Текст книги "Лабиринт"

Автор книги: Лия Симонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

5

Кирилл, которого все в округе мальчишки знали по кличке Дикарь и боялись до ужаса, был, как никогда, мрачен. Сейчас его малоподвижное лицо было и вовсе каменным и напугало бы всякого, кто осмелился заглянуть в него.

Из жизни, поступков и высказываний Дикаря мальчишки постоянно и вполне успешно творили легенды, но никто из них не мог бы поручиться, что наверняка знает что-то о Кирилле.

Тщательно обустроенный, бесчувственный мир Дикаря угадывался всеми, но вряд ли кто-то предполагал, что и Дикарь может испытывать внутреннюю неустроенность. А у него все не ладилось, все шло наперекос, и он, уже отвыкший от противодействия, все больше ожесточался в последнее время.

Девчонка, впервые в жизни всерьез понравившаяся Кириллу, бежала от него прочь. Другие ластились, лебезили, напрашивались на любовь, а эта ускользала, ласково улыбаясь. Он мог взять ее силой, но самолюбие останавливало его: хотелось не сломать, а завоевать. И Кирилл придерживал свой необузданный нрав, не торопил события, тем более что и привести такую девчонку, как Лина-Чижик, ему пока было некуда. В подвале Рембо все давно прогнило и не располагает к нормальному общению, а в собственном доме он всегда чувствовал себя постояльцем.

Когда отчим внезапно умер, Кирилл надеялся, что вздохнет свободно. Но теперь мать цеплялась к нему по пустякам, приставала, чтоб устраивался на работу и доучивался, хоть в училище, хоть в вечерней школе, – обидно ей, что он год не дотянул до аттестата. Нужно ему это учение и эта работа для дураков – вкалывать у станка или торчать, переминаясь с ноги на ногу, у конвейера. Зачем эта карусель, если любой пацан по его требованию раздобудет и отвалит ему столько монет, сколько он прикажет! И сам он без напряга поимеет все, что ему надо, – по нонешним временам сила и ловкость в цене…

Смешны ему все эти людишки, всю жизнь мельтешащиеся как муравьи в муравейнике и не прощающие никому, кто хочет выбраться из их дерьмовой кучи. Чихать ему на его бывших начальничков вместе с их трудовыми коллективами, подогретыми побасенкой, что они тащат на своем горбу только одного бездельника – именно его, Кирилла! Пошли они все туда-растуда, в свое светлое будущее! Он с удовольствием увольняется «по собственному желанию», и пусть оно с желанием его матери не совпадает, кормить его она обязана до восемнадцати – по закону!

С самого раннего детства Кирилл жил с ощущением своей ненужности, лишности, и обида на мать, глубоко укоренившейся в его душе, незаметно переросла в полное неприятие ее, а потом и во враждебность к людям. Скоро ему идти на срочную службу в армию, могла бы перетерпеть, по-доброму проводить его. Так нет же, снова он ей поперек горла! Плясала перед отчимом вприсядку, но долго по нему не горевала, тут же нашла замену. И не постеснялась, намекнула, что она еще не старуха и в мужчине нуждается. Но как женщина порядочная – она-то порядочная?! – встречаться с поклонником намеревается в собственной квартире.

К случаю и без случая мать вспоминала теперь родного отца Кирилла, о котором раньше даже заикнуться не позволялось. Как бы оправдываясь тем, что отец постарел, одинок и нуждается в помощи, мать настырно советовала навестить его, не забывая при этом растолковать открывающиеся великие возможности.

Отец все же профессор, не чета ей, буфетчице. Он лучше наставит, научит уму-разуму повзрослевшего сына, да и обеспечит по-людски – как-никак у него большая квартира, дача, машина, библиотека ценная, куча барахла. Кому же все это, если не единственному наследнику?..

Сколько помнил Кирилл, мать всегда превыше всего лелеяла свою выгоду и на этот раз, беззастенчиво борясь за свои новые интересы, не желала замечать, что пробуждает в сыне самые низменные инстинкты.

Отца Кирилл почти не знал. Последние годы, пока тяжело болела и умирала от рака его вторая жена, они не виделись. Да и прежде отчим всегда мешал их общению, пресекал все попытки сблизиться с «вонючим интеллигентом», устраивая по этому поводу безобразные скандалы им с матерью.

