Текст книги "Возвращаясь к себе (СИ)"

Автор книги: Лия Нежина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 8

Лиза

До сих пор не пойму, откуда во мне взялось столько самообладания, когда я успокаивала рвущего на себе волосы Пашку, вызывала для нас такси и ехала с ним в больницу.

Там нас, естественно, никто не ждал. Поэтому, когда в приемное отделение начал ломиться полупьяный верзила с выпученными глазами, который не мог ничего вразумительно объяснить, охранник собрался вызывать полицию.

Наконец вышла дежурный врач, женщина лет 45 с усталыми покрасневшими глазами. Терпеливо выслушав наши бессвязные объяснения, она сказала спокойно, что «да, привезли женщину и двух мужчин. Живы… В реанимации…»

Скосив глаза на бьющегося головой об стенку Пашку, врач таким же бесцветным голосом добавила, что нужно успокоиться и надеяться на лучшее.

Я смотрела ей вслед в каком-то оцепенении, пытаясь понять смысл ее слов и не понимая его. Стояла до тех пор, пока перепуганный Пашка не начал трясти меня за руки.

– Ей, ты чего? – заглядывал он мне в глаза и шептал осипшим голосом. – Они живы! Понимаешь? Живы! Все хорошо будет!

Пожилой охранник, которому мы помешали выспаться, посмотрел на меня с сочувствием и посоветовал:

– Поезжайте-ка вы домой. Все равно до 8 часов ничего не узнаете. А в реанимацию вообще не пускают. К родственникам врач выходит часов в 10 воон в тот кабинет…

И он показал в направлении темного длинного коридора.

Уехать из больницы казалось мне сродни предательству. Я готова была стоять до утра под дверью, но Пашка практически выволок меня в промозглую ноябрьскую ночь и на такси увез в их с Милой квартиру. До двушки Романова было ближе, но я даже представить себе не могла, как войду туда без него.

Никогда не забуду те несколько часов в чужой квартире. Пашка, кажется, спал, скрючившись на коротком диване, а я сидела, глядя в темноту, и думала, думала…

Все, что раньше казалось важным: мои отношения с Сергеем, ссора с мамой, работа – все отошло на второй план перед самой страшной бедой. В круговерти последних дней у меня не было времени просто осмыслить, как изменилась моя жизнь с появлением Романова. Больше того, я гнала от себя эти мысли, пытаясь относиться к происходящему, как к какому-то временному помешательству. Боялась думать о будущем, строить планы. А вдруг все вернется на круги своя?

Теперь я чувствовала себя до костей продрогшим человеком, которого ненадолго пустили погреться, а сейчас вновь выгнали на холод. И ничего в жизни мне так не хотелось, как вновь оказаться рядом с этим теплом.

Не было еще 8 часов, когда мы приехали к больнице. В приемном отделении молоденькая медсестра на наши вопросы отвечала бодро и деловито. От нее мы узнали, что Милу перевели в палату и ей нужно принести одежду и все необходимое. Романов и Ирокез находились в реанимации, о них можно было узнать только у лечащего врача.

Пашка даже не пытался скрыть своей радости.

– Перевели! Представляешь! Как думаешь, что ей можно есть? Наверное, апельсины нужно купить! – суетился он.

Пашкино счастье раздражало меня до дрожи. Я стиснула зубы, чтоб не закричать на него: «Опомнись! Из-за твоей Милы чуть не погибли люди, чуть не погиб ОН…» Сдержалась лишь потому, что видела: Пашка не в себе и чувств моих ему сейчас не понять.

Когда он сбежал за апельсинами, мне даже стало легче. Вокруг такие же озабоченные, хмурые люди, как я. Все тоже ждут и надеются.

А ждать пришлось долго, и время тянулось невыносимо. Живая очередь к кабинету все росла и росла, но ни в 10, ни в 10:30, ни даже в 11 часов к нам никто не вышел. Люди начали роптать, кому-то стало плохо.

Врач появился только в 11:20. Торопливо пройдя мимо, он крикнул в очередь: «По одному!» – и скрылся за дверью.

Когда я наконец оказалась в кабинете, он даже не поднял головы от своих бумаг, продолжая что-то записывать в толстую тетрадь.

– Проходите быстрее… – буркнул недовольно. – Вы к кому?

