Текст книги "Без жалости"

Автор книги: Лоис Гилберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Я пристально на него посмотрела. Та же самая книга лежала и на моем прикроватном столике. Интересно, он знал об этом? Бывал ли он вообще в моей комнате? Я не верила в совпадения, а это выглядело совсем уж неестественно – как подстроенное, даже, возможно, тщательно продуманное. Другими словами, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Между прочим, это изречение с полным основанием можно было отнести и к самому Ноа. Иногда мне казалось, что он слишком хорош для этого мира и таких людей, как он, не бывает.

– А как ваша мама?

– Ушла от нас, когда я был еще ребенком. Отец говорил, что в ней было слишком много цыганской крови, но я так думаю, что причиной ее ухода были бурные шестидесятые. Знаете, тогда были в моде всякие хипповские коммуны – вот она и уехала в Сан-Франциско, чтобы пожить в одной из таких коммун. Может, ее сейчас уже нет в живых, но я, сказать по правде, ничего о ее судьбе не знаю.

– Скажите, Ноа, почему вы работаете на нашей ферме?

Ноа опустил глаза и стал рассматривать свои руки.

– После смерти отца мне пришлось уехать из Нью-Мексико. У меня было такое ощущение, что тень отца незримо следует за мной, куда бы я ни пошел. Для меня была непереносима сама мысль о том, что мне теперь предстоит жить на нашем ранчо в одиночестве. Я продал ранчо и решил немного попутешествовать. Сказать по правде, я направлялся в Новую Шотландию, когда вышел из машины выпить кофе и за кофе от нечего делать полистал журнал «Итака джорнал». Там я и увидел объявление вашего брата о найме работника, которое показалось мне очень заманчивым. А что? Контракт на один только зимний сезон, предоставляют отдельное бунгало да еще предлагают работать с лошадьми. Я от лошадей с детства без ума, а вот ездить на машине на большие расстояния ненавижу.

В том, что говорил Ноа, были и смысл, и логика, а его голос звучал естественно. Кроме того, рассказывая о своей семье и доме, он зримо расслабился и даже язык его тела служил лишним подтверждением того, что он не лжет. Вот если бы не странное совпадение с Чосером…

– А как у вас обстоят дела? – в свою очередь спросил он.

– Что вы имеете в виду?

– Я слышал, вы ушли из медицины. Это правда?

Я обдумала этот вопрос. В самом деле, перестала я быть врачом или нет? В душе, возможно, я им все еще оставалась, но возвращаться на работу в госпиталь не хотела ни при каких условиях.

– Даже если я бросила медицину, какое, в сущности, это имеет значение? – сказала я. – Одним врачом больше, одним меньше – какая разница? В любом случае медицина не в состоянии справиться с голодом в Африке. Кроме того, врач не в силах сбросить коррумпированное правительство, которое наживается на своих гражданах и не может остановить гражданскую войну.

От таких разговоров я быстро выдыхалась и уставала, поэтому мне ничего не оставалось, как плюхнуться на сено рядом с Ноа.

– И чего же вы хотите от жизни? – спросил он.

Этот вопрос разбудил в моей душе забытые, какие-то стершиеся воспоминания и мечты о собственном наполненном цветами саде, о кресле-качалке, о билетах на концерты хороших оркестров, об уроках бальных танцев, о раскрытом рояле, где бы в пюпитре меня ждали ноты, о ночных экскурсиях по Вене…

– Много всего, – сказала я.

– Но как я понимаю, врачом вы больше работать не хотите?

Я пожала плечами.

– Пока не хочу.

– Стало быть, решили послать к черту высшее образование?

– Мое высшее образование останется при мне.

Он исподтишка, прикрываясь рукой, посмотрел на меня, и я впервые заметила, какие у него красивые синие глаза.

– Скажите, вы счастливы? – спросил он.

В свое время я ждала этого вопроса от Дэна. Ждала-ждала, да не дождалась. На удивление, этот вопрос задал мне почти посторонний человек, который сидел со мной рядом, – Ноа. Я тоже посмотрела на него исподтишка – не шутит ли? Ничего подобного. Выражение его красивых синих глаз было абсолютно серьезным. В ожидании ответа Ноа смотрел на меня очень внимательно.

