Текст книги "Без жалости"

Автор книги: Лоис Гилберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– У меня привычка читать двадцать страниц за вечер, – произнес Ноа, отвечая на мой вопрос. – К этому меня приохотил отец. Интересно знать, что и как происходит в этом мире. Я люблю учиться.

– Но тебе нравится также работать на ферме?

– Ты считаешь, то и другое совместить нельзя? – спросил он, и мне вдруг показалось, что от него в эту минуту повеяло холодом.

– Конечно, можно. Моя бабушка прожила на ферме всю свою жизнь, но более умной и образованной женщины я не встречала.

– Для меня заниматься сельским хозяйством – значит уподобиться в какой-то степени Богу, – произнес Ноа. – Когда у тебя есть собственный сад или поле – свой, так сказать, персональный Эдем, ты можешь возделывать и благоустраивать его, как тебе вздумается.

– Что ты думаешь о нашей ферме?

Ноа уселся на диван и жестом предложил мне присесть рядом.

– Тебе и вправду интересно?

– Очень, – сказала я, усаживаясь как можно дальше от него. Свою кружку я чинно держала на коленях.

– Полное дерьмо.

Должно быть, лицо у меня в тот момент вытянулось, поскольку Ноа поторопился разъяснить свою позицию:

– Лес ваш надо чистить – и основательно. У вас на участке сплошные завалы из сухих веток и бурелома – пройти невозможно. Если сушняк не уберете, в один прекрасный день может случиться пожар.

– А как остальная часть фермы – нравится? – Я не сомневалась, что Ноа без ума от старого дома, пруда и столетних ив, не говоря уже о полях и прочих угодьях.

– У конюшни фундамент разрушается – все старые камни наружу торчат, а балки насквозь проели термиты. Если бы дом построили в те же годы, что и конюшню, он бы сейчас находился в аварийном состоянии. Новую конюшню надо ставить.

Я чувствовала себя как ученица, которую отчитывает за нерадивость строгий учитель. Это было неприятное чувство.

– Что еще у нас не так? – нетерпеливо спросила я.

Ноа сразу почувствовал, как изменился мой голос.

– Много всего… – произнес он, но уже без прежнего энтузиазма. – Если хочешь, я могу представить список необходимых работ. Но быть может, мы оставим сейчас этот разговор? Я как начну говорить на любимую тему, так никак не могу остановиться.

– Охотно верю, – пробурчала я.

– Извини… Как я уже говорил, меня иногда заносит. Но о вашей ферме и вправду можно говорить до бесконечности, – произнес он. – Какая здесь чудесная земля! А лес какой замечательный – если его, конечно, хорошенько почистить! Строевой лес стоит целое состояние. Да что лес! У вас тут всякой живности полно, причем встречаются редкие виды – пятнистые саламандры, к примеру, бородавчатые лягушки, ушастые совы, горлицы… Короче, не ферма, а мечта биолога.

Я поняла, что, начав расточать похвалы нашей ферме, Ноа хочет снять неприятный осадок, который, как ему казалось, остался у меня от его критических замечаний.

«Кто знает, – с раздражением подумала я, – возможно, в том, что касается рассыпающегося фундамента и изъеденных термитами балок, он совершенно прав. Бабка не раз жаловалась, что на ферме все разваливается, а поддерживать строения в должном порядке трудно и накладно. Но я-то пришла к Ноа совсем по другому делу».

Поставив кружку с недопитым кофе, я словно подала тем самым сигнал, что пора сменить тему.

– Я хочу поговорить с тобой о ссоре между моим отцом и Райаном, свидетелем которой ты был, – твердо сказала я.

– Ладно, – сказал Ноа, положив руку на спинку дивана и поворачиваясь ко мне всем телом. Его рука оказалась в каком-нибудь дюйме от моего плеча и едва его не касалась.

Я глубоко вздохнула.

– Скажи, упоминал ли кто-нибудь из них о закладной?

Ноа удивленно выгнул бровь.

– Нет, по-моему. А в чем, собственно, дело?

– Я узнала об этой закладной случайно – услышала, как Винсент говорил о ней Райану.

