Текст книги "Город Сумрак"

Автор книги: Лолита Пий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Часть пятая
Перед сумерками

11

Весело, как будто отрезали полсердца. Слишком много народу на перронах «Центральной», а поезд заставлял себя ждать. От Экзита Сид поехал на транссекционке в сторону Субтекса. Субтекс соединялся с центром длинной кишкой, освещенной желтым крикливым светом. На линии № 4, проходившей через станцию «Центральная», была остановка ровно на углу улиц Седьмой и А, где располагался госпиталь «Даймлер-Милосердие». Там Сид рассчитывал перехватить на выходе доктора Мейера, специалиста по смертельным инъекциям. Подпись Мейера стояла под этой кучей недомолвок и нестыковок – официальным рапортом о вскрытии тела Чарльза Смита. Когда док Мейер не копался в трупах, он, крепко зажмурив глаза и отключив совесть, заведовал в госпитале отделением эвтаназии по медицинским показаниям. Рабочий день заканчивался в 17.00.

Динамики объявили о прибытии поезда до станции «Альфабет». Сид повернулся влево, где уже блеснули глаза электрички. Объявили о поезде в противоположном направлении. Сид засмотрелся на две пары рельсов, вспоминая тех, кого собственноручно спас от столкновения с головным вагоном, летящим на скорости восемьдесят километров в час. На рельсах нарисовались куски человеческих тел, затем их сменил прозрачный контур лица Блу – какой она была в тот миг, когда он ее потерял. Поезда с грохотом вкатились на станцию.

Сид отчетливо увидел, как два состава метнулись друг к другу – молниеносным рывком вбок, как будто потеряв опору. Поезда тяжело вильнули, тормоза взвизгнули, зашкалив за «фа» верхней октавы.

Параллели сошлись в лобовом столкновении.

Сид инстинктивно рванул с места до того, как началась паника.

Бегом по переходам, прочь от наступающей на пятки толпы, от воя сирен, от запаха раскаленного металла, идущего из взорванного туннеля. Наконец Сид выбрался на поверхность и понял, что и тут спокойствием не пахнет.

Светофоры беспорядочно перемигивались, игнорируя потоки машин.

На четырех артериях Форчун-сквер поток машин, беспрестанно подпитываемый боковыми улицами, плотнел на глазах, шумел океанским штормом со всплесками клаксонов и яростным визгом тормозов. В центре перекрестка кордон вооруженной полиции пытался восстановить что-то вроде уличного движения. Вокруг, по тротуарам, где громоздились мусорные баки, топтались на месте пешеходы, выискивая в забитом рекламой небе указания иного пути. Сид увидел, что супераптека на углу Форчун-сквер и Двадцатой опустила шторы. «Старбакс» спешно сворачивал террасу. По выделенной полосе примчались пожарные со включенной на полную мощь сиреной и встали у выхода из метро. На Двадцатой вереница машин, вставших на перекрестке, начинала опасно наползать на пешеходный переход. Регулировщик сообщил в мегафон, что по нарушителям откроют огонь без предупреждения. И в подкрепление своих слов повел автоматом вправо-влево, под углом тридцать градусов к земле. В асфальте появилась серия круглых дырок. Двигатели тут же смолкли. Сид смог перейти дорогу – в гуще толпы, в запахе пороха и страха.

Последствия не заставили себя ждать. Сид двигался пешком дальше, в сторону Альфабета, пытаясь прогнать образ Блу, который вставал перед ним все ярче с каждой секундой, прошедшей с их последней встречи. Форчун-сквер и коллапс никоим образом не мешали этому. Сид бежал мимо переведенных на военный режим улиц, взбесившихся светофоров и полицейского произвола, и ему казалось, что он единственный действительно знает, куда идет посреди расползающегося метастазами хаоса. Известие о комендантском часе застало его на перебежке от авеню А к Седьмой, где находился вход в отделение скорой помощи «Милосердия». Было ровно тринадцать, когда экраны прервали рекламу и проинформировали Город о том, что после двадцати одного часа любой абонент, оказавшийся в общественном месте или на улице без спецразрешения, подлежит расстрелу на месте.

