Текст книги "Литературная Газета 6335 ( № 31 2011)"

Огнестрельное имя – Сергей

Портфель «ЛГ»

Огнестрельное имя – Сергей

Лариса ВАСИЛЬЕВА

В августе этого года ему исполнилось девяносто. И как не представляю себе Сергея Орлова отсутствующим в земной жизни, так и не вижу его согбенным, седым, беззубым старцем с палочкой. Думаю, со смертью были у него особые отношения: трижды она подходила к нему на фронте, в танке, и много раз на операционных столах, где его по частям собирали. Он ей не нравился? Как вообще он мог кому-то не нравиться? Не понимаю. Впрочем, у смерти свои законы и понятия. Она ведь всего лишь другая мера жизни, неслучайно в словах «смерть» и «мера» общая корневая система. И умер он не как все: сел в машину ехать куда-то – и улетел.

Сегодня среди тех, кто его помнит и понимает его значение, есть беспокойство: Орлова забывают, юбилей всенародно не отмечают, местные мероприятия в Белозерске, где он родился и рос, слишком скромны, всемогущее TV безмолвствует, а ведь Сергей Орлов, говоря гламурным языком, бриллиант чистой воды в короне российской поэзии второй половины ХХ века. Если сказать попроще, то Сергей Орлов – лирический поэт, обожжённый войной до состояния космических мироощущений. А ещё проще: он – гордость литературы. Забывшим его воздастся забвением.

В последнее время его иногда вспоминают рядом с Николаем Рубцовым по географическому признаку: оба родились в нынешней Вологодской области. На том общее кончается. Рубцов – поэт вологодской школы. Орлов – поэт военного поколения. Между ними и в творчестве пропасть, где, впрочем, нельзя пропасть ни тому, ни другому, ибо каждый на своём месте.

В юбилейные дни те, кто вспоминает Сергея Сергеевича Орлова, испытывают радость от причастности к чуду его личности и его лирики, а кто впервые, по чужим воспоминаниям и стихам самого Орлова, узнаёт человека и поэта, причащаются к тайне ушедшего времени, которая, как её ни замыливают пустозвонными словами, открывается всем, кто хочет видеть правду жизни, какой бы она ни была.

* * *

Шестьдесят пятый год. Декабрь. Туркмения. Дни декады русской культуры.

Обжигающее солнце. Мы сидим на гребне бархана. Я – в спасительной шапке. Он – с непокрытой головой. Ссоримся. Нет, пожалуй, спорим. Нет, всё-таки ссоримся.

– Ты эгоистка. В вашем поколении много таких. Дети мира. Почему ты не знаешь наизусть стихотворений фронтовиков? Почему я знаю твои? Или мы хуже пишем? Допустим, но ты должна знать их. Без нас не было бы и вас.

– Перестань… я знаю…

– Прочитай хоть одно. Нет, не моё. Кого-нибудь получше, посильней. Прочитай Дудина.

– Не хочу Дудина. Я твои люблю больше.

– Сравнила. Эх, ты!..

Мы сидим на гребне бархана, и я не думаю о том, что этот человек всего два часа назад впервые протянул мне свою изуродованную войной руку и сказал ровным глуховатым голосом:

– Сергей Орлов.

По какому праву говорю с ним как с равным или ровесником? Между нами не менее двадцати лет разницы. Никому я не известна, напечатала свои стихи в трёх всего-то столичных журналах, а он – знаменитый поэт, фронтовик, трижды горевший в танке, у него десятки книг, его по телевизору часто показывают. И сразу это «ты» – не интимное, не ласковое, а такое почти школьное, детское, грубоватое.

Там, внизу, под барханом, прикрытые брезентовым шатром, отдыхают и перекусывают Владимир Солоухин, Михаил Алексеев, Михаил Дудин, Ирина Снегова, Алим Кешоков. Наш хозяин, туркменский классик Берды Кербабаев, похожий на величественного барса, потчует их чаем – так называется заставленный яствами дастархан. Как попала я в это общество? «Генерал от литературы», директор бюро пропаганды Дмитрий Ефимович Ляшкевич, «взял в поездку на пробу, говорят, скромная, надо выдвигать молодёжь, куда от неё денешься».