– Ну… сам-то я из разговора твоего отца с Райаном слышал немного. Если мне не изменяет память, они говорили о долгах Райана, связанных с его пристрастием к азартным играм. Но закладная… Нет, не помню, чтобы они упоминали о закладной. А какая это закладная? Уж не заложил ли Райан, не дай Бог, ферму?

– Ферма записана на бабушку. Не могу поверить, чтобы она позволила ему распоряжаться нашей общей собственностью.

Когда я говорила об этом Ноа, то сама чувствовала, что мои слова звучат несколько наивно. Если бабка с Райаном обманывали меня на протяжении тридцати лет, утаивая правду об отце, почему, спрашивается, они не могли скрыть от меня и тот факт, что ферма заложена?

На меня нахлынули воспоминания. Как раз после того, как я, записавшись в добровольческий медицинский корпус, улетела в Хартум, бабушка сломала руку, и Райан, который окончательно рассорился к тому времени с Билли, переехал на ферму. Тогда Райан с бабушкой сблизились по-настоящему. Бабушка писала мне в восторженных тонах о том, что Райан стал на ферме незаменимым человеком: он возил ее на машине, исполнял работу по дому и полностью взял на себя все ее обязанности по ведению хозяйства. Я, признаться, не придавала этим письмам большого значения. По сравнению с тем, что я увидела в Африке, перелом руки казался мне травмой незначительной и, в общем, легко излечимой. Более того, я радовалась, что бабушка после моего отъезда не осталась в одиночестве, хотя испытывала временами уколы ревности – на мой взгляд, она чрезмерно расхваливала Райана. Я считала, что его деятельность на ферме того не заслуживает.

Теперь это их содружество представлялось мне опасным. Кто знает, быть может, в благодарность за то, что Райан за ней ухаживал, она позволила ему сделать крупный заем, чтобы он мог рассчитаться с долгами, и сквозь пальцы взглянула на то обстоятельство, что он в качестве обеспечения займа заложил банку нашу ферму? Если на самом деле все так и было, тогда понятно, почему Винсент завел разговор с братом о закладной, намекая на то, что эти сведения могут стать всеобщим достоянием и дискредитировать его в глазах близких. Я смутно припоминала, как в разговоре с Винсентом Райан поторопился перевести разговор на другую тему. Кроме того, в его голосе недоставало уверенности в собственной правоте.

Я изобразила на лице улыбку и, стараясь отогнать от себя панические мысли, повернулась к Ноа. Он пристально на меня посмотрел, и я поняла, что на какое-то время отключилась и совершенно забыла о нем. Я предприняла судорожную попытку вспомнить, на чем мы остановились.

– Извини, – сказала я. – Мне не следовало втягивать тебя в семейную драму.

– Ничего страшного. Я всегда рад тебе помочь, – произнес Ноа с теплом и заботой в голосе. Он сидел так близко, что я видела крохотные щетинки у него на подбородке, которые он не заметил и не срезал, когда брился. Я почувствовала сладкую боль в сердце.

– Мне хочется сжать тебя в объятиях, Бретт, – сказал он.

Я покачала головой и принялась рассматривать свои пальцы.

– Наша ферма – крохотный мирок, Ноа. Здесь я исполняю обязанности матери, сестры и дочери. Кроме того, сейчас я переживаю не лучшие времена, и мне даже трудно представить, что между нами что-то может быть.

– Иди ко мне, – произнес Ноа. Можно было подумать, что он не слышал моих напитанных горечью слов.

– Я боюсь, – пробормотала я, сказав ему истинную правду.

Он коснулся моей руки. Потом его ладонь стала совершать путешествие вверх – к плечу. Ноа не торопился, и все его движения были медленными и осторожными. Я чувствовала жар от его прикосновений даже сквозь толстый свитер.

– Я хочу тебя поцеловать, – прошептал он.

Я боялась, что Ноа услышит стук моего сердца. Между тем он коснулся загрубевшими от работы пальцами моей щеки. Прикосновение оказалось нежным и теплым. Затем он приподнял мое лицо и заглянул в глаза. А потом он меня поцеловал.

