Текст книги "Ифтах и его дочь"

Автор книги: Лион Фейхтвангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– В нескольких тысячах шагов отсюда есть большая гора, – произнесла она. – А на горе растет зеленое дерево, любимое Богом. Там есть и камень, из которого ты можешь сделать алтарь. Если ты не против, пусть все произойдет там…

Сам факт, что Яала отказалась от промедления и выбрала столь близкий путь, Ифтах воспринял как новое, неожиданное несчастье. Однако он скрыл свое волнение и ответил:

– Будет так, как ты хочешь, дочь моя. Укажи нам гору, и мы разобьем там лагерь.

Яала показала им место. Внизу уже все засыхало, а здесь, в горной долине, степь была eщё совсем зеленой. Стоял пригожий день. Вдалеке тянулись пастухи-кочевники со своими овцами, слышались их монотонные крики. Сопровождавшие Яалу и Ифтаха люди расположились в цветущей степи в странном смущении. Они наблюдали за насекомыми в траве и цветах, вели неспешные разговоры. Девочки пели песни, услышанные ими от Яалы. Все старались быть такими, как всегда. Они охотно говорили бы о том, что тяжестью легло на их души, но страшные слова застревали в горле.

– Я приготовила сладкий, крепкий напиток, – сказала Кассия Ифтаху. Дай его выпить Яале. Она уснет и не увидит, что будет с ней.

Ифтах был благодарен, что в эту тяжкую минуту, чтобы облегчить его участь, рядом с ним оказалась его добрая, мудрая сестра. Но он не верил, что Яала выпьет этот напиток, да и сам сомневался, хочет ли он этого сам.

Когда солнце начало клониться к закату, они сели за трапезу. Затем оставили Яалу одну, потому что подумали, что ей это необходимо.

В этот момент Ктура приблизилась к дочери. Она схватила eё за руку. Громадные, дикие глаза Ктуры уставились ей прямо в лицо.

– Пойдем со мной, дочь моя, – заклинала она диким голосом. – Пойдем со мной!.. Рядом брод. Никто не осмелится дотронуться до тебя. Когда мы окажемся на другом берегу, власть Господа ослабеет, и мой бог защитит тебя.

Уйдем от этих убийц! Уйдем вместе! И будем жить, как прежде…

Яала приветливо улыбалась ей. Она жалела мать, но – не больше, чем животное, которое ничего не понимает и которому невозможно помочь.

Стемнело. Яала сказала отцу:

– Давай выйдем в степь, отец мой и господин, побудем, как прежде, вместе.

Они вышли в ночь. Ифтах не держал eё за руку, как раньше. Он чувствовал, что сейчас она ближе к Богу… Они прошли немного и сели. Никто не знал, о чем они говорили, а, может, и не разговаривали вообще.

Рано утром Яала надела платье шафранового цвета. Eё сопровождали Пар, Кассия, Эмин и подруги. Слуга вел осла, нагруженного дровами и углем. В отдалении за ними следовала Ктура. Этим прекрасном утром к горе двигалась молчаливая процессия.

Когда они приблизились к указанному Яалой месту, Ифтах дал знак слуге остановиться, и сам повел осла. Слуга остался, а остальные продолжили путь. Степь перешла в буковый лес.

– Оставайтесь, дорогие подруги! – сказала Яала Шимрит, Тирце и Шейле. – Пусть Господь обратит к вам свой лик…

Раньше подруги заплакали бы, закричали. Но сейчас они лишь молча поклонились.

Яала в сопровождении близких родственников пошла дальше в лес и достигла просеки. Здесь она простилась с Паром и Кассией.

– Оставайтесь здесь, родные! – сказала она им. – Пусть Господь обратит к вам свой лик…

Кассии хотелось обнять, поцеловать девочку, но она взяла себя в руки и склонилась перед ней в молчаливом поклоне.

Маленькая процессия приблизилась к краю леса, к вершине горы. Здесь Яала оставила Эмина. При своей отрешенности она понимала, что он больше не Эмин. Человек, который появился тогда в лесу, чтобы спасти ее, снова стал Мерибаалем.