У меня пересохло во рту. Сердце стучало так сильно, что шумело в ушах.

– К Романову Алексею, – кое-как смогла выговорить я.

Он начал небрежно листать тетрадь и вдруг замер.

– Вы ему кто? – грубовато спросил, впервые взглянув на меня. – Мы только родственникам даем информацию.

Испугавшись, что сейчас меня могут просто выпроводить за дверь, я уверенно вру:

– Я родственница!

– Мда? – с сомнением глядит на меня врач сквозь очки.

Конечно, я киваю. Да что там! Я готова сказать любую ложь, лишь бы этот кошмар наконец закончился.

Но, скептически хмыкнув, доктор достает телефон.

– Добрый день, – говорит он в трубку, не обращая на меня внимания. – Тут Романовым интересуются… Девушка… Говорит: родственница… Хорошо…. Хорошо…

Отключившись, еще внимательнее смотрит на меня и как-то наигранно-вежливо просит:

– Минутку подождите.

Я согласна на все. Что такое минутка по сравнению с часами, проведенными в неведении! Наверное, сейчас придет врач из реанимации, может быть, для Алексея что-то нужно…

Но в кабинет входит высокий крепкий мужчина лет 50-ти в дорогом модном костюме, который смотрится инородно в этом помещении с грязно-серыми стенами. Не глядя в сторону врача, мужчина подходит ко мне и приказным тоном спрашивает:

– Из какой газеты?

– Что? – ошарашенно бормочу я.

Судя по его сжатым в кулаки рукам, он готов взять меня за шкирку и начать трясти, поэтому я скукоживаюсь на стуле и хватаюсь за сумочку.

– Из какой газеты, журнала? Кто редактор? – нервничает он.

Вдруг смысл его слов начинает доходить до меня, а еще я понимаю, кого он мне напоминает. Вскочив со стула, я пытаюсь объяснить:

– Вы не поняли! Вы отец Алексея? Я просто хотела узнать, как он!

Мужчина чуть отклоняется и грубо перебивает:

– Вы кто?

Этот пристальный взгляд сильного властного человека меня пугает. Так смотрит моя мать, когда ведет допрос. Под этим взглядом я начинаю нести бред:

– Мы просто… Я одноклассница, мы общались… Я дизайнер «Атаки»…

«Какая к черту «Атака»! Что я говорю!» – думаю и невольно краснею.

Но упоминание об «Атаке» неожиданно возымело действие. Раманов кивает утвердительно, давая понять, что знает, о чем я говорю. Он садится в кресло напротив, искоса взглянув на врача, молча наблюдавшего эту сцену. Тот, поняв его без слов, встает и выходит за дверь. Мы остаемся вдвоем.

ЕГО отец… Все, что я знала о нем, – это сплетни, которые пересказывала мама: «уголовник, вор, богатей…». Минуту назад он до полусмерти напугал меня, а сейчас как-то вдруг сгорбился, постарел, лицо утратило грозное выражение.

– Я просто хотела узнать, что с Алексеем, – лепечу я. – Мне никто ничего не рассказывает. Я знаю, что он попал в аварию.

Романов устало трет лоб. Кажется, он сомневается, стоит ли со мной вообще говорить. Потом протягивает через стол руку.

– Виктор Михайлович меня зовут.

– Лиза, – пожав руку, отвечаю я. – Савельева…

– Алексей в реанимации, девушка, – говорит он сдавленным голосом. – У него травма позвоночника. Очень серьезная. Вот так.

Откинувшись на стуле, он умолкает. Может быть, ждет моей реакции. Но что я могу сказать!

– Виновник аварии тоже пострадал, – продолжает Романов, – но уже объявил, что Лешка выехал на встречку. Нас достали журналисты, и я бы попросил вас не распространяться на этот счет.

– Я поняла, – отвечаю я, хотя смысл его последних слов только-только начинает доходить до меня.

– Он в сознании? – спрашиваю то, что меня волнует больше всего.

– Да, – неохотно отвечает Романов.

– Я могу чем-нибудь помочь?

Мой глупый вопрос повисает в воздухе.

– Так ваша фамилия Савельева? Говорите, что работаете в «Атаке»? – ни с того ни с сего спрашивает он, окидывая оценивающим, пристальным взглядом. – Видимо, придется приостановить работу.

