Текст книги "Лабиринт"

Автор книги: Лия Симонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Зорко наблюдая за всеми, кто входил и выходил из конторы, Арина как на иголках переминалась с ноги на ногу и, оттого что нервничала, совершила непростительную оплошность.

Время от времени Арина поднималась из подвала по лестнице наверх, осматривала площадку перед конторой, проверяла – не следят ли за ними? И тут из-за приоткрытой подъездной двери она услышала, будто кто-то зовет ее: «Вася, Васенка». Ей втемяшилось, что вернулись Ключики со страшной вестью, ищут ее повсюду. Арина всполошилась, выглянула из подъезда и наткнулась на Линкиного прадеда.

Прадед искал Лину, бегал, чуть не плача, и, задыхаясь, приговаривал: «Вася, Васенка!» Линка как-то рассказывала Арине, что в детстве ее тоже звали Васей, потому что полное ее имя Василина, в честь прадеда Василия. Арина поняла, что обманулась, хлопнула дверью, шаром скатилась по лестнице, ведущей в подвал, но что толку, если Старик ее заметил… Позовет людей, застукают их…

Арина расстроилась, но рассказывать о своем промахе Лынде не стала.

Появление Колюни об руку с Семгой изумило и вовсе повергло Арину в уныние. Не нравились ей импульсивные затеи Дикаря, непредсказуемость в смене настроений и намерений, его ненадежность и неумение управлять собой, когда он звереет. Оставлять Сонечку с Семгой и уже изрядно захмелевшим Дикарем опасно. Зачем она только, не сказавшись, притащилась сюда!..

Арина пыталась увести за собой Сонечку, но Чумка упиралась. Ее можно было понять. Для такой девчонки, как Сонька, мечтательницы, начитавшейся старых романов и не знающей реальной, сегодняшней жизни, близость с Дикарем представлялась не забавным приключением, а «любовью до гроба». Арина все же привязалась к нелепой, беспомощной, чудаковатой, но беспредельно искренней и доброй Чумке, и ей было нестерпим жаль ее. На душе у Арины, когда она покидала бомбоубежище, кошки скребли, и мучило недоброе предчувствие…

2

Само провидение посылало Вике царский подарок, убирая с поля битвы самых грозных для нее противников, Арину и Лынду. Вика сосредоточилась, напряглась, сознавая, что час ее пробил.

– Хорошо вы устроились, уютно, – непринужденно заметила Вика, – четыре комнаты и даже, я видела, водопровод есть, канализация, электричество…

– Так это ж бомбоубежище, – поддержал Вику поймавшийся на ее крючок Колюня. – Тут в случае чего можно долго жить…

– Да, – поддакнула Вика, стараясь держаться как можно скромнее, – с подвалом не сравнить. При желании этот бункер легко превращается в жилую квартиру…

Кирилл, который давно мечтал о собственном закутке, похожем на нормальное человеческое жилье, посмотрел на Вику проницательно, невесело хмыкнул:

– Приглашаю дизайнером. Плачу натурой…

– Спасибо за приглашение, – смиренно поблагодарила Вика. – Если надо, я для друзей готова на любые жертвы…

– Не надо! – вскрикнула Сонечка, чувствуя, что почва начинает ускользать из-под ее ног. Она враждебно взглянула на Вику, не приметив, что Дикаря раздражают уже ее претензии и ее нервозность.

Вика даже головы не повернула к Сонечке, никак не отреагировала на ее выпад, сделала вид, что разговаривает здесь только со своими давними приятелями, а Сонечка тут ни при чем, так, случайный мотылек, опрометчиво залетевший на яркий свет.

– Я вам принесу кое-что, – пообещала Вика, словно в ее отношениях с Дикарем не произошло никаких существенных изменений. – У нас дома есть лишняя посуда, скатерть, найдется, наверное, одеяло…

– Тащи, – согласился Дикарь, – у нас лишним не будет.

