Текст книги "Лабиринт"

Автор книги: Лия Симонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Часть третья. Взрыв

1

Дикарь летел так, словно им выстрелили, с быстротой и бесчувственностью пули, мишень которой предопределена.

За машиной отца он не угнался, но видел, как к подъезду Чижевских подкатило такси, и Линкины родители и поднялись наверх, а водитель остался ждать. Дикарь затаился на детской площадке, в избушке на курьих ножках.

Лицо и тело его покрылись испариной, кулаки налились жаром, беспощадное пламя, сжигавшее его изнутри, готово было вырваться наружу…

Свалившись без сил на крохотный диванчик у вешалки в прихожей своей квартиры, Лина только здесь осознала в полной мере, какое ужасное несчастье угрожало ей, и по-настоящему испугалась. Она тихонько заплакала, не раздеваясь, прижалась к стене и не сразу сообразила, что ее гладит по голове, как маленькую, старик Натансон, приехавший погостить к прадеду Василию и не успевший еще разобраться в трагедийности происходящего.

– Не надо так расстраиваться, – успокаивал Лину старик, сопровождая свои ласковые поглаживания стариковскими причитаниями, произносимыми с неизменным барабанным «р» и милым, не исчезнувшим за долгие годы акцентом. – Все пройдет… Поверьте старику, все проходит… И страшное, и, к сожалению, хорошее… И все это тоже пройдет… А мы будем жить дальше и радоваться… И верить в лучшее завтра…

Он был неисправим и потешен, этот старый еврей, семнадцать лет отсидевший в застенках своей партии, с его неистребимой верой в лучшее завтра. Лина перестала плакать, чтобы заглянуть в его глаза, окруженные множеством нитяных морщинок, и еще раз удивиться, как уживаются в них скорбь и наивная вера, непримиримость и доброта.

– Ваш прадед – безумец, – объявил Григорий Львович, – поскакал сражаться с каким-то Дикарем, уверяя меня, что вы попали в его лапы. И ваши родители мчатся сюда на всех парусах. Я рад, что вы живы и здоровы…

Лина поцеловала старика в бороду, заставила себя подняться, снять пальто и пойти умыться. Она еще не определила, что скажет и что не скажет родителям, но твердо решила Владислава Кирилловича не выдавать. Это им он пришелся не ко двору, а ей он нравится. К ней он добр и внимателен, и она не хочет ему неприятностей…

В конце концов, она сама во всем виновата. Не надо было соглашаться на приглашение, тем более что утром все домашние договорились сразу же после ее школьных занятий ехать на дачу, чтобы оставить ее там на каникулы под опекой стариков и огромного черного дога Мефистофеля.

На радостях, что ей удалось освободиться после первого урока да еще и запастись справкой от медсестры, узаконивающей ее отсутствие в школе в последнюю перед каникулами неделю, Лина не удержалась от соблазна. Очень уж ласков был с ней красивый профессор и поклонялся ей, как благородный рыцарь… Он обещал показать коллекцию масок, познакомить с сыном и потом отвезти на машине до самых дверей. Женское тщеславие и любопытство взяли верх над осторожностью и обязательностью. Лина легко убедила себя, что вернется домой вовремя и никто о ее вояже не узнает…

Разве могла она предположить, что сыном Кокарева окажется Дикарь? Увидев его, Лина содрогнулась, но взяла себя в руки и даже принудила развеселиться, размышляя о превратностях судьбы.

Лина верила в судьбу. Убеждена была, что Небеса благоволят к ней и под опекой Высших сил и Высшего разума она хранима от бед, дурного глаза и неприятных случайностей. Никто никогда не внушал ей этого, но она это шала. Когда Дикарь совсем осатанел и набросился на нее, она не сомневалась в чудесном избавлении, и оно пришло, это чудо.

Перед глазами Лины до сих пор трепетали трясущиеся руки Кокарева на руле машины. Он, казалось, не смел взглянуть на нее, заговорить с ней. Но их путь был недолгим, и уже у порога ее дома Владислав Кириллович сказал ей, целуя руку:

– Простите… Простите, если можете… Вы так похожи на мою умершую жену… И я вбил себе в голову… если сын поселится у меня и будет дружить с прелестной девочкой… Иллюзии тешат, но лопаются как мыльные пузыри… Простите великодушно… – В васильковых глазах стояли слезы…

– Это все равно случилось бы, – сказала Лина. – Он давно… – Волнение перехватило ей горло. – Я не скажу родителям, что он ваш сын… Вы же его не воспитывали…

– Не воспитывал, – опустил голову Кокарев, – но он мой… И это вместо счастья стало несчастьем моей жизни…

Больше он не проронил ни слова, но Лина и без слов поняла его боль.