«Милосердие» подвергалось вялой атаке трясущихся наркоманов. Больницу видно было издалека. Титановые экраны над въездом скорой помощи круглосуточно крутили оптимистические ролики. Безмятежные паралитики барахтались в ванночках. Их нереальные улыбки и медикаментозное счастье разлетелись вдребезги вместе с панелью при первом же метком попадании бутылки с зажигательной смесью. Сид увидел огонь и затормозил. Одинокие язычки пламени метнулись к цепочке охранников, перекрывавших вход. Те спешно ретировались внутрь. Игра шла не по-честному. У них – электрошокеры, у тех – обрезы. В рядах наркоманов некоторые были с армейскими ранцами, оттуда торчали бутылки с прозрачной жидкостью, заткнутые скрученной тряпкой. Наркоманы размахивали справками, и на лицах у них читалась горькая незаслуженная обида. Сид не слышал, что они орали, – впереди на перекрестке с Седьмой улицей автомобильная кутерьма была в самом разгаре. Он сложил два и два. По пути встретилось изрядное количество супераптек – все закрыты. Есть от чего всполошиться наркоманскому люду. «Милосердие» еще легко отделалось. Штук двадцать атакующих, из них в лучшем случае треть держится на ногах. Охранники вернулись на позицию с запасом стволов и подкреплением в виде полицейских в синей форме. Сид решил зайти со служебного входа – на авеню В. Он двинулся в противоположном направлении, а тем временем перестрелка за спиной ненадолго перекрыла утомительный гам клаксонов и свистков.

Малолетки вопили, взрослые ругались, тяжелораненые стонали на подлокотниках диванов и под окнами. На стойке регистрации дежурные орали в раскаленные трубки, пытаясь докричаться до скорой помощи, – а там диспетчер сквозь помехи отвечал, что все машины как под землю провалились. Никто, казалось, не реагировал на то, что в северном крыле госпиталя начался пожар, кроме разве что самой системы пожарного реагирования. Сигнализация выла, но никого особо не беспокоила. У парня, одетого с ног до головы в кожу, случилась остановка сердца, – соседи отодвинулись от него, громко возмущаясь. Отец семейства орал на дежурных, проклиная весь медперсонал госпиталя «Даймлер-Милосердие», – делать им нечего, только забавляются с коматозными. Сид проскользнул к лифтам, и никто этому не воспрепятствовал.

На входе в блок Е никто не дежурил. Коридор и двери, тишина, нарушаемая только звуком шагов, но где именно, Сид определить не мог. Он воспользовался телефоном на входе и позвонил в операционную. Док сам снял трубку. Сид был краток. Просто сказал, что надо поговорить. Док попросил подождать. Еще одно дело, а потом они выпьют чего-нибудь в баре ближайшего панотеля.

Зал отдыха медперсонала выходил на коридор смерти.

Зеркало без амальгамы выходило в коридор, по которому желающие отправлялись в блок Е. Сид маялся. Мысль о самоистязании, которому он себя подверг, отпустив Блу, беспрестанно свербила в каком-то особенно чувствительном месте, о наличии которого он до той поры не знал, и периодически резким и неожиданным разрядом пробивала уверенность, что он ее больше не увидит. Он повернулся к окну, надеясь отвлечься – не важно на что. Через несколько минут он услышал, как хлопнула дверь тамбура. Он прижался носом к стеклу, чтобы схватить последние мгновенья человека. Тому было где-то пятьдесят. Ничто в лице или манерах не говорило о болезни или депрессии. Мужчина был тщательно одет. Он двигался скованно, шажками, без конца поправлял галстук и одергивал пиджак, как будто шел наниматься на работу, где в счет – каждая деталь.

Он остановился перед прозрачным зеркалом и тяжело вздохнул.

Сид с жадностью ловил этот взгляд человека, считавшего себя в одиночестве. Он прочел в нем полное смирение души, дошедшей до края. Человек выпрямился и продолжил путь к блоку, прямой и несгибаемый, как истина, и звук его шагов стучал в черепе у Сида еще долго после того, как тот исчез за дверью. И Сид понял, к чему все эти навязчивые мысли, все картинки, что никак не оставят его в покое, что бы он ни делал, и смерть Глюка, и трупы, сожженные на пустыре, картинки достаточно жесткие и мерзкие, чтобы стать вехами, последними его ориентирами в этом мире.