И вот они остались одни – Яала и Ифтах. Позади кралась за ними Ктура. Она тихо стонала, подвывала и продолжала свой путь мимо Эмина, вверх по горе, к зеленому дереву. Из сострадания Яала eщё какое-то время не прогоняла ее. Но когда до вершины осталось совсем немного, она простилась и с нею.

– Не ходи дальше, мама! – тихо и ласково сказала Яала, когда Ктура приблизилась.

В eё голосе прозвучала такая уверенность, что Ктура послушалась и даже перестала стонать и выть.

Ифтах и Яала поднялись на совершенно голую горную вершину. Только мощное зеленое дерево возвышалось над камнями.

Они сели прямо на камни. Ифтах с нежностью посмотрел на свое дитя. Eё смуглое тело просвечивало сквозь тонкое платье. Ифтах всматривался в Яалу так, будто видел eё первый раз. Он очень любил ее. Он ждал eё ответного взгляда. Во взгляде Яалы обычно выражалось все, чем она жила. Ему страстно хотелось услышать eё голос. Голос у Яалы был особенный, тот, кто хоть раз слышал его звучание, не забывал его никогда…

– Я видела Господа, – неожиданно заговорила Яала, поднявшись с камня. – Он похож на тебя. Я люблю Господа, потому что у Него твое лицо.

Ифтах растерянно слушал ее, ему было стыдно. Они оба – воины: он и Господь. Но Ифтах потерял себя, а Бог, обладавший властью, не боялся никого и ничего. Услышав, что он напоминает дочери Бога, Ифтах покраснел. И в то же время был благодарен Яале, испытывал к ней самые теплые чувства.

Ифтах молчал, не осмеливался говорить. В конце концов, он рискнул предложить ей усыпляющий напиток. Но она лишь повернула к нему полное упрека лицо и сказала:

– Я хочу видеть, отец, как ты передашь меня Господу. Ты ужасен во гневе, но я тебя не боялась. Не испугаюсь и теперь. Я принадлежу тебе.

Ифтах не настаивал и поставил кувшин с напитком на землю.

Они замолчали. И молчанием сказали друг другу больше, чем словами.

– Исполни одно мое желание, отец, – промолвила Яала после долгой паузы. – В эти дни я много раз видела Господа. Он светился страшным и красивым светом. И я люблю Его. Но он не умеет, как ты, смеяться… Хочу услышать твой смех, отец.

Ифтах опешил. Как он сможет исторгнуть смех из своего горла в такую минуту? Но глаза Яалы горели ожиданием. У нeё никогда не было мужчины, она все eщё была ребенком. И теперь его дитя желало, чтобы отец засмеялся. Ифтах взял себя в руки. Ифтах рассмеялся. Яала обрадовалась, и сама залилась легким, счастливым смехом.

Он взялся за дело. Снял сапоги. Сложил камни и сделал из них жертвенник. Положил на камни дрова. Затем связал Яалу. Высоко поднял. Как она была легка! Он видел, как под платьем цвета шафрана вздымается и опускается eё грудь… Они смотрели друг другу в глаза.

Ифтах положил eё на камни и исполнил клятву.

XI

Многие в Гилеаде до последней минуты думали, что Ифтах освободится от клятвы. И вот услышали они, что он установил с Господом новый кровавый союз, пожертвовав дочерью. Они восхищались судьей – своим поступком он на долгие годы обеспечил роду помощь Бога. И в то же время чувствовали смутное беспокойство. Люди рассказывали друг другу о праотцах, которые приносили в жертву своих детей, чтобы защитить Мицпе и Рамот, вспоминали Моисея, вождя в пустыне, кровавого жениха, которого Бог убил в брачную ночь. Они были благодарны Ифтаху. Но дружеское расположение, которое они испытывали к нему прежде, сменилось ощущением страха.

Много дней от Ифтаха не было вестей. Кто-то из сопровождавших его в это жуткое путешествие видел, как он с окаменевшим лицом спускался с косогора. Он шел медленно, словно слепой, и никто не посмел приблизиться к нему, а уж тем более – заговорить, потом, как дикий зверь, спрятался в лесу и исчез.

Он появился ранним утром – обросший, грязный и отправился в свою палатку под Мицпе. Тщательно помылся, как полагалось соблюдающему траур.