Хороша скромница. Сижу на бархане с Орловым и «ты» ему говорю. Хоть бы шапку предложила: ведь человек войну прошёл, весь в шрамах.

– Серёжа, хочешь шапку?

Не слышит. Не обращает внимания. Доказывает, что лучший поэт сейчас в Ленинграде – Глеб Горбовский, у него своя сильная интонация. Не возражаю, почти согласная с ним.

Странное было «почти» между нами. Его вполне хватало, чтобы в ожесточении поругаться, доказывая друг другу нечто, с чем каждый и без того был согласен. Иногда мне казалось, что Сергей в разговорах со мной искал человека резко противоположных мнений, и, чувствуя это, я начинала «подыгрывать ему», «подбрасывать в печь дровишки». Печь пылала до тех пор, пока внезапно, на резком повороте он не обрывал себя и меня:

– Хватит. Поиграли. А теперь – что ты думаешь на самом деле?

Я думала похоже. И обоим становилось скучно.

Однажды свидетелем подобной «свары» стал Сергей Викулов. Слушая наши пререкания, он не проронил ни слова, а когда мы, приустав, смолкли, недоумённо протянул:

– Вот те на! А я-то думал, вы – друзья!

– Друзья, конечно. – Орлов взглянул на меня, поморщился: – Никогда не мог бы в неё влюбиться. Не понимаю тех, кто может. Она – свой парень.

Не знаю, была ли я в самом деле «свой парень». Это оттого, что он был такой, могла с первой минуты сказать ему «ты», «Серёжа». И спорить на бархане. Не была я равной ему – ни по возрасту, ни по положению в литературе, эти равенства вообще сомнительны. Высоты скромности и щедрости, чтобы понять другого и полюбить больше себя самого, вряд ли стремился достичь когда-либо деревенский паренёк, танкист, знаменитый поэт Сергей Орлов. Ему не нужно было ничего достигать. Природа слепила прекрасную форму и наполнила её богатым содержанием. Молодые фотографии Орлова – щекастое мальчишечье лицо. Не знала такого. Любила красоту обожжённую, шрамы и пятна на лбу, бороду, которой он хотел прикрыть следы ожогов, а создал с её помощью образ то ли романтического шкипера, то ли лукавого сатира.

– Сергей, ты красавец!

– Стыдно смеяться над уродством. Сколько оно мне страданий в молодости причинило. Смолоду думал, что такое рябое чучело не может нравиться девчатам.

– Ты красавец, чучело.

Отмахивается, хмурится, а сам доволен. Знает, хитрец, немалая доля правды в моих словах. Каким скромником его ни объявляли бы, скромность эта от большой в себе уверенности была. Не самоуверенности – уверенности органической, не подвластной сомнениям, и это касалось не красоты, конечно, которая в его случае была несомненна, ибо красота мужская в шрамах, а не в румянце пухлых щёк. Это касалось гармоничности его натуры, простой и открытой для любой сложности.

Уходит женщина. Уходит,

Как солнце с неба, как река,

За горизонт по шатким сходням

Мостков, кувшинок, тростника.

Уходит женщина так просто,

Без слов, без слёз, без жалоб прочь,

Как в океане синий остров,

Как день уходит и как ночь, –

Естественно, обычно, вечно

Уходит женщина. Не тронь.

Так уходя, идёт навстречу

Кому-то ветер и огонь.

Как ливень с тысячей мелодий

Из поля в новые поля,

Уходит женщина. Уходят

И гаснут следом тополя.

Уходит женщина. Ни злоба,

Ни просьбы непонятны ей,

И удержать её не пробуй,

Остановить её не смей.

Молить напрасно, звать напрасно,

Бежать за ней – напрасный труд...

Уходит – и её, как праздник,

Уже, наверно, где-то ждут.