– Да, Смита били. Связали и били. Кожа на запястьях стерта и повреждена. Можно поручиться, что часть последней в своей жизни ночи он провел на земле в тесных наручниках. Подтверждаю, что имплант вырезали, и сделано это было погано. Думаю, он вырезал его сам. Но дело не в том. Лаборанты взяли с десяток образцов крови, которой был залит номер. На снимках он выглядел как бойня в конце рабочего дня. Слишком много красного. Я сделал анализы крови и получил чудовищный вывод. Кровь группы 0+, а у вашего друга была АВ-. Это редкая группа, а «они», я думаю, торопились. Да, смерть Глюка разыграли как спектакль. Он был мертвее мертвого, когда его привезли в отель. «Они» разукрасили номер, но перестарались с ложными уликами. Кто эти люди и зачем «они» это сделали? Понятия не имею, но если он – ваш приятель, вы вправе задуматься. Поскольку мне посчастливилось делать вскрытие, я могу вам кое-что рассказать. При подготовке тела мой ассистент потерял сознание. Тогда я сам вставил Смиту в рот ретракторы и полез смотреть. Язык состоял из двух кусков, я достал их рукой. Края раны неровные, в зазубринах, с отчетливо видимыми следами зубов в местах прокуса. Чарльз Смит действительно откусил себе язык, и никто ему не помог. Токсикологический анализ крови не показал ни алкоголя, ни наркотиков. Я не знаю, как убеждают человека сделать с собой такое. Оружием и побоями такого не добьешься. Пуля стала бы для него благодатью. Побои – меньшим из зол. Только нерушимая воля поставить точку могла оправдать этот невыносимый поступок, потому что нестерпимое показалось ему терпимее, чем продолжение жизни.

Когда они доехали до «Пандемонии», хор сирен предупредил абонентов о наступлении комендантского часа. Мейер сказал Сиду, что о нем беспокоиться не стоит. У него есть пропуск на езду в ночное время. Сид ушел, на прощание взглянув на лежащие на руле руки доктора Смерть. Он шел к башне F неторопливо, как выходят из тупика. Расследование буксует. Пытка легче, чем сама жизнь. Город в агонии. Блу потеряна окончательно.

Остановив машину у сквера, Мейер провожал его тем же мрачным взглядом, каким смотрел в баре панотеля на его располосованное запястье. Сид вошел в башню F, почти уверенный в том, что добрый доктор нажмет кнопку «Д» – донос, как только завернет за угол Абсолют-авеню. Он услышал, как машина тронулась с места, мотор взревел и стих вдали. Он пожал плечами. В холле пахло вощеной мебелью и дезертирством. Он прикинул, а не рухнуть ли на пол, чтобы прижаться горящим лбом к мрамору и лежать, пока Нелегалка не заберет. Только погоня держала его на плаву, а теперь у бега не было ни смысла, ни даже задачи спасти свою шкуру – что там спасать. Как во сне раздался голос консьержа. Он звал его по имени. Сид подошел и принял из рук человека, существования которого никогда не замечал, большой конверт, запечатанный желтым сургучом.

– Посыльный вас не дождался, хотел проскочить до комендантского часа.

Сид посмотрел на конверт. Онанаписала его имя большими шаткими буквами. Ееимя было написано на обороте старательным детским почерком, проткнувшим бумагу в конце слова.

Сид услышал визг тормозов, хлопанье дверей, бег кованых ботинок по саду. Он поспешно разорвал конверт. Там было два билета до Экзита на поезд 12:45, оба неиспользованные, и книга без обложки.