К нему пришел Пар. Ифтах сухо расспросил его о делах в лагере и в Мицпе. Пар доложил. Большую часть людей Пар отправил в Башан и в страну Тоб, ибо опасность больше не угрожала ни со стороны Аммона, ни со стороны Эфраима. Ифтах молча выслушал его, кивнул.

Так же сухо он поинтересовался у Кассии, где Эмин и Ктура. Кассия ответила, что они направились на север, в пустыню.

– Все произошло так, как хотел Авиам, – беспристрастно заключил Ифтах. – Аммонитка ушла прочь – в глушь, в пустыню.

Он занялся делами. Отдал короткие приказания оставшимся в лагере. Отослал Пара назад, в Башан, снабдив инструкциями, как следует поступить с теми, кто надлежащим образом не продемонстрировал ему свою верность. Это был строгий наказ.

Затем Ифтах пошел на рыночную площадь и сел в каменное кресло судьи. Вокруг собрался народ, испуганный, взволнованный. Привели подсудимых для вынесения приговоров. Ифтах выслушал всех, расспросил, с застывшим лицом рассудил по справедливости.

Вскоре он направил гонцов к царю Нахашу и попросил того приехать в его лагерь под Мицпе.

Царь, несмотря на поражение под Нахал-Гадом, все eщё надеялся на союз с Ифтахом. Распри Ифтаха с западным Израилем снова заставят Ифтаха объединиться с ним. Но неожиданно Ифтах во имя Бога убил свою дочь, купив столь дорогой ценой владычество над Заиорданьем. Теперь у него не было необходимости в союзе с Аммоном… Воевать против такого человека бессмысленно. Солдаты Аммона в ужасе разбежались бы…

Царь, хотя и не забыл оскорбления, все же поехал в Мицпе на встречу в Ифтахом.

Увидев Ифтаха, Нахаш испугался. Он относился к нему, как к младшему брату. Но перед ним оказался человек, во всем облике которого не было ничего общего с приветливым, веселым Ифтахом из Элеали. Ифтах из Мицпе был мрачен и зол.

Он предъявил Нахашу вполне определенные условия: Аммон на долгие годы должен подчиниться народу Гилеада. Нахаш попытался вести переговоры, как прежде – с хитроватой искренностью. Но тщетно. Все слова будто отскакивали от неприступно-холодного Ифтаха. Поговорить с ним по душам не удавалось. Нахаш почувствовал сострадание к победителю и не стал требовать смягчения ультиматума.

В лагерь Ифтаха привезли новое знамя. Художник Латарак проделал огромную работу. Новый стяг был красивее прежнего. Из-за облака сверкала молния. Eё образ был прекрасен и страшен. Когда знамя поставили рядом с палаткой, Ифтах не ощутил радости. Оно не будило в нем прежние мечты. Он оставался холоден. Внутри него была лишь пустота.

Он не испытывал ненависти к Зилпе и братьям. Шамгара он даже подпустил ближе к себе, чем раньше.

Шамгар по примеру летописцев из Шило начал записывать события из жизни Ифтаха. Сначала он пробовал толковать их. И хотя все необычное, что происходило с Ифтахом: его бедственное положение в том сражении, неожиданная победа, преступление против сынов Эфраима, принесение дочери в жертву, было тесно связано единой цепью, Шамгар не мог понять, где причина, где – следствие. Искупление начиналось раньше, чем свершалось преступление, то, что должно было произойти потом, предшествовало тому, что должно было свершиться раньше… Шамгар отказался от попыток что-либо объяснить, и ограничился беспристрастным описанием. Пусть потомки рассудят по собственному разумению.

Со свойственной ему неуклюжестью он поведал Ифтаху о своих стараниях, зачитал текст, написанный на дощечках. Ифтах взял в руки одну из них. Вот что осталось от его побед, страданий, мук смертельных…

Он не снимал лагерь под Мицпе и продолжал жить в своей палатке.

Гилеад расцветал. Его жители почитали Ифтаха, как никого другого. Но никто не понимал, что творится с ним. Он будто бы отсутствовал. Ореол отчуждения везде сопровождал его, и люди не пытались сблизиться с ним. Этот ореол ощущали даже дети. Завидев Ифтаха, они в страхе прекращали игры.

