Текст книги "Ифтах и его дочь"

Автор книги: Лион Фейхтвангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Я eщё должен оправдываться перед вами, вы – жалкое отродье?! – вырвалось у него. – Вы должны оправдываться передо мной! Отец любил меня, и вы это знаете. И у него были для этого все основания. Я – сын его молодой жены. Она была красива, и он любил ее. Я – младший сын. Разве мало найдется таких, кто скажет, что младший должен быть главным наследником, потому что он – самый любимый? Разве не предпочел наш праотец Израиль сына самой своей молодой жены Рахили, нашего прародителя Иосифа, своим старшим сыновьям? Вы оправдывайтесь передо мной, сыновья Зилпы, потому что хотите сохранить за собой дом в Мицпе.

Сначала эта чудовищная дерзость всех ошеломила. Потом люди подумали, что Ифтах в принципе прав. Его слова о родоначальнике Иосифе имели свой смысл. Люди из Гилеада принадлежали роду Иосифа, а Иосиф действительно был любимым сыном старого Израиля. Прародитель подарил ему дорогой плащ и напутствовал самыми лучшими благословениями. Эти благословения дали возможность им, людям Гилеада, потомкам Иосифа, первыми оказаться в заповеданной стране.

Так думали жители Мицпе. Им понравилась речь Ифтаха. Когда его гнев утих, над площадью у ворот на мгновение повисла мертвая тишина. Потом закричал осел, откуда-то издалека послышались крики играющих детей. Высоко в небе кружил ястреб…

Общее молчание нарушил древний Менаше. Качая головой, он прокашлялся и сказал:

– Самый младший сын – любимец отца. Это удачный сын…

Затем он окончательно овладел собой и продолжил:

– Тяжелый случай… Сыновья Зилпы правы, но прав и наш Ифтах. И он нравится мне.

Он бросил взгляд на опустевшую каменную скамью.

– Жаль, что нет здесь судьи Гилеада. Он принял бы правильное решение.

Зилпа посмотрела на кудахтающего старца с явным презрением. Как жалки эти бородачи из Мицпе! Как жалки все мужчины здесь, на площади, в том числе и eё сыновья!.. Гилеад, по крайней мере, был сильным человеком. Но и он бесславно отправился бы в пещеру, если бы она не помогала ему добрым советом. Всегда находились израильские женщины, умевшие в трудную годину проявить свой характер. Израиль не приобрел бы этой страны, если бы мужчин не вдохновляли Мирьям и Дебора. И поймут ли, в конце концов, эти бородачи, что слушать надо ее, Зилпу, а не этого дерзкого хлыща и бастарда?

Тем временем одному из бородачей пришла в голову внезапная мысль. Он пошептался с древним Менаше и тот обратился к Авиаму:

– Что скажешь нам, первосвященник Авиам? Какие у тебя известия от Господа?..

Зилпа почувствовала во рту неприятный привкус. Eё оскорбило, что глупые старейшины, не обращая на нeё внимания, спрашивают совета у священника.

Авиам отделился от городской стены и, опираясь на посох, вышел в центр собрания. Маленький, он стоял под лучами солнца и ощущал полнейшую растерянность. Они требовали от него известий от Господа. И по праву. Ибо именно он был назначен посланцем Господа. Но Господь молчал.

Авиам подумал со злостью: «Ты направишь мою речь, Господь! Я заставлю тебя». И, сделав вид, что исполнен решимости, глубоким голосом сказал:

– Подождите с вашим решением, бородачи! Я получу знак от Господа…

VI

На следующий день, лишь только забрезжил рассвет, Авиам, чтобы испросить знак Господа, взялся за урим и тумим – таблички света и совершенства. Помощники принесли родниковую воду, чтобы омыть ею Авиама с головы до ног. Затем надели на него белое одеяние священника. Накинули эфод, четырехугольный до бедер плащ из тяжелого голубого материала. По углам к нему были прикреплены урим и тумим, воспринимающие дыхание Господа.

Одетый как подобает, священник развязал специальные шнурки на темных тяжелых занавесях, поднял их и вступил в Святая Святых – в шатер, в котором Господь сопровождал израильтян в их скитаниях.