12

Сид, не размышляя, рванул в сторону Субтекса. Комендантский час по идее был введен во избежание новых разрушений. По идее он защищал абонентов. В Субтексе мало что можно было разрушить и мало кого реально стоило защищать. В принципе, название «Субтекс» включало все, что лежало ниже бульвара Тексако. С давних пор Тексако пролег длинным шрамом через весь Город, который под этим углом зрения казался Сиду рахитичным телом, где голова и туловище, здоровые и нормально сформированные, стоят на больных, атрофировавшихся от чрезмерной тяжести конечностях. После успеха одноименного сериала название «Субтекс» сузилось до небольшого участка Альфабета, нескольких изолированных блоков вокруг авеню Z. Там Сид знал, что найдет где спрятаться. Он вышел из «Пандемонии» через паркинг, прокрался вдоль стен Абсолют-авеню, достиг Седьмой и пошел дальше. Пустынные, застывшие улицы словно омылись и вернулись к исходному совершенству, совершенству безжизненности. В перспективе, которую теперь ничто не загромождало, они казались бесконечными, прямиком ведущими в иной мир. Сиду показалось, что комендантский час – это что-то вроде репетиции: Город готовит себя к грядущему безлюдью. Миновав десяток домов он встретил всего три машины: одну служебную с тонированными стеклами, один армейский внедорожник, который летел по Тексако в сторону центра на скорости сто пятьдесят километров в час – внутри шестеро вояк, увешанных амуницией, и тот, что стоял на пассажирском сиденье, наугад пулял очередями из автомата, – и одну труповозку.

Воспользовавшись скудостью дежурного света, Сид перебежал под прикрытие строительных лесов и груд бесхозных мусорных баков. Он бежал и ни о чем не думал. Разве что об опасности. Со всех сторон ревели моторы патрульных машин. Крики военных, обалдевших от скорости и безнаказанности, становились громче, потом стихали, и отовсюду неслась морзянка автоматных очередей, слишком регулярных, по оценке Сида, чтобы каждый раз быть прицельными. Пока он шел по Тексако к месту слияния с Майкрософт-авеню, чтобы перейти диагональ в два приема, минимально выходя на открытое пространство, мимо пролетели два вертолета. Вертолеты летели низко, задевая фасады нежилых туманоскребов деловых кварталов, их включенные фары высвечивали на земле широкие пятна. Сид затормозил, заметив бегущего человека. Сноп света выхватил его рваный задыхающийся бег. Человек побежал быстрее, достиг противоположного тротуара и заметался в поисках выхода.

Один из вертолетов завис наверху. Двое других полетели дальше к северу. Сид увидел, как с Пятой улицы по полосе встречного движения выскочил джип. Машина затормозила, поравнявшись с человеком. Фары высветили его затравленный силуэт, на стене напротив выявилось гигантское изображение кроссовки. Сид рванул с места и побежал. Военная машина стояла к нему задом. В пятидесяти метрах к востоку вертолет завис и крутился на месте. Впереди – зона тени. Он бежал бесшумно, пригнувшись. Чуть поодаль, справа от него мужчина тоже побежал. Он бежал в противоположную сторону. Первый залп изрешетил кирпичи. Второй ушел в спирали белого дыма. На третьем Сид свернул с бульвара в кишку Седьмой улицы. Он вжался в подъезд и отдышался. Трудно сказать, что означало последовавшее затишье – либо человек убежал, либо убит.

В 22:10, когда он пересек авеню R, донесся дальний грохот взрыва. Стало заметно движение патрульных машин: визг колес, рывки с места, вой сирен и эти постоянные очереди в никуда, – звуки окружили его, миновали и оставили в покое. Он ускорил шаг. За поворотом пограничной с буферными кварталами улочки он увидел под козырьком подъезда застывшего статуей столетнего отбеленного негра с незрячими глазами, распевающего в одиночку псалмы на языке сновидений, и понял, что добрался в Субтекс.