Сначала его поцелуй был легким, как дуновение ветерка, но потом его губы сделались более настойчивыми. За секунду во мне совершился переворот. Все моя затаенная нежность, которую я на протяжении долгого времени хранила под спудом, не давая ей проявиться (у меня просто не было для этого возможности), вдруг хлынула наружу, как прорвавшаяся сквозь плотину вода. Кроме того, меня оставила настороженность, которую я испытывала прежде к Ноа. Я обхватила его за шею и подарила ответный поцелуй – жаркий и страстный. Когда я прижалась к нему, меня оставили мысли о заложенной ферме, об убийстве, о Винсенте – короче, обо всем дурном. Прикасаясь грудью к выпуклым мышцам груди Ноа и ощущая на себе его губы и прикосновения рук, я была до такой степени поглощена этим чувством, что ни о чем больше не думала. Механически краем глаза я наблюдала через окно за тем, как во дворе беззвучно падал снег. В тот момент мне хотелось одного: чтобы снег все так же продолжал падать, а я находилась бы в объятиях Ноа неопределенно долго – вечность, если, конечно, такое возможно.

Ноа навалился на меня, и наши тела переплелись, а губы слились в бесконечно долгом поцелуе. Когда Ноа наконец от меня отстранился, его глаза блестели.

– А ты отлично целуешься, – сказал он.

Я внимательно посмотрела на него, предоставляя возможность увидеть, как у меня в глазах плещется желание.

Он снова притянул меня к себе, и я вновь ощутила исходивший от него мужской запах – сложный аромат, состоявший из запахов пота, седельной кожи и крема для бритья.

Кожа на шее у Ноа была шершавая, как кора дерева, и такая же темная – должно быть, от постоянного воздействия солнца и ветра. Я отвела со лба густые волосы – они затеняли его синие глаза и свисали неровными прядями – и невольно задала себе вопрос: уж не сам ли он себя стрижет? Если разобраться, ничего удивительного в этом не было: Ноа жил один и общался по преимуществу с лошадьми.

От моих прикосновений выражение его лица смягчилось, а губы раздвинулись в ленивой улыбке. Глядя на Ноа, можно было подумать, что он в отпуске и у него уйма свободного времени.

– Ты ужасно напоминаешь мне одну девицу, которую я когда-то знавал, – сказал он.

Я надавила ему на кончик носа.

– С твоей стороны нетактично говорить об этом в моем присутствии.

– Мы тогда в школе учились, в десятом классе, – продолжал Ноа, словно не слыша моих слов. При этом он продолжал обнимать меня за плечи и прижимать. – На уроках геометрии она сидела передо мной. Каждый раз, когда ее длинные локоны касались моего стола, у меня начиналась эрекция. Смысл всей моей жизни заключался тогда в ожидании этих уроков.

Я громко рассмеялась.

– Ты ей когда-нибудь об этом говорил?

– Нет. Она была подружкой капитана нашей футбольной команды, а у него была привычка колотить всех ее поклонников.

Ноа лежал на спине и продолжал говорить, а я слушала его, прижавшись щекой и ухом к его груди, отчего его голос рокотал у меня в ушах подобно морскому прибою.

– В те годы я был таким застенчивым, что меня с полным основанием можно было бы назвать человеком-невидимкой. Я бы не сказал этой девушке ни слова даже в том случае, если бы она не имела такого грозного возлюбленного. Я вообще тогда больше помалкивал. Никогда не участвовал ни в каких коллективных мероприятиях, не был членом спортивного клуба и уж тем более не отваживался пускаться в разговоры с девицами.

– Тебе обязательно надо было ей сказать, что ты ее хочешь.

Ноа снова лениво улыбнулся мне, потом намотал на палец мой рыжий локон и поцеловал его. При этом он не сводил с меня глаз.

– Я хочу тебя, – произнес он.

Я закинула руки ему за шею и крепко поцеловала, чувствуя, как меня горячей волной захлестывает страсть. Наши поцелуи были для меня откровением – я открывала для себя Ноа, привыкала ко вкусу его губ, пахнувших мятой, и к прикосновениям его языка, горчившего от выпитого им крепчайшего несладкого чая.

Я поняла, что хочу его. Он нравился мне именно таким, каким он был, – с его шершавой, потемневшей от солнца кожей, кривыми ногами ковбоя и неровно подстриженными волосами. Мне и в голову не приходило, что во внешности Ноа можно хоть что-то подправить или изменить в лучшую сторону.