Иногда он сам чувствовал себя мертвецом, покинувшим пещеру. Ему казалось, что по его жилам уже не течет кровь, и весь он соткан из воздуха и тумана.

XII

Люди Эфраима ушли в Шило, не оставив мечты отмстить убийце их братьев. Но получив сообщение о том, что Ифтах принес в жертву свою дочь, призадумались. Теперь между ними и Ифтахом встал Господь. Бог сам отомстил ему и искупил его грех. Они спрашивали Бога, смогут ли драться с человеком, который искупил свою вину.

Нависшая над ними новая смертельная опасность заставила их окончательно забыть о мести.

Израильские племена на западном берегу Иордана, в Ханаане, так долго держались лишь потому, что между искусными в ратных делах царями канаанейцев, властвовавших в древних городах, не было единства. Но как только начались раздоры между евреями Востока и Запада, цари городов заключили союз. Теперь они собирались сообща напасть на израильтян и искоренить их. Никогда eщё со времен Деборы и Барака западный Израиль не оказывался в столь бедственном положении.

Помочь им мог только победитель в сражении при Нахал-Гаде, человек, который благодаря своей искупительной жертве стал помощником Господа.

Судьи всех родов Израиля пришли к Тахану, главнокомандующему Эфраима и потребовали призвать на помощь Ифтаха. Тахан отказался. Тогда судьи обратились к первосвященнику Элиаду.

Элиад собрался ехать в Мицпе. По правде сказать, эта поездка не доставляла ему особого удовольствия. Его дело – размышлять в шатре Господа о событиях в Израиле, обсуждать их с учениками, записывать и толковать. Он неохотно вмешивался в решение проблем рода, предпочитал давать советы. Теперь он испытывал самые неприятные ощущения оттого, что должен беседовать с этим Ифтахом, который так жестоко поступил с людьми Эфраима. Однако Элиад отдавал себе отчет в том, что без помощи Ифтаха Израиль не спасти.

Элиад отправился в путь. Стояло раннее лето, дорога оказалась легкой и приятной, но в его душе с каждым шагом накапливалась горечь. От того, как он обратится к Ифтаху, зависит, быть Израилю, или он исчезнет с лица земли. Но способен ли он найти для Ифтаха нужные слова?

Он привык анализировать поступки людей и нередко думал о характере Ифтаха. Образ Ифтаха был ему неприятен, однако он жаждал увидеть этого человека, хотел поговорить с ним.

Элиад тщательно обдумывал линию своего поведения. Жители Гилеада не имели обыкновения укреплять свои селения. Цивилизация сковывала их, как узкое платье. Они оставались детьми пустыни Тогу, а Ифтах, вероятно, eщё более провинциален, чем они. Слава и успех породили в нем самоуверенность, а кровавая клятва, видимо, вконец испортила его характер. Если он, Элиад, не нашел общего языка с Таханом. Что же говорить об Ифтахе? Сумеет ли он задеть невидимые струны в душе этого одержимого героя?..

Первосвященник решил, что во время беседы, прежде всего, будет думать о цели своей поездки, поэтому всеми силами постарается приноровиться к настроению Ифтаха и выберет подходящий момент для решающего разговора.

Когда Ифтаху сообщили, что с ним желает побеседовать первосвященник Эфраима, его охватил порыв прежнего высокомерия. Этот священник из Шило слыл мудрецом. Сыны Эфраима послали к нему самого умного человека, чтобы убедить его в чём-то, но его сердце защищено теперь толстым панцирем, и никакой священник не сможет ему противостоять.

Ему любопытно было бы понаблюдать, как эфраимиты будут вести себя в беде, но он не собирался принимать окончательное решение. Возможно, он проявит великодушие и спасет их. Возможно… Все будет зависеть от его настроения. Захочет – поможет. Не захочет… На нет и суда нет.

Но вот в палатке Ифтаха появился первосвященник Эфраима. Он представлял себе Элиада совсем иначе. Желтоватое лицо с острым взглядом окаймляла коротенькая бородка, неприметная, расползающаяся фигура. Для своей должности он казался слишком молодым. Не больше пятидесяти, облачен в скромное коричневое одеяние, но из самого лучшего материала, выглядит очень ухоженным. Ифтах ни за что не признал бы в нем служителя Господа. Священники, как правило, не следили ни за собой, ни за своими жестами. Пожалуй, этот человек из Шило напоминал ему важного господина из Вавилона, которого он когда-то взял в плен – принца Гудеа.