Двадцать контор по отбелке кожи на одной авеню Z. Крикливые вывески безбожно клялись и обещали немыслимое неоновыми каракулями по обе стороны улицы, которая вела далеко за пределы Города: пересадка кожи плюс обесцвечивание радужки бесплатно! Отливка новых век – рассрочка на год! На экране витрины транслировались этапы отбеливания черной женщины. На другом чередовались различные форматы глаз европейского типа. В центре витрины напротив стояла дермопалитра от алебастровых до янтарных тонов, оттенки кожи были представлены как каталог образцов кафеля для ванной. В остальном торговля на авеню Z ограничивалась несколькими магазинами спиртного. Заштатный офис по искусству татуировки и стоянки под открытым небом, где прозябали в пыли длинные машины, чьи последние конвульсии можно было приобрести за несколько сотенных. Ларьки с сэндвичами. Барахолки последнего разбора. Низенькие дома, выстроенные все по одному образцу: красный кирпич, окна с решетками, бетонное крыльцо.

Это были дома пенсионеров – столетние, полуразвалившиеся, похожие на своих обитателей. Тех самых, что, построив Город, заработали сомнительное право жить в нем вечно. Для этой категории населения квартплата была заморожена около века назад. Таким образом, взлет цен на жилье в пределах Города обошел Субтекс стороной. Это была альтернатива буферным кварталам. Будущие банкотрупы, погрязшие в долгах, часто попадали туда перед неизбежным сползанием к пригородам. А также отбеленные негры и инвалиды труда. Отбросы «Светлого мира». Беглецы от прессинга центральных кварталов, от безумного мира самодовольных абонентов. От взглядов.

Если б не комендантский час, улица, как всегда, кишела бы ордами обдолбанных подростков, они бы размахивали руками и орали, разгоняя тоску и тишь, повисшую над авеню Z, а может быть, среди них встретилась бы парочка экскурсоводов по Субтексу для скучающего народа или пара фоторепортеров, недобравших актуальных картинок и явившихся фотографировать бедноту.

Клуб «611» на авеню Z был открыт. Сквозь вогнутый иллюминатор посетителей подстерегали два глаза, начисто свинченные айсом и укрупненные толщиной стекла. Дверь приоткрылась, и показался костлявый старикашка, улетевший далеко и надолго. Сид попросил проводить его к Буки.

Они пошли сквозь бесконечность клуба. Обычная ночь в «611» – все как всегда. На танцполе разномастные калеки танцевали кто во что горазд. Со всех сторон жесткий звук, лишенный обертонов, стегал воздух, заливая все мощью и яростью, такой же осязаемой, как пар, идущий от взнузданной толпы. Звуки навалились на Сида, сопровождая последовательное мелькание перед глазами вереницы больных тел. Вывинченные конечности, бельма на глазах, скрюченные фигуры. Толпа предавалась типичному спорту ночных заведений: съём партнера и сброс напряжения – наперекор той жизни, которую каждый вынужден был вести с утра. Но наводненная этими нечеловеческого вида мужчинами и женщинами пародия на праздник в своем безмерном комизме все равно попахивала блефом. Вся жизнь с ее невыполненными обещаниями была блефом. Прямо напротив хохотал человек с обожженным лицом. От этого смеха – натужного смеха под кайфом – сверкали его зрачки, тряслась нижняя челюсть, но окаменевшие углы рта отказывались ползти вверх, и низкий лоб, лежащий прямо на глазах, убивал в лице всякое выражение, и было что-то такое в его развинченной шее, что в сочетании с беспорядочными приступами смеха скорее, напоминало тик или конвульсии транса. Сид ускорил шаг.

Буки придумал свой клуб, как-то однажды столкнувшись на улице Субтекса с группой поддержки физически неполноценных граждан. Он сообразил, что эту клиентуру еще никто не застолбил. Он построил клуб на очень простом принципе: впускать только тех, кого никуда не пускают, кто по вечерам торчит дома, боясь посторонних взглядов. Косые взгляды в «611» не практиковались. Самый страшный уникум найдет там себе пару. Отработанный материал Лабораторий. Инвалиды труда. Толстяки. Жертвы неудачной отбелки. Карлики. Обожженные. Дебилы. Паралитики. Калеки. Глухонемые. Дряхлые старики. Что может быть прекрасней романа слепого и карлицы, сказал Буки прессе. В «611» такие чудеса случались ежедневно.

Та статейка в разделе светской хроники «Клерньюз» привлекла внимание нескольких ночных пташек Субтекса, стремившихся к оригинальности. Среди них была Мира. Знакомство Сида с Буки произвело на нее сильное впечатление.

Это Буки пятнадцать лет назад пригласил его изображать боксерскую грушу в темных спортзалах возле реки Железки. Буки действовал на самых разных поприщах. Вербовал в зонах куклоидов. Перебивал коды трейсеров. Придумал телесериал. Нашел исполнителей. Все сплошь завсегдатаи клуба «611», шестеро недочеловеков, в итоге ставших звездами… Сид внезапно усомнился – усомнился в том, что из книги узнает больше, чем просто блуждая по Городу, царапаясь о его углы, множа раны, в которых неизбежно вспыхивает застарелая инфекция.

На экране телевизора картины разрушений сменяли друг друга все быстрее, пока не слились в одну шизофреническую пляску. Бегущие спасатели, пыль, рушащиеся дома, осколки стекла, машины «Скорой помощи», дым, растекающийся по улицам как заразная болезнь.

Погибшие люди.

Кровь в телекадрах была закрашена белым. Сколько белой крови на бледных трупах. Хотели смягчить шок, а вышло как всегда. Очищение. Возрождение. Забеленный, омытый кровью город. И еще – крики, стоны и сирены. Все и сами догадались, что значит этот шум. Он значил столько же и так же бил по нервам, как настоящий цвет крови.

На полу или в подвалах большинства пострадавших зданий обнаружились цифры, нанесенные краской или выбитые. Остальные дома были уничтожены подчистую, так что экспертиза оказалась невозможной. Места взрывов по хронологии совпадали с порядком нумерации объектов. Всего на протяжении четырех дней случилось тридцать четыре теракта. Теракты множились, следуя сложной конъюнктуре факторов. Завтра наверняка случатся другие. Взрывчатое вещество установлено. Пластид С-5. Эксперты высказали предположение, что он мог быть спрятан в Городе.

– С утра Северная наружная зона подверглась бомбардировке, – вещал ведущий. Группы пострадавших отправились мстить. Итог: шесть десятков мстителей и в два раза больше банкотрупов разнесены снарядами.

Последнее.

В тот же день в центре делового квартала на улочке, перпендикулярной Майкрософт-авеню, около 17:40 был взорван туманоскреб. В этом месте случилось событие, которое поспешил снять на трейсер один прохожий.

На экране возник зернистый кадр, шаткий и забитый пылью.

Засветка.

Дыра в тумане, сквозь которую несколько минут светило солнце.

После этого чуда появился убогий пиарщик Профилактики антигражданских действий. Темно-синий костюм с галстуком на фоне деревянных панелей с гербами. Он разводил руками, оправдывал комендантский час. Все тот же старый припев, базовая доктрина «Светлого мира». Ограничение жизни для ее сохранения. Избитые слова смолкли, когда раздалось щелканье пуль. Буки расстрелял экран. Телевизор опрокинулся и рухнул в камин. По проводам пробежало что-то вроде судороги. Несколько голубоватых язычков пламени вспыхнули и угасли как спазмы.

Буки повернулся к Сиду и спросил, что ему надо. Сид ответил, что ему нужна запирающаяся надежная комната, тишина и время.

Он прочел книгу, сидя на раскладушке в комнате отца Буки, наглухо ушедшего в себя. Глаза – как два ночника, горящие в дырках восковой маски, венчающей крупное тело, так и не добитое до конца ни питанием чем бог пошлет, ни сидячей жизнью, – ветхая коричневая кожа, глядеть на которую было так же страшно, как на пульсирующий родничок новорожденного. Распахнутые окна выходили на авеню Z с ее подъездами, полными привидений, и редкой автомобильной жизнью задворков мира. А дальше – гул моторов грузовиков, шарканье громадных колес по асфальту и вдали – темное, лишенное горизонта небо.

Он читал под взглядом отца. Закончил около часу ночи, и тогда на него снизошло какое-то озарение.

Он встал и пошел к окнам. С комком в горле взглянул на мир, и тут гнев, ненависть, жажда мести, кипевшие в нем, пока он читал, исчезли и разрешились одной-единственной мечтой.

Он хотел видеть собственными глазами.

Он хотел видеть рассвет, встающий над морем.

Лимузин на авеню Z.

Новенький лимузин, сгусток сверкающей силы в царстве разрухи и секонд-хенда. Луч фар высветил реальный состав воздуха, пыль и грязь, попутно зацепив дряхлых тружеников, застывших студнем на ступеньках подъездов. Сид сел на заднее сиденье, где тонированные стекла укрывали его от взгляда патрулей.

Анна Вольман сняла трубку после первого же звонка. Сид пробубнил что-то вроде «надо встретиться по одному делу». Анне Вольман было смертельно скучно. Предлоги Сида ее совершенно не интересовали. Надо встретиться – вот и отлично. Она сама предложила прислать шофера немедленно.

Сид распрощался с Буки. Буки сидел в монтажной. Просматривал материалы ближайшей серии «Субтекса» и пил воду. Сид спросил у него, что это он сидит в одиночестве. Буки ответил, что все пошли на Праздник на колесах.

– Но сейчас комендантский час, – удивился Сид.

– Но сейчас комендантский час, – подытожил Буки.

Сид подавил второй наивный вопрос, вертевшийся на языке. Никакого Праздника на колесах не существовало в природе. Буки это знал. Остальные наверняка тоже.

Сид пошел ждать на улице. Он простоял четверть часа на авеню Z, прокручивая в голове полученный урок. Борясь с внутренней агрессией, которую книга разбередила сильнее прежнего и с которой, как знал Сид, в какой-то момент придется считаться.

Он испытывал странное ощущение, чем-то близкое оргазму: громадное радостное отчаяние. Или такую радость, которая высвобождается только тогда, когда на другую чашу весов упадет ровно столько же страданий. Он знал, и это знание давало ему власть над Городом. Он держал Город в руках, потому что знал о его постыдной болезни и был отныне редчайшим экспертом по ней, – во всяком случае, единственным, кто мог претендовать на относительную невиновность.

Шофер решил выехать по авеню Z на окружную. Цитадель Звезд располагалась строго на противоположном от Субтекса конце, на самом верху, у западной окраины. Сорок минут пути, может, меньше из-за комендантского часа, сделавшего Город скоростной трассой для людей с особыми правами.

Реклама I&Nвторглась в его размышления перед съездом с окружной в сторону Цитадели. Он велел шоферу остановиться. Шофер резко затормозил. Сид вышел из машины и залез на крышу. Галогенный светильник служил подпоркой для рекламного стенда, заливая потоком желтоватого свечения нереальное лицо Анны Вольман. Она сидела на первом плане, наклонив голову вперед, полуприкрыв глаза, где читалась даже какая-то обида, сжав губы. Она рвала ветку амаранта. Руки были от другой актрисы, в ней самой не было ничего настоящего, лицо восковое, тело цифровое. Как будто она так и родилась на глянцевой бумаге.

За ней вились километры скалистых утесов, вытягивая перспективу до бесконечности. В точке, где перспектива чудесным образом все же сходилась, белела равнина, встречая бледное солнце и морскую пену. Сид полоснул бритвой. Афиша загнулась по неровной наклейке. Из-за щита послышались выстрелы, тут же возмущенным лаем откликнулись десятки псов. Сид оторвал, что осталось, руками, оставив нижнюю левую половину Анны Вольман на щите.

Служебный вход в левом крыле, в обход толпы. (У стен Цитадели Звезд всегда дежурила толпа. Ее невозможно было разогнать. Ее невозможно было усмирить. У стен Цитадели Звезд всегда стояла толпа и умоляла впустить в единственное известное ей место пребывания артистов. Но иллюзия не выдержала бы очной ставки. Так что толпу в ворота не пускали.)

Квадратный двор и пятьдесят лимузинов, припаркованных встык, таких же черных, блестящих и строго одинаковых, как цепочка черных тараканов. Сид тут бывал не раз. Он позаимствовал фонарик у шофера и вошел самостоятельно в лабиринт Цитадели. В галереях царила почти полная темнота – не только в силу лимита электроэнергии, а потому, что так требовали звезды. Большинство стен было увешено зеркалами – снимать их было запрещено, потому что Цитадель считалась памятником, и звезды имели там только право временного проживания. Звезды спали мало, по ночам бродили по бесконечным коридорам, и внезапное предательское отражение беспристрастного зеркала было им невыносимо. Под аркадами, соединявшими левое крыло с главным корпусом, Сид встретил Лею Шуллер, сестру-близнеца Лилы Шуллер, убитой фанатом в начале 20-х годов. Громкое и нераскрытое преступление века. Проходя мимо, он и не подумал опустить фонарик. Луч света коснулся обезображенного старостью лица звезды – та поспешно отпрянула назад, как будто ожегшись. И тогда Сид вспомнил, как в конторе называли это место, когда весь этот спесивый бред вставал поперек горла: лепрозорий.

Он нашел Анну на парадном балконе. В апартаментах телефон не отвечал. Консьерж без всяких уламываний отыскал ее по просьбе героя из Профилактики самоубийств.

Звезда сидела, опираясь спиной о четвертую колонну. Она пила виски. Несмотря на зеркальные очки, скрывавшие добрую треть лица, Сид по неуловимому мерному покачиванию головой понял, что у нее закрыты глаза. Он понял, что опьянение звезды можно только частично отнести за счет виски.

Парадный балкон выходил на главную аллею. От посторонних взглядов его защищала вся площадь экрана и десяток по-античному толстых колонн. Снизу неслись выкрики, бередившие нутро. Вопрос был не в децибелах, а в жуткой интонации, вбиравшей в себя каждый вопль, каждый крик, каждое рыдание – некоторые абоненты действительно рыдали. И сам этот хор в двести, а может, и триста человек, собравшихся черт знает где, посреди ночи, из-за этой женщины.

Они молили.

Анна Вольман с отрывом лидировала в известности среди всех жительниц Цитадели. Ее лицо, которое любой узнал бы скорее, чем лицо собственной матери, по четыре тысячи раз в день проходило перед сетчаткой любого абонента, не считая тысяч живых копий, каковые щедро штамповала бесплатная или частная пластическая реконструкция по требованиям заказчиц, а спрос никогда не ослабевал. Сценаристы наперебой сочиняли о ней невероятные легенды, армия пресс-атташе тем временем старательно заглаживала ее менее похвальные деяния. Лучшие из ее двойников изредка украшали собой благотворительные обеды, политики дрались за право показаться под ручку с ее клонами, в 27 году едва замяли скандал, когда в первых рядах были замечены две Анны в один и тот же день и час в двух штаб-квартирах двух соперничающих партий. Этот ловкий трюк Анна устроила сама. Неплохой способ намекнуть, что пора дать ей наконец передышку. Через месяц после случившегося она возглавила список постоянных клиентов Профилактики самоубийств. Сид регулярно спасал ее от смерти, почти каждый месяц, и всякий раз в последнюю секунду.

Она во что бы то ни стало хотела разнести собственную икону. Бессонными ночами она бродила по городу. Без охраны, с открытым лицом, она развлекалась, и довольно своеобразно, поскольку удовольствие ей доставляли гадости, начиная от кинжальных презрительных взглядов до ядовитого насмешливого шепотка. Она заставляла своего немого шофера возить себя в бары. Там напивалась в одиночку. Подбирала поклонников. Переспав с легендой, они часто бывали грубы с отвергнувшей легенду женщиной. Типичный случай. Сиду часто приходилось расхлебывать последствия таких ночей. В конце концов по Городу распространился слух, что это сумасшедший клон, недостойный звезды, бродит по коксовым барам, по развратным улицам Абсолюта, а клон, видимо, был самой звездой. Потому что, несмотря на удары времени и перекройки, ее лицо можно было узнать среди всех других, именно потому что было в нем что-то неподражаемое и бессмертное. Серые глаза, почти прозрачные, взгляд в упор, но на грани подступающих слез, внезапный смех, вспыхивающий электрическим разрядом, и радость, и обещание жизни.