Неожиданно мне захотелось, чтобы он увидел меня обнаженной. Ну и конечно же, мне не терпелось испытать его ласки, почувствовать, как он сосет кончики моих грудей, проводит языком по ложбинке вдоль позвоночника и покрывает всю меня поцелуями – от пальцев ног до рыжей макушки.

Содрогнувшись от вожделения, жарко дыша, я провела кончиком языка по его ушной раковине. Он вздрогнул, как от тока.

– Я хочу тебя, – прошептала я.

Мы, не сговариваясь, поднялись с дивана, после чего Ноа начал меня раздевать. Первым делом он стащил с меня свитер, оставив в брюках и тонкой рубашке, которую я надела поверх лифчика и трусиков. Я расстегнула джинсы Ноа и спустила их вниз на пол. Он расстегнул на мне брюки, стянул их с меня, и я переступила через них. Потом на пол полетели рубашка, трусы и лифчик. Когда мы наконец предстали друг перед другом обнаженными, на лице Ноа проступило выражение страсти, к которой примешивались любопытство и, как ни странно, стеснение. Я, глядя на Ноа, испытывала примерно те же самые чувства.

Ноа зашел в ванную и сразу же вернулся оттуда с небольшим пакетиком из фольги.

– Я могу разложить диван.

– Не надо, – сказала я и поцеловала его. Ноа протянул руку, коснулся моей груди, и я тут же прильнула к нему всем телом, ощутив животом что-то твердое. Я вздрогнула и едва заметно покачнулась: у меня задрожали колени, а ноги ослабли и плохо меня слушались.

Не прошло и секунды, как я снова оказалась на клетчатом пледе, служившем покрывалом дивана. Ноа разорвал пакетик, извлек оттуда презерватив. Тяжесть сильного, мускулистого тела была мне приятна. Я свела ноги у него на спине, стараясь притянуть его еще сильнее. Он вошел в меня сразу – одним быстрым движением.

Я ахнула и с шумом втянула в себя воздух, поскольку была к этому не готова. В следующую минуту, однако, я испытала давно забытое ощущение абсолютной физической полноты и счастья – то, что я впервые испытала, когда училась в школе высшей ступени.

Когда Ноа начал двигаться в моем теле, я вцепилась пальцами в его ягодицы, пытаясь направить его и установить вместе с ним общий ритм. Когда движения Ноа стали приносить мне наибольшее удовольствие, я застонала от наслаждения и начала работать бедрами, совершая движения вверх-вниз вместе с телом Ноа. Они были такими резкими, мощными и слаженными, что, казалось, электризовали окружавшую нас атмосферу. Я подумала, что еще немного – и из воздуха вокруг нас начнут сыпаться искры.

Мы вместе достигли пика страсти и чуть ли не в унисон застонали от нахлынувшего на нас наслаждения. «Как это прекрасно, – подумала я, – и как хорошо, что все это с нами случилось. И почему я, в самом деле, так боялась близости с Ноа? Разве в этом есть что-нибудь дурное?»

В дверь громко и отрывисто постучали. Этот звук прозвучал настолько неожиданно и грозно, что походил на грохнувший во дворе винтовочный выстрел.

Я повернула голову и увидела прижавшееся к оконному стеклу чье-то лицо. В следующую секунду я поняла, что это лицо Эми, и ужаснулась.

Эми мигом высмотрела все, что ей было нужно, после чего лицо у нее исказилось от ярости и она пронзительным голосом закричала:

– Сука ты! Сука и шлюха! Да как ты только посмела!

Я отпрянула от Ноа, стянула со стула свернутую вчетверо конскую попону, расправила ее и в одно мгновение завернулась в нее. Ноа схватил в охапку свою одежду и стал торопливо одеваться. Я подбежала к окну и выглянула во двор. Эми быстрыми шагами шла прочь от домика. Я в чем была выскочила за дверь и закричала вслед дочери:

– Эми, остановись! Эми!..

Эми, не соизволив повернуть в мою сторону голову, продолжала шагать по снежной целине к ферме. Я босиком помчалась следом, проваливаясь по колено в снег и придерживая на груди попону.