В современной мужской лирике не знаю стихотворения о женщине, для женщины более великодушного и благородного.

– Серёжа, это лучшие твои стихи. Они из ряда «Как дай вам Бог любимой быть другим».

– Не преувеличивай. Не сравнивай несравнимое.

Смущается, но вижу – рад. Какому поэту не приятно сравнение с Пушкиным!..

Была у Орлова восхитительная черта: он не придавал себе значения. Особого. Серьёзного. Столь необходимого, казалось бы, для человека его положения. Проигрывал на местах президиумов и на страничных перечислениях, хотя и обижен никогда не был – слишком заметен. Выигрывал в общении – нет солидности, прост, о себе не толкует, людям помочь норовит, посему окружён со всех сторон людьми и их делами. Выглядел молодо, следы ожогов спасли его от морщин. Подтянут. Жирком обрасти мешают бесчисленные хлопоты о других.

Он был прекрасным сыном и мужем, отцом и дедом. На себе узнала, какой он был брат. Всегда тянулась к братству в дружбе. С Орловым встретилась после нескольких сильных разочарований. Стал братом с первой минуты встречи и остался до последнего дня.

Интуитивен. Слишком. Порой не хочешь, чтобы он заметил в тебе нечто, скрываешь, а он чувствует:

– Почему плохое настроение?

– Нет, хорошее.

Добиваться не станет, сделает так, чтобы через минуту забыла свои печали. Не задумываясь поступится собственными делами и заботами.

– Зачем ты потащился меня веселить? Тебе нужно было свои дела делать.

– Вот ещё! Мне самому хотелось поболтать, поболтаться.

Была в нашей дружбе одна немаловажная деталь. Орлов на фронте был танкистом. Мой отец – танковый конструктор.

Рвалась я познакомить Орлова с отцом. Отец очень хотел встретиться. Читал его стихи. Любил их. Мне выговаривал: «Ты мудришь, а у него в стихах всё ясно». Однажды Орлов заставил меня показать отцовские фотографии, статьи, очерки о нём и танке Т-34.

– Если начну писать прозу, приду к твоему отцу…

– При чём тут твоя проза? Приди просто так. Он давно тебя ждёт.

– Просто не приду. Не спрашивай. Трудно объяснить. Робею, что ли?

Иногда он соглашался прийти, но в конце разговора опять отказывался. Однажды решился приехать на дачу. Отец ждал, приготовил настойку собственного производства, знаменитую среди его друзей, – «Двенадцать разбойников».

– Орлов непьющий? Ничего, попробует.

Не приехал.

На следующее утро, разъярённая, позвонила ему.

– Знаю, неприлично, глупо. Лариса, я приезжал. Ходил за забором. Видел его. Не веришь? В голубой рубашке он был. В цветнике возился. Высокий, мощный. С колен тяжело вставал. Седой, лысоватый. Ты ему соломенную шляпу от солнца принесла. Ну, веришь теперь?

– Как объяснить всё это?

– Не знаю.

Он пришёл на отцовские похороны. В 1976 году. Не один, с женой. Я видела его сквозь горе. Понимала: пришёл он не к моему отцу, а к своему несбывшемуся другу.

Лишь на год пережил Орлов моего отца. И снова гроб, цветы, музыка, солдатский караул у гроба.

Он не успел состариться. Не сумел. Сгорбленный, с палочкой? Нет! Образ старости его не коснулся. Перехитрил её. Пусть ценою жизни. После смерти стал больше и выше, как это бывает с настоящими явлениями жизни. Упал забор защитительной скромности, и поэт предстал перед миром таким, каким был.

* * *

По сей день не ощущаю его отсутствия. Поначалу словно обида была: зачем ушёл? Не поговоришь, не спросишь. Жена его Виолетта, разбирая Серёжины бумаги, в самых неожиданных местах – под кроватью, за шкафом, в кладовке – с удивлением находила его неопубликованные стихи. Многие выглядели законченными. Не нравились ему? Но они были прекрасны. Виолетта публиковала эти стихи. Выходили книги. Тогда за книгу стихов хорошо платили. Она сводила концы с концами. Мне казалось, Серёжа с Того Света помогает своей любимой семье.