Некоторое время они молча стояли друг против друга.

– Мир тебе! – выговорил, наконец, Элиад, склонившись в поклоне.

Вместо «шалом» у него, как у всех эфраимитов, получилось «салом». Ифтах рассмеялся. Это было чудом. Он не смеялся уже много дней, но когда вспомнил, как подшучивали над эфраимитами, когда он был ребенком; как пытавшиеся спастись сыны Эфраима у брода через Иордан тщетно старались правильно произнести слово «шиболет», его охватил новый приступ смеха.

Элиад предполагал, что Ифтах не встретит его, как положено встречать людей его ранга, но подобного приема не ожидал. Он почувствовал себя оскорбленным, но мгновенно овладел собой, вспомнив о слове, которое сам себе дал: не забывать, что спасение Израиля зависит от этого Ифтаха. Он постарался убедить себя, что Ифтах смеется не над ним и не над Эфраимом. Мало ли, что могло прийти в голову человеку, обагрившему свои руки кровью… Спокойно, с достоинством он ждал, когда приступ смеха пройдет.

– Прости, – опомнился Ифтах. – У меня и в мыслях не было оскорблять гостя.

Он подошел к Элиаду, обнял его, поцеловал и жестом пригласил присесть.

– Я благодарен тебе, – продолжал он, – что после всего, что произошло у брода через Иордан, ты не питаешь ко мне отвращения. Угроза для вас, должно быть, очень велика.

– Да, велика, не скрою, – просто и искренне согласился Элиад. Впервые со времен Деборы против нас объединились цари и города Канаана. Они хорошо вооружены и превосходят нас численностью. Опасность не минует и Гилеад. Если Канаан уничтожит западный Израиль, враги будут теснить вас не только с востока, но и с запада.

– Враги теснили меня с юга и с севера, и в доме моем тоже были враги. Но я справился со всеми, – небрежно парировал Ифтах. – Тебе не понять…

– Ты воевал во славу Господа, – остановил Ифтаха Элиад и внимательно посмотрел на него. – А Господь – Бог всего Израиля. Я пришел тебе как к Его фельдмаршалу.

– Тогда ты, верно, ошибся и не к тому обращаешься, – ответил Ифтах. Свои долги Господу я заплатил. Теперь я Ему не слуга и не должен вести за Него войны. Мы с Ним квиты.

Элиаду захотелось сказать Ифтаху грубость или, хотя бы, отреагировать на его слова вежливой иронией, но сердить этого человека он не смел. Он молчал, потирал руки, обдумывая следующий ход.

Элиад вновь посмотрел в лицо Ифтаха. На его жестких чертах лежала печать усталости. Кожа сморщилась, живой Ифтах напоминал мертвеца. Этот человек воевал со своим Богом и был истощен этой борьбой. Теперь он хотел покоя, но не мог освободиться от Господа.

– Ты ошибаешься, Ифтах, – сказал священник. – В твоих отношениях с Богом нет места вине, службе и долгу. Ты не в силах расквитаться с Ним. Ты – часть Господа.

Ифтаха охватил страх. Никто, кроме Яалы, не ведал, что лик Бога напоминает лицо Ифтаха. Откуда об этом узнал чужеземец?

Элиад увидел, что его слова задели Ифтаха.

– Если есть сейчас герой в Израиле, это – ты. А, стало быть, ты третья часть Бога. Мы описываем жизнь Израиля и знаем это. В тебе больше Господа, чем в нас, в остальных людях. Кто нападает на Господа, тот нападает на тебя.

– Не трудитесь, господин священник, превозносить меня! – попытался ерничать Ифтах, стараясь насмешливым тоном прикрыть свою растерянность. – Я не медведь, которого приманивают медом.