Внутри шатра не было ничего, кроме ларя и камня Господа. Ларь стоял с правой стороны. Это был простой сундук, в котором хранились свидетельства союза Господа, доски со словами обязательств и обетов, нанесенных самим Богом. Камень Господа в Святая Святых – высокий и темный – стоял у задней стены шатра. Он служил невидимому Господу троном, когда Он находился в Гилеаде.

Внутри было темновато от тяжелых, с кисловатым запахом, штор. И прохладно. Отдавало затхлостью.

Священник смутился. Его охватили сомнения. Допрос Господа требовал высокого уровня самодисциплины того, кто спрашивал. Предстояло полностью переложить на Бога решение и ответственность за него. Он, Авиам, мысленно все чаще обращался к проблеме Ифтаха. Что будет с ним? Он видел и испробовал разные пути. Искоренил ли он в уме и сердце дерзкие расчеты? Отстранился ли от волевых порывов, избавился ли от нескромного любопытства? Достаточно ли он свят? Чисты ли его помыслы, подобны ли они свежей глине, из которой Господь вылепит свое решение?..

Авиам ждал, исполненный страха. Придет ли Бог? Будет ли Он говорить с ним?

Внезапно тело его охватила дрожь. Он знал, он чувствовал: Бог пришел с Синая. Незримый, спустился вниз сюда, на свое место в Мицпе. Священник закрыл глаза. И вот его бедное тело затряслось eщё сильнее и покрылось потом. Внутренним взором он увидел устрашающий лик Господа – строгий и одновременно добрый, с гигантскими огненными глазами, с рогом власти, возвышавшимся на лбу.

Он пал ниц перед Божественным ликом. Лежал, прижавшись лбом к земле, чтобы взгляд Всесильного не убил его. Лежал и вопрошал:

– Не сделаешь ли Ты милость, не поговоришь ли со своим слугой?..

Тонкими руками обхватил Авиам урим и тумим, чтобы ему передалась их святость. И ждал… Потом почувствовал, как внутрь вливается могущество. И услышал ответ:

– Я здесь…

Он должен был задать три вопроса. Так учил его предшественник, а того научил первосвященник, который служил до него… Вопросы следовало поставить с умом, ибо Бог отвечал лишь «да» или «нет». Он должен был ставить вопросы очень конкретно, чтобы получить ясный ответ.

– Должен ли я поддержать братьев в лишении Ифтаха наследства? – спросил Авиам.

И услышал в ответ: «Нет».

– Должен ли я отказать законным сыновьям Гилеада, сыновьям Зилпы, в праве наследовать Маханаим? – задал священник свой второй вопрос.

Краткое мгновение напряженного ожидания показалось ему вечностью. И вот, наконец, он снова услышал: «Нет»…

Жалкий и вялый, лежал Авиам, выслушивая Божественное решение, и с особой болезненностью ощущал слабость своего тела. eщё крепче он стиснул урим и тумим их сила, помогая ему, проникала в его голову и грудь. Бог проникал в его кровь.

Авиам задал последний вопрос – на этот раз не голосом, который уже не слушался его, а сердцем:

– Должен ли я пытать Ифтаха, собирается ли он очистить свой дом от мерзостей Аммона?

Теперь его дрожащие пальцы едва удерживали дощечки. Тощее тело священника судорожно сжалось. В шатре слышалось лишь его хриплое дыхание… И, наконец, пришел ответ Бога: «Да».

Руки Авиама отпустили дощечки. Его тело размякло, он почувствовал смертельную усталость и полную свободу от каких бы то ни было мыслей.

Он долго лежал на полу. Затем с трудом выпрямился, снова скорчился на земле головой вперед. И начал раскачиваться с закрытыми глазами – обдумывал ответ Господу. Бог был бесконечно мудр, недосягаемо возвышен, но – доступен разуму простого человека.

Границы Израиля к востоку от Иордана были неопределенны. Пашни переходили в пастбища, луга, степи и, наконец, в Тогу – в пустыню. Со стороны пустыни постоянно вторгались в Землю Израиля враги – люди Аммона и Моаыа. Если Гилеад не хотел раствориться в народах пустыни, он должен был отгородиться от них. Однако мужчины Гилеада не могли устоять перед женщинами врагов. Они смешивались с ними, открывая сердца их богам. Сердце Ифтаха тоже не было свободно от богов Аммона. Поэтому, когда его братья требовали уравнять его со слугами, это было не так уж несправедливо. С другой стороны, Господь открыто благословил Ифтаха. Он дал ему силу, дал дар нравиться людям, а потому отвергать его – неправильно. Бог указал верный путь: Ифтаха следует испытать.