Я молчу. О чем он? Да гори синим пламенем и «Атака», и все вокруг!

Не дождавшись моей реакции, Романов встает.

– До свидания, девушка Лиза, – говорит мне, и я вдруг понимаю, что он сейчас уйдет, и у меня не будет никакой возможности что-либо узнать об Алексее.

– Простите! – вскакиваю я. – Мне бы хотелось… Я могла бы позвонить? Я имею в виду, когда будет можно, я могу?..

Он задумывается только на минуту, потом решительно возвращается и протягивает мне две визитки.

– Вот возьмите эту себе, а на второй напишите свой номер. На всякий случай.

Когда он уходит, я еще несколько минут молча стою и смотрю на дверь, пока не появляется врач.

В приемном отделении на меня недовольно взирают ожидающие родственники. Все мы сидели с утра, у всех на пределе нервы, а я отняла столько времени!

Кое-как доковыляв до свободного стула, сажусь и бездумно смотрю в

никуда.

Какое-то лицо из толпы случайно выхватываю взглядом. Оно неожиданно кажется знакомым. Девушка бегает по отделению, пытаясь что-то разузнать. Вдруг она смотрит на меня, и я узнаю подругу Ирокеза. Я так и не запомнила, как ее зовут: то ли Настя, то ли Надя…

– Лиза! – подскакивает она ко мне. – Лиза, а мне Пашка сказал, что ты тоже здесь. Ты как? А у Саши нога сломана и рука, я вещи принесла.

Видя, что я напряженно смотрю на нее и не отвечаю, она берет меня за руки и тянет к выходу.

– Здесь душно, пойдем на воздух.

Мы выходим на крыльцо, и я будто трезвею.

– Ты меня не помнишь? – с сожалением спрашивает девушка. – Меня Нина зовут.

Хорошо хоть сама догадалась сказать.

– Нина, – киваю я. И поворачиваюсь к ней спиной. – Я пойду.

Она еще что-то хочет сказать, но, видя, что я ее не слышу и не понимаю, просит дать ей мой телефон и забивает свой номер.

– Если что – звони!

Алексей

Жизнь-сука опять подшутила надо мной. Вчера считал себя счастливым человеком, строил планы. И на тебе, Леха, светлое будущее!

Я помню обледеневшее шоссе, дождь и фары проезжающих машин. Потом навстречу яркий ослепляющий свет. И ничего.

А теперь пульсирующая боль во всем теле и холодные руки врача.

– Что, видок совсем ни к черту? – хриплю, когда изо рта вынули трубки и дали воды.

– Следите за рукой, пошевелите пальцами… – бормочет врач и недовольно хмурится.

– Аварию помните? – спрашивает он.

Я киваю и чуть не уплываю опять далеко и надолго. Боль, пронзившая все тело, заставляет застонать.

– Не двигайтесь, лежите смирно, – как с малым ребенком разговаривает врач. – Как вас зовут, помните? Моргните, если да.

Моргаю и чувствую, как опять тяжелеют веки.

– А вы счастливчик! – доносится будто издалека. – Это чудо, что мы с вами вообще разговариваем, молодой человек. Ну теперь спите, надо спать.

Второй раз просыпаюсь оттого, что невыносимо болят ноги. Снится, что у меня страшные переломы, такие, что торчат кости. Открываю глаза и вижу напряженное лицо отца с покрасневшими глазами.

– Пап, – зову его.

– Проснулся, – присаживается он ближе. – Ты как?

– Нормально, – вру я, стараясь не замечать мучительной боли.

Доктор, который, оказывается, тоже здесь, склоняется надо мной.

– Как себя чувствуете? – бодрым голосом спрашивает он.

– Голова болит и ноги… У меня что, переломы?

Они с отцом как-то странно переглядываются.

Врач поднимает покрывало.

– Где болит? Здесь? Или здесь? – спрашивает он, ощупывая меня, и у меня начинают вставать волосы дыбом.

Я понимаю, что ничего не чувствую.

Глава 9

Лиза

Не помню, как я доехала до нужной остановки. По скользкой дорожке вдоль осеннего сквера брела до дома Романова. Я впервые была здесь одна. Он всегда привозил меня на машине, и минут 20 мы еще сидели в теплом салоне и разговаривали, прижавшись друг к другу. Сейчас кажется, что это было в другой жизни, в другом измерении. Как глупо было не ценить эти мгновения, ссориться по пустякам!