Когда я догнала Эми, то попыталась схватить ее за руку. Из-за попоны, которую я прижимала к себе, мои движения сделались неуклюжими, я промахнулась и вместо рукава вцепилась дочери в волосы. Голова у нее мотнулась, запрокинулась, и она крикнула от негодования и боли. Моя промашка ошеломила меня до такой степени, что я замерла на месте, продолжая тем не менее машинально сжимать волосы дочери. Эми крутанулась на месте, как волчок, и повернулась ко мне, стянув рот в тонкую, жесткую линию. Глаза ее полыхали от ярости. Я сразу же выпустила ее волосы и даже сделала попытку отступить на шаг, но снег был слишком глубокий, а Эми действовала быстро.

Она размахнулась и ударила меня кулаком, вложив в удар всю тяжесть своего далеко не худощавого тела.

Хэк! Кулак Эми поразил меня в лицо с такой силой, что меня, как катапультой, отбросило назад. От удара в глазах все потемнело, я потеряла равновесие и рухнула в снег.

«Ну и кулачок у этого дитяти!» – с гордостью подумала я о дочери. Позднее ко мне пришло осознание случившегося, и я застонала от обиды и боли. Скула сильно болела, и я знала, что на месте удара обязательно образуется кровоподтек, который продержится не меньше недели.

Меня до костей пронизывал холод: при падении попона распахнулась, и я фактически лежала на снегу голая. Я слышала Ноа, который что-то кричал – должно быть, звал меня, но его голос доносился до меня как сквозь вату и мне казалось, что Ноа от меня далеко – за тысячу миль. Помимо холода, меня донимала противная нервная дрожь, в ушах звенело.

Когда Ноа подошел ко мне, Эми уже пересекла двор и приближалась к дому.

– Бретт, ты как? Двигаться можешь? – спросил он, присаживаясь рядом со мной на корточки.

Чувствовала я себя ужасно: у меня все болело, а вся я сотрясалась от дрожи: Эми прежде никогда не поднимала на меня руку.

Я осторожно ощупала пальцами скулу, проверяя, нет ли перелома: все кости, слава Богу, были целы.

– Я в порядке, – едва слышно пробормотала я.

«Я в порядке, – повторила я, но уже про себя. – Ведь ничего особенного не случилось. Просто произошло еще одно непредвиденное событие. Я сильная, я справлюсь, я переживу и это».

– Что-то мне не верится, – покачав головой, произнес Ноа. – По-моему, тебе лучше вернуться ко мне в бунгало.

Запахивая на себе попону, я с трудом поднялась на ноги, после чего Ноа отвел меня в свой домик. Там он помог мне одеться, а потом уложил на диван, подложив под голову подушку и накрыв меня двумя одеялами. Потом он отправился на кухню, зажег плиту и поставил на огонь чайник.

Мне было приятно, что он обо мне заботится. «В самом деле, ведь должен быть на свете человек, для которого ты не пустое место», – думала я.

Глядя в потолок, я думала также о том, как мне жить дальше и как реагировать на то, что у меня произошло с Эми.

«О чем, спрашивается, мне с ней после этого говорить?» – задавала я себе вопрос и не находила ответа.

В голове у меня поселилась пульсирующая боль, и я пришла к выводу, что в результате стычки с дочерью я, вполне возможно, получила легкое сотрясение мозга. Тем не менее я упорно, как молитву, повторяла про себя слова, которые раньше сказала Ноа: «Я в порядке, я в порядке, я в порядке…»

Ноа принес еще одну кружку своего ужасного растворимого кофе и заставил выпить его до дна. Я глотала горячую горькую жидкость, руки у меня тряслись, зубы клацали о край кружки, и кофе постоянно проливался.

Ноа сел на диван и положил мои закутанные в одеяло ноги себе на колени.

– Она тебя в лицо ударила? – спросил он, растирая мне ступни.

Я кивнула.

– До десяти сосчитать сможешь?

Я сосчитала до десяти.

– Кто у нас сейчас президент, помнишь?

– Я же говорила: у меня все в порядке. Сотрясения мозга нет, – солгала я.

– Извини, что надоедаю…

– Я сама во всем виновата, – пробормотала я. – Возможно, того заслуживаю…

– Никогда больше так не говори. – Хотя Ноа смотрел на меня с нежностью и сочувствием, в голосе его ощущалась твердая уверенность.