Элиад понял: Ифтах ожесточен и чрезмерно упрям. Но глупым его никак не назовешь и в умении думать ему не откажешь. Он закрылся от людей панцирем, а слова Элиада пробили в этом панцире брешь. Элиад ощутил проблеск надежды. Он отбросил прежний свой план и решил рискнуть – привлечь Ифтаха на свою сторону смелыми идеями, которые кому-то другому показались бы, вероятно, кощунственными.

– Меня ничуть не удивляет, что ты не воспринимаешь себя частицей Господа, – сказал он. – Ты – солдат и призван действовать, сражаться. Думать о Боге – не твое дело. Для этого существуют священники. В Шило с беспримерным усердием размышляют о Боге. И тут мы добились определенных успехов. Во всяком случае, осмыслив твою ситуацию, я берусь утверждать: хочешь ты того, или нет, ты – часть Господа. Господь живет в тебе, а ты живешь в Нем. Мелкие божки чужеземцев селятся на деревьях, в камнях, в водных потоках… Самые простодушные из нас тоже представляют нашего Бога в конкретных фигурах. Однако настоящий Бог, твой и мой, живет в делах Израиля.

Ифтах был озадачен. Не ведая того, священник говорил именно то, о чем рассказывала ему Яала. Неслыханные, кощунственные слова притягивали, завораживали его.

– Если я правильно тебя понял, – все eщё поддерживая насмешливый тон, уточнил он, – ты всерьез утверждаешь, что Господь живет в моих делах?

– Вот именно! – подтвердил Элиад.

– Выходит, если я совершаю преступление, – издевался Ифтах, – значит, его совершает Господь?

– Не совсем так, – мягко поучал его первосвященник. – Когда ты идешь на преступление, Господь слабеет, становится меньше.

– Я – солдат. Ты сам сказал это, – внезапно посерьезнел Ифтах. – Мне трудно понять твои красивые, гладкие слова.

– Ты прекрасно все понимаешь, – резко возразил ему Элиад. – Даже в тот момент, когда хочешь закрыться от меня…

Он не стал продолжать, вспомнив, какую цель преследовал в этой беседе. Сейчас Ифтах достаточно расслаблен. Наступил момент произнести слова, на которые Ифтах среагирует так, как нужно Элиаду. О своем учении Элиад говорил редко и только с самыми верными своими учениками. Но этот буйный, необычный человек – подтверждение тому священник читал в выражении его лица – был способен понимать его речи. Они волновали его. Душу священника переполняли идеи, и ему хотелось поделиться ими с Ифтахом. Он подошел к нему ближе, заговорил тихо, настойчиво, отбросив поучительный тон:

– Видишь ли, Господь родился с Израилем. Войны Израиля – Его войны. Израиль крепнет, и Господь становится сильней. Он, как мы, был, есть и будет.

Слова Элиада проникали Ифтаху в самое сердце. Против своей воли он думал над тем, что говорил ему священник. Разумеется, Бог этого священника не похож на Бога Ифтаха. Бог Ифтаха – Бог войны. Ифтах сам видел, как он дышал огнем, гремел бурей. Однако Ифтах понимал, что Господь может принимать разные обличья. И те Его лики, которые являлись священнику, будут навечно скрыты от Ифтаха. Несмотря на это, Ифтах не причислял себя к тем ограниченным людям, которые знают о Боге лишь то, что можно увидеть, пощупать.

Во второй раз с момента, как Элиад вошел в палатку, Ифтах испытал то, что давно не испытывал: он воспринял мысли священника, как собственные. Они дали ростки в его душе. Если Господь не обладал человеческими качествами, то у Него не было и человеческих потребностей… Внезапно, с пугающей ясностью, Ифтах понял суть точки зрения Элиада. В его глазах засверкали зеленые огоньки – огоньки гнева. Неистово, хриплым от всепоглощающего гнева голосом он набросился на священника:

– Говори все, что хотел сказать, первосвященник, первомечтатель! Скажи мне прямо в лицо, что считаешь мою жертву ничтожной! Ты считаешь, что она была не нужна?..

Элиад испугался рассудительности грубого воина, мгновенно ухватившего то, в чем он даже себе не осмеливался признаться.