Замечала в Орлове интересное соединение неуверенности в себе с уверенностью в себе. Фронтовики много выступали с трибун. Рассказывали, как бились с врагами. О своих подвигах говорили. Не видела, не слышала Орлова в такой роли. Он не любил говорить со мной о войне, уверенный в том, что женщине о плохом лишнего знать не нужно.

В военных стихах был конкретен, точен, но военные стихи его часто выглядели не по-военному, без ложного пафоса.

Это очень похоже на дом,

Можно, сидя на хвое, вздремнуть.

И танкист задремал над огнём,

Улыбаясь устало, чуть-чуть.

Чувство всемирности, глобальности мироощущения также всегда ощущалось в его стихах. Это и знаменитое «его зарыли в шар земной», и другие строки:

Идут солдаты, от сапог

До плеч белы в пыли,

Среди исхоженных дорог

По лону всей земли.

Была в его стихах особая задушевность, домашность, пусть даже о войне. Думаю, врагов у него в литературном мире не было. Хотя как знать. Может, ко мне его враги не подходили, понимая, что сочувствия не встретят. Ему не нужно было ничьё сочувствие, зато сам всем сочувствовал.

– У Леонида теснота в квартире, пятеро в двух комнатах.

– А у тебя сколько?

– Шестеро в двух. Но я привыкший. Тесней, чем в танке, не будет.

Лицо танкиста любили поэтизировать его друзья, поэты и при жизни и после неё.

«Был в юности, как бронза, обожжён,

Навылет ранен временем свинцовым».

Сергей Давыдов

«Лицо красивое, как время».

Марк Максимов

«Думал ли, ведал ли смолоду,

Весь изувечен войной,

что через отчую Вологду

улицей ляжешь одной?»

Олег Шестинский

Все, кто знал и любил его, вспоминая Сергея, непременно говорят и пишут про обожжённое лицо, в котором я спервоначалу не увидела никакой обожжённости, хотя она была очевидна. Он смотрел навстречу так открыто и заинтересованно, улыбался так радостно, что могло бы показаться, всю жизнь мечтал об этой встрече, хотя было всё далеко не так. Орлов читал мои стихи в периодике, к некоторым из них у него были претензии, и он мгновенно воспользовался возможностью их высказать.

– Почему ты, Лариса, в своём преуспевающем стихотворении «Русские имена» пишешь:

«Нет, не из шёлка, не из ситца,

а из сурова полотна,

что на хозяйстве пригодится,

в России шиты имена»?

Это надуманная метафора. Имена не шьют, ими называют.

Не зная, как отпарировать ему, интуитивно почувствовав, что нападение – лучший способ обороны, я ответила:

– Почему ты, Серёжа, в своём знаменитом стихотворении пишешь:

«Его зарыли в шар земной,

А был он лишь солдат»?

Это надуманная метафора. Зарывают не в шар, а в могилу.

– Молодец, – засмеялся Орлов, – за словом в карман не полезешь.

Вечером, вспоминая весь день и главное в нём – встречу с Орловым, я не без удовольствия отметила: он процитировал мои стихи. А также ощутила, без всяких на то оснований, что в литературном мире мне не будет одиноко, пока он поблизости. Надёжность – черта его характера.

* * *

Эпизод с «антиисторизмом» в моей жизни связан с Орловым. В начале 70-х в издательстве «Современник» лежала подготовленная к изданию книга моих стихотворений «Одна земля – одна любовь». Вдруг узнаю, что из неё не цензура даже, а редактор (ещё до отправки в цензуру) выбросил все стихотворения на исторические темы. Почему? В «Литературной газете» появилась огромная статья доктора исторических наук А.Н. Яковлева под названием «Против антиисторизма», огнём разоблачения целиком направленная на тех, кто позволяет себе подчёркнутую преданность темам об истории России. Не моя задача разбирать здесь эту статью. Обо мне в ней речи не было, но издательства в страхе, а точнее, в подобострастии к партийному начальству стали шерстить на предмет «антиисторизма» ещё неопубликованные книги. Своими стихотворениями на исторические темы я дала в издательстве «Современник» формальный повод без согласования со мной выбросить из рукописи всё, что начальству в ЦК могло бы показаться антиисторическим.