У меня потекли слезы.

– Я не очень-то хороший человек, Ноа, – пролепетала я покаянным голосом.

– Я тоже не ангел. Но я сомневаюсь, что из-за этого мы с тобой должны безропотно сносить побои.

Я глотнула кофе.

– Но как Эми могла здесь оказаться?

– Думаю, она заметила на снегу следы и решила за тобой проследить. Я не раз замечал, что она ходит за тобой как привязанная. Вероятно, боится тебя потерять.

– Но я соблюдала все меры предосторожности: не сразу пошла к тебе, а сначала завернула на конюшню и вышла из нее через калитку.

Тут я поняла, что недооценила Эми. Ноа был прав: дочь и в самом деле отслеживала каждый мой шаг. Несмотря на ее более чем прохладное ко мне отношение, она терпеть не могла, когда я уходила из дома, не сказав, куда направляюсь. Я вспомнила, какие истерики она закатывала мне, когда я не возвращалась к условленному времени с охоты или из города.

– Поверь, мне очень жаль, что все обернулось таким образом, – с мрачной улыбкой произнес Ноа.

Я поставила кружку на пол и закрыла руками лицо.

– Это мне надо сожалеть о том, что все так обернулось.

– Не твоя вина.

– Нам нужно уехать с фермы, Ноа. Обязательно.

– Я не против. Куда же мы направимся?

– Я не о нас с тобой говорю. Я говорю о себе и об Эми.

Ноа насторожился.

– Понятно… – протянул он.

– Ничего тебе не понятно… В сущности, я ее отвергла, отказалась от нее. Уехала в Африку и провела там целый год. Сейчас я понимаю, что совершила страшную ошибку – возможно, непоправимую. Но тогда мне казалось, что, уезжая в Африку, я поступаю правильно. Кстати, бабушка и Райан одобряли мой поступок, но теперь я все чаще задаю себе вопрос: а не было ли у них желания от меня избавиться? Кто знает, может быть, я им здесь мешала? Главное же, никто из близких не предупредил меня, что мой отъезд может дурно отразиться на Эми. Даже Дэн. – Я понимала, что слишком разболталась, но остановиться уже не могла. – Мне не нужно было покидать семью. Эми не хотела, чтобы я уезжала, и мне следовало ее послушаться и остаться.

– Ну а с тобой как быть? – спросил Ноа.

– Что значит – «Ну а с тобой как быть?» – в недоумении спросила я. Я его не понимала.

– Ну да, как быть с тобой – с твоими желаниями, с твоими стремлениями? Думаешь, все это надо похоронить? Да как ты можешь научить дочь быть счастливой, если сама несчастлива и живешь не так, как хочешь?

– Я могу и сделаю дочь счастливой. И потом – кто тебе сказал, что я собираюсь похоронить свои стремления и желания? У меня есть жизненные планы.

– Правда? И какие же? – Ноа посмотрел на меня в упор.

– Я хочу переехать на запад, к примеру, в Колорадо, – произнесла я, поежившись от его пронзительного взгляда.

На лице у Ноа проступило разочарование.

«А чего он, собственно, ожидал? – подумала я. – Что мы счастливо заживем с ним вдвоем на ферме у бабушки – так, что ли?»

Размышляя над всем этим, я лишний раз убедилась, до какой степени тяготеет надо мной прошлое и как сильно оно усложняет мне жизнь. Помимо лжи, которой опутали меня мои ближайшие родственники, отучив тем самым кому-либо доверять, мне теперь предстояло преодолевать выплеснувшуюся на меня ненависть Эми. Всего этого было более чем достаточно, чтобы привести в отчаяние даже очень сильного духом человека, а себя я особенно сильной не считала.

Я убрала ноги с колен Ноа и опустила их на пол.

– Не могу я сейчас об этом разговаривать. Мне надо вернуться в дом и узнать, как там Эми.

– Эми только что стукнула тебя кулаком в лицо и сбила с ног, – с раздражением сказал Ноа. – Быть может, есть смысл предоставить ей возможность побыть наедине с собой и поразмышлять над тем, что она натворила? Пусть она сама придет к тебе и справится о твоем самочувствии.