– Когда я вернулась из Африки, то сильно болела и не могла передвигаться без посторонней помощи, – медленно, чуть ли не по слогам произнесла я. – И не только тело было у меня больным, но и душа. Слишком много смертей я видела. Я и сейчас не могу сказать, что преодолела этот кризис, хотя после моего возвращения прошел целый год.

– Что ж, с этими кошмарными видениями вам придется жить и дальше, – спокойно сказал Ноа. – Вряд ли вы так просто от них избавитесь.

– Я никак не могла отделаться от мысли, – продолжала я свой рассказ, – что единственное, что остается врачу, который перевидал столько смертей, – это умереть самому. Так сказать, достойно уйти вместе с теми людьми, которых он лечил, но вылечить не сумел…

Я говорила так тихо, что едва слышала собственный голос. Признаться, в Штатах я никому еще не рассказывала о том, что мне довелось увидеть и пережить в лагере беженцев. Даже бабушке и Райану. Да они никогда и не выражали особенного желания слушать мои рассказы об Африке.

Но Ноа слушал меня внимательно.

– Когда я приехала в Америку, то весила не больше сотни фунтов…

– Должно быть, с тех пор вы все-таки набрали вес, – произнес Ноа. – Потому что выглядите вы прекрасно.

Я вспыхнула и бросила на Ноа быстрый как молния взгляд.

– Родной дом излечивает и не такие раны.

– Между прочим, вы так и не ответили на мой вопрос, – сказал Ноа.

Я опустила глаза и принялась механически разглаживать куртку. «В самом деле, счастлива ли я? Нет, конечно. Во всяком случае, уж никак не сегодня. Как может быть счастлив человек, когда хладный труп его отца лежит на мраморном столе в городском морге?»

– Мои мысли о том, что такое счастье, изменились. Сейчас счастье для меня – это роскошь, которая не имеет никакого отношения к действительности, – сухо произнесла я. Поднявшись с места и оправив куртку, я добавила: – Думаю, дома уже волнуются – гадают, куда это я подевалась. Я, пожалуй, пойду.

– Если у вас найдется свободное время, заглядывайте сюда, – сказал Ноа.

Я с удивлением на него посмотрела, и мне вдруг пришло в голову, что он очень одинокий человек.

Я протянула к нему руку и коснулась его щеки. Он улыбнулся, заключил мою руку в свои ладони и, прежде чем выпустить на свободу, нежно пожал. Что и говорить, момент был интимный, и осознание этого пронзило меня.

Ноа был приятный, милый человек, и я неожиданно поняла, как долго была лишена простых женских радостей – таких, например, как нежное прикосновение мужской руки к своему телу.

– Спасибо, – смутившись, сказала я и заторопилась к двери.

Когда я вышла из конюшни, меня поразило очередное изменение, которое произошло с погодой. Снег уже сыпал не переставая, а ветер завывал, как злой дух. За короткое время норд-вест набрал силу и дул теперь так, что едва не валил меня с ног. В одно мгновение снег запорошил мне лицо, глаза, набился в рот. Стоявшая у подъездной дорожки высоченная сосна под тяжестью снега и под напором ветра треснула и сломалась посередине. Засыпанный снегом пруд казался чем-то вроде парковочной площадки при ресторане.

Хотя вокруг машин у крыльца намело порядочные сугробы, я разглядела очертания «сааба». Стало быть, Винсент никуда не уехал – а я так на это рассчитывала.

Неожиданно мне пришла в голову мысль, что снежная буря никому не позволит уехать или уйти с фермы и мы окажемся запертыми в одном доме вместе с убийцей. Хотя эта мысль показалась мне чудовищной, делать было нечего. С трудом поднявшись по заснеженным, обледенелым ступеням порожка, я толкнула кухонную дверь, вошла в помещение и с силой захлопнула ее за собой.

– Он не может здесь оставаться, – заявила бабушка, устремляя колючий взгляд на Райана.

Это было первое, что я услышала, когда вошла в дом.

Я взяла топорик и, подойдя к печи, принялась колоть сосновые поленца, пирамидкой сложенные у очага. С каждым моим ударом поленца раскалывались на аккуратные белые чурбачки. В эту минуту мне особенно хотелось что-нибудь расколоть или разбить – так, и только так, я могла дать выход своим противоречивым эмоциям.