Подойдя к подъезду, я присела на лавку и долго еще смотрела на темные окна квартиры, не решаясь идти вперед. Наверное, у меня был очень странный вид, потому что незнакомый пожилой мужчина с собакой, вышедший из подъезда, спросил, не нужна ли мне помощь.

Когда, с трудом пересилив себя, я все же вошла в квартиру, меня окутала невыносимая тишина и знакомый запах парфюма. ЕГО запах. Только вчера мы были вместе, и казалось таким естественным, что он рядом. А сегодня пустота и страх. Страх, что могу потерять навсегда этого человека.

Я с трудом расстегнула сапоги, которые будто приросли к ногам, пальто сняла и даже не повесила, в ванной стянула ненавистное платье, умылась и вымыла руки. Почти на цыпочках подойдя к нашей комнате, толкнула дверь и включила свет.

Здесь, как везде в доме, был порядок, только на диване лежала черная рубашка, которую Романов снял после работы. Я взяла ее, чтоб убрать, и почувствовала, как затряслись руки. Господи, как же я хочу отмотать назад хоть несколько часов! Как я хочу, чтоб он просто был рядом, чтоб он просто жил! Слезы брызнули из глаз и, уткнувшись в эту рубашку, я разрыдалась в голос. Вся боль, что сдерживала несколько часов, выплеснулась потоком слез. Я ревела так, что, должно быть, слышали все соседи. В какой-то момент мне даже стало страшно, что не выдержит сердце – так сильно оно стучало.

Но и когда слезы иссякли, мне не стало легче. Заставив себя встать, я одела простой светлый свитер и темно-серые джинсы и умыла лицо. Оставаться дольше в квартире мне казалось невыносимым. Нужно было съездить в «Атаку», посмотреть, что сделали рабочие. Теперь, когда и Лешка, и Ирокез в больнице, это то немногое, что я могла для них сделать.

Уже стоя у входной двери, вдруг услышала, как в замочную скважину вставили ключ и несколько раз повернули.

Уставившись на дверь, я замерла. О чем я думала? Я думала, что произошла ошибка, и в больнице лежит другой Романов, а мой, живой и здоровый, сейчас войдет и будет ругать, что я его не дождалась. Тогда я просто повисну на нем и задушу, обнимая.

Но дверь открылась, и передо мной возникла стройная красивая блондинка в дорогом кожаном пальто.

Войдя, она недоуменно уставилась на меня.

Растерянно моргнув, я не нашла ничего лучше, как сказать: здравствуйте.

Женщина на минуту замерла, потом окинула меня любопытным взглядом и заглянула за спину, нет ли еще кого-нибудь.

– Добрый день, – протянула наконец. – Вы кто?

Мерзкое, отвратительное чувство. Кто она? Почему она так по-хозяйски ведет себя в этой квартире?

– Я подруга Алексея, Лиза, – ответила, стараясь держаться уверенно, но все равно жмусь к стенке.

– Ааа… – тянет она, обходя квартиру. – Вы что здесь живете?

Убедившись, что в квартире больше никого нет, она встает напротив и начинает говорить громче. Я только киваю.

– А что Алексей в больнице – вы знаете? Вы что же собираетесь дальше оставаться здесь?

Очень интеллигентно. Моя мать сказала бы просто: выметайся. Но какая разница, ведь смысл тот же.

– Я приехала за вещами, – вру, даже не моргнув. – Но хотела бы знать, кто вы.

– Девушка, – усмехается блондинка, – я что обязана вам давать отчет? Скажите спасибо, что полицию не вызвала.

Но я молчу и упрямо смотрю на нее. Если она сейчас скажет, что жена, невеста…

– Я жена его отца, – снисходит она наконец. – Понятно? Мне нужны кое-какие документы Алексея.

Она проходит, громко стуча высоченными каблуками, и, открыв комод, что-то ищет внутри. Я тоже возвращаюсь в комнату и беру свою сумку. Почти все вещи здесь. Я так и не разложила их. Сгребаю с комода свою косметику. Вот и все. Меня как будто и не было в этой квартире.