Даже после смерти отчима Кирилл не простил ему порок и издевательств, которых немало натерпелся в детстве. Но, словно в насмешку, именно от отчима унаследовал одну манеру куражиться над более слабым и недобрую силу в руках, несущих отмщение за былую униженность уже ни в чем не повинным. Мать же, ни разу не заступившуюся за него, он может и поколотить в порыве охватывающего его бешенства, а заодно покалечить и ее кавалера. И выходило, надо от греха подальше уносить ноги, хоть к отцу, хоть к черту-дьяволу, но побыстрее…

Обдумывая возможную встречу и разговор с отцом, Кирилл считал эту затею делом зряшным. Не верил он, что два взрослых человека, волею обстоятельств отброшенные друг от друга на долгие годы, сойдутся и прикипят душой только потому, что в их жилах течет родственная кровь, а в паспортах записана общая фамилия. Что еще у них общего?

Не зная, как правильнее вести себя и о чем говорить с отцом, Кирилл нервничал и все больше утверждался в мысли, что искать ему следует более подходящий для него выход из положения.

Глубоко в земле под массивными домами, со всех сторон обступившими их двор, было спрятано бомбоубежище. Ходили слухи, что оно похоже на лабиринт, в котором ничего не стоит запутаться, заблудиться, а двери внутри имеют хитрые затворы, герметически, то есть намертво, отделяющие один отсек от другого. Можно там и задохнуться, и нарваться неизвестно на что. И ребята не совались туда, довольствовались подвалами, которых и без бункера в их огромных домах на всех хватало.

Теперь, когда Кирилл твердо решил уйти от матери, а с поездкой к отцу повременить, он вспомнил про старый бункер и принялся искать какой-нибудь лаз туда. С наступлением темноты Кирилл кругами бродил возле домов, стараясь быть незамеченным, оглядывал все люки и двери. Но Подземелье не спешило открывать свои тайны, и Кирилл отчаялся от беспомощности.

С последним поездом метро Кирилл уезжал ночевать на вокзал. Однажды на рассвете, прогнав беспокойный сон на жёсткой скамейке вокзального ожидания, Кириллу явилась удивительно простая и вполне обнадеживающая мысль. Внезапно он сообразил, что высокие квадратные каменные пеньки с решетками по бокам, торчащие вдоль всего их двора, не что иное, как воздухозаборники для вентиляции бомбоубежища. Став частью привычного дворового пейзажа, вместе с полуразвалившейся песочницей, скрипящими донельзя качелями и вконец сгнившей деревянной горкой, они настолько примелькались, что уже не задерживали внимания. Если плохонькие, давно проржавевшие решетки осторожно подпилить, то можно рискнуть, чем черт не шутит, проникнуть в старый бункер.

От радости Кирилл так резко перевернулся с боку на бок так, что едва не свалился с узкой скамьи. Вскочил, побродил по промозглому утреннему городу, обдумывая и мысленно проверяя свои дальнейшие действия, и позвонил матери. Трубку никто не поднял, значит, мать ушла уже на работу. Для верности Кирилл покрутился немного у подъезда, с оглядкой поднялся наверх и своим ключом открыл дверь квартиры. Не раздеваясь, залез в кладовку, отыскал зашарпанный чемоданчик отчима со слесарными инструментами – все, что от него осталось, – вывалил его содержимое в свою пустую сумку, закинул чемоданчик на прежнее место и так же стремительно, как ворвался, покинул недавнее пристанище без всякого сожаления.

Набор инструментов у отчима был классный. Кирилл взял из него самое необходимое, а сумку отнес к Лынде и попросил спрятать в развалюхе – сарайчике, доставшемся семейству Лынниковых с незапамятных, еще довоенных времен и чудом уцелевшем среди современных гаражей для личных автомашин.

Под прикрытием рано наступившей декабрьской ночи, когда люди, имеющие крышу над головой, не высовывали носа из тепла в холодную сырость уставших от мокрого снега улиц, Кирилл сделал первый шаг в неизвестность.