Бабушка некоторое время пережидала шум, который я подняла, а потом, воспользовавшись мгновением тишины, повторила:

– Этот человек не должен оставаться у нас в доме, Райан.

Тот ткнул пальцем в оконное стекло, за которым бушевала пурга.

– Толщина снежного покрова уже достигла фута, ба. Как он, спрашивается, сдвинет машину с места? Или ты предлагаешь мне выдать ему пару лыж? Или того лучше – просто открыть дверь и сказать: «Проваливай!»

Я собрала чурбачки и стала засовывать их в печь, всякий раз громко хлопая заслонкой. Разговаривать со своими близкими я по-прежнему не хотела, но продемонстрировать им, что я чертовски на них сердита, стремилась изо всех сил.

Они как раз стояли около открытого холодильника. Одного взгляда в мою сторону им было достаточно, чтобы понять, что я еще не созрела для серьезного разговора, и они стали обсуждать проблему обеда. От вчерашней праздничной трапезы в честь Дня благодарения оставался небольшой кусочек индейки, которого было явно недостаточно, чтобы накормить всех нас, включая гостя. Райан закрыл дверцу и вздохнул.

– Матерь Божья, – сказала бабушка, – нам ведь еще и ужином придется его кормить. Нет, мы никогда от него не избавимся.

Подойдя к дверному проему, она глянула в гостиную, где на стуле с высокой спинкой, вытянув ноги, сидел Винсент.

– Ты видел, как он на нас смотрит? – спросила бабка. – Уверена, у него что-то на уме.

– Омлет – вот что, – произнес Райан. – Только не знаю, хватит ли у нас яиц.

– Нечего было являться сюда без приглашения, да еще в такую дурную погоду. Пусть теперь расплачивается за собственную непредусмотрительность, – пробормотала бабушка.

– А не думаешь ли ты, что, если мы выгоним его на улицу в такую погоду, его подозрения на наш счет только усилятся? – спросил Райан.

Бабушка внимательно посмотрела на внука.

– Он не таков, каким кажется, Райан, так что будь с ним поосторожнее. Имей в виду: он опасен.

– Но это же просто смеху подобно, – произнес Райан, но в его голосе не хватало уверенности и убежденности в собственной правоте.

– Он нам доставит немало неприятностей. Я их предчувствую. Уж лучше дать ему лыжи. Пусть добирается до города, как хочет.

– Он слишком убит горем, чтобы доставить неприятности кому-либо.

– Лично у меня нет ни малейшего желания осушать ему слезы, – сказала бабушка.

Я взяла тряпку и принялась оттирать от сажи руки. Если бы я так не злилась на своих домашних, я бы, пожалуй, выступила единым фронтом с бабушкой. У меня тоже не было ни малейшего желания, чтобы Винсент оставался у нас. Против этого восставали все мои инстинкты. Я, как и бабка, предчувствовала беду. Сначала убийство, а потом как снег на голову на нас сваливается этот Винсент. Зачем он приехал? В самом ли деле из-за того, что переживал за Эдварда? Я лично считала, что он явился, чтобы в силу каких-то неизвестных мне причин нарушить покой нашей семьи. В самом деле, стоило только этому типу появиться, как ему удалось в считанные минуты настроить меня против моих домашних и заставить подозревать их во всех смертных грехах. Я ненавидела Винсента: он явно что-то затевал.

Райан молча мыл руки над кухонной раковиной. Видно было, что говорить ему не хотелось, поэтому он уделял повышенное внимание рукам: старательно вычищал грязь из-под ногтей, дважды намыливал ладони, каждый палец и запястья – можно было подумать, что он готовится к хирургической операции.

Покончив с мытьем рук, он открыл холодильник, вынул оттуда картонку с яйцами и протянул ее бабушке.

– Выбей их все в миску. А я пока нарежу лук.

– А как насчет бекона?

– Пожалей свое сердце, бабуля.

– Ерунда, кусочек бекона не помешает. Не так уж много там холестерина.

– Бекон никак нельзя назвать здоровой пищей.

– А мне наплевать. Я хочу яичницу с беконом.

– Ну и пожалуйста. Добивай свои сосуды. Уверен, не было бы этого парня – не было бы и желания поесть бекона. Это ты в знак протеста на беконе настаиваешь.