Не глядя на блондинку, иду к выходу, когда она кричит мне в спину:

– Ключи!

– Конечно, – как ни в чем не бывало отвечаю я и, не оборачиваясь, кладу на тумбочку в прихожей связку ключей.

С вещами я поехала в «Атаку». В душе была такая пустота, будто часть меня вынули и похоронили. До самого позднего вечера занималась какими-то пустыми делами и старательно избегала встречаться с рабочими. Когда они ушли, задумалась, куда мне ехать.

К маме вернуться я не могла – выслушивать сейчас ее упреки просто выше моих сил. У меня было немного денег – на номер в гостинице хватит, но тогда через неделю я окажусь без копейки. После часа метаний и копаний в телефоне, я сделала вывод, что у меня нет родственников, к которым я могу пойти, у меня только две подруги, одной из которых не до меня, а вторая на меня обижена. На этом свете я никому не нужна, и звонить мне некому. Обидно, что столько лет я жила и не замечала своего одиночества, своей зависимости от матери. А может, меня все устраивало?..

Решение проблемы нашлось неожиданно. Перебирая в очередной раз телефонные номера, я наткнулась на непонятный контакт: «Матвеева Нина» – и лихорадочно начала вспоминать, кто это может быть.

Когда вспомнила, что это девушка Ирокеза и решилась позвонить, на часах было уже около 8, а за окном – непроглядная ночь.

Нина ответила сразу. Переборов стеснение, заткнув свое самолюбие и гордость, я попросилась переночевать. Она согласилась, и через час мы уже пили горячий чай в просторной уютной кухне.

Нина оказалась очень серьезной, умной и земной женщиной.

– Знаешь, почему мы с Сашей поругались, и я не поехала на вечеринку? – спросила она меня. И, услышав отрицательный ответ, продолжила. – Потому что я сказала, что они не друзья Пашке, раз подсунули ему Милу, и я не собираюсь притворяться на этой показушной помолвке.

Выслушав мою историю, Нина предложила мне жить столько, сколько будет нужно. Я не отказалась, но обещала, что задержусь не дольше, чем на неделю: в пятницу должна быть зарплата, и я надеялась, что получу деньги и смогу снять квартиру.

У нас с Ниной неожиданно нашлось много тем для разговора. Мы до полуночи сидели на кухне и говорили об Ирокезе, о Лешке и о нас. Мне стало хорошо и спокойно, потому что я уже не одна и рядом человек, который хочет помочь.

Утром мы с Ниной вместе на такси едем в больницу.

– По телефону никто ничего не говорит, на месте больше узнаем, – убеждает она меня.

Я соглашаюсь. Пусть я ничем помочь не могу, но, может быть, смогу хоть что-то узнать, да просто буду поближе к Лешке.

По дороге в больницу решаюсь позвонить Виктору Михайловичу.

Он бесконечно долго не берет трубку. Я уже собираюсь отключиться, когда наконец раздается недовольное «алло». Но сначала он меня не вспомнил. Мне пришлось долго и муторно объяснять, чтоб он понял, с кем говорит. И ничего конкретного я опять не узнала. Романов-старший лишь повторил, что Алексей по-прежнему в реанимации.

Но в больницу мы все-таки приехали не зря: нас с Ниной пустили в палату к Ирокезу. У него было сотрясение, сломаны левая нога и рука. Увидев нас, Саша просиял.

– Девчонки! Как я соскучился!

И по его счастливому взгляду было видно, как и по кому он соскучился.

Посидев немного с ним и с Ниной, я вышла. Не хотелось им мешать и завидовать.

Решила подождать Нину на улице. Погода стояла морозная, но ясная, и я с удовольствием глотала холодный воздух. Проходя вдоль здания больницы, неожиданно наткнулась на сидящего на скамейке Пашку.

– Лиза, – вскочил он, увидев меня, и чуть не выронил из рук букет с какими-то грустными, поникшими розами.

– Здравствуй, Паша, – обняла я его, – как Мила?

И по его потухшему взгляду поняла – ответ будет нерадостным.

– Она ребенка потеряла. Ну там стресс и все такое… – присаживаясь на скамейку и глядя вниз, ответил Пашка. – Врачи не смогли спасти. Мила говорит: не приходи больше.

Он был такой несчастный, этот простой хороший человек, что мне захотелось пожалеть его как маленького ребенка. Вдруг он резко повернулся и с сумасшедшей надеждой и тоской в глазах спросил:

– Как думаешь, она меня простит?

Я не смогла ничего ответить, только погладила его вихрастую голову. Мне так хотелось сказать ему, что прощать его не за что, это Мила должна молить о прощении. И вообще, для него, может быть, лучше, если она примет решение его бросить. Но я не могла ему этого сказать: они потеряли ребенка, а страшнее в жизни ничего не может быть.

Подошла Нина, счастливая, сияющая. Она сначала даже не узнала Пашку. А когда узнала, тоже не нашла для него слов утешенья. Так постояв с ним немного, мы с Ниной пошли на остановку.

Глава 10

Лиза

Неделя прошла в сумасшедшем ритме. Каждый день начинался с того, что мы с Ниной ехали в больницу навестить Ирокеза, потом я мчалась в «Атаку», спорила и ругалась с рабочими, звонила поставщикам. Забросить этот клуб я не могла – слишком много Романов вложил в «Атаку». Кроме того, работа отвлекала, не позволяла увязнуть в беспокойных, тяжелых мыслях.

Раз в день я обязательно созванивалась с Виктором Михайловичем. От него я знала, что Лешка по-прежнему в реанимации, но находится в сознании. Романов-старший всегда был краток, неразговорчив. Каждое его слово я ловила с замиранием сердца, мне хотелось задать еще десятки вопросов, но я терпеливо ждала.

Сегодня я поехала в больницу одна: Нина спешила на работу и должна была навестить Сашу вечером. Проходя по аллее к больничному корпусу, я набрала номер Романова и услышала привычное «Здравствуйте, Лиза». Но на мой обычный вопрос об Алексее он почему-то замялся и замолчал. Кажется, я пережила самые страшные мгновения в жизни, пока он вновь не заговорил:

– Знаете что… – сказал он очень тихо, будто не хотел, чтоб кто-то слышал его, – сегодня Алексея можно навестить. Как скоро вы подъедете?

Я так резко остановилась посреди дороги, что люди, идущие сзади, меня едва не сбили. Мельком взглянув на часы и прикинув, сколько идти до корпуса, я торопливо ответила, что буду уже через 10 минут. Услышав это, Романов, неожиданно повеселевший, вдруг объявил:

– Вот и отлично! Ну обрадуйте его сами…

И передал трубку Алексею.

Алексей

– Теперь нужно ждать, – читает врач нотации противным писклявым голосом. – Реабилитация бывает сложной, долгой, но организм молодой…

– Доктор, вы мне не заговаривайте зубы, не надо врать! – кажется, я повышаю голос, поэтому дергаюсь от резкой боли в шее и спине, но даже она не может меня отвлечь.

– Сын! – отец смотрит укоризненно.

– Не надо, пап! Вы мне честно скажите: я встану?

– Вам, Алексей, этого сейчас сам господь Бог не скажет. Но у вас все шансы есть! – монотонный голос врача.

– Сколько нужно времени? Год? – еле выдавливаю из себя, продираясь сквозь волны боли, и почти отключаюсь.

Отец матерится. Мне делают укол, и боль отступает, я могу чуть расслабиться.

– Это не факт, – наконец говорит врач, – нужно терпение и серьезная реабилитация. Возможно, понадобится операция. Сейчас этого сказать не могу.

– Сын, успокойся! Тебя обследуют. В конце концов, поедем в Германию. Думаю, через полгодика поставим тебя на ноги.

Отец говорит бодро, но я замечаю, как они переглянулись с врачом, будто заговорщики.

– Только не врите мне, пап! – прошу я. – Не надо врать! Говори, как есть!

Я хочу только правду, пусть даже самую страшную.

У отца начинает вибрировать телефон, и он отходит к окну, чтоб ответить. Ко мне опять склоняется врач.

– В Германии это будет или в нашей клинике – не так уж и важно. Вы должны понимать, что вам понадобится много мужества и терпения. Полгода, к сожалению, – нереальный срок. Не надо тешить себя надеждой, что это пройдет как ОРЗ. Надо надеяться на лучшее, но быть готовым ко всему.

Меня как пришибло.

– То есть вы хотите сказать… – пытаюсь я задать самый главный вопрос.