– Никто ни о чем не узнает, я обещаю. – Лина положила свою руку поверх руки профессора, посмотрела в глаза и поразилась, как постарело и помертвело его лицо.

Вспоминая этот разговор, Лина сочувствовала Кокареву. Она может сбежать, укрыться от Дикаря; он прикован к нему навечно…

– Васенка, ничего не случилось? – прямо в пальто вбежала к ней в ванную комнату мама.

– Ничего не случилось, – неприветливо отозвалась Лина, сразу пресекая нежелательные расспросы.

– А это что? – из-за плеча матери отец демонстрировал дочке ее дубленку с дырами вместо крючков. – Он изнасиловал тебя? Скажи, Линуська, скажи, и я убью его…

– Не вздумай, – двинулась прямо на родителей Лина, выпихивая их из ванной, – он убьет тебя раньше, чем ты пошевелишь пальцем. Все в порядке. Меня спас какой-то мужчина, прохожий…

– Нужно заявить в милицию, – плохо справляясь с одышкой, настойчиво произнес дед Василий. – Я набрел на их логово…

– Ну да, моя милиция меня бережет, – усмехнулся отец. – Вы слышали, что ответили в милиции депутату Катыреву? К каждой девочке и каждому мальчику они постового не приставят. И в результате младший Катырев избит и унижен и лежит в нервной клинике. Нет, я больше не уповаю на власти. Поймите же, выстроенный вами рай развалился. И охрану своей дочери я могу доверить только догу… Зверь против зверья…

– Сашенька, – воскликнула сквозь слезы Линина мама, – перестань, прошу тебя… Дедуля и так еле живой… И, слава богу, все обошлось…

– На этот раз обошлось, но мы же не улетим на Луну. – Отец был недоброжелателен и неузнаваем. – Как мне защитить свою дочь от бандита? Я должен поменять квартиру, в которой вы живете всю жизнь и я уже пятнадцать лет? И просто ли это сделать, даже если мы решимся? Нет, я уже понял, надо поскорее убираться отсюда, от всей этой мерзости спасать детей…

– С тонущего корабля бегут только крысы, – закладывая под язык валидол, полоснул словами, как саблей, дед Василий.

– Надо было позаботиться, чтоб корабль не давал пробоин, а вы его все подкрашивали… – Отец схватил приготовленные вещи и побежал к машине.

– Я не могу уехать, – едва слышно пролепетал Василий Афанасьевич. – Я видел, откуда выскочила та рослая девчонка с прозрачными глазами, которую вчера я видел с Дикарем. Линочке повезло, но там другие девочки…

– Господи, дедуля, – взмолилась Линина мама, – у тех девочек свои родители… Почему судьба человечества волнует тебя всегда больше, чем безопасность близких людей? Нам ведь еще жить здесь… Они отомстят…

– Значит, пусть погибают другие? Нас это не касается?.. Я не узнаю тебя, Маша…

– Я и сама не узнаю себя, – села посреди комнаты на большую сумку Мария Сергеевна. – И сама не рада себе, и жизни не рада… Хорошо, я обещаю тебе, дедуля, что в понедельник схожу в милицию или в контору, а сейчас конец дня, пятница, нигде никого не найдешь уже…

– Мне страшно, дедуля, – поддержала мать Лина.

– Соглашайся, Василий, на компромисс, это в духе времени, – вмешался неожиданно Григорий Львович. – Консенсус! Теперь это самое модное слово, и, главное, в нем нет ни одного «р»! Мы с тобой, Васенька, старики, мы уже не можем руководить… Но кто подскажет, как нам всем поместиться в одной машине?.. – Старик улыбался.

– Саша возьмет Васенку на колени, – серьезно ответила мама, не замечая печальной и одновременно язвительной усмешки старого человека. – Поехали, дедуля…

Едва машина тронулась, в ее боковое стекло с силой ударился и пробил его насквозь камень, пущенный, по всей видимости, из рогатки опытной рукой. Стекло треснуло, образовалась дырочка, словно от пули.