– Она не придет, – сказала я, рывком поднимаясь с дивана, отчего у меня сразу же закружилась голова. – Но она переживает куда больше, чем ты думаешь.

Я сделала над собой усилие и стала надевать сапоги. При каждом движении у меня в голове появлялась пульсирующая боль.

Ноа поднялся с места и обнял меня за плечи.

– Хочешь, я провожу тебя?

– Нет, спасибо. Со мной все нормально. Правда.

– Я зайду к тебе попозже. Узнаю, как ты себя чувствуешь.

Я вздохнула и прислонилось головой к дверному косяку. Как было бы хорошо никуда сейчас не ходить и остаться с Ноа – снова почувствовать на себе его прикосновения и позволить ему любить.

Я всматривалась в его синие глаза и мысленно задавала ему вопрос: «Как, скажи, ты определяешь, кто достоин твоего доверия, а кто – нет?»

– Спасибо за кофе, – произнесла я, сделав героическую попытку улыбнуться.

Ноа коснулся шершавой ладонью моей щеки. Его прикосновение было теплым и приятным, в глазах плескалась нежность.

– До свидания, – сказала я, повернулась и вышла из домика.

На холоде мне стало лучше. Головокружение прошло, а боль уже не была такой острой. Пурга возобновилась, и я пробиралась к дому сквозь сплошную стену сыпавшего с неба снега.

На кухне бабушка чистила сковородку, соскребая со дна и стенок белый налет застывшего жира.

– Бретт Макбрайд, мне необходимо с тобой переговорить, – сказала бабуля, смерив меня взглядом, выражение которого я была не в силах расшифровать. – Тут на кухню заявилась твоя дочь и торжественно объявила, что видела, как ты «трахалась с Ноа», – вот подлинные ее слова. Это правда?

– Да, – односложно ответила я, после чего уселась на стул и обхватила голову руками. У меня было такое ощущение, что меня вот-вот стошнит.

– Что с тобой? Неужели этот человек тебя обидел? Если это так, клянусь, что не пройдет и дня, как его…

– Это Эми меня обидела. Она меня ударила! – сказала я.

– Что она сделала? Говори громче, я не поняла…

– Она меня ударила по лицу! Теперь у меня будет синяк. Следовало, конечно, приложить к скуле лед, но на улице и без того холодно.

– Как, скажи на милость, это произошло?

– Она заглянула в окно и увидела нас. Я выбежала из домика, чтобы с ней объясниться, но, пытаясь ее остановить, случайно дернула ее за волосы. Тогда она повернулась и ударила меня в лицо кулаком.

– Господь Всеблагой! – воскликнула бабушка. – Я и представления об этом не имела. И сильно она?..

– Сбила меня с ног, а потом убежала, – произнесла я, осторожно прикасаясь пальцами к больному месту.

– И ты позволила ей себя ударить?

– Я не могла ее остановить…

– Этого нельзя так оставлять, Бретт. Я сию же минуту пойду к ней и устрою скандал. – Бабушка сняла кухонное полотенце, повязанное на животе, и швырнула его на стойку. – Твой ребенок в своей строптивости и жестокости переходит все мыслимые пределы.

– Подожди, бабушка, я сама улажу это дело.

Она остановилась и посмотрела на меня блестевшими от праведного гнева глазами.

– Твои намерения, Бретт, меня не интересуют. Ты, по обыкновению, будешь мямлить и делать вид, что ничего особенного не произошло. Между тем твоя дочь вела себя омерзительно и должна держать ответ. Я не позволю ей обращаться с тобой подобным образом.

– И как же в данном случае ты собираешься поступить? – спросила я, обеспокоенная молниями, которые метала бабуля.

– Увидишь, – сказала она и вышла из кухни.

– Не надо, остановись, – проговорила я и потащилась за ней следом. Пол уходил у меня из-под ног, как будто его раскачивала чья-то гигантская рука. – Прошу тебя, бабуля! – взмолилась я, догоняя ее и цепляясь пальцами за рукав жакета. – Если ты меня хоть немножко любишь, позволь мне самой во всем этом разобраться.