Напильник не очень-то и понадобился ему. Дышащие на ладан решетки не выдержали напора сильных молодых рук, сами вывалились из крошащегося от старости цемента. Чиркнув зажигалкой, Кирилл обнаружил на внутренней стене воздухозаборной трубы железные скобы. По этим скобам, как по лестнице, он спустился вниз, в глубокий колодец, и оказался перед узким темным тоннелем. Пробираться тоннелем можно было только ползком. Зажигалку, чтобы не выронить, Кирилл запихнул во внутренний карман куртки и теперь из-за тесноты никак не мог высвободить руку, чтобы достать ее. Распиханные по карманам разводной ключ, отвертка, пассатижи больно вдавливались в бока и грудь, мешали двигаться. Не знающий страха Кирилл впервые испытывал неведомое ему ощущение жути. Нависшая над ним громада в любую секунду могла обрушиться и распластать его, превратив в тонкий лист, похожий на стальной или даже бумажный…

Тоннель длиною в тридцать, а то и все пятьдесят метров неожиданно стал расширяться и будто идти под уклон. Остерегаясь скатиться с большой высоты и, чего доброго, разбиться, Кирилл напрягся и попытался за что-нибудь уцепиться. Но руки, попадая в грязное, липкое месиво, предательски скользили, пока не натолкнулись на твердый предмет, преградивший путь.

Отжавшись от пола, Кирилл попробовал встать на колени, вызволил из кармана зажигалку и, посветив ею вокруг, обнаружил, что уперся руками в железную дверь. Дверь замкнута была на засов, закрепленный болтами, а в верхней ее части с двух сторон торчали провода, к которым явно был подключен ток.

Кирилл поднялся во весь рост, высота тоннеля тут позволяла, и дотянулся до проводов. Минуя оголенные концы, он осторожно ухватился за места, обмотанные изоляционной лентой, и отогнул провода от двери к стене.

С болтами пришлось повозиться. За ненадобностью никто не прикасался к ним долгое время, и они заржавели от безделья. Разводной ключ, не слишком подходивший по размеру, проворачивался. Делая одну попытку за другой, Кирилл с каждым новым усилием терял уверенность в успехе. Но проржавевшие болты, расшатанные все же ключом, стали вдруг сами вываливаться из одряхлевшей стены и потащили за собой засов с покоящимся на нем большущим амбарным замком.

Кирилл толкнул дверь, но она не отворилась. Тогда он с силой ударил в дверь ногой, навалился плечом. Дверь не поддавалась. Кирилл понял, что она закрыта или подперта чем-то изнутри. Озверев от усталости и досады, Кирилл отошел назад, насколько позволяло окружающее его пространство, и с ходу бросился на дверь, как на амбразуру. Что то за нею заскрежетало, хрустнуло, ударилось, и дверь со скрипом отодвинулась.

Огонек зажигалки, раскромсав черноту, высветил сломанную им дубинку, которая заклинивала дверь, упираясь и камень и дверную ручку, и мрачную, совершенно пустую Комнату, вполне пригодную для фильма ужасов. Из этой комнаты можно было войти в три другие, смежные с ней, такие же неприветливо угрюмые. Правда, в этих комнатах стояло несколько широких скамеек без спинок, похожих ни те, что расставлены у подъездов, и дряхлый стол с надтреснутой ножкой. Кириллу пришло в голову, что когда-то, наверное, здесь проводились занятия по гражданской обороне, и он стал шарить глазами по стенам в поисках двери – не лезли же сюда те, кого загоняли образовываться на случай войны, через грязный тоннель, спускаясь и шахту по скобам.

В дальней комнате да и в той, что первой открылась, двери действительно имелись. Мощные, железные, с круглыми ручками, выкрашенными красной краской. Эти ручки как раз и задраивали отсек, в котором он находился, и красная краска на них, не исключено, предупреждала об опасности. Вполне возможно, но этим ручкам проходит ток… Кирилл не стал больше в одиночку испытывать судьбу. Нервы его и так были уже на пределе. Ясно же, что он нашел то, что искал, можно подниматься наверх. И такое надежное укрытие ни Рембо, ни Викуле до него не дотянуться, а эти двое, он знал, если взъярятся, способны на дикую месть.