…Дикарь пил стаканами, мешая водку с вином и пивом, но ему казалось, что он, как никогда, трезв. Ему нравилась Викина покорность и готовность помогать ему, несмотря на причиненные ей обиды. «И чего это я связался с Чижихой, и этой Кувалдой, и чокнутой Чумкой? – недоумевал Дикарь, поражаясь четкости своих мыслей. – Одни неприятности с теми девками, а Семга – своя в доску, и сколько ее ни толки, она не предаст, подстелется…»

Дикарь посмотрел на красивую, уверенную в себе Сёмгу, на дрожащую в байковом вылинявшем халатике сгорбившуюся, бледненькую Чуму и снова перевел взгляд на Семгу…

Семга улыбалась ему, расстегнув верхние пуговицы шикарного снежно-белого жакета, так что стала видна ее грудь в узеньком прозрачном лифчике. Дикаря обдало жаром. Ему захотелось немедленно вскочить из-за стола и наброситься на Викулю, но самолюбие подсказывало, что надо немного повременить, покочевряжиться, еще потомить Викулю, чтобы их примирение было более сладким и надёжным…

– Что-то жарко стало, – пристально наблюдая за Дикарем, ненароком обмолвилась Вика. – Вы не возразите, господа, если я освобожусь от ненужного груза?

Не успели Дикарь и Пупок ответить, Вика скинула сапоги, брюки и осталась в длинном, до колен, шерстяном жакете, как халат, застегивающемся на пуговицы.

– А дальше? – впиваясь в Вику одурманенными алкоголем глазами, позубоскалил Дикарь.

– А дальше я немного отдохну после угощения и пойду домой… – Серьезность и озабоченность Викиного лица никак не совпадали с легкомысленным действием ее рук. Неторопливо высвобождая одну за другой все пуговицы из петель, Вика откинула полы жакета в стороны, улеглась на скамью из узких деревянных досок и, согнув одну ногу в колене, другую закинула на нее… Сонечка готова была растерзать Вику. Она улавливала и отмечала про себя все женские уловки Семги, но, как противостоять ее хитростям, не знала.

– Тебе не совестно, бесстыдница? – теряя самообладание, безрассудно накинулась Сонечка на Семгу, все больше восстанавливая против себя Дикаря.

– Пупок, – позвал Дикарь Колюню, тяжелой походкой приближаясь к Вике, – ты, кажется, что-то хотел. Делай что хочешь…

Колюня слизнул с губы остатки плавленого сырка и, непристойно икая, полез к Сонечке лобызаться. Сонечка с омерзением отпихнула его, прикрикнула:

– Отстань! Ты совсем пьяный…

Но Пупок, не обращая внимания на ее слова, сграбастал Сонечку холодными, влажными руками и принялся тискать, стараясь опрокинуть на скамейку. Сонечка укусила Колюню за палец, выскользнула из его тисков на пол, еще раз ударилась больным боком и, скорчившись от боли, поползла под столиком прочь от Колюни.

То, что она увидела, вскинув голову, смяло и раздавило ее, превратив в ничто. Дикарь, ее Дикарь, на ее глазах занимался любовью с Семгой, отвратительной Семгой, омерзевшей ей Семгой, ее гонительницей Семгой…

Не помня себя от сокрушившего ее горя, Сонечка, преодолевая немочь, поднялась, с несвойственной ей прытью набросилась на Дикаря, руками, обретшими вдруг сверхъестественную силу, вцепилась в него и попробовала оторвать от Семги. Но Дикарь, как жеребец, брыкнул ее ногой в тощую грудь, и Сонечке показалось, что-то хрустнуло у нее внутри, кольнуло, обожгло. Перехватило дыхание, голова закружилась. Со всего маху Сонечка упала навзничь, ударилась затылком о беспощадно жесткий шероховатый цемент. Теперь боль острыми стрелами пронзила все ее тело, приковала к ледяному полу.

Внезапно Сонечку вырвало, и темнота, которой она всегда так пугалась, обволокла ее. Сонечке почудилось, что она заживо погребена – отвратно пахло сырой землей и давила, не пускала подняться тяжелая могильная плита… А над ухом… верещал гнусавый голосок Колюни, и, как черви, ползли по ней его пронырливые руки…

– Черви! Черви! Не хочу! Не хочу! Отпустите меня! – кричала Сонечка, не вполне сознавая совершавшееся над нею надругательство…

Всю ночь в жару и бреду Сонечка металась на холодном полу и к рассвету едва дышала…

– Выкини ее, Пупок, к… – грязно выругался протрезвевший и проспавшийся в объятиях Викули Дикарь. – Тащи к порогу ее квартиры, мать подберет, врача вызовет. Пока диспетчер в конторе дремлет, мы тебе дверь откроем…

Колюня не шелохнулся. Он и сам будто омертвел или обезумел, застыв на полу с остановившимися глазами.

– Как ее дотащишь-то? – урезонила Дикаря Семга. – Она как плеть – неживая… И вся в ссадинах, синяках. В школе и так завуч и классная догадываются, что ее трахнули… Кто – тоже не секрет, она ж, чокнутая, искренняя, говорит только правду… Надо было с такой дурой связываться?! – Вика презрительно покривила губками.

Дикарь сел за столик, опохмелился, намазал себе бутерброд с маслом и плавленым сыром, велел Семге вскипятить воду, заварить крепкий чай. Они собрались уже завтракать, когда в верхнюю дверь из тоннеля позвонили условленными, в определенном порядке чередующимися короткими и длинными звонками.

В подземелье со скоб спрыгнул Лында.

– У Аринки мать умерла, – кратко объявил он и, не раздеваясь, присел к столу, попросил: – Налейте, если что осталось… А где Пупок и эта, чумовая?..

Дикарь кивнул в ту сторону, где на полу валялись распластанными Пупок и Чумка.

Лында подошел к ним, нагнулся к Сонечке, послушал ком ее сердце, поднял на руки и перенес на скамью, покрытую матрасом.

– Вы что, совсем оборзели? – спросил он, наливая в стакан воду, чтобы напоить Сонечку. Но вода выливалась назад из Сонечкиного рта, и вдобавок ее вырвало…

– Это Пупок, дорвался, сволочь, – сплюнул Дикарь. – Я напился и отрубился напрочь…

– Ты напился и копытом ее в грудь и по башке, она парилась об пол, раздолбалась… – заплакал, размазывая слезы рукавом, Колюня. – Ты, гад, забил ее…

– Поговори, я и тебя по полу размажу, – пригрозил Дикарь. – Что ж ты ее, забитую, трахал?

– Я тоже пьяный был. Я был вдупелину… – бубнил Пупок. – Она не подохнет? Нет?

– Хватай ноги в руки и гони в аптеку за сердечными и от простуды что-нибудь прихвати, у нее температура. Но язык не распускай, слышь? – поучал Пупка Лында.

Лында намочил платок под краном, приложил к Сонечкиному горячему лбу, сел рядом, приподнял ее голову, положил на свое колено…

– Врач знакомый есть у кого, посоветоваться бы… – Лында требовательно посмотрел на Дикаря и Семгу. – Валите, поищите врача, а я побуду с ней. Может, она поспит и оклемается…

По дороге в аптеку Пупок заскочил домой, потихоньку отлил в банку из кастрюли у деда супу, выудил пару кусочков мяса, в аптеке накупил лекарств, какие ему порекомендовала аптекарша, и вдвоем с Лындой они долго возились с Сонечкой, отхаживали ее и кормили.

Сонечка все это время молчала, но видно было, что ей полегчало. Дыхание ее стало ровнее, со щек отступила мертвенная бледность, и в глазах появились признаки жизни.

Лында отнес Сонечку в дальнюю комнату, уложил на скамью, покрытую дырявым, обшарпанным тюфяком, на котором Сонечка всего день назад была так счастлива, посоветовал:

– Поспи, во сне все болезни улетучиваются.

Сонечка покорно закрыла глаза, и Лында тоже пошел вздремнуть.

Была суббота, выходной день. Лынде не нужно было спешить на работу, а Колюне в школу – она перешла на пятидневку.

Лында устал. Всю ночь он помогал Арине убирать квартиру и оставался с ней, пока не открылось метро. Настроение у Лынды было поганое. Он понимал, что совсем скоро ему придется с Ариной расставаться. А тут еще и в бункере с Чумой неприятности…

Лында да и Колюня мгновенно отключились, заснули тем беспробудным мертвецким сном, какой случается только в юности, и пробудились ближе к вечеру. Ни Дикаря, ни Семги в бункере не оказалось.