Григорий Львович, которого, как гостя, усадили возле водителя, странно крякнул, подобрал с колен отшлифованную продолговатую гальку и, обернувшись, удивленно посмотрел на тех, кто сидел сзади. Смущенно улыбаясь, он пощупал голову над виском и сползающей вниз рукой провел по щеке кровавый след.

– Гришенька! Гришенька! – охнул дед Василий Афанасьевич. – Почему всегда все с тобой?

– Ерунда! Царапина, – словно нарочно выбирая слова с неподдающимся ему «р», улыбался Григорий Львович. – Все пройдет… И мы еще повоюем с врагами…

– В больницу! Скорее! Пожалуйста! – крикнул отец водителю, выскочившему с надеждой прихватить хулигана, но никого, вызывающего подозрения, вблизи машины не оказалось…

– Шиш схватите! – прячась в домике на курьих ножках, прохрипел Дикарь. – И не удерете!

Дождавшись, пока машина отъехала, Дикарь попетлял ни всякий случай по соседним дворам и, только убедившись, что за ним никто не наблюдает, одним прыжком пул за решетку воздухозаборной трубы над шахтой бомбоубежища. С неутихающей яростью он полз в бункер, чтобы там выплеснуть избыток своей черной энергии…

Сонечка металась по подушке, раскидывая руки и, заслоняясь от кого-то, тяжко вздыхала. Елена Егоровна отложила все домашние дела и села напротив дочери, вглядываясь в родное, милое, совсем еще детское личико с доверчивыми, пухлыми губками, курносеньким носиком и чуть оттопыренными ушками. Могло ли это открытое добру лицо таить ложь и грех?.. Нет, Николай Тихонович просто ревнует ее к Сонечке, хочет отстранить Сонечку от нее, вытеснить из их общей жизни и оттого придумывает всякие небылицы про девочку. То уверяет, что она распутница, то настаивает показать ее психиатру и лечить в клинике для душевнобольных. Нелепые фантазии!..

– Мама! Мама! – вскрикнула Сонечка во сне и проснулась… Села на диване, ошалело уставилась на мать. – Мама, ты со мной…

– Доченька! – подсев к Сонечке, прижала ее головой к своей груди Елена Егоровна. – Я здесь, я с тобой… Пойдем я номою тебя, как когда-то в детстве, помнишь?.. В воде тебе полегчает… А потом попьем чайку с медом, бабуля прислала нам из деревни…

Елена Егоровна в этот день не работала и, пока не возвратился со службы Николай Тихонович, придумав купание, хотела взглянуть, нет ли на теле дочери следов насилия. Напрямую расспрашивать Сонечку о том, что с ней произошло, у Елены Егоровны не поворачивался язык. Не умела она вести душещипательные разговоры, страшилась оскорбить дочь подозрениями…

«Надо бы рассказать маме о моих новых друзьях», – подумала Сонечка, погружаясь в теплую, исцеляющую воду и наслаждаясь прикосновением шелковистых маминых рук. Но она помнила о том, что дала слово Арине никому не обмолвиться о их вчерашней встрече с мальчиками, и не могла нарушить его. Быть предательницей претило Сонечке, и она только спросила у матери:

– А бывает так, мама, что ты любишь одного человека, а потом вдруг полюбишь другого?

– Ты полюбила кого-то, доченька? – застенчиво улыбнулась Елена Егоровна.

– Я читала, что такое бывает, – уклончиво ответила Сонечка, испугавшись, что проговорилась, и, чтобы рассеять сомнения, если они возникли, добавила: – Есть такая книга «Унесенные ветром», там ее главная героиня, Скарлетт, любит всю жизнь Эшли, а когда его жена умирает и он становится свободным, она вдруг понимает, что он ей совсем не нужен. Она любит Рэтта Батлера, которого все считают невоспитанным и неблагонадежным… Вот я и решила спросить, что такое любовь?..

– Любовь? – задумалась Елена Егоровна. – Словами не определишь как-то… Но когда она приходит, чувствуешь это сразу…

– Что чувствуешь? – пытливо посмотрела на мать Сонечка.