Орлов в это время жил в Москве и работал секретарём Союза писателей России. Большой чиновник. Еду к нему. Захожу в кабинет. Рассказываю. Он не спрашивает, какие стихи. Не просит предоставить их ему на прочтение. Садится со мной в машину. Едем в издательство. Молчим. В дороге соображаю: могу крепко подвести его, он не знает, какие в моей рукописи стихи, – там есть к чему придраться идеологам. Перед дверью в кабинет редактора прошу Сергея посидеть и подождать. Я же не просила его ехать со мной. Говорю, что сама справлюсь, а если не справлюсь, позову его. Не возражает. Садится в тёмном коридоре.

Выдаю редактору по полной программе: не имел права, не поставив меня в известность, выбрасывать стихи, как падаль, обязан был сообщить мне о своих претензиях к каждому стихотворению. Требую вернуть всё на место.

Похоже, он не был готов к нападению. Пытался оправдываться. Бормотал про статью «Против антиисторизма». Зачем-то сказал, что недавно приехал с Урала, ему трудно ориентироваться в московских интригах.

– Может, лучше вернуться на Урал? На родину? Там полегче будет, – предложила я.

Какое там «предложила». Орала на него так, что Сергей в коридоре слышал каждое слово. Когда понеслось про Урал, он вошёл в кабинет и сказал мне:

– Пойдём, а то ты и впрямь своим скандалом снимешь парня с работы.

Редактор при виде Орлова оторопел, а Сергей, уходя, бросил ему через плечо:

– Нашёл, на ком отыгрывать свою преданность начальству. Верни стихи на место и сдавай рукопись в набор. Под мою ответственность.

И повёз меня в Дом литераторов пить кофе. По дороге я прицепилась к нему: как можно, не прочитав выброшенных стихов, защищать их? А если там крамола? Да не если, вправду я пишу без оглядки на начальство. Или он считает мои стихи незначительными? Зачем была снисходительная интонация: «нашёл на ком»? Что он имел в виду?

Сергей прервал меня, приказав успокоиться. Завтра ему на стол положат мою рукопись. Он поймёт, за что меня хотели наказать.

Назавтра к вечеру Сергей позвонил. Прочитал рукопись. Со взглядами моими в основном не согласен. Отметил, какие стихи понравились.

– Советский Союз рухнет от моих строчек? – задралась я.

– Размечталась…

Советскому Союзу в итоге повредила статья «Против антиисторизма» – первая ласточка перестройки.

У меня есть стихи, даже попытка поэмы есть с названием «Огонь в окне», прямо связанные с Сергеем Орловым, но здесь и сейчас хочу процитировать лишь одно, связанное с его именем, давшее название этому очерку.

В тишине опустелого зала,

память, милая, душу согрей,

я нечаянно громко сказала

огнестрельное имя – Сергей.

Ах, какое высокое эхо –

отозвался и этот, и тот,

третий тоже, другим не помеха,

опустился с надземных высот.

Ах, какое стозвонное слово

повергает в волненье и дрожь.

Наровчатова или Орлова,

самого ли Есенина ждёшь?

В мире стало прохладно и пусто

среди жаркого, летнего дня.

Ах, зачем ты, святое искусство,

звоном слов искушаешь меня?

Знаю, строки – бессмертье поэта.

Все бы вместе отдать их не жаль

за живое Сергеево лето,

за улыбку его и печаль.

Статья опубликована :

№34 (6335) (2011-08-31) 55
  /publication/218/


[Закрыть]

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,6 Проголосовало: 5 чел. 12345

Комментарии: