Текст книги "Ифтах и его дочь"

Автор книги: Лион Фейхтвангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Город Афек заплатил шесть тысяч шекелей. Голан – пять тысяч…

– Из них ты приказал раздать нашим людям девять тысяч, – хладнокровно ответил Пар. – Остаток я использовал на покупку продовольствия.

Он подумал немного и оживился.

– Люди зависят от тебя, они не будут сетовать, если ты будешь менее великодушным.

Ифтаху не хотелось скаредничать, но снаряжение было важнее выгод отдельных людей. Он терпел, когда Пар при разделе добычи строго следовал мишпату, обычаю Гилеада. Половина делилась среди воинов. Затем отделялась часть для Господа – десятина. И Пар следил за тем, чтобы это была жирная десятина. Весь остаток уходил на добычу оружия и, прежде всего, боевых повозок.

Прошло немного времени, и Ифтах стал владельцем множества таких повозок. В горной стране они не находили применения, и Ифтах хранил их в долине, в своих трех городах Башана. Это заодно было предлогом держать в городах вооруженных воинов.

Он понимал, что его люди пока не готовы к войне, в которой можно было бы использовать эти повозки. Для каждой требовалось три человека – кучер, боец и оруженосец. И эта тройка должна быть четко отлаженной, как части одного целого. Здесь требовались терпение, талант, многократные тренировки. Очевидно, этому нельзя было научиться без наставлений опытных эморитов.

Переманить искусных бойцов на повозках у царя и городских правителей было непросто. Случалось, что такой боец, уже наполовину склоненный Паром к сотрудничеству, страшился необходимости вступить в союз с Господом. Он не хотел сердить своего Баала. Но если потом с ним говорил сам Ифтах, бойца обычно удавалось убедить. Бог этого смелого, веселого командира уверенно вел воинов сквозь битвы, принося славу и добычу.

Через четыре года после ухода из Гилеада Ифтах стал господином трех городов в Башане, командиром шести сотен хорошо снаряженных, искусных в бою людей и владельцем девяти боевых повозок. Из своего воинства он выбрал лучших бойцов, не выделяя евреев и эморитов, и создал из них свою личную стражу. Стража состояла из двадцати одного человека.

III

Вместе с силой Ифтаха росла опасность, что в один прекрасный день появится царь Башана, чтобы снова отвоевать у него захваченные города. Пока, правда, царь Абир задерживался на Востоке. Он только что сверг верховного правителя Вавилона и должен был опасаться появления великого царя; ему пришлось сосредоточить там все свои силы, и он в течение ряда лет не мог ничего предпринять против Ифтаха. Но когда у него освободятся люди и повозки, он направит свое войско против него. Ифтах с волнением думал об этом дне. Говорил с Паром. Без существенной помощи Господа они пропали. Но разве Господь не живет далеко на юге, на горе Синай? На берегах реки Ярмук, вероятно, он не обладает большой властью… Баал из Башана со снежной горы Хермон сумеет в любую минуту оказаться в том месте, куда направится царь Абир. Он, Баал, – сильный бог, бог войны, как и Господь. И у него в обозе бесконечное число боевых повозок – никак не меньше ста, а может, и все двести. Пар старался укрепить его слабую веру. Эмориты при нападении Израиля на страну были сильнее в десять раз, израильтяне вооружились лишь жалкими луками и копьями. Но тут пришел на помощь Господь. Он испустил из ноздрей огненный столб, и эмориты-великаны вместе с царем Огой, повозками и конями – все превратилось в пепел. Израиль захватил страну, все шестьдесят городов от Башана и Зобы до Дамаска.

– Правда, – рассуждал Ифтах, – тогда Господь прибыл сюда с Синая на своем облаке с громом и молнией. С тех пор, однако, его больше не видели здесь на севере, и эмориты забрали обратно большую часть страны. Он – Бог. Его настроение меняется, и никому не дано знать, что он собирается делать. Это eщё большой вопрос – придет ли он на помощь Ифтаху, если на него нападет царь Абир.

Спокойный Пар, наконец, не выдержал: – Как ты смеешь так говорить! Не по настроению Бог перестал помогать израильтянам на севере, а потому, что они стали небрежны и равнодушны к служению Ему. Перестали бороться с древними богами. Мы недостаточно верим в Господа – вот в чем дело. Мы ослабили союз с ним. В этом виноваты женщины эморитов, которых мы брали к себе на ложе. Мы не изгнали из своих сердец чужих богов, но впустили их в наши палатки и дома. Ты знаешь это лучше других.

Ифтах, удивленный и раздосадованный, защищался:

– Разве ты сам не взял в жены Кассию? – спросил он. Пар спокойно ответил:

– Не смей говорить так о своей сестре! В Израиле нет более верного приверженца Господа.

Ифтах не стал продолжать разговор. Итак, даже этот надежный Пар, как и Авиам, не доверяет ему. Предостережение друга огорчало его как раз потому, что оно было, видимо, справедливо. Господь не был удобным богом, он легко раздражался, он был злобен и честолюбив, любил лесть, требовал все новых клятв и жертв. Ифтах прерывисто задышал. Он неспособен к такой службе. И если на нем было позорное пятно, то Господь знал об этом и, тем не менее, не обошел его своим благословением. Бог принял его таким, каким он был. И должен принимать и дальше. Усилием Ифтах отогнал от себя грустные мысли.

IV

Ктура нашла в глуши Тоба свободу, о которой страстно мечтала. Здесь не было шатра Господа с торжественно хранимыми, грозными дощечками, предписывающими, что справедливо, что – нет. Эти дощечки стремились оторвать мужа от жены, любящей его всем сердцем.

Здесь, в глуши, она чувствовала уверенность. Eё боги жили на деревьях и в воде, они окружали eё здесь и защищали повсюду, куда бы она ни пошла и где бы ни отдыхала. Eё верховный бог Мильком был богом сыновей Башана, они почитали его, называя Баалом, и место, где он пребывал, гора Хермон, было близко. Она смотрела на шрамы, оставшиеся у нeё от встречи с волком. Она была рада, что отдала богам дань и принесла им жертву. В Маханаиме она испытывала ужас перед священником Авиамом, перед его угрозами, соблазнами и его Богом Господом, который как дикий зверь, был всегда готов наброситься на eё Ифтаха. Теперь между Ифтахом и этим Господом лежали множество рек и гор, много дней, теперь она могла с издевкой думать о священнике и его Боге.

Она с ненавистью вспоминала о Зилпе и братьях Ифтаха, объявивших eё недостойной, считавших, что прикосновение к ней позорит мужчину. Она жаждала возмездия и знала, что Ифтах разделяет eё страсть. Они не говорили об этом, но иногда он улыбался ей, и это был уговор.

Она ждала унижения высокомерных с глубоким, тихим предвкушением.

Яала ощущала в глуши такую же радость, как и eё мать. Яале было только двенадцать лет, детство в Маханаиме осталось далеко позади. Оно забылось, и свободная, безграничная страна Тоб стала теперь eё родиной. Жизнь в горах и лесах обострила eё ум и сделала быстрым восприятие и принятие решений. Уверенный взгляд, твердый шаг… Никакое усилие не было ей в тягость. Она унаследовала стройную, грациозную фигуру матери, eё матово-смуглое, худощавое лицо, и так же, как Ктура, при всей своей силе и твердости, была нежна и прелестна.

В отряде было очень мало детей. Яала часто оставалась одна. Она охотно проводила время в одиночестве. Играла и болтала сама с собой. Она обладала богатой фантазией и остро переживала окружавшее eё изобилие красок, любила деревья и зверей, о каждой скале придумывала свою историю. Она сочиняла песни и весело пела их сама себе глубоким голосом. Однажды Ифтах привез ей из страны Башан цитру; она училась играть на ней, и была счастлива. Мать и дочь сроднились с этой глушью. Они знали, когда какие звери идут на водопой, слушали голоса птиц, понимали речь и повадки животных. Они беззвучно смеялись от счастья, делая какое-нибудь новое открытие.

Иногда Ифтах или его люди брали Яалу с собой на охоту. Какое радостное, раздирающее душу чувство охватывало ее, когда в тело животного впивалась стрела или дротик! Со смешанным ощущением радости и боли она могла долго стоять перед силком или ямой, куда попадало животное.

Ктура любила Яалу, часто путешествуя с ней, она чувствовала, что они одно целое. Они не говорили друг другу ласковые слова. Яала была скорее жесткой, как мальчишка, нежели нежной.

Ктура охотно научила бы дочь поклоняться Милькому и Терафиму. Но так как это огорчило бы Ифтаха, она не мешала Яале в eё безусловной вере в бога Гилеадов. Она завидовала ей в этой вере, была честолюбива и стыдилась дочери, которая, казалось, также не боялась Господа, как и Ифтах. Когда Яала спрашивала eё о богах, она замыкалась в себе, испытывала смущение.

Ифтах, напротив, общался с дочерью просто и легко, проявляя все детское в своем характере. Он хвастался перед ней, рассказывая о своих делах, – его битвы, его приключения разрастались и разветвлялись, и выглядели так, как он рисовал их в своем воображении. Когда она интересовалась богами, он знал точный ответ. Боги сделаны из того же материала, что и люди его войска, они обладали теми же достоинствами и недостатками, но только в гораздо больших размерах. Люди хорошо поступали, когда почитали богов, но только в определенных границах. Если дать им себя запугать, они сыграют с тобой злую шутку. Самым сильным был бог Господь, он был богом богов и командовал облаками, погодой и огнем. В сознании своей силы он был не всегда расчетлив, более подвержен смене настроений, чем другие боги, но ему, Ифтаху, и его людям это приносило благословение. Бог Господь принял в свое сердце народ Израиля, а из многих родов, прежде всего, род Гилеад. А из представителей этого рода – судью Гилеада и из того же клана – его, Ифтаха. Поэтому ему и ей, Яале, нечего бояться страшного бога Господа. Ему нужно часто приносить жертвы и благодарить его за благословение, так он хочет, и так он любит.

Однажды Ифтах убил медведя, и они ели жесткое, вкусное мясо. Ифтах, разрывая во рту сильными, белыми зубами большие куски, рассказал Яале, что сила убитого зверя переходит в того, кто ест его мясо, и, прежде всего, в того, кто его убил. В бога Господа вошла сила всех существ, убитых им и убитых в его честь, а это – тысячи, тысячи и eщё тысячи за вечность. Это все сделало Господа чудовищно сильным и страшным в своем гневе, намного более сильным, чем Баал и Мильком, и поэтому род Гилеад, опекаемый Господом, побеждает врагов, будь то Аммон или Моав, Башан или Зоба. Однажды Ифтах принес в лагерь «тооф», барабан. Мужчины получили удовольствие; пальцами рук или ногой они извлекали из инструмента глухой звук. Это было интересно. Яала попросила Ифтаха подарить ей барабан. Она брала его в глухие просеки, упражнялась и наполняла леса и горы странными, грозными звуками. Под прекрасную мелодию своей цитры и мрачную – барабана она пела, рассказывала, разыгрывала истории и сказки отца и свои собственные. Она рассказывала эти истории и отцу. Ифтах с удивлением подмечал: это были его переживания и в тоже время – другие. Ему всегда не хватало слов. Она же находила слова для всего, что входило в человеческое сердце. Был eщё один человек, кого Яала посвящала в тайны своих лесов, гор и своего сердца, старый Тола. Они сидели вместе, дитя и старик, увлеченно болтали и понимали только малую часть того, что сами рассказывали. Тола был рабом – сначала в большом городе Вавилоне, затем – в Дамаске, позднее – в Рабат-Аммоне. Он сопровождал своего господина на поле боя, попал в плен к Гилеаду и пережил большую часть жизненных событий покойного судьи. Он многое видел, поклонялся многим богам, любил и ненавидел многих людей. Все смешалось в его памяти. Большая часть того, что он говорил, была едва понятна. Он часто терялся и переходил на нечленораздельное бормотание.

Яала находила его рассказы очень умными, достойными размышлений, переделывала их на свой лад и вплетала в свои истории.

Тола любил животных и мог рассказать о них много интересного. Он принимал участие в охоте на львов, сопровождал в Ливан диких коз, дружил с лошадьми и одногорбыми верблюдами – огромными существами, которые почти не были знакомы израильтянам. Тола чувствовал себя другом животных и уважал их. Даже диких и опасных. Ненавидел он только аистов. В аистов после смерти превращались плохие люди. Они, аисты, были настоящими разбойниками. Глотали добычу – лягушек, рыб, червяков – с такой жадностью, что потом изрыгали их eщё живыми. Затем они снова нападали на полуживых; а то, что не могли съесть, рвали на куски. Их жажда крови обращалась даже против собственного рода. Тола наблюдал, как аисты, перед тем, как улететь в теплые края, собирались в огромные стаи, совещались, щелкали клювами, издавали отвратительные, гортанные крики и, наконец, рвали на куски трех слабых старых аистов.

– Я стар, моя жизнь позади, – говорил он Яале. – Но я не хочу, дикая моя голубка, правнучка моя, чтобы люди сделали со мной то, что делают аисты со своими стариками. Хочу неразрубленным уйти в пещеру. Поэтому не остался там, где правят сыновья Зилпы, а отправился вместе с Ифтахом, моим господином и другом. Ибо отец молодого – старик, но отцом старика становится молодой.

Так они беседовали и рассказывали о том, что их занимало, и между ними возникало чувство близости. Как-то Тола сказал:

– Твое присутствие, доченька, действует на старого Толу, как летнее солнце.

V

Когда Ифтах вместе с Паром, женщинами, детьми и всем отрядом сидел за трапезой, ему доложили о чужеземце, который настаивал на встрече с ним. Чужеземец, маленький мужчина около пятидесяти лет, был очень зол и сразу же потребовал:

– Выдай мне моего раба Дардара, убежавшего к тебе. Ифтах продолжал есть и спокойно ответил:

– Разговаривай прилично, человек. Ты – в моей стране. Мужчина eщё больше рассердился.

– Его видели в твоем отряде. Я спрашиваю тебя: здесь мой беглый раб или нет? Разве ты – защитник беглого сброда?

Ифтах ответил:

– Это моя страна, чужеземец, и не приглашал тебя в гости. Повторяю: веди себя пристойно.

И продолжал спокойно есть. Чужеземец не отступал:

– Я из города Голана. Дардар куплен мной за сто тридцать серебряных полушекелей. Люди из Бет-Нимры напали на нас, мы отбросили их назад, а затем напали на них и захватили двести рабов. Дардар, находящийся в твоем отряде, мой раб. Он принадлежит мне по закону народов, живущих в этих странах.

Ему не нужно было упоминать о законе. Ифтах рассердился, но все eщё спокойным тоном сказал ему:

– Здесь – моя страна Тоб. В этих горах утверждаю законы я и никто другой. А ты иди и не испытывай больше моего терпения.

Чужеземец продолжал стоять, маленький, красный от гнева. Тонким голосом он пропищал:

– Я не уйду! Я не побоялся проделать трудный путь, мое платье разорвано, как видишь, скакун потерян, мои ботинки разлетелись на куски, подошвы ног – в ранах… Я хочу получить своего раба Дардара по закону Голана. Разве ты не защитник Голана? Разве мы не платим тебе пять тысяч шекелей в год и, в том числе, я – тридцать?! Требую удовлетворения моих прав! Выдай мне моего раба Дардара! Несчастный снова говорил о законе. Во имя закона Зилпа и eё близкие опозорили его и совершили над ним насилие. Авиам грозил ему во имя закона. Разве он пришел в Тоб, чтобы слушать подобную болтовню? Им овладела безудержная ярость.

– В последний раз говорю, прикуси язык! – сказал он. – Около меня оказывается тот, кого я терплю в своей стране. Кто идет против моей воли, с тем я поступаю по военным обычаям. Вы сделали людей из Бет-Нимры рабами, потому что они пришли в ваш город против вашей воли. Смотри, человек, как бы я не поступил с тобой также! Тогда твой Дардар будет господином, а ты его рабом.

Он вскочил, закричал:

– А теперь уходи! И быстро!

Тем не менее, чужеземец своим тонким, настойчивым голосом закричал в ответ:

– Закон! Закон! Выдай мне моего раба! Я не уйду, пока мой раб не попадет в мои руки! Закон!..

Ифтах проговорил хрипло, резко, но негромко:

– Я предостерегал его три раза, вы все слышали, друзья мои. А он продолжает дерзить и требовать что-то от меня.

Он нагнулся, поднял камень.

– Кто упрямо стоит на своем здесь, в моей стране, тех я уничтожаю!

Он взвесил в руке камень.

– Вот тебе твой закон! – выкрикнул он и бросил камень в возмутителя спокойствия.

Остальные тоже закричали и начали бросать в пришельца камни. Так обычно наказывали преступника. Человек eщё мгновение стоял, не веря глазам, потом качнулся и рухнул на землю.

Яала все это время пристально смотрела на отца, с открытым ртом наблюдая за ним. Холодно, страшно сверкали его глаза на львинообразном лице, сверкали в них маленькие, зеленые огоньки, как в глазах разъяренного зверя. Яала увидела это очень ясно. Так должен выглядеть Господь, приезжая на облаке и распространяя во вражеском стане огонь и ужас.

В одиночестве на лесистой горе она пела песню в честь отца. Он, подобно Господу, царил в стране Тоб. Но он посылал не только разрушение, большую часть времени он был кроток и весел. Господь гремел и разрушал, и люди почитали и боялись его.

Отец тоже гремел и разрушал, но он умел и другое: он мог громко хохотать, и все должны были хохотать вместе с ним и любить его.

VI

Ифтах был доволен собой. Однако он понимал, что Пар не одобрит его торопливости. Тем не менее, друг поддержал его.

– К чему бы ты пришел, Ифтах, – сказал он, – если бы каждый бегал к тебе, претендуя на твоих людей?

И пояснил:

– Закон должен существовать в городах и селениях, где право одного сталкивается с правом другого. Но мы здесь, потому что хотим быть свободны от закона. Эту страну Тоб дал нам Господь. Здесь нет никаких законов, только твои… Однако в стране Башан, продолжал он, немного помолчав, – вряд ли порадуются судьбе этого человека… А что, если ты пошлешь во вверенные тебе области две сотни? – предложил он.

– Две сотни я бы выделил, оживился Ифтах. – Но такой маленький отряд едва ли сможет навести подобающий страх на страну Башан… Я разделю людей на группы и спрячу, – внезапно решил он. – Они будут показываться и снова исчезать, они появятся там, где их меньше всего ожидают. Тогда две сотни будут подобны целой армии…

Он и без того собирался совершить набег на северные области, чтобы подыскать пригодное убежище. Это должна была быть приятная поездка, скорее смена места и отдых, чем военный поход, и у него не появилось никаких сомнений в том, чтобы взять с собой Ктуру и Яалу.

Они отправились в сопровождении одной сотни и двух вьючных животных. Погода благоприятствовала, и они ехали спокойно, выбирая места отдыха задолго до наступления ночи. Они находили дикие, безлюдные участки, соответствующие целям Ифтаха.

Яала получала от этого предприятия eщё больше удовольствия, чем другие. Страна была населена с самого дня сотворения мира. Здесь жили многие народы, господствовало множество богов, в дикой глуши внезапно попадались запущенные жилища, разрушенные человеческие поселения, оставленные святилища. Яала задавала отцу множество вопросов. Ей было о чем подумать и что сочинять. Вместе с мужчинами она проникала в самую глушь, и, если они сразу после обеда останавливались и раскидывали палатки, она одна устремлялась в неизвестность.

Однажды вечером она ушла одна и не вернулась. Местность была не особенно опасной, но все же здесь было много обрывов, густого кустарника, пропастей, а ночь – безлунная. Здесь на каждом шагу могли подстерегать страшные звери, горные львы, дикие собаки. Кроме того, здесь прятались «пустые» люди, беглецы.

Наступило утро, Яала не появилась. Ифтах и его люди отправились на поиски. Часы шли, лицо Ктуры осунулось, губы сжались, большие глаза засверкали диким огнем. Солнце начало заходить, на землю спустился вечер. Вторая ночь… Яала была единственным ребенком Ифтаха. Господь лишил его и аммонитку сына. Неужели он хочет забрать и дочь?

Между тем, Яала беспомощно лежала в густом кустарнике. Чтобы вовремя быть дома, она решила сократить путь, упала с высокой скалы и повредила ногу. Когда через некоторое время она очнулась и попыталась подняться, нога заболела так сильно, что она чуть было снова не потеряла сознание. Она лежала, сердце eё учащенно билось, давила тошнота в желудке. Eё рвало.

Наступила ночь. Она мерзла. Сквозь заросли виднелось несколько звезд. Яала удивлялась, что лежит здесь, несчастная и беспомощная. Она была дружна со всеми живыми существами, и все живые существа дружили с ней. Где же избавители – отец, Господь, мать?

Стало светло. Сквозь ветви кустарника засверкало яркое небо, а она лежала и чувствовала себя противной самой себе, потому что сильно испачкалась. Она была так слаба, что это причиняло боль, eё мучила жажда, мысли в голове снова затуманились.

Наступила вторая ночь. От прохлады ей стало лучше, но eё изнурял голод. Она захныкала. Голод прошел. Хотела крикнуть, но не смогла. Какая жалость, что она не взяла с собой свой барабан. Неужели она умрет здесь от голода и жажды? Неужели eё тело разорвут на куски лесные звери?

Она покачала головой. Нет, она не могла себе такого представить. Наоборот, теперь она была уверена, что придет отец. Она улыбнулась и запела.

Вдруг в кустах появилось что-то большое, неуклюжее. Сердце остановилось, eё тело парализовал страх. Это, видимо, был зверь, медведь. Но тут она увидела человека – высокого, молодого, одного из великанов, тех «пустых» людей, которые проживали в глуши. Страх eё не уменьшился, к тому же ей стало стыдно, что она так испачкалась.

Высокий нагнулся над ней, она закрыла глаза и снова потеряла сознание. Человек попытался eё поднять. Боль пронзила eё тело, она пришла в себя, застонала. Высокий голос спросил eё о чем-то на полузнакомом языке. Она взяла себя в руки и сказала:

– Палатка… – и слабо показала в направлении палаток.

Человек повторил:

– Палатка.

И осторожно попытался поставить eё на землю. Она заплакала. Тогда он взял eё на руки, она обхватила его шею, и он медленно понес eё в направлении, которое она указала.

Но вот и палатка. Радости, когда они снова увидели Яалу, не было предела. Мать дала обессиленной, растерянной дочери попить, вымыла лицо и тело водой, смешанной с уксусом. Она положила на опухшую ногу травы и бальзам из Гилеада и забинтовала ее. Это длилось недолго, и Яала заснула. Тем временем Ифтах расспрашивал высокого молодого человека, который принес Яалу. Высокий был светел кожей и глазами, очевидно, эморит. Он говорил на угаритском – том древнем языке, на котором разговаривали только на севере Башана и который очень походил на еврейский, но был полон всяких торжественных слов… Чужеземец говорил боязливо и скованно. Ифтаху стоило труда связать воедино его рассказ.

Он ставил ловушки в самой глухой части горного леса, услышал тихий плач и увидел девочку, лежащую в густом кустарнике. Ифтах сердечно поблагодарил его и попросил быть его гостем. Они уселись есть. Ифтах спрашивал чужеземца об его имени, родине, жизни. Его звали Мерибааль, и он происходил из королевства Зоба. Его семья погибла на войне, он был младшим сыном, его презирали в каменном, окруженном стенами городе, который был его родиной. Он не выдержал этого и бежал на свободу, в глушь. Все это он рассказал в своей скупой, бессвязной речи. Когда же он узнал, что говорил с Ифтахом, знаменитым командиром, он стал заикаться от смущения. Однако не спускал жадного взгляда с лица хозяина, ибо это был человек, которому он хотел подражать, когда бежал в глушь. Ифтах и Ктура после трапезы eщё раз посмотрели на Яалу и вытянулись на циновке.

Ктура не могла спать. Шрамы от схватки с волком болели, ожидание этих последних дней обессилило ее. Она все eщё не могла понять, что случилось. Глушь, eё счастливая, любимая глушь вдруг обернулась чем-то издевательски ужасным. Нет, не глушь, это Господь гневно ворвался в eё счастливую жизнь. Но все же Мильком и eё боги пришли на помощь и послали человека из Зобы. Она встала, подошла к постели Яалы. Ей нужно было удостовериться взглядом и прикосновением, что дитя здесь, что оно дышит.

Яала проснулась рано утром, прежде, чем все остальные. Она чувствовала, что находится в палатке отца и матери, с людьми, которым она принадлежит. Обычно, проснувшись, она сразу вскакивала, полная желания двигаться. Сегодня она была рада, что больная нога заставляет eё лежать. Она закрыла глаза и вспомнила о том, как высокий человек нес eё через заросли. Он нес eё ловко, осторожно. Это, наверное, был трудный путь – по долинам и скалам через кустарник. Но злая дорога перед ним отступила. Ифтах и Ктура заговорили с ней, никто не вспоминал о прошедших заботах, все вокруг казалось радостным.

Стоял светлый день со свежим, теплым ветерком. Все уселись перед палаткой. Она охотно поинтересовалась бы, здесь ли чужеземец, но боялась спросить. Он пришел сам, смущенный, такой смущенный, что и она покраснела.

Он просидел с ней большую часть дня. Время от времени он переносил eё с места на место. Она любила лежать наполовину в тени, наполовину на солнце. После трапезы, в которой сегодня принимала участие Яала, Мерибааль сказал, что он не смеет больше обременять своих хозяев, желает им счастья и с наступлением дня уйдет к себе в лес. Ифтах видел, что ему стоит труда так говорить, видел огорчение на ясном лице Яалы. Он спросил Мери-бааля:

– Разве спаситель моей дочери не хочет быть гостем в моей стране Тоб?

Яала засияла, лицо Мерибааля тоже выразило радость. Он несколько раз пытался ответить и наконец сказал:

– Я могу остаться в твоем лагере.

Это было не совсем то, о чем думал Ифтах. Если этот Мерибааль навсегда останется в его войске, он может захотеть Яалу, когда та созреет. Он нашел eё в глуши, у него законные претензии на нее, он нравится ребенку, и Ифтах должен будет отдать ее. Но этот человек был эморитом. Он звался Мерибаалем, и уже само имя выдавало его принадлежность Баалю Башана. Те из Мицпе скажут:

– Смотрите на него, Ифтаха, сына аммонитки, мужа аммонитки, он теперь выдает дочь за приверженца Бааля из Башана. Разве мы не правы, что его прогнали? Он не должен дать им повода так говорить. Ему пришлось взять Мерибааля в страну Тоб. Там высокий человек тоже оставался чужеземцем. Он отличался от других, даже от эморитов. Над его наклоненной вперед фигурой и высоким голосом смеялись все. С другой стороны, он показал себя сильным и проворным. У него были ловкие и искусные руки. Кроме того, он, как никто, чувствовал запахи в пустыне и в лесной чаще, легко прокладывал дорогу в самых густых зарослях кустарника, много знал о лесных животных. Однако он был плохим собеседником – слишком уж робок.

Он выказывал Ифтаху безграничную преданность. И с ним и с его родными он мог говорить о самых сложных вещах. Его честность выходила за рамки привычного, а на лице Мерибааля отчетливо отражалась любая, проскакивающая в его голове мысль. Ифтах отвечал на его искреннюю привязанность скрытым, добродушным презрением.

Между тем, простодушная Яала любила в своем спасителе именно эти качества. Они видела в нем старшего брата, которому можно доверить абсолютно все. Eё нога eщё не совсем поправилась, и она взяла за обыкновение брать Мерибааля на свои одинокие прогулки.

Иногда она брала с собой и старого Толу. Тогда они сидели втроем, и старик с молодым парнем наперебой вспоминали истории, связанные с сильной северной страной, которая была их родиной. Оба они считали, что Этана, Адапа и Тамус – великие герои. Но говоря об одиннадцати чудовищах, которых те победили – драконах, крылатых змеев, морских баранов, людей-скорпионов… – постоянно спорили.

Однажды Тола, обидевшись на парня, изрек:

– Если бы старикам – силу молодых, а молодым – силу стариков, люди стали бы богами. А так… Я – Тола, а ты – Мерибааль…

Прошел примерно месяц, и великан в присутствии Яалы сказал Ифтаху:

– Я видел только страну Тоб, видел твоих воинов. eщё раз прошу тебя, прими меня в свое войско!

Ифтах перевел взгляд с Мерибааля на Яалу, потом снова – на Мерибааля, и ему пришлось ответить:

– Ты спас моего ребенка. Мое благодарное сердце радуется тебе. Но мои люди – воинство Господа, и твой Бааль вел против него войну.

Лицо великана задрожало, на нем отразились задумчивость и смущение. Он преданно посмотрел на львиный лик Ифтаха и, с трудом подбирая слова, неловко сказал:

– Я почитаю Господа, потому что он – бог Ифтаха. Но не хочу отрекаться и от Бааля из Башана. Он вел меня сильной рукой к тебе и твоей дочери. Не хочу отрекаться и от великих героев северной страны, победивших одиннадцать чудовищ.

Ифтаху нравился эморит Мерибааль. Он охотно не заставлял бы того больше надоедать себе. Но не мог… С горькой усмешкой он подумал, что тот стоит сейчас перед ним также, как когда-то он сам стоял перед Авиамом.

– У меня нет намерения ссорить тебя с твоими богами и героями. Почитай их и дальше. Но если хочешь вступить в мое войско, Господь должен стать для тебя главным Богом, ибо он соединяет нас. Тебе придется отказаться от своего имени – имя Мерибааль обнаруживает твою связь с чужими богами.

Мерибааль пробормотал подавленно:

– Я больше не должен…

Закончить фразу он не смог. Так и стоял перед Ифтахом с искаженным, нескладным лицом, сопел, молчал, стоял и молчал. Яала следила за их разговором с напряженным вниманием. Наконец, eё взгляд застыл на лице Мерибааля. Тот чувствовал это и мучался так, что Ифтаху стало жаль его. Но чем он мог ему помочь?

– Как же меня должны называть? – выдавил из себя молодой гигант.

Яала облегченно вздохнула, радостно захлопала в ладоши и попросила отца:

– Дай ему красивое имя!

Ее радость тронула Ифтаха, и он произнес:

– Пусть зовется Эмином. Это означает – «тот, кто справа». Из этого следует, что он будет моей правой рукой. Ты довольна, дочь моя?

Великан выпрямился. Называться другом и помощником Ифтаха – это eщё не предательство Бааля. И тот, кто до сих пор назывался Мерибаалем, сказал:

– Эмин, друг твоей правой руки, благодарит тебя, Ифтах!

Ифтах зарезал теленка, кровь жертвы смешали с вином… Затеяли трапезу. Яала в ней тоже принимала участие. Мерибааль остался в войске Ифтаха под именем Эмина.

VII

Ктура верно и честно шла за Ифтахом. Она не воспротивилась тому, что он дал Мерибаалю новое имя. Но сам факт, что тот ради вступления в войско мужа должен был отказаться от своего бога, угнетал ее. Она хотела искупить этот грех. Ей захотелось совершить паломничество к своему Богу. Он жил там, наверху, на Хермоне, в далеком безграничном белом пространстве. Она не испугается трудного подъема и подтвердит свою верность Баалю, наберется сил и попросит совета.

Она пошла на хитрость и так объяснила свой порыв благочестия Ифтаху: что стоит тут, мол, гора Хермон, насмешливо и гордо глядя на eё Ифтаха. А ей это не нравится. Она хочет подняться с ним наверх, и горная белизна окажется у ног Ифтаха. Ифтаха eщё в Гилеаде привлекала сверкающая вершина Хермона, которая виднелась отовсюду, где бы ты ни находился. В стране Башан ему рассказали о Хермоне много интересного. В древности на вершине стояла святыня Бааля. Потом Бааль рассердился, вершина задрожала, и далеко внизу города и деревни подверглись разрушению. С тех пор святыня стоит одиноко. Люди боятся подниматься на холодную белую гору. На это, рассказывают, осмелился король Ог, а позднее – израильский военачальник Иошуа. Но за ними последовали немногие. Ибо что можно было найти там, наверху, в награду за все труды и преодоление опасностей? Только снег и злых духов.