Хозяйской опекой Рембо Кирилл тяготился еще больше, чем прежде разнузданностью дебошира-отчима. Размежеваться с Рембо было давней его мечтой и совсем не простым делом. Как опытный бильярдный игрок справляется с шаром, Рембо одним уверенным ударом мог загнать его в лузу. За Рембо стояли не знающие пощады парни, и Кирилл, ожидая худого, прикидывал все же, чем умаслить шефа, – за здорово живешь его не отпустят…

Подвал Рембо все больше становился похожим на притон, где, кроме ребят, толкались уже и полупьяные шлюшки, и опустившиеся вконец бомжи, и все, кому не лень, лезли в приятели. В своем бункере Кирилл хотел все устроить по-своему, чтобы напоминало человеческое жилье и не стыдно было привести интеллигентку вроде Линки-Чижика. И остаться с ней наедине, не опасаясь, что припрется незваный гость и сунет нос не в свое дело.

Было время, он гордился близостью к Рембо и внимание Викули льстило ему, но это время ушло. Теперь он сам хочет стать хозяином, и в новой жизни ему нужна Лина, а не Вика.

Вика, что ни говори, девчонка заметная. Не красавица, и ножки коротковаты, похожи на морковки каротельки, но одевается не хуже манекенщицы и держится как богиня. Отчего бы и не возноситься ей так, имея за спиной такого папочку! Любую прихоть ее удовлетворяют, живет как сыр в масле, вот и отмечены все ее слова и действия печатью избранности. Поначалу Кирилл полагал, что Семушкина вознамерилась заполучить его из каприза, как безотказно получала в детстве редкую, не всем доступную игрушку. И он приготовился сбить с нее спесь, унизить, растоптать, отшвырнуть.

Но позже, когда они сблизились и прошло время, Кирилл вдруг понял, что если и была какая-то игра со стороны Вики, то она сама себя переиграла. И спортивный интерес нежданно-негаданно обернулся для нее пылкой, дурманящей, изматывающей страстью. Кто знает, как долго жил бы Кирилл под гипнозом бесовского темперамента этой белокурой бестии, если бы на школьном вечере случайно не влетела в его объятия разгоряченная танцами Лина Чижевская…

Кирилл и раньше, когда учился в школе, замечал Чижевскую в стайке девчонок Викиного класса. Слышал, что зовут ее Чижиком, но большеглазая, губастенькая, на стройных ножках девочка казалась ему совсем еще ребенком, хорошеньким птенчиком среди других неоперившихся, желторотых птенцов. И вдруг… глаза ее засветились никак не обманывающим любопытством, на чуть припухлых, кокетливо приоткрытых губах замелькала призывно манящая улыбка, а точеные ножки, без сомнения нарочно выставленные напоказ, возбуждали желание прикоснуться к ним.

Что-то неуловимое произошло внутри Кирилла, что-то шевельнулось, стронулось с места, словно включился и заработал неведомый ему механизм. От его вибраций измельчилось, истончилось, улетучилось то доброе чувство, которое он испытывал к Вике, а в осадок выпало раздражение и досада.

Вика неотступно преследовала его, караулила повсюду, где он появлялся, и он знал, что, разъярившись, она сметет всё на своем пути, без оглядки и пощады. Усмирить Викулю можно только обманом или угрозой расправы, перед которой трепещут даже самые развращенные девчонки. Вика стала для Кирилла проблемой ничуть не меньшей, чем Рембо, и, не дай бог, если они объединятся…

До норы Кирилл принуждал себя не думать об этом и, сдерживая горячность, терпеливо стерег Лину у порога школы, а она, раскланиваясь и улыбаясь, с изяществом циркачки исчезала в одно мгновение – то под руку с отцом, то приклеившись к учительнице, а на этот раз и вовсе одурачила, выпрыгнув из окна первого этажа на старый верстак, забытый у тыльной стены школы.

Вроде он все предусмотрел: Колюня слонялся по вестибюлю, у раздевалки, Валик Лынников стоял на стреме, спрятавшись за дырявым дощатым забором, якобы охраняющим деток от нехороших взрослых. И сам он не дремал, подпирая старое, разлапистое дерево, прижившееся на школьном дворе. Но Линкино пальто вынес из раздевалки кто-то, оказавшийся хитрее его, а Лында, не ожидавший от изнеженной Чижевской акробатических трюков, не сразу приметил ее в окружении вывалившихся из окна и давших дёру ребят.

Когда Валик-Лында принес дурную весть, а вслед за ним, как провинившаяся собачонка, виляя задом, на полусогнутых приполз Колюня, Кирилл потемнел лицом и зубы его скрипнули, а глаза налились гневом. В такие минуты он напоминал дикого зверя, и становился зверем, алчущим крови. Почуяв, что добыча уходит, он, уже не подвластный разуму, подчинялся только слепому инстинкту, влекущему его преследовать, нагнать, растерзать, разорвать на куски, взять свое. Лында порывался удержать его, но он отшвырнул Лынду прочь, приготовился к погоне.

Ярость всегда приумножала Кириллову силу, ловкость и стремительность в движениях. Он бежал легко, не чувствуя ног, не замечая тяжести тела и прерывистости дыхания. С каждым следующим прыжком все сокращая расстояние к цели, Кирилл наслаждался ощущением быстрого бега и, как никогда, чувствовал бегущих рядом, след в след за ним, коренных его стаи.

Он не должен был их поучать на ходу, они давно и хорошо усвоили правила охоты и нападения. Юркий, вихляющий Колюня трусцой обогнал уже успокоившуюся и потерявшую осторожность компанию и, как бы дурачась, с криком бросился под ноги Борису Катыреву. От неожиданности близорукий, плохо видящий сбоку Борис пошатнулся и со всего маху рухнул на жидкое тело Пупонина. В ту же секунду Лында сзади подсек под колено не успевшего оборониться Славу Гвоздева, и Гвоздик тоже не устоял, упал поверх Боба.

Лында сапогом откинул Славика в сторону, чтобы дать свободу рукам Колюни и месить пацанов, придерживая их поодиночке. Колюня тут же вынырнул из-под Катырева, оседлал его и, обхватив ладонями, стиснул горло. Но прежде сдернул и отбросил под ноги Кириллу очки Боба. Очки хрустнули под подошвой, а Боб, задыхаясь, прохрипел: «Зачем?» – и немедленно схлопотал по носу от возбужденного победой Колюни.

Кирилл рывком прихватил за плечи Лину Чижевскую, рванул на себя и, дохнув жаром в ее и без того полыхающее лицо, заорал:

– Задавить твоего лошкарика или пойдешь со мной?

Лина молчала, опустив голову, и Кирилл не видел ее глаз. Заметалась, заплакала другая девчонка, но прозвищу Чума, смешно хватая за руки то Кирилла, то Валика, то Колюню, она, размазывая по лицу краску, запричитала слезливо:

– Мальчики! Не надо! Ну пожалуйста, не надо! Отпустите их, прошу вас…

Колюня, подбодренный присутствием старших и более сильных парней, крикнул Чумаковой, копируя интонации Кирилла:

– Пойдешь со мной или мы вас всех передавим?

– Пойду, я пойду, – захлебываясь слезами и явно не соображая, что говорит, прогнусавила Чумакова, – только отпустите их, Боб задохнется…

«Вот идиотка! – зло подумал Кирилл. – Правду верещала Викуля, чокнутая эта Чума! Говорили – тихоня, а туда же – накрасилась…» Но Чумакова меньше всего занимала Кирилла. Крепко сжимая плечи Лины, он не выпускал из поля зрения рослую, светловолосую девчонку с прозрачными свирепеющими глазами. Он видел, что она до боли в ладонях сжала кулаки и, прикусив губу, оценивает расстановку сил.

«Эта телка нюхала пороху!» – мелькнула быстрая мысль, но близкое присутствие Лины отвлекало Кирилла, мешало ему держать под контролем всю ситуацию. Лина, словно почувствовав его замешательство, вдруг подняла голову, и нежная, завораживающая улыбка, дрогнув на ее мягких, дышащих соблазном губах, затаилась в причудливо переливающихся на щеках ямочках. Казалось, она покорилась грубым рукам Кирилла и смотрит на него приветливо и доверительно. Странное, непохожее на всех других девчонок поведение Чижевской обескураживало Кирилла, и он с недоумением почувствовал, что руки и ноги его слабеют, совсем как в первый раз, когда он задержал Лину на школьном вечере, и угасает, расплавляется его гнев…

Цепкие, привычно схватывающие все вокруг себя глаза Кирилла, несмотря ни на что, замечали все же, как лениво тузит беспомощно слепого Катырева Пупок, как Лында, не сильно ударяя сапогом и валяя по земле второго пацана, не позволяет ему подняться. И вдруг… вдруг Лында, словно его сверху зацепили за крюк невидимого подъемного крана, завис в воздухе и, отлетев в сторону, шмякнулся, проехав телом и лицом по грязной земле.

Кирилл быстро обернулся, ожидая увидеть подоспевшего на выручку мелкоте серьезного противника, но никого, кроме трех девчонок, рядом с собой не обнаружил. Та, у которой глаза напоминали капли прозрачной и холодной ключевой воды, отпихнула от него Линку-Чижика и обманным уверенным движением вынудила его, не знающего равных себе в драке, собрать воедино все свои мускулы и, смешно сказать, приготовиться к защите. Только после этого шикарного маневра она спросила с вызовом, но беззлобно:

– С бабами воюешь?

Это было так забавно, что даже не задевало. Кирилл ухмыльнулся. Девчонка эта, Арина, о которой все уши ему прожужжал Пупок и что-то напевала Викуля, знает приемы рукопашного боя не хуже поднаторевшего в ребячьих сражениях парня. И незачем ему попусту размахивать кнутом, если можно подманить ее пряником. Эта Арина еще пригодится ему в бункере, чтобы всех девок держать в руках. И она, именно она, приволочет к нему Чижика. И Чуму – для Колюни. И разом избавит от тяготивших его проблем.

Улыбка никогда не удавалась Кириллу, но, пересилив себя, он наскоро сляпал кривую, но подчеркнуто невраждебную ухмылочку и пробасил с привычной для него хрипотцой:

– С такими бабами мы не воюем. С такими мы любовь крутим. Но пацанов этих дохлых ты с моих глаз убери, а то невзначай уколю. Ты обо мне слышала?..

– Как не услышать! – Арина притворно тяжело вздохнула и по очереди, придерживая руками, подставила на обозрение Кирилла оба своих уха. – Видишь, уши у меня ватой не заткнуты, а все вокруг болтуны трепят, что ты Дикарь… – Она помедлила с дальнейшим высказыванием, словно что-то прикидывала в уме, и, без тени смущения приглядываясь к Кириллу, добавила: – Но знаешь, как говорится, чем сто раз услышать, лучше один раз увидеть…

Кирилл понял, что Арина не прочь завести с ним компанию, и настроился пригласить ее вместе с подружками на скверик. Но Арина уже переместилась от него туда, где снова готовилась вспыхнуть никому не нужная теперь свара. Да, эта оторва, как и он, видела и затылком.

Выясняя с ним отношения, она не упустила момента, когда вызволенный ею из плена Лынды Гвоздь торопливо вскочил на ноги и, облизывая языком рассеченную и кровоточащую губу, двинулся к оправившемуся после внезапной атаки Валику. Арина вовремя встала между ними, заслонила Гвоздика и не подпускала его к Лынде.

Лында, не меньше поверженного им паренька вывалявшийся в грязи и при падении разбивший лоб, не лез в бой. Он молча, с нескрываемым удивлением – Кирилл видел это – изучал Арину.

– Ты извини, парень, – вполне дружелюбно обратилась Арина к Валику, – я лично против тебя ничего не имею, но корешей своих в обиду не даю. Не приучена…

– А где тебя учили-то? – стараясь восстановить свое якобы поколебавшееся превосходство, ехидно полюбопытствовал приблизившийся к ним Кирилл. – Не в зоне, случаем?

– Ладно, – остановил его Валик, – чего ты? Классно она подцепила меня, пусть живет нам на радость. – И он заинтересованно подмигнул Арине, как бы договариваясь с ней о будущем.

Почуяв, что Дикарь и Лында сменили гнев на милость, Колюня бросил Катырева на попечение кудахтающей вокруг них Чумаковой, а сам подлетел к мирно беседующим недавним противникам. По дороге он прихватил под руку и потащил за собой будто приросшую к земле и остолбеневшую Лину Чижевскую и заорал, как всегда, по-петушиному:

– Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

– Заткнись! – оборвал его Кирилл. – Такие люди в твоем классе, а ты, дебил, блефуешь. Приглашай всех на совместную прогулку.

Кирилл многозначительно посмотрел на Арину, как бы признавая ее главенство над девчонками:

– Так ты пригонишь своих девок?

– Они не телки, – грубо обрезала Арина. – Захотят – придут, если понравишься. Я вот к твоему дружку приду, не знаю только, как зовут его.

– Валик, – неожиданно смутился Лында.

– Валик мне понравился, – посмеиваясь, не то шутя, не то серьезно призналась Арина. – А вот ты, Дикарь, и твой сопляк Колюня вряд ли очаровали Линку и Софью, но я за вас походатайствую… Где и когда?..

Опираясь на руку Славика Гвоздева, чтобы не дать ему и низаться в новую потасовку, Арина силком потянула его к ослепшему без очков Катыреву. Чумаковой она велела поискать в его портфеле запасные очки, а Линку-Чижика послала притащить отлетевшую при падении шапку.

Кирилл и Лында, уже не таясь друг от друга, с восхищением наблюдали за Ариной, быстро и споро собравшей в кучу своих ребят. Уже с дороги, на ходу оглянувшись, она помахала им рукой, и они услышали издалека её звонкий голос:

– Общий привет! До новых встреч!

– Я вам говорил, говорил же, – загнусавил не до конца врубившийся в происходящее Колюня. – Эта баба – кувалда, танк! Сёмга её так и кличет Кувалдой или Танком.

– Заткнись! – снова отмахнулся от Колюни Кирилл. – Твоя Сёмга много чего несёт, да не всё по делу.

– Она тебя ищет, – вроде бы ни с того ни с сего ляпнул Пупок. – На сквер прибегала, интересовалась.

– И ты что ей сказал? – грозно спросил Кирилл, придвигаясь к Пупонину.

– А чего я мог сказать? – попятился Колюня. – Я ж ничего не знаю.

– Смотри, – пригрозил Кирилл, – прибью как собаку! Пошли!

– Кирик, – пристраиваясь в ногу с Кириллом, сказал Валик, – эта Арина Родионовна в своих сказках, туда её растуда, воспитает для нас целую ферму тёлок, если ты решил отшвартоваться.

– Факт! – угрюмо согласился Кирилл. – Синхронно мыслим. И ты, сопляк, – как она тебя припечатала! – повернулся он к Колюне. – Станешь выступать, Кувалда она или Танк, яйца поимеешь всмятку. Понял?

– Ну, понял я, а чо? Я чо? Я, как вы… – жалобно заныл Колюня. – А куда сматываться-то будем? Ты с шефом договорился?

– Не твоего ума дело, – огрызнулся Кирилл, – и прикуси язык, Пупоня. Разинешь пасть перед Сёмгой – нахлебаешься дерьма. Усвоил?

Колюня понуро опустил голову, не глядя по сторонам, поплёлся за Кириллом и Валиком.

– Прикинься шлангом, Кир, – как бы размышляя вслух, посоветовал Валик, – скажи Рембо, что уезжаешь к отцу, предложи ему Сёмгу…

– Ну, я к отцу, а вы? К ядрене Матрене? Он что, дурак?.. Ладно, поглядим по ходу действия. С ним никогда наперёд не угадаешь, в каком он настроении. Пошли…

…Днём в подвале было непривычно пустынно. Кирилл, Валик и Колюня прошли через длинный ряд отсеков, набитых старыми, обшарпанными столами, поломанными стульями, наскоро сооружёнными из досок скамьями, а кое-где и диванами да кушетками с вывороченными пружинами и торчащей из дыр ватой – отжившим свой век в уютных квартирах барахлом, подобранным обитателями подвала на свалках и возле помоек.

В самой дальней, непроходной комнате, принадлежащей Рембо, шеф подвала восседал в громоздком старинном, донельзя обшарпанном кресле с мощными подлокотниками и высокой массивной спинкой. Веки его глаз были приспущены, как всегда, а на губах повисла характерная кривая сладенькая улыбочка. Одной рукой он обнимал сидящую на подлокотнике Викулю, другой, с самодельным латунным перстнем-печаткой на указательном пальце, одобрительно поглаживал по щеке недавно появившегося в подвале высокого, светловолосого, стройненького, как свечка, паренька по имени Деня. Этот Деня, Денис Смурыгин, получил кличку Смурной, но Рембо обращался к нему только по имени и всё чаще держал подле себя, вызывая недобрые предположения. Деня-Смурной, это признавали все, обладал завидными качествами: он умел из любой бойни вывёртываться невредимым, да ещё и победителем, что само по себе немало значило для остальных. К тому же он знал и лихо травил анекдоты, как бы вступая в соревнование с незаменимым по части баек Лындой, и поэтому всё больше преуспевал в глазах Рембо. Сложись всё по-иному, Дикарь и Лында, самые влиятельные в подвале и приближённые к Рембо люди, взвинтились бы, но теперь возвышение Смурного играло им только на руку, и они помалкивали.

А вот маневр Викули застал Кирилла врасплох. Чёртова девка спутала все его карты, выбила главный козырь. Не дожидаясь его приговора, она сама подкатила к Рембо, чтобы не он ей, а она ему диктовала условия. В уме и хитрости ей не откажешь, и легко с ней не разделаешься…

Кирилл скрипнул зубами, едва справившись с собою. А Рембо, будто и не приметив вошедших, не двинулся, не шелохнулся, не изобразил шумного восторга при появлении Дикаря, Лынды и Пупка, как делал это обычно, разыгрывая надуманно театральные сцены.

Это было плохим предзнаменованием. И хуже того, щенок Деня, то ли угадав настроение хозяина, а может, подбодренный незаметным движением его руки, продолжал ублажать шефа, не выказывая почтения к старшим. Такое в их кругу не прощалось. Но сейчас они должны была стерпеть, выждать.

– Один металлист приходит домой грустный-грустный, – не обращая внимания на тех, кто занимал верхушку подвальной лестницы, рассказывал Деня. – Мать спрашивает: «У тебя, сынок, голова болит?» Сынок отвечает: «Болит, мама». Мать липнет: «Таблеток в аптеках нету, так, может, тебе металл включить?» Сынок отказывается: «Металл не надо. Поставь «Ласковый май». Может, вырвет меня, так полегчает».

Довольная сладенькая улыбочка шефа означала, что он блаженствует. Не открывая глаз, он скользнул вдоль спинки кресла вниз, и рука его поползла по незащищенной, едва прикрытой коротенькой юбочкой ноге Викули. Викуля, будто ее ударило током, вздрогнула, гаденько улыбнулась, и в ее непроницаемых немигающих глазах появился сатанинский блеск.

– Сидят на дороге два панка, – снова завел свою волынку восходящий в гору Смурной, – сидят они и кефиром обливаются. Подходит к ним незнакомый чувак, интересуется: «Вы что, друганы, в шахматы играете?» Они ему: «А как ты догадался?» А он: «А у меня велосипед за углом…»

– Велосипед – это хорошо, – мечтательно протянул Рембо и перетащил Викулю к себе на колени, – но тачка – лучше. Хочу тачку. Тачку хочу. Дикарик, я хочу тачку…

Рембо хныкал, как безнадежно избалованный малыш, уверенный, что любая его блажь непременно исполнится. Приоткрыв полные истомы карие очи, взрослый мужик просительно посмотрел на Кирилла и, заведомо досаждая ему, принялся тискать Викулю так, словно в комнате, кроме них двоих, никого не было. Викуля не сопротивлялась…

Кирилл уже плохо владел собой. Он понимал, что Викуля отчаялась на крайность, чтобы пробудить в нем ревность, а заодно и пригрозить покровительством Рембо. Но поведение самого Рембо для Кирилла не прояснялось.

Унижать его, вышибалу, главного своего советника и телохранителя перед младшаком и девкой, перехватить его девчонку без предварительного уговора и на его глазах забавляться с ней – это уж было сверх всякой меры, вываливалось из рамок ими же установленных законов. Значит, Рембо что-то против него имеет. Догадывается, похотливая тварь, о его намерениях или выследил его и плюет ему в рожу, как любому другому, самому ничтожному.