Закончив приготовления, бабушка вытерла руки кухонным полотенцем.

– Как ты думаешь, мертвец, которого нашла Бретт, и в самом деле Эдвард? – озабоченно спросила она у Райана.

«Вот лгунья, – подумала я. – Ты же отлично знаешь, что это Эдвард. Я любила тебя, а ты мне лгала каждый день на протяжении многих и многих лет». Предательство бабки было столь же непереносимо для души, как воспоминание о голубых остекленевших глазах Эдварда. Я прислонилась к стене, сложила на груди руки и сказала:

– Так как же ты ответишь на этот вопрос, Райан? Тот мертвый человек на носилках – и вправду наш отец? – Голос у меня был неестественно высокий и срывался на фальцет.

Райан вздохнул:

– Да, это был он.

Глаза бабушки воткнулись в него, как две булавки.

– Откуда ты знаешь?

Райан достал луковицу и нож и принялся нарезать лук тонкими кружочками.

Я знала, что настал момент истины. С приездом Винсента необходимость во лжи, ставшей привычной частью нашего домашнего обихода, отпадала. Мной овладело любопытство: я хотела препарировать фантазии, в которые меня приучили верить, и посмотреть, что скрывается за ними. Теперь уже я хотела знать о своем отце всю подноготную.

Райан заговорил, старательно отводя глаза, но голос у него, как ни странно, был ровный и спокойный. Можно было подумать, что он не раз репетировал эту свою маленькую речь, прежде чем произнести ее перед своими домочадцами.

– Когда я учился в седьмом классе, учитель предложил мне выйти из класса, объяснив, что меня ждет посетитель. Был хороший погожий день. Я выбежал из школы и сразу же увидел отца, который, дожидаясь меня, стоял, облокотившись о металлическую ограду бейсбольного поля. Прошло три года с тех пор, как я видел отца в последний раз.

– Как он выглядел? – спросила я.

– Как всегда. Правда, немного нервничал и слишком часто улыбался, но выглядел прекрасно и вид у него, я бы сказал, был весьма процветающий.

– Ты всегда знал, что он жив, или бабушка тебе тоже лгала? – Я не могла не задать этого вопроса, хотя знала, что трещина, возникшая в наших с бабушкой отношениях, после этого вопроса превратится в настоящую брешь.

Райан бросил взгляд на бабулю, которая в этот момент взбивала веничком яйца и избегала смотреть на кого-либо из нас.

– Я знал, что никакой автомобильной катастрофы не было. Я знал, что он бросил нас и убежал с Винсентом. По этой причине я предполагал, что он жив.

На душе у меня было мерзко. Мысль о том, что любовь, которую мои близкие демонстрировали по отношению ко мне всю мою жизнь, – такая же ложь, как сказочка об автомобильной катастрофе, не давала мне покоя. Почему они молчали? Думали, быть может, что я слишком деликатна или, наоборот, слишком тупа, чтобы правильно воспринять и оценить истину?

– Чья это была мысль – не говорить мне правду? – спросила я надтреснутым, каким-то чужим голосом. – Почему все-таки мне не сказали о том, что произошло?

– Все это было для нас слишком болезненно, Бретт, – произнес Райан. – Нам хотелось поскорее забыть про Эдварда. Когда отец приехал ко мне в школу, я тогда никому об этом не сказал – даже бабушке.

– Он не имел права приезжать в школу и ставить тебя в такое двусмысленное положение, – произнесла бабушка.

– Когда я увидел его, то испытал настоящий шок. Мне даже дышать в тот момент стало трудно. Но прошло несколько минут, я как-то примирился с его появлением, мы даже пожали друг другу руки и немного поговорили – так, о всякой ерунде: как дела? как живешь? Короче, задавали друг другу вопросы не очень хорошо знакомых людей при случайной встрече. Причем отец на некоторые мои вопросы прямого ответа не давал.

– Почему ты не сказал мне тогда об этом? – спросила бабушка у Райана. В ее голосе отозвались боль и страдание.

Я поморщилась, как от зубной боли: все это напоминало мне какую-то детскую игру.

– Как ты можешь предъявлять ему претензии, когда сама лгала мне на протяжении тридцати лет?