Он овладел собой и поначалу решил попытаться сгладить неловкость искусными увертками. Но сознание того, что этот примитивный, по сути, не умеющий читать человек, который всю свою жизнь воевал, убивал, захватывал, не имея времени на праздные размышления, умел анализировать так же остро, как он сам, а может, и глубже, его потрясло. Впервые в жизни Элиад устыдился своего духовного высокомерия и учености. Нет, он не может лгать Ифтаху.

– Ты можешь быть уверен, что теперь на протяжении многих поколений Господь не захочет, чтобы ему приносили подобные жертвы, – примирительно сказал он. – Но Ему всегда нужны смелость и самоотречение. Ты проявил эти качества, свершив такое.

Чтобы ни говорил Элиад, Ифтах воспринимал все как подтверждение тому, что его жертва – глупость и кокетство. Он вскочил, забегал по палатке, как дикий зверь в клетке, обуреваемый новыми для него мыслями.

Где-то в глубине души он давно чувствовал, сколь ничтожна его жертва. Это предчувствие охватило его сразу же, eщё там, когда он спускался с горы, а потом забился в заросли кустарника. Так, оказывается, думал не он один. Элиад это точно знал. Нет, это не иллюзия: он, Ифтах, исполнил страшную клятву, чтобы купить благосклонность Бога, которого не было. Он пролил за несуществующего Бога самую дорогую для него кровь. Ифтах – герой, Ифтах дурак. Не Бог ему помог тогда, в сражении. Помог Эфраим. И за это он убил самое дорогое ему существо, собственную дочь.

Он вспомнил слова, произнесенные священником. Сначала – их звучание, потом – смысл: «Дела, которые ты совершил, нужны Богу, нужны Израилю». И вдруг он понял, что все, чего он достиг, связано с этим великим и бессмысленным поступком. Этим объяснялись беспомощность и отчаяние врагов. Ужас, который окружал его, вселившись в людей, пораженных величием его страшной жертвы, стал для него защитой, более надежной, чем оружие и крепкие стены. Путаные, искаженные последствия жертвы, при всем eё нелепом величии, обнажили перед ним eё ничтожную смехотворность.

Священник тоже поднялся. Ифтах посмотрел на него пустым, невидящим взглядом. Этот Элиад знал, что жертва бессмысленна, предвидел eё чудовищные последствия. Он пришел сюда для того, чтобы использовать тот ужас, который распространялся повсюду, исходя из поступка Ифтаха. Этот ужас способен защитить их от Канаана.

Ифтаху надо только перейти через Иордан. Этот Элиад, стоящий сейчас перед ним, знал о тайных рычагах воздействия и хотел скрыть правду от Ифтаха. Но он сумел вырвать признание.

Ифтаха охватило злобное удовлетворение.

– Я вырвал из твоей глотки правду, господин первосвященник из Шило! – сказал он. – Как хитро и складно ты плетешь свои фразы! Как нежно они звучат и проникают в мозг!..

В нем нарастала лихорадочное, болезненное веселье.

– Подумать только! – продолжал он. – Такие люди как ты распишут мой образ… Потомки увидят меня твоими глазами.

Элиад молчал. Он не знал, чем закончится вспышка Ифтаха. Кто мог предвидеть, что Ифтах разгадает его мысли? Быть может, по своей неосторожности он уже провалил свою миссию, и Ифтах, посмеявшись над ним, ни с чем отправит его назад за Иордан.

Ифтах дрожал от ярости. Но в глубине души понимал, что у него нет причин сердиться на священника. Напротив, он должен благодарить его. Мудрый Элиад – совсем не то, что честолюбивый Авиам. Ифтах совершил великий, глупый поступок. Священник хотел это использовать. Разве он был не прав? Кровь не должна была пролиться просто так – уйти в землю, сгореть в огне. Священник хотел заставить навеянный поступком Ифтаха ужас сослужить хорошую службу. И в этом тоже оказался прав.

Ифтах принял решение. Он наклонил голову и не без лукавства спросил:

– Скажи мне, мудрый священник! Дай совет: как мне себя вести, чтобы истории, которые ты поведаешь обо мне будущим поколениям, приятно звучали в их ушах? Наверное, мне следует послать воинов вам в помощь. Хотя бы столько же, сколько вы послали мне тогда. Кажется, вы выслали мне в поддержку тринадцать сотен?