Вдруг отец бесцеремонно отстраняет врача и сует мне телефон.

– Держи, это тебя.

Что-то мелькнуло в его взгляде, от чего у меня задрожали руки.

– Алло? – едва слышно хриплю в трубку.

– Леша?

Ее звонкий высокий голос взрывает тишину. И так странно нежно звучит мое имя в ее исполнении, что у меня мелькает мысль: «Неужели это она мне!». Я молчу, потому что горло сдавило будто клещами. Лиза! Моя девочка!

– Леша, как ты? – кричит она в трубку и, не дожидаясь ответа, просит. – Можно я приду?

– Приходи, – отвечаю я, ничего не соображая.

Звучит так, будто я разрешаю ей прийти. Нет! Я прошу! Умоляю! Будет чудом увидеть ее лицо в этой больничной палате, пропахшей лекарством и пропитанной болью.

– Очень хорошая девушка. Одобряю, – говорит отец, когда я ошалело смотрю на него, возвращая телефон.

Будто меня интересует его мнение!

Минут через 15, раздается робкий стук в дверь, и медленно, неуверенно Лиза переступает через порог. Она входит осторожно, словно боясь разбудить, и на минуту замирает у входа, глядя на меня.

Я хотел бы бежать к ней, но не мог поднять головы. Боль опять накатила и придавила к кровати. Уже в этот момент пожалел, что дал слабину и позволил пустить ее сюда, позволил увидеть себя слабым и беспомощным.

– Леша, – зовет она, присаживаясь рядом. – Как ты?

Если б она кинулась ко мне, разрыдалась, уткнувшись в мое плечо, стала бы целовать, я бы, наверно, с ума сошел от счастья. Мне так хотелось видеть сейчас ее эмоции, потому что сам я умирал от желания сказать, как рад ее видеть, каким виноватым себя чувствую и жалею о случившемся.

Но она вошла какая-то чужая. В ее глазах плескались страх, растерянность и жалость. Мне вдруг стало обидно. Так смотрят на бездомную псину.

– Нормально, – буркнул я, и мы надолго замолчали.

Она растерянно оглянулась на врача, посмотрела на моего отца. Тот улыбнулся ей как старой знакомой.

– Ну мы пойдем, наверное, – он наконец догадался оставить нас одних, – а вы поговорите.

Врач, явно недовольный происходящим, скептически поджимает губы.

– Резких движений не делать, – бросает он перед уходом.

Когда за ним закрывается дверь, я тянусь к ее руке. Она сама протягивает мне ладонь, и я чувствую, что, несмотря на духоту, она ледяная.

Лиза смотрит на меня сверху вниз, и мне не по себе. Я отвожу глаза, потому что даже представить боюсь, о чем она думает, видя мою небритую физиономию, голое тело, покрытое тонкой простыней, через которую наверняка видно, что на мне памперс.

– Как Ирокез и Мила? – спрашиваю, хотя все о них знаю от отца и вообще не хочу ни о ком говорить, кроме нас.

Но Лиза начинает рассказывать с готовностью, как будто она пришла навестить меня, чтоб поделиться последними новостями. Потом опять замолкает и, когда я спрашиваю о квартире, смущается.

– Там все нормально, но я там не живу. Переехала, – пожимает она плечами, будто это в порядке вещей.

– Почему? – стараюсь говорить спокойно, а внутри всего трясет.

– Оставаться там мне было бы не совсем удобно.

– Куда ты переехала? – по-моему, я говорю излишне требовательно и грубо.

– Пока к подруге, а потом – посмотрим.

У меня все обрывается. Крысы бегут с корабля?…

– Что говорит врач? – тихо спрашивает она.

– Что все очень плохо.

– А конкретно?

Я молчу, уставившись на дверь. Быстрее бы уже вернулся доктор! Мне муторно, противно продолжать этот разговор. Что я ей скажу? Что прикован к кровати на год, а то и на всю жизнь?

– Леша, – зовет она и прикасается рукой к моей щеке, смотрит с нежностью.

Я морщусь, как от боли, потому что на глаза наворачиваются слезы.

– Что? Плохо? – вскакивает она. – Я сейчас…

И мчится из палаты.

Мне опять делают обезболивающее, а она стоит у стены, сложив руки в каком-то молитвенном жесте.