И именно на него, Авиама, Господь возложил эту задачу. В его руках находилась теперь судьба Ифтаха, а вместе с ним и – судьба сыновей Зилпы. Теперь Авиам сам должен все взвесить и избрать того, кого следует назначить судьей в Гилеаде.

Он испугался. Мыслимо ли, чтобы вопросы к Богу породили в нем такие честолюбивые планы!.. Авиам прислушался к себе. Нет, он руководствовался не самолюбием и нескромностью желаний. Свои вопросы он извлекал из глубины неясностей. Он не обманывал ни себя, ни Бога.

Авиам открыл глаза. Неуверенно покосился на большой темноватый камень. Дрожь, охватившая его во время беседы с Богом, прошла. Господа уже не было здесь. Авиам облегченно вздохнул. И послал за Ифтахом, чтобы тот явился в шатер Господа.

VII

Ифтах пришел. Он был среднего роста. Но рядом с хилым священником казался большим, широким, заполняющим собой всю комнату. Он заговорил, и его резкий голос прозвучал почти шутливо:

– Ну, господин первосвященник, разговаривал ли ты со своим Господом?

Авиам не спешил с ответом. Он внимательно посмотрел на молодого человека. От своего отца Гилеада тот унаследовал веселую беззаботную силу и отсутствие всякого интереса к вере. Однако отец в шатре Господа никогда все же не дерзил.

Впрочем, священник не огорчился. Он снова подумал о том, что говорил ему Господь. Если бы Ифтах доказал свою веру, Авиам должен был бы поставить перед ним жёсткие требования; неплохо, если бы он также понял, что Господь – не такой уж удобный Бог. С другой стороны, Господь вряд ли стремился доказать несостоятельность Ифтаха. И получалось, что священник должен был обращаться с ним, проявляя осторожность и терпение.

– Я был очень близок с твоим отцом, – начал он. – Ты был его любимцем, да и я знаю тебе цену. Раскрой глаза, Ифтах, и увидишь, что перед тобой друг. Твои притязания неясны, но если ты принадлежишь союзу Господа, я заступлюсь за тебя во имя Бога, и твое право навеки будет высечено на межевых камнях Маханаима.

– Ты говоришь о принадлежности к союзу Господа, – с недоверием в голосе произнес Ифтах. – Разве я не рожден в этом союзе? Разве я – не сын Гилеада?..

Авиам осторожно, обстоятельно ответил:

– Я хорошо знал Левану eщё до твоего рождения. Сохрани меня Господь от того, чтобы хоть чем-то опорочить женщину, которая была любимой женой твоего отца, и твоей матерью. Но не имею права молчать как служитель Господа. Насколько далеко зашла eё связь с Господом, неясно. И эта неясность осталась и после eё кончины. Ты говорил вчера, что отец остриг ей волосы, и она, обновившись, вошла в наш союз. Я не возразил, потому что ты защищался от несправедливых обвинений. Но здесь, где кроме нас и Господа никого нет, я должен сказать: это большой вопрос, можно ли было принимать твою мать в наш союз. Твой отец познал eё и насладился ею eщё до того, как окончилась война. А значит, eё следовало изгнать и умертвить во славу Господа. Однако Бог не участвовал в том сражении. Ковчег был далеко, и победу в этой битве можно было назвать победой Гилеада, а не Господа. Так обстояло дело. И если бы речь шла не о твоем благословенном отце, Бог отдал бы более строгий приказ. Кроме того, Бог никогда не допускал твою мать в законную общину. В душе она не освободилась от чуждых нам богов и даже хотела дать тебе имя одного из них. Мне нелегко было уговорить Гилеада дать тебе имя, которое ты сейчас носишь, которое дарует счастье. Имя Ифтах означает – тот, перед кем Бог открывает ворота. Признаюсь тебе, я подозреваю, что Левана пожертвовала Милькому твои волосы, когда ты родился…

Ифтах пришел в ярость. В его карих глазах заполыхали маленькие зеленые огоньки. Он вскочил.

– Ты же сам говорил, что не хочешь оскорблять мою мать и стараешься подбирать слова, чтобы ни одно из них не бросало на нeё даже тени… Но смысл того, что ты сказал, оскорбителен.