Я понимала, что события последних дней – смерть Эдварда, подозрения со стороны полиции, появление в доме Винсента и вот теперь моя скандальная связь с Ноа – чрезвычайно опечалили бабушку. Так что до белого каления довели ее не только проделки Эми, но и многочисленные испытания, которые неожиданно обрушились на нашу семью. Нести подобное бремя на своих хрупких плечах ей было уже не под силу, и она не выдержала и сорвалась.

– Я сама все улажу, – мягко, но настойчиво произнесла я.

Эми лежала на постели, подложив под голову руки. Когда я закрыла за собой дверь, она молча повернулась лицом к стене.

Я неторопливо подошла к кровати и присела на край. Эми была смертельно бледна, а голубая жилка, бившаяся у нее на виске, только подчеркивала эту пергаментную белизну. То набухавшая, то опадавшая жилка сигнализировала, что дочь в ярости.

Беседуя с дочерью, мне следовало проявлять максимум такта и тщательно подбирать слова, чтобы потом не пожалеть о затеянном разговоре.

– Поговори со мной, Эми…

– Не хочу.

– Ты меня ударила. Не важно, в гневе ты была или нет, но бить ты не имеешь никакого права.

От голоса Эми повеяло арктическим холодом:

– Быть может, мне стоит рассказать обо всем отцу? Думаю, ему не понравится, что тебя трахает наемный работник, и он найдет предлог, чтобы его арестовать.

– Может и такое случиться.

– Ноа тебя не любит, – с сарказмом в голосе произнесла Эми. – Просто он сразу понял, что тебя ничего не стоит взять, и воспользовался этим.

Мысль о том, что дочь, возможно, права, ужалила меня в самое сердце, но я покачала головой, как бы отметая ее слова, и заговорила на другую тему:

– Я за тебя беспокоюсь, Эми. Я знаю, что ты на меня разозлилась, но удар кулаком в лицо – это слишком. Может, ты мне все-таки объяснишь, что с тобой происходит?

– А с какой стати мне тебе что-либо объяснять? Ты вспомни, когда мы с тобой в последний раз серьезно разговаривали? Два года назад – как раз перед твоим отлетом в Африку.

– Что-то я не припоминаю, – сказала я.

– А ты вспомни. Ты мне тогда говорила, что я могу купить себе новый компьютер.

– Не помню…

– И неудивительно. Ты тогда была слишком занята собой. Думала, как бы поскорее удрать из дома от всех нас.

– Так тебе, значит, компьютер нужен? Ты, случайно, не по этой причине… – Я хотела добавить «деньги воруешь?», но промолчала, не осмеливаясь касаться этой болезненной темы.

Голос Эми дрожал от злости:

– Тебе на меня наплевать! Ты не понимаешь и совсем не знаешь меня. Зачем, спрашивается, мне вести с тобой разговоры?

– А затем, что я – твоя мать. Потому что я люблю тебя. Жаль, конечно, что тебе довелось застать нас с Ноа при компрометирующих обстоятельствах, но это не причина, чтобы распускать руки и лезть в драку.

– Думаешь, ты имеешь право читать мне мораль? И это после того, как ты устроила у меня в комнате обыск? И после того, как я видела тебя в постели с работником? Я тебе больше не верю! – Хотя в голосе Эми слышались слезы, ее слова ложились на сердце тяжело, как свинец.

– Я очень об этом сожалею. Но и ты мне особых радостей не доставляешь. Где ты раздобыла завещание Эдварда? Ты его украла?

– Я не желаю с тобой разговаривать, – прошептала Эми.

– Это очень серьезно, Эми. Настолько серьезно, что в результате расследования твой дядя может оказаться в тюрьме.

Мы замолчали. Эми довольно долго смотрела в окно, но потом заговорила снова.

– Я очень тебя жалела, – произнесла она тихим, каким-то отстраненным голосом. – Ты приехала из Африки такая больная… И говорила только о еде. О том, как добывать пищу, готовить пищу, и о том, как делать продовольственные запасы. При этом сама ты ела очень мало. Я ужасно за тебя беспокоилась. У меня было такое чувство, что я живу на ферме только для того, чтобы заботиться о тебе, не дать тебе умереть. Но теперь у тебя есть Ноа. Он будет о тебе заботиться. И я теперь тебе не нужна.