Элиад с облегчением вздохнул. Когда он заговорил, в его словах звучали дружелюбие, теплота, уважение к Ифтаху.

– Одно только известие, что Ифтах примет участие в походе испугает Канаан, – ответил он. – Даже если ты пошлешь нам несколько семерок, это уже будет помощь.

Ифтах и сам почувствовал облегчение. Он понимал Элиада, мог говорить с ним, как прежде говорил с друзьями.

– Я вел переговоры с царем Абиром из Башана, умным торговцем; с царем Нахашем, коварнейшим среди князей… Но ты, господин первосвященник, мудрее и хитрее их обоих вместе взятых. Ты, как никто, умеешь достучаться до сердца того, кто должен был бы считаться твоим врагом.

– Мы не должны быть врагами, Ифтах, – сказал Элиад. – Мы шагаем по одной дороге, а потому должны дружить. Мне повезло, что мои слова тронули твое сердце. Но ты всего несколькими фразами сделал больше для Израиля, чем другие могли бы сделать тысячами мечей.

Он собрался уходить.

– Доставь мне удовольствие, первосвященник, – остановил его Ифтах. Прежде чем ты вернешься в свой Эфраим, скажи мне на прощание «шалом». Только не обижайся…

XIII

Ифтах взял с собой восемь тысяч воинов, множество осадных машин и перешел через Иордан. Он окружил Гезер и Ебус – главные крепости Канаана, и отрезал их от армии канаанейцев, которые готовились к сражению в долине на севере. Западному Израилю с юга ничто больше не угрожало. Его армия под командованием Тахана, избежав схваток с врагом, освободилась для решительной битвы на севере.

Ифтаху хотелось самому принять участие в генеральном сражении. Но он вспомнил испытующий взгляд Элиада, представил, как тот опишет его дела. И удовлетворился более важной, но неблагодарной задачей – продолжить осаду крепостей. Он добровольно уступил Тахану упоение битвой.

Тахан разбил армию Канаана, а Ифтах вернулся через Иордан, не вкусив воинской славы. Однако весь Израиль считал его спасителем.

Прежде всего, Ифтах, как обычно, отправился в пещеру, чтобы доложиться своему покойному отцу.

– Я воевал с Канааном, – рассказывал он. – И предоставил славу победителя главнокомандующему Эфраима. Однако на обоих берегах Иордана знают, что твой сын, Ифтах, спас Израиль от величайшей беды. Писатели на своих дощечках назовут этот год годом Ифтаха. Но за свою славу я заплатил слишком дорогую цену. Теперь я не смогу продолжить твой род, отец. Это сделают твои другие сыновья – честные. Добрые, но самые обыкновенные. И знаешь, моя победа не радует меня. Я пал духом и жду момента, когда попаду к тебе в пещеру.

Многие в Гилеаде жалели, что Ифтах отдал славу победы ненавистному Эфраиму. И больше всех был озабочен первосвященник Авиам. Почему Ифтах упустил возможность прославить род? Авиам считал, что так произошло потому, что Ифтах не хотел, чтобы его, Авиама, шатер Господа, его жертвенный камень и ковчег признали центром всего Израиля. Распря между Эфраимом и Гилеадом была похоронена. Объединение Израиля стало реальностью, и если Авиам и не всегда правильно выбирал пути достижения этой цели, то все же именно он заставил Ифтаха сделать первые шаги в этом направлении. Авиам был горд собой. Но возмущался, что Ифтах не позаботился об укреплении связей между восточным и западным Израилем, не заключил торжественный союз. Дело Авиама не получило должного подтверждения.

Его изворотливый ум подсказал ему последний, хитроумный план. В западных племенах никогда не признавали титулов древнего Гилеада – «судья Израиля», «высший судья»… Но сыну Гилеада, который спас их от серьезной опасности, они не отказали бы в такой претензии. Он, Авиам, предложит Ифтаху помазать его, освятив сан Высшего судьи. Ифтах, разумеется, согласится. И тогда местом пребывания Высшего судьи станет не Шило, а Мицпе. Гилеад займет в Израиле господствующее положение. Прежде чем Авиам отправится в пещеру мертвых, он завершит начатое им дело.

Авиам взял в руки посох и отправился в лагерь Ифтаха под Мицпе.