– Не увлекайся страстями своего сердца, – попытался успокоить его Авиам. – Послушай, Ифтах! Хочу называть тебя своим другом и чувствую, что имя тебе я выбрал в час озарения. Тебе предстоит совершить великие дела. Но при условии, если ты станешь истинным членом союза. Ты должен крепче приковать себя к нему, чтобы делить с Господом свою кровь.

На живом лице Ифтаха отразилось подозрение и неудовлетворенность.

– Ты выражаешь свои мысли слишком многословно. Это плохо. Скажи яснее, чего ты от меня хочешь.

Авиам, скорчившись на своей циновке, посмотрел на молодого человека пристальным взглядом. Сознавая свою физическую слабость, он завидовал Ифтаху, восхищался его силой. И наслаждался собственными глубокими познаниями, радовался, что ему предстоит направить этого юношу на трудный путь постижения и величия.

– Ты умен и, если захочешь, отлично поймешь, что я имею в виду, произнес он. – Будет новая война Господа, и Господу нужны хорошие люди. Ты был бы настоящим вождем Его войска. Но прежде чем род Гилеада и его священник смогут доверить тебе такую миссию, они должны убедиться, что даже малейшая частичка твоей души не будет принадлежать чужим богам.

– Скажи, в конце концов, что от меня требуется… настаивал Ифтах.

– Загляни себе в душу! – строго сказал Авиам. – Ты говорил вчера, что фальшивые камни Милькома – жертвенный дар твоему отцу, что ты принес их сюда только для этого. Действительно ли таково было твое намерение с самого начала, когда ты покидал свой дом? Быть может, жена твоя Ктура дала тебе их, чтобы тебя защитил бог Мильком?.. Верил ли ты в их магию – пусть даже в самом укромном уголке души?..

Авиам с трудом поднялся на ноги, приблизился к Ифтаху и, опираясь на палку, встал перед ним – щуплый, но грозный.

– Подтверди здесь, в шатре Господа, что взял изваяния божков для отца!.. Можешь ли ты вообразить, что Господь захочет принять в число предводителей воинства человека, засовывающего за пояс колдовские вещицы?

Ифтах смутился. Слишком уж глубоко заглянул в его душу священник.

– Сознаюсь, жена моя Ктура любит этих куколок. Не представляю, чтобы Господь воспринял женские игрушки как зло, – вымолвил он.

Теперь рассердился Авиам. Его глаза под густыми сросшимися бровями уставились на собеседника. Он указал на него своим посохом.

– Игрушки!!! – горячился священник. – Да у твоей Ктуры связь с богом, изображенным в камне!..

Воспользовавшись тем, что Ифтах не ответил на его вспышку, Авиам тоном повелителя спросил:

– Хранятся ли в твоем доме другие куклы – изваяния чужих богов?.. Не лги в шатре Господа! Почитают ли в твоем доме чужих богов, Ифтах, сын Гилеада? Неужто ты считаешь, что Господь в войне против бога Милькома благословит человека, в чьем доме живет Мильком?..

– Но войны нет… Война не нужна. Кому нужны распри между нами и сыновьями Аммона?.. – упрямился Ифтах.

Теперь он выглядел просто-напросто глупо.

Авиам с горьким удовлетворением наблюдал, как выкручивается Ифтах. И, решив проявить eщё большую жесткость, сказал:

– Прекрати твердить, во что сам не веришь! Невозможен одновременный союз и с Господом, и с Милькомом. И ты это знаешь. Господь честолюбив. Он растопчет иноземных богов.

И добавил тихо, но значительно:

– …А заодно и тех, кто им поклоняется.

Ифтах догадывался, чего хочет от него священник. Теперь он убедился в этом окончательно. Он хотел оставить ему наследство. Но взамен Ифтах должен был выбросить дары своей матери крысам и летучим мышам и выгнать из дома любимую жену. Его охватил гнев. Появилось желание ударить бессовестного священника.

Авиам смотрел, как в Ифтахе нарастает возмущение, разглядывал его широкое крупное лицо, его плоский нос, придающий его облику что-то львиное. Глаза молодого человека сверкали холодным, злым огнем. Нравился ему этот Ифтах. И теперь, когда появилась опасность его потерять, желание выиграть битву с ним стало особенно жгучим. Какая жалость, что понять Бога и Авиама может Шамгар, но не этот!.. Он охотно поставил бы его судьей.

– Не торопись, обдумай свой ответ! – заклинал Авиам юношу. – Подумай, от чего ты освободишься, изгнав чужих богов!

Он указал внутрь шатра.

– Там в ларе лежат дощечки, на которых записаны обязательства союза Господа. Есть указания, что Бог благосклонен к тебе. Не отказывайся, докажи свою преданность на деле! Новая война высокую награду обещает тому, кого Господь назначит военачальником. Он станет во главе не только Гилеада, но всех колен и родов по эту сторону Иордана: Реувена и Гада, Махира и Абизиера… Возможно это будешь ты, Ифтах. Тебе доверят собрать под свои знамена тысячи людей и повести их за собой.

Ифтах, словно губка, впитывал его слова.

А священник тихо, с достоинством продолжал:

– Не отказывайся от собственного величия, Ифтах! Разорви связь с чужим богом! Докажи им, выбросив из дома все, что принадлежит чужим богам знаки, изваяния и тех, кто им поклоняется!..

Как только священник снова с такой прямолинейностью высказал Ифтаху требования, волшебство его речей, нежно, как ветер с запада, обволакивавшее юношу, исчезло. Он снова вскочил.

– Я отказываюсь… – выкрикнул он. Авиам по-отечески, но резко, прервал его.

– Не торопись… Не принимай решений в гневе! Спокойно все взвесь, потом ответишь…

Ифтах взял себя в руки. Священник был прав. Не должен Ифтах уподобляться своему отцу, не должен подчиняться первому порыву. Следовало тщательно все обдумать.

Мрачным взглядом он устремился куда-то вперед. Глаза его сузились. Он размышлял… Авиам поставил его перед выбором. Выгонишь жену – возвысишься над братьями, обретешь величие в Гилеаде и во всем Израиле. Или останешься с женой – и… Да, что уж там…

Хитрый священник не угрожал ему. Этого и не требовалось. Если Авиам не защитит его, старейшины откажут ему в наследстве, а сыновья Зилпы выгонят его из дома и превратят в слугу.

Авиам ему не враг. Он сдержит слово. Но и не отступится от своих требований. Он поставит его перед eщё более жестким выбором: военачальник, но – без Ктуры, а если с Ктурой – слуга.

Ифтах поднял глаза на священника. Тот стоял, опираясь на палку, вяло, наклонившись немного вперед. Его тощее тело скрывали широкие одежды. Губы Ифтаха медленно растягивались в улыбке – дерзкой, презрительной. Интересно, на что способен человек с таким жалким телом, как у Авиама, если его поставят перед подобным выбором? Такой, как он, конечно же, должен отказаться. Но я, Ифтах, другой. Бог благословил меня силой, а бык, божок моей матери удвоил ее. Не откажусь ни от дома, ни от жены…

Авиам прочел по лицу Ифтаха, что тот ускользнул от него. И ощутил укол одиночества. Хотелось сделать Ифтаха молодым другом, сыном.

– Не торопись, Ифтах, – предостерег он юношу. – Выбор слишком труден. Даже мудрому требуется время, чтобы решиться на что-то. Я не позволю, чтобы приговор выносили в ближайшие недели… Возвращайся в Маханаим. Побудь там до полнолуния. Потом дашь ответ…

– Ты терпелив, священник Авиам, – сказал Ифтах с едва заметной усмешкой.

Он повернулся к выходу из шатра Господа, но Авиам удержал его.

– Подойди ближе, Ифтах, сын мой!

Он положил ему на голову легкую костлявую руку и проникновенно, исполненный дружеской заботы, сказал:

– Да сделает тебя Господь подобным Менаше и Эфраиму!..

VIII

В тот же день Ифтах оставил Мицпе и поскакал на север, в Маханаим. По дороге он снова и снова обдумывал беседу с Авиамом. Разум подсказывал ему, что он не ошибся в своем первом порыве. И от этого Ифтах испытывал какое-то злобное удовлетворение. Никто и никогда не заставит его прогнать жену Ктуру и дочь Яалу…

Невольно его живое воображение одну за другой рисовало картины: чего он мог достичь в союзе с умным и могущественным священником. Несомненно, тому удалось бы сделать его военачальником. И, разумеется, Ифтах собрал бы под свое знамя всех, кто по эту сторону Иордана способен носить оружие. Отец гордился, что однажды собрал войско в восемь тысяч человек. Он