– Их не за врачом, а за гробом посылать, – как бы нехотя по привычке пошутил Лында и пошел проведать Сонечку.

Сонечка уже не спала. Она лежала неподвижно, как спеленатый матерью младенец, и в глазах ее была потусторонняя отрешенность, точно она отступилась от всего земного, суетного, для нее уже не существенного…

– Может, мы с Пупком оттащим тебя домой? – нерешительно предложил Лында. – Мать врача вызовет… Скажешь, по дороге избили тебя… хулиганы…

Жалкое подобие усмешки едва коснулось уголков Сонечкиных губ, а в ее немигающих, лишенных выражения глазах мелькнул неподдельный испуг. Сонечка дважды новела головой из стороны в сторону, воспротивилась предложению Лынды…

– Тебе нужно алиби, – демонстрируя озабоченность, попыталась упрочить свое положение Вика, как только они с Дикарем поднялись из подземелья наверх.

– Мне нужно опохмелиться, – насупился, заиграл желваками на скулах Дикарь.

Вика знала по опыту, что Дикарь, пока не зальет в себя утром необходимую после большой попойки порцию горячительной жидкости, будет мрачен, упрям и истеричен. Предвидя это, перед уходом из бомбоубежища Вика украдкой сунула откупоренную, но почти нетронутую бутылку вина за тугой брючный пояс, а поверх надела пальто.

– Ну, опохмелись, – согласно кивнула Вика, – если нужно…

– Где я возьму пузырь? – взревел Дикарь. – Там еще что-то оставалось, я вернусь…

– Не стоит, – прихватила его за рукав Вика. – Я позаботилась, не то что некоторые…

Дикарь посмотрел на Викулю почти с мистическим ужасом, как на ведьму, для зловещего колдовства которой нет преград. Семга была в восторге от своего успеха, но внешне никак не выдала себя, сохраняя на лице выражение участливой озабоченности. Она распахнула пальто, задрала жакет, выставила напоказ бутылку. Дикарь рванулся за ней, но Вика успела запахнуть пальто, крикнула: «Не здесь!» – и помчалась к автобусной остановке.

– На вокзале! На вокзале! – повторяла Вика едва успевшему вскочить за нею в автобус Дикарю.

Но Дикарь не слушал ее. Дернул остервенело полупальто, оттянул жакет, выхватил бутылку с вином и, невзирая на малочисленных в раннее утро выходного дня пассажиров, тут же, на задней площадке автобуса, приложился к горлышку, опустошил бутыль, вытираясь рукавом куртки и крякая от наслаждения. Теперь он был горазд любую авантюру, навязанную ему Викулей…

В пригородной кассе Вика купила два билета до Абрамцево и, за руку потащив за собою недоумевающего Дикаря, принялась сновать по платформе, подыскивая пассажиров, у которых можно было выклянчить билеты вчерашнего дня. Многие из пригорода ездили работать в город, старики отправлялись в деревню и возвращались на следующий день, переночевав в своем родном доме или у родственников…

Вике почти всегда и во всем везло, подфартило и этот раз. Старикан, увешанный сумками, как виноградными гроздями, сказал, подозрительно разглядывая молодых людей:

– Ну, есть у меня билет, даже два есть. Отвозил вчерась старуху к ейной сестре, а вам зачем?..

– Нас посылали от школы определять маршрут стоянку для похода на зимние каникулы, а мы билет обронили где-то и в деньгах отчитаться не сможем… – жалостливо соврала Вика, изображая отчаяние.

– Во, шелупонь, все шастають, шастають, туды-сюды, а порядку нету, – беззлобно проворчал старик, обшарив карманы. – Берите вот, владейте, на нас, стариков, одна только и надега…

– Спасибо, дедуленька, – в порыве радости чмокнула деда в щеку Викуля.

– Еще чего надумала, – притворно возмутился дед, засмущавшись, не оглядываясь, потопал своей дорогой.

– Все! – подпрыгнула, хлопнув в ладоши, Викуля. – Мы спасены!

