранс Глюк встретил абсолютно чужую четырнадцатилетнюю девочку. Лаборатории делали с ней бог знает что и среди прочих мерзостей испытывали на ней пластико-хирургические методы: ей пришили новое лицо, каждая черта которого была омерзительна из-за связанных с этим воспоминаний. Ее заклеили только что изобретенной гипердермой, которая потом не прошла медконтроль. Она не менялась, что бы ни происходило с телом. Усталость, отметины, покраснения – ничто не оставляло следа на этой маске. Даже аллергия, ушибы или раны.

В этом убедились, проведя шесть серий тестов.

Когда Глюк заполучил Блу, она ходила на костылях и была накачана обезболивающим до отупения. Он провел ее сквозь целый строй врачей, те разводили руками, видя столько невидимых взору мук. Глюк лечил ее дома. Расплачивался, воруя деньги с чужих счетов.

Блу пошла на поправку. Она хотела выходить, познакомиться с внешним миром, которого она никогда не видела. Брат сводил ее в кино, в ресторан. В парк аттракционов. Он не оставлял ее одну. Он водил ее даже в туалет. Никого к ней не подпускал. Повел ее на матч нового бокса. Он был знаком с чемпионом. Этого человека он мог бы уважать и любить, если бы был на это способен. С этим человеком его связывало что-то плохое, но связывало крепко. Блу грызла попкорн с легким запахом гари. Она в первый раз хлебнула пива, и у нее слегка кружилась голова.