«Наивная девочка, ребенок еще, – успокоилась Елена Егоровна, – и ни одного синячка на ее тельце, ни одной царапинки…» Она вскинула глаза, спохватилась, что не ответила дочери, сказала смущенно:

– Я не умею объяснить…

Разговор этот настораживал Елену Егоровну, но еще раз вызывать дочь на откровенность она постеснялась. После ванны они сели пить чай с медом и молчали. Елена Егоровна ждала, что Сонечка сама заговорит с ней, но Сонечка, морща лоб, бродила мысленно где-то далеко от кухонного стола, за которым они сидели. И Елена Егоровна не осмеливалась нарушить это путешествие. Она надеялась, всегда надеялась, что дочка сама расскажет ей всё, что сочтет нужным, когда захочет…

Николай Тихонович вкрадчивой, кошачьей походкой, так не совпадающей с его грузным телом, неслышно подкрался к ним сзади.

– Чаевничаете? – На этот раз его сладкий голос явно обманывал. – Замечательно, славно. Но пора бы уже и за уроки браться, барышня. Время позднее…

– Не пойду, – с несвойственным ей ожесточением воспротивилась Сонечка. И ее глаза, как стрелы, отравленные ненавистью, впились в Николая Тихоновича.

– Убедитесь же наконец, Елена, какая грубиянка эта развязная девица! – покрываясь пунцовыми пятнами, возмутился Николай Тихонович. – Я был в школе… Я выяснил, она плохо успевает… Она связалась с дурной девицей, у которой мать алкоголичка… И сама эта девка состояла на учете в милиции… и чуть не попала в притон… Завуч и староста недовольны вашей дочерью, Елена, но когда высказывают ей справедливые претензии, она распускает нюни… Все недоумевают в школе: почему она постоянно плачет? Это распущенность или болезнь?.. Если болезнь… – Николай Тихонович возвышался над матерью и дочерью, как демон, расправивший крылья, – ее надо лечить…

Елена Егоровна не успела оправиться от неожиданно натиска – поднялась Сонечка. Странная судорога свела лицо, пробежала по всему телу. Как рассвирепевший зверек, Сонечка прыгнула к Николаю Тихоновичу, ухвати руками за щеки, растянула их так, что круглые глаза мясистые губы превратились в тонюсенькие щелки, будто нарисованные. Сонечка плюнула в мерзкое, ненавистное лицо и, с необыкновенной ясностью вспомнив вдруг, как Арина, извернувшись, ногой ударила в пах Колюню Пупонина, в точности повторила ее движения.

Николай Тихонович задохнулся от боли, повалился на стул, смахнул невольные слезы. Сонечка, не замечая немого ужаса матери, распахнула окно и принялась вышвыривать в него одну за другой вещи Николая Тихоновича: кейс, костюм и рубашки из шкафа, бритву, зубную щетку и даже подушку, на которой он спал…

Все это она проделала молниеносно, в слепом безумии, не проронив ни слезы, ни слова. Завершив это жуткое действо, Сонечка слишком для нее проворно вспрыгнула на подоконник и, если бы Елена Егоровна, вовремя оправившаяся от шока, не ухватила ее за подол, вылетела бы в окно вслед за вещами.

– Ее место в сумасшедшем доме! – завизжал Николай Тихонович, поспешно накидывая на себя пальто, не замеченное Сонечкой в прихожей, чтобы отправиться за своим имуществом.

Сонечка дико посмотрела на отчима отсутствующими, пустыми глазами и, не дав опомниться ни ему, ни матери, в домашних тапочках и халате выскочила на лестницу, нажала на кнопку лифтовой кабины, оставшейся на их этаже после возвращения Николая Тихоновича.

Когда Елена Егоровна вслед за дочерью выбежала на улицу, Сонечку она не нашла. Сонечка словно сквозь землю провалилась.

Елене Егоровне и во сне не привиделось бы, что дочка ее и впрямь исчезла в подземелье…

Вновь снедаемая беспокойством, Елена Егоровна звонила Арине, Лине, Вике, Светлане Георгиевне, но все телефоны на этот раз молчали. Как и вчера, неизвестность поглотила ее дочь, оставив ей сомнения и тревогу. Елена Егоровна, сколько ни думала, не знала, как ей поступить, где искать Сонечку, а Николай Тихонович, как назойливая муха, все жужжал над ее ухом, не то оправдываясь перед нею, не то убеждая себя в своей непогрешимости и правоте.

– Я договорюсь, чтобы ее положили в больницу. Она безумная. Безумная…

– Я сама займусь своей дочерью, храни ее Бог, – четко выговаривая слова, произнесла Елена Егоровна. – А вы… а вас… я прошу покинуть мой дом…

– Опомнитесь, Елена. – Николай Тихонович сделал поползновение обнять Елену Егоровну, потянулся к ней толстыми губами, уронил одинокую слезу на ее плечо, но Елена Егоровна брезгливо оттолкнула человека, не понимающего ее дочь, прошептала:

– Уходите! Сейчас же уходите!.. Не то я тоже ударю вас.

– Но я сжег ради вас все мосты, – униженно мямлил Николай Тихонович. – Я полюбил, и все былое…

– Полюбить – это понять, – нашла Елена Егоровна теперь уже запоздалое объяснение любви, – а вы не поняли, что без дочери моя жизнь бессмысленна…

Она с презрением посмотрела на Николая Тихоновича и удивилась, что раньше не разглядела, какой он насквозь фальшивый и жалкий.

«Еще раз ошиблась», – подумала она, выбегая на замерзшую улицу.

– Какого черта ты притащилась сюда?! – спрыгнув с металлических скоб, заменяющих лестницу, гаркнул Дикарь на забившуюся в дальний угол Сонечку. – Опять твоя мать будет трезвонить по городу?! Вали к матери! – Дикарь неприлично ругнулся, рванул Сонечку за руку, пихнул на цементный пол.

Сонечка больно ударилась боком, хотела, но не сумела подняться, а Дикарь вдобавок безжалостно пнул ее ногой в спину, так что тяжело стало дышать, заорал:

– Сгинь! И чтоб духом твоим здесь не воняло!

– Нет! Нет! Нет! – корчась от боли, тоже закричала Сонечка. – Мы же полюбили друг друга!

– Как сука кобеля, когда снюхаются! – сплюнул Дикарь.

– Не хочу слушать гадости! – Сонечка заслонила уши руками, стукнулась лбом о холодный пол. – Почему? Почему? Почему так?..

– Даю последний шанс! – Дикарь сгреб Сонечку с полу, насильно подтащил к лестнице из железных скоб. – Убирайся, пока я не передумал!..

– Я хочу остаться с тобой, – прижимаясь к стене, чтобы не упасть, пролепетала Сонечка. – Что я сделала тебе?

– Ты что, только из ванны вывалилась? – вместо ответа язвительно посмеялся Дикарь, которому только теперь бросились в глаза Сонечкин халат и домашние тапочки.

– Да, – опустила голову Сонечка, – из ванны. Я поссорилась с отчимом и убежала из дома…

– А кто твой отчим? – странно оживился Дикарь.

– Николай Тихонович, – не понимая, к чему Дикарь клонит, просто ответила Сонечка, будто имя что-то объясняло.

– Николай Тихонович? – неожиданно заинтересовался Дикарь. – Не Зуйков ли?

– Зуйков, – поразилась Сонечка. – Ты его знаешь?

– Как не знать, – едко ухмыльнулся Дикарь, – барыга известный.

– Он не барыга, он эксперт, – наивно заметила Сонечка.

– Эксперт? – захохотал Дикарь. – Жулик он. У Лынды на базе подвизается. И бабник! Он к тебе приставал?

Сонечка еще ниже опустила голову, сжалась, словно ее вот-вот должны были отхлестать кнутом.

– Говори, не бойся, я на его замашки насмотрелся, да и тебя насквозь вижу! – посмеиваясь, требовал Дикарь.

Сонечка молчала.

– Сядешь и напишешь в милицию заявление, что отчим изнасиловал тебя, когда матери не было дома, слышишь? – настаивал Дикарь, хватая Сонечку за руку и насильно усаживая за стол.

– Нет! – уверенно отвергла притязания Дикаря Сонечка. – Этого я писать не стану, это неправда.

– А что правда? – схватил Сонечку за ворот халата Дикарь. – Что я тебя изнасиловал? Ты ж сама ко мне лезла. И сейчас липнешь! А мать твоя стукнет в милицию, меня посадят. Ты поняла?

– Я скажу, что полюбила тебя… – Сонечка смахнула непрошеную слезу и, с нежностью глядя в глаза Дикарю, попросила: – Кирилл, ну пожалуйста, перестань злиться. Нее будет хорошо… Я скажу маме, что полюбила тебя…

– Идиотка! Чокнутая! – Глаза Дикаря налились кровью. На шее выступили и вздулись жилы, – В каком веке ты родилась? Из чьего романа выпрыгнула? – Дикарь несколько раз без разбору ударял Сонечку по щекам, но голове, но переносице, выкрикивая: – Убирайся, пока я не пристукнул тебя! Слышишь?.. Или пиши заявление…

Сонечка исступленно заплакала.

– Не гони ее, Дикарь, – прогнусавил неизвестно откуда появившийся Колюня, – ты же обещал мне…

– Ты сделал, что я сказал? – накинулся на Колюню Дикарь.

– Сделал, – подобострастно кивнул Колюня. – Двери открыты, но та, что наружу, выходит как раз в подъезд, где жилищная контора… А там эта… Семга… Мы же не знали… Ты сам велел… – лепетал, заслоняясь от наступавшего на него Дикаря, Колюня Пупонин.

– Тащи и ту дрянь сюда! – остервенело рявкнул Дикарь. – Семь бед, один ответ. Лучшей потехи не придумаешь…

– Не надо Семгу звать, – не сумев справиться с ревностью, взмолилась Сонечка. – Пожалуйста…

– Почему же не надо? – наслаждался страданием Сонечки Дикарь. – Тебе надо, а ей не надо. Она со мной тоже хочет трахнуться…

Сонечке померещилось, что она и впрямь сошла с ума. Человек, которому она доверилась, полюбила так пылко и преданно, изменив даже Бобу Катыреву, возненавидел ее. За что? В чем ее вина? Да, мама звонила всем, но она же волновалась, разве не ясно? Сонечка не предупредила маму, что останется в бомбоубежище на ночь, а Дикарь не отпускал ее. Напоил и зацеловал до безумия. Он забыл, забыл об этом! Или, может, он спятил и бредит? Нет, это Бог карает ее за измену Катыреву, которого она поклялась, пусть и безответно, любить всю жизнь.

Сонечка никак не могла избавиться от озноба. Казалось, холод забрался внутрь ее на морозной улице и застыл в ней ледышкой. Дрожь волнами пробегала по ее телу, мешала привести в порядок скачущие мысли, разобраться в том, что с ней случилось. И ужасно болел бок, который она ушибла, падая на цементный пол. От ударов Дикаря ныла спина, стучало в виски и горели щеки.

Тем временем Колюня приволок в их комнату Семгу, не сверху, через тоннель, по неудобной лестнице, а из боковой маленькой комнаты, в которой, как оказалось, была дверь через подъезд на улицу. Зачем же тогда они проникали сюда по темному и грязному лазу?.. Сонечка не умела ответить и на этот вопрос, и ей стало жутко, что она вовсе отупела от отчаяния.

Не получив поддержки у Рембо, Вика бродила по улицам, понимая, что дома она все равно не усидит: слишком уж накипела в ней жажда мести, бродит и рвется наружу злоба.

Нечаянно столкнувшись с Ариной на улице, Вика, хоронясь, как шпион, проследила весь ее путь от табачного киоска до встречи с мотоциклистами. Вика не слышала ни одного разговора, но поняла, что Арина тоже разведывает все, что может, о ней и, наверное, не случайно появилась у дверей Рембова обиталища. Прав Рембо, лучше держаться от этой Кувалды подальше, потому что рокеры, с которыми она в дружбе, шутить не любят.

Тошно было Вике, одиноко, когда она возвращалась домой, как говорится, не солоно хлебавши. Обнаружив на ступеньках у лифта, возле своей двери, хилую фигурку Пупонина, обхватившего руками колени и вроде бы задремавшего, Вика беспредельно изумилась.

– Какие люди! – изобразила она восторг. – Сто лет, сто зим не виделись!.. Заходи, гостем будешь…

Вика привела Колюню на кухню, поставила на плиту разогревать обед, достала из холодильника бутыль с наливкой.

– Ну что, скумекал, где твоя выгода? – надменно поинтересовалась Вика. – Так где же Дикарик кантуется? Он что, на виду у тебя твою Соньку по случаю?..

– Не имею полномочий отвечать на вопросы, – без улыбки отверг дознание Вики Пупонин, с удовольствием поедая отбивную, ночью приготовленную Викиной мамой к приезду отца.

– Ну и дерьмо же ты, Пупок, – безразлично сказала Вика, пристраиваясь за столом поближе к гостю. – Раб ты, рабом и помрешь. Шелудивой собакой у вонючей ноги хозяина. Сам-то ты без полномочий чего-нибудь стоишь??.

– Будешь выступать, – важно сказал Пупонин, – ни фига не узнаешь. Выпьем, что ли, за взаимопонимание?..

– Пей, – с усилием скрывая презрение, одобрила Колюню Вика, – я завсегда за взаимность. Говори, какую лажу принес?..

– Дикарь велел тебе прийти на свидание к подъезду, где контора. Соскучился… – осклабился Колюня.

– Зачем я ему? – пытала Колюню Вика. – Или это тебе тоже не докладывали?..

– Может, и докладывали, да не все ж я тебе скажу. Дикарь сам тебе все объяснит…

– Ладно, – согласилась Вика, – лопай, пей и пойдем, я согласна. Я сейчас…

Вика вышла из кухни, торопливо написала записку родителям и прислонила к китайской вазе в гостиной, чтобы бросилась в глаза: «Уехала с учительницей подыскивать место для классного похода в зимние каникулы. Могу переночевать в деревне. Не беспокойтесь, все о’кей. Ваша любящая дочь, Вика».

С какой учительницей и куда она поехала, Вика умышленно не сообщала, она была достойной ученицей отца.

– Ну и что здесь делает эта идиотка? – спросила Вика у Дикаря, оглядываясь и беззастенчиво рассматривая убранство бункера. – До чего же низко ты упал, Дикарик, с кем связался?..

– Заткнись, шлюха! – Дикарь размахнулся и тяжёлой рукой отвесил оплеуху своей недавней возлюбленной.

Вика не успела отстраниться, удар пришелся по скуле.

– Козел! – прижала она ладонь к пылающей щеке. – Козел рогатый…

– Еще раз повтори, – потребовал Дикарь, наступая на Вику. – Ну!

Вика, насупившись, молчала. Дикарь схватил ее за шиворот, подтащил к Сонечке, взревел:

– А ну, улыбнись моей подруге!

Вика, скривив губы, нехотя ухмыльнулась.

– Шире! Шире! – завопил Дикарь. – Покажи зубки!

Вика оскалилась, растянув губы, но в глазах ее блеснула и затаилась злоба. Она поняла, что попала в ловушку, и теперь, в момент приступа бешенства, воспротивиться Дикарю с ее стороны было бы просто безумием. Вика еще не забыла, какие дикие казни учинял Дикарь в порыве не знающего границ гнева тем, кто осмеливался не подчиниться ему, заявить о своем «я». Однажды он обрил голову девчонке, неудачно возразившей ему в споре, голым выставил на улицу пацана, не выдержавшего оскорблений и выпалившего: «Сам козел!», да и мало ли еще придумывал Дикарь истязаний и телесных, и душевных. Вика знала, что она должна стерпеть, выиграть время, дождаться минуты, когда сможет увернуться от Дикаря, а потом и отомстить, во что бы то ни стало отомстить…

Дикарь обнял сгорбившуюся и дрожащую у стены Сонечку, притянул ее к себе и жадно припал к ее губам. Сонечка подалась к Дикарю, всем телом прильнула к нему, затихла в его объятиях. Дикарь расплачивался с Викой за Рембо.

Обидно было не то, что он изменял ей с другой девчонкой, а то, что этой девчонкой оказалась даже не умная и красивая Чижиха, а никчемная и забитая Чумиза, которую она столько лет топтала…

– На колени перед моей девушкой! – казалось, совсем сошел с колес Дикарь. – На колени! И поцелуешь ей задницу!

Дикарь подтащил потрясенную и онемевшую Сонечку к Вике, нагнул ее и стащил трусики, оголив заднее место, как это делают матери с малышами, которых спешат посадить на горшок. Сунул Вику головой к Сонечкиному заду, приказал:

– Целуй! И знай, что ты уже не королева! Придется и тебе полизать другим задницу, понюхать чужое дерьмо!

– Ты что, открываешь парфюмерную фабрику? – вваливаясь в комнату вместе с Ариной, невесело пошутил Лында, которому, единственному из всех, позволялось вольничать в присутствии Дикаря. – Битый час колотился с замком, пора и согреться.

Лында вытащил из большой спортивной сумки бутылки с водкой, вином и пивом, позвал всех к столу:

– Зальем, потом будем обнюхиваться!

Дикарь натянул Сонечке трусики, подхлопнул ее, обнял, пододвинул к столу:

– Согреемся, подруга?

Сонечка, будто парализованная поначалу, оживилась, приободрилась, смерила Вику уничтожающим взглядом, скакнула к хромому столику и уселась впритык к Дикарю. Колюня, оттеснив Лынду, пристроился с другого Сонечкиного боку. Арина, вошедшая вслед за Лындой, молча обогнула Вику, как встретившийся на дороге булыжник, прыгнула через скамейку к столу и притулилась к Лынде.

Вику не приглашали и не замечали. Она оказалась лишней, презренной и отвергнутой. И уйти она не могла – не знала, как выбраться из бункера. На раздумья у нее не оставалось и секунды. Вика как ни в чем не бывало бесцеремонно подошла к сидящим за столом, втёрлась без спросу между Колюней и Лындой, как будто это само собой разумелось, пододвинула к себе стакан с вином. Никто не обращал на нее внимания, но и не прогонял ее. Когда выпили по первому разу, Колюня вылез из-за стола, принес и поставил на скамью магнитофон, шикарным жестом включил его и, надеясь на похвалу, выжидательно посмотрел на Дикаря.

– Откуда дровишки? – хмыкнул Дикарь, наливая себе второй стакан.

– Из лесу вестимо… – Пупка распирало от самодовольства. – Прогулялся по бункеру, а там этих магов навалом. Склад у кооператива. Я один маг хапанул и дверь за собой задраил, чтоб не сунулись…

– Молоток! – похвалил Дикарь. – Учтем твои заслуги перед пенсией…

– Ну, лады, – хлопнула себя по коленям ладонями Арина и поднялась. – Спасибо за угощение, я отчаливаю. Чума, ты со мной?..

– Что так? – недружелюбно посмотрел на нее Дикарь. – Угощение не понравилось?..

– Лында объяснит, – кратко ответила Арина. – Проводит меня и все тебе доложит, без посторонних… – Арина метнула пренебрежительный взгляд на Семгу и еще раз, уже более настоятельно, позвала Сонечку:

– Чума, поднимайся, сегодня мы здесь не гуляем…

– Гуляй где хочешь, – истошно завопил Колюня, – Чума к тебе не привязана!

– Я еще тут побуду, Ариша, – робко попросила Сонечка. Она понимала, что без Арины, с Семгой и Дикарём, ей оставаться не следует, но ревность затмевала здравый смысл, удерживая ее подле Кирилла. Да и куда ей было податься из бомбоубежища? Не возвращаться же к отчиму…

Ключики предупредили Арину, что позже семи в больницу не пускают. Арина убеждала себя, что спешит, но невольно находила все новые совершенно неотложные дела, которые ее задерживали. Она вымыла в комнате полы, вытерла пыль, постирала замоченное Татьяной белье и сбегала в магазин за овощами, что в доме считалось занятием не из легких. Татьяна именно по пятницам, перед выходными днями, всегда задерживалась на работе, и не забрать Наташку из садика в такой день было бы просто грешно. Арина и так порядочно провинилась, не явившись ночевать предшествующей ночью. Отец с мачехой наверняка, как и Сонькина мать, волновались, не спали.

Арина старалась загладить вину. И так хитро составила записку, что, прочитав ее, вполне можно было поверить: она вынуждена ночевать на старой квартире, потому что оттуда до больницы, где умирает мать, рукой подать…

Ей давно было уже пора отправляться в больницу, но Арина чувствовала, что еще не собралась с духом, не настроилась появиться перед полуживой или уже мертвой матерью. Арине никогда не приходилось видеть мертвеца, и одна мысль о мертвой, да еще изувеченной матери вызывала у нее отвращение и ужас. И Арина потащилась сначала в бомбоубежище, уговаривая себя, что нечестно не предупредить о своем вынужденном исчезновении ребят, и в первую очередь Лынду, который ждет ее этим вечером.

Она наметила заскочить в бункер на секундочку, но Лында попросил ее постоять на стреме, пока он возился с проржавевшим, старым замком, заменял его на новый, унесённый с базы. Девчонка меньше привлекала к себе внимание, чем пацан, тем более что дверь из оккупированного ими отсека нежданно-негаданно вывела их в подъезд, где размещалась жилищная контора и круглосуточно дежурили сменяющиеся на пульте диспетчеры. Арина могла бы отказаться, причина у нее была более чем уважительная, зато характер такой, что всегда казалось, без ее участия сделают все не так, как надо…