В электричке, не выпуская Дикаря из тамбура в вагон, Викуля зашептала:

– Значит, так, слушай меня внимательно. Вчера мы тобой ездили в Абрамцево, зачем, ты уже знаешь. Переночевали там. Где?.. Это мы на месте определим по обстоятельствам. Вернулись только сегодня. Обратные билет возьмем из Абрамцева. В случае чего, в бункере нас было.

– Ты спятила? – недовольно пробурчал Дикарь. Нас же все видели – Лында, Пупок, Кувалда, Чума…

– Мы их тоже видели, – не теряя спокойствия, возразила Вика. – Но Лында с Кувалдой куда-то сгинули, а сразу же после них отчалили, понял? Что там Пупок с Чумой сотворил, нам неведомо. Бил ее, принуждал, изнасиловал, мало ли что пьяному взбредет на ум… Врубайся, а то загремишь. Влипли вы с Чумизой прилично…

– Лында ж вернулся… – помрачнел Дикарь.

– Вернулся, а тебя нет… Как он докажет?.. И станет он против тебя бочки катить… Вернемся, вместе со мной найдешь к нашей классной. Она в школе недавно, тебя не знает, но должна запомнить, что ты меня сопровождал… И перед ее носом билетиками помашу, скажу ей, что едва билеты взяла, а Кувалда, которой она велела со мной ехать, отказалась по неизвестной мне причине. Пришлось приятеля просить сопровождать меня…

– Ведьма ты, Семга, ведьма… – проговорил не то с одобрением, не то с осуждением Дикарь и, раздвинув двери в вагон, брякнулся на ближайшее свободное место. Викуля опустилась с ним рядом. – Видал я в гробу мотаться в какое-то Абрамцево, чего я потерял там?..

– Не потерял, так найдешь! – Вика была непреклонна и убедительна. – Алиби найдешь, понял?.. И просветишься заодно. Усадьба старинная там… Принадлежала Аксакову, потом Мамонтову, Державин там бывал, Гоголь, Щепкин, Поленов, Врубель. Серов нарисовал «Девочку с персиками». И вот ты катишь осчастливить знаменитые места своим появлением…

– Ну, лады, – согласился Дикарь. Натянул спортивную шапочку на глаза, поднял воротник, брякнулся на плечо к Вике и захрапел…

Поздно вечером, когда Дикарь и Викуля спустились в подземелье, Лынды они там не нашли. Сонечка вместе с Пупком сидела за столом и ела суп, уворованный Колюней у деда. Она уже не выглядела такой дохлой, как вчера вечером, и это почему-то необычайно разозлило Дикаря. Он таскался к черту на рога, в Абрамцево, за каким-то идиотским алиби, а Чума сидит себе благополучно, чуть ли не в обнимку с Пупком, суп хлебает и в ус не дует… Да еще Пупок и про врача у него спрашивает, нашел, сволочь, себе лакея, телку его обслуживать…

– Ей не врача, ей пахаря надо! – рявкнул Дикарь. – Видно, ей твоя пахота на пользу пошла. Выпить есть чего?

И Дикарь снова стал пить, почти не закусывая. Поездка измотала его, выбила из привычной колеи. У бестолковой деревенской бабки, к которой ради алиби, затащила его Викуля, кроме пустых щей, вареной картошки и соленых огурчиков, другой еды не нашлось. Дикарь был голоден, зол, устал и хмелел с невероятной быстротой. После первого же стакана он начал нещадно цепляться к Сонечке. Сонечка затаилась, не поднимая глаз. Это и вовсе раззадорило Дикаря.

– Прорепетируем, – потребовал он, – что ты скажешь матери, когда она увидит твою разбитую рожу и синяки?

– Отстань, – попросил Пупок, бешено вращая глазами, – добром прошу, отстань от нее, нет у нее никаких синяков…

– Проверим, – пьяно сказал Дикарь, – снимай с себя все, проверим…

Сонечка не сдвинулась с места. Она по-прежнему молчала, но в ее глазах, неподвижно застывших на Дикаре, сосредоточились отвращение, брезгливость и ненависть.

Дикарь рассвирепел. Лицо его перекосилось от гнева и сделалось страшным. Сильными, здоровенными, как у мясника, руками он откинул в сторону Колюню, попытавшегося заслонить Сонечку, обхватил ее за талию и, поставив на скамью, мигом сдернул и отшвырнул одежду, оголил перед всеми.

Сонечка вскрикнула, когда Дикарь сжал ее разбитое тело, в котором болела и ныла каждая мышца. Но после, уже обнаженная, она стояла, не опуская горделиво вскинутой головы, не обронив ни единой слезы, с достоинством, которое делало ее неуязвимой.

– Гад, гадина, – заплакал вдруг тоже здорово пьяный уже Колюня и полез с кулаками на Дикаря.

Дикарь выдернул из джинсов ремень и остервенело стеганул Колюню по спине, как когда-то его самого стегал отчим.

– Меня ты не защищал, – злопамятно попрекнула Вика взвывшего от боли Колюню. – Послушался бы меня тогда, ночью, твоя Чума сидела бы под подолом у матери, никого не волновала, а теперь что ж хныкать – донесет она в милицию, что ты ее изнасиловал, будешь отвечать…

Вика подчеркивала, что виноват Колюня, что он изнасиловал Сонечку и ему отвечать. Даже трезвый, Колюня большой сообразительностью и находчивостью не отличался, а у пьяного, у него и вовсе все перемешалось, и ему стало казаться, что он один, только он, и виноват во всем.

– Чумка, – загнусавил Колюня, – ну, правда, ты не заложишь нас, Чумка?.. Что ты скажешь?..

– Скажу, – вдруг отчетливо и твердо произнесла Сонечка, – что ты и Дикарь насиловали и избивали меня.

– Ах ты мразь! – заскрипел зубами Дикарь, и ремень как кнут засвистел в его руке, пришелся Сонечке по пояснице.

Сонечка рухнула на скамью с протяжным стоном.

– Петь умеешь? – Дикарь схватил и поставил на ноги Сонечку, стискивая, чтоб не упала. – Пой для нас, швабра!

Сонечку шатало, она едва держалась, но не плакала, и когда с трудом открывала глаза, они смотрели все так же непокорно и бесстрашно.

– Пой, – издевался Дикарь, накинув на шею Сонечки петлю из ремня, – пой, а то придушу!..

– «Выткался на озере алый свет зари, – запела чистым, чуть дрожащим голоском Сонечка, – на бору со звонами плачут глухари. Плачет где-то иволга, схоронись в дупло. Только мне не плачется – на душе светло…»

– Не плачется, говоришь? На душе светло? – Даже Вике сделалось не по себе от искаженного звериной злобой лица Дикаря.

С силой стал он затягивать ремень на тоненькой шейке. Грубая кожаная полоса, впиваясь в нежную кожицу, оставляла кроваво-лиловый след.

Вика ждала, что Сонечка закричит, заплачет и Дикарь тогда, возможно, смягчится, разжалобится. Но Сонечка вопреки своим привычкам не плакала. Подняла высоко голову, закинула ее назад, словно намеревалась и дальше не подчиняться Дикарю, чувствовать себя независимой.

– Подумай хорошо, что скажешь, если мы тебя отпустим? – еще раз учинял допрос Дикарь.

– Скажу, – прохрипела, задыхаясь, Сонечка, – что ты…

Дикарь откинул ремень так, что пряжкой попал Сонечке в глаз. Сонечка вздрогнула. Ей показалось, что комната взорвалась вспышкой ослепительно яркого света, после чего сразу же погрузилась во мрак. Ноги ее подкосились. Кубарем покатилась она со скамьи на цементный пол вниз лицом и затихла.

Разъяренный, безумный в кровожадном бешенстве, Дикарь бил Сонечку ногами по голове, по бокам, по спине, а потом пихнул со всей силы хромой столик, подобрал осколок от разбившейся бутылки и на голой спине распятой им девочки нацарапал: «Дура».

Даже Вика, кощунственно злобная Вика, и та поежилась, передернула плечами, стала гладить Дикаря по руке и голове, уговаривая успокоиться.

Звонки в верхнюю дверь будто немного отрезвили Дикаря, он сел на полу рядом со своей жертвой и, поставив локти на колени, обхватил голову руками.

Лында и Арина, которая приехала к отцу за деньгами на похороны матери, спустились в подземелье.

– Вы что сотворили, фашисты? – кинулась к Сонечке Арина. – Она жива?..

Лында привел Арину в бомбоубежище, сказав, что Сонечка без нее погибнет и надо решать, что с ней делать. Но они опоздали. Лында снова поднял Сонечку на руки, перенес ее в дальнюю комнату на тюфяк.

– Чума, Чумка, Чумочка, – звала Сонечку Арина, – ты жива? Это я, Арина, я пришла, не боись, все будет о’кей…

Сонечка, замученная, истерзанная, едва дышала, но сердце ее еще билось, слабо, неровно, но билось, оставляя малую, но все же надежду…

– Может, к утру она опять придет в себя? – вопрошающе посмотрел Лында на Арину. – Что делать-то с ней?..

– Сволочи! Сволочи! – Арина подскочила к Дикарю, Пупку и Семге, завопила во всю мощь своих легких: – Это ты, эсэсовка, все подстроила?! Ты?! – Арина саданула Вику по щеке. – Все сядете за решетку! Все!

– Посмотрим, кто сядет! – усмехнулась Вика. – Я твою подружку сюда не приводила и одну ее с пьяными мужиками не бросала…

– У меня же мать умерла, – уже не с прежним запалом возразила Арина.

– А мне это, знаешь, как-то до фени, – скривила губы Вика. – У меня полное алиби, а тебе советую не глотку драть, а подружкой, хоть теперь, заняться… – Вика намеренно отсылала Арину в дальнюю комнату.

Дождавшись, когда туда перекочевали нее, кроме Дикаря, так и сидевшего на полу, Вика подбежала к нему, затормошила:

– Поднимайся, поднимайся, Дикарик, надо смываться, пока не поздно.

– А пошла ты… – Дикарь выругался и не тронулся с места.

– Ну и пошла, – процедила сквозь зубы Викуля и стала взбираться по скобам наверх, чтобы сообщить о гибели Сонечки классной и завучу и заявить в милицию о преступлении, совершенном давно презираемыми ею людьми…

– Она нас заложит, – тихо сказала Арина, услышав, как хлопнула верхняя дверь. Она отозвала Лынду в сторону от умирающей Сонечки и прошептала: – И мы с тобою, дядя, никого не убедим в том, что нас здесь не было, когда ее насиловали и убивали. Меня на стреме застукал Линкин прадед, я не говорила тебе, не хотела зря воду мутить… В больницу, как ты знаешь, я не поспела, мать отвезли в морг… И на той квартире нас ни одна душа не видела, и даже Ключам мы не открыли дверь… И правде никто не поверит…

– Какой правде, подруга? – горько усмехнулся Лында. – Правд этих, знаешь, как соленых огурцов в бочке… У классной она своя, у матери твоей, похоже, своя была, а у меня на базе эти правды каждый час меняются… – Лында закурил, затянулся, предложил сигарету Арине. – А если депутатов послушать, так там что не язык, то лопата и гребет, гребет в свою кучу… И то, что раньше у них считалось нетленкой, сегодня уже тьфу, прах под ногами… А завтра… Что завтра?.. Потемки… Лабиринт… Вот как здесь, в этом подземелье… Деранешь по отсекам, а там беспросвет, грязь, крысы… Не исключено, и газ скопился удушливый… Можешь пулю схватить, а можешь и магнитофон, как Пупок…

Сонечка охнула. Арина и Лында поспешили к ней, но она уже не дышала, и пульс ее не прощупывался.

Сонечкино лицо было необычайно спокойно и будто освещено лучезарным, неземным светом…

– Прости, прости, Сонечка, – заплакала Арина, не умеющая плакать, и упала перед Сонечкой на колени.

Слезы сковывали ей горло, она шептала, едва выдавливая слова:

– Гадская стена… Трухлявая… Обвалилась… Смяла… Клянусь!.. Клянусь! Я не воспользуюсь силой во вред… Сила должна защищать… Доброй быть… Как у Романа… У Ключиков…