Бабушка только вскинула руки, и я поняла, что она опечалена до такой степени, что и говорить-то, в общем, не в состоянии. Мы – все трое – мучились и молчали.

– Он дал мне в тот день сто долларов, – наконец выдавил из себя Райан. – Я сказал что-то, что его рассмешило… тогда он достал бумажник и отсчитал мне пять двадцаток.

– А ты, значит, взял? Да как ты мог?! – Я сразу перешла на крик. Наверняка Винсент меня слышал, но мне было на это наплевать.

Райан продолжал говорить тихо и спокойно, но щеки его горели.

– Даже не знаю, как это вышло. Это были деньги, много денег – я таких никогда и в руках не держал. Мне тогда показалось, что они просто свалились на меня с неба. Это было вроде выигрыша в лотерею…

– Ты ведь с ним потом встречался, верно? – спросила я.

– Да, но тогда он уехал и даже не сказал, будем мы с ним видеться или нет. И вот после его отъезда эти деньги в буквальном смысле стали жечь мне карман. Мне стало ужасно стыдно. Я понял, что это своего рода взятка. Определенно, отец решил, что купил меня за сто долларов с потрохами и эта сотня свяжет нас с ним навсегда. Но я этого не хотел. Более того, я стал желать ему смерти. Я его возненавидел.

Хотя я гневалась на брата, мне было нетрудно представить, как он себя тогда чувствовал. Ему было несладко – выходило, что он продал всех нас за какую-то жалкую сотню. Если бы Дэн попытался в той же манере дать взятку Эми, чтобы, к примеру, заручиться ее благосклонностью и отвадить от меня, я сделала бы все, что в моих силах, чтобы он никогда больше не увидел дочь.

Райан между тем продолжал говорить:

– Я стал проматывать доставшиеся мне деньги – хотел от них побыстрее избавиться. Самые крутые парни нашего класса выстраивались в очередь, чтобы сходить со мной пообедать. В кафе я заказывал чуть ли не все меню, катал своих приятелей на такси и, избавляясь от очередной двадцатки, чувствовал, что на душе становится легче.

– Почему ты не сказал полицейским, что узнал тело? – спросила я. – Не кажется ли тебе, что это выглядит как минимум странно?

Райан вздохнул и отложил нож, которым крошил зелень. Он по-прежнему избегал смотреть мне в глаза.

– Даже и не знаю. Теперь, по зрелом размышлении, я понимаю, что сделал обыкновенную глупость. Но тогда, увидев отца в пластиковом мешке, я испытал сильнейшее потрясение. Конечно, в полиции со временем дознаются о том, что это наш отец, но ты-то в тот момент ничего о его судьбе не знала. Я привык говорить о том, что он погиб, и был не в силах открыть тебе секрет перед лицом всех этих чужих людей.

– И часто он приезжал, чтобы с тобой повидаться? – спросила бабушка.

Райан перевел взгляд.

– Он объявлялся каждый год – раз или два, не чаще. И еще – он просил меня никому о его визитах не рассказывать.

– Он давал тебе деньги всякий раз, когда приезжал? – спросила я, не пытаясь скрыть горечь.

– Да, – последовал ответ.

– Это тогда ты начал играть? – спросила я, зная, что тем самым наношу по своим отношениям с братом сильнейший удар. Но иначе я не могла: окружавшая меня стена из тайн и секретов должна была быть разрушена.

Райан пожал плечами.

– Когда я видел его и брал у него деньги, меня начинало тошнить. Причем в прямом смысле. Как-то раз после его визита меня вырвало. У меня начались боли в желудке, и я, пока учился в школе высшей ступени, вечно таскал с собой болеутоляющие таблетки.

– Бедняжка, – сказала бабушка, – а я ни о чем таком даже не догадывалась.

Райан сухо улыбнулся.

– Ладно, все это уже в прошлом.

Он сжал бабушку в объятиях и прошептал ей на ухо – но так, чтобы я тоже слышала:

– Ты не волнуйся, все кончится хорошо.

– Надеюсь, ты прав, – сказала бабушка, прислонясь щекой к плечу Райана.

Я смотрела, как они сжимали друг друга в нежных родственных объятиях. Это напоминало мне актеров, разыгрывающих пьесу для одного-единственного зрителя – для меня.

– Иди к нам, Бретт, – произнес Райан. Бабушка тоже протянула руку.

– Прошу тебя, дорогая, – сказала она сладким голосом.

Они предлагали мне принять участие в этом трогательном празднике семейного единения, но я никак не могла забыть про ложь, которой они меня опутывали на протяжении тридцати лет. Я смотрела на них и не двигалась.

Зазвонил телефон, и праздник единения завершился. Райан и бабушка отпрянули друг от друга.

– Может, я возьму трубку? – подал голос из гостиной Винсент.

– Я сама возьму, – сухо ответила я и прошла через гостиную, где Винсент стоял у книжных полок, разглядывая от нечего делать альбом со старыми фотографиями. Меня это задело. – Это личное, – сказала я, проходя мимо, нырнула в коридор и подняла трубку.

На противоположном конце провода, прерываемый помехами, послышался голос Дэна:

– Это ты, Бретт?

– Да. Новости есть? Ждать нам в гости Фарнсуорта или нет? – Я говорила тихо, почти шепотом, – не хотела, чтобы меня слышал Винсент.

– Медицинский эксперт утверждает, что неизвестный, которого ты обнаружила на лесной тропинке, был убит во вторник, примерно между часом и тремя пополудни. Полиция будет всех вас допрашивать. Всем вам будут задавать вопросы – где вы были и что делали в это время. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Я все отлично понимаю, – сказала я. – Только мертвец уже известен. Один человек, разыскивающий его, приехал к нам вскоре после вашего отъезда. Он и сказал, кто этот погибший.

– Шутишь? И кто же он?

– Мой отец. Эдвард Мерси.

– Разве твой отец не умер?

– Да, мне всегда об этом говорили Райан и бабушка, но они лгали. Райан видел его несколько раз за последнее время, а бабушка всегда знала о том, что он жив. Брат сказал, что не хотел идентифицировать труп в моем присутствии.

– Не могу сказать, что это хорошая новость, – произнес Дэн.

– Мне она тоже не нравится, – сказала я. – Зато Фарнсуорту, уверена, наоборот.

– Постарайтесь составить себе алиби на вторник, желательно со свидетелями. Кстати, кто этот тип, который разыскивал умершего?

– Его любовник, Винсент Де Лука.

– Господи помилуй! Твой отец был геем?

– Очевидно.

– Я попробую проверить данные на этого самого Де Лука. Как, говоришь, его зовут – Винсент? Он все еще у вас?

– Да. Нас тут всех замела метель, Дэн. На земле слой снега толщиной с фут. Мы никак не можем избавиться от этого типа.

– Понятно. В городе примерно та же картина, и, говорят, будет еще хуже. У нас уже все магазины закрылись. Даже чашки кофе нигде не купишь. По ящику говорят, что это будет стихия века.

– Очень мило. Придется нам сидеть с непрошеным гостем неизвестно сколько времени. А если Винсент – убийца, всем нам, возможно, угрожает опасность. – Но я, честно говоря, боялась другого: общение с Винсентом превратит членов нашего семейства в абсолютно чужих друг другу людей.

– Знаешь что? – сказал Дэн. – Ведите себя с этим парнем поосторожнее.

– Когда полицейские смогут сюда приехать?

– Они появятся у вас с ордерами, как только будут в состоянии подъехать к вашему дому. Как там Эми? С ней все нормально?

– У нее все отлично.

– Позови ее к телефону. Я хочу с ней поговорить.

Я положила трубку рядом с аппаратом, торопливо поднялась по лестнице на второй этаж и, пройдя по коридору, толкнула дверь в комнату дочери.

Эми полулежала на кровати, подогнув под себя ноги, и, укрывшись стеганым одеялом, что-то читала. Застать Эми в таком спокойном, расслабленном состоянии было почти немыслимо – особенно с очками на носу, которые она ненавидела и обычно не надевала. Поэтому, увидев дочь, я замерла на месте и почувствовала, как у меня от нежности к ней запершило в горле – такой красивой в тот момент она мне показалась.

Потом мой взгляд упал на исписанный сверху донизу мелким почерком лист гербовой бумаги, который она держала в руках и прилежно изучала.

На первой строчке документа большими готическими буквами было напечатано: «Последняя воля и завещание», а ниже, на второй строчке, синими чернилами от руки аккуратно выведено: «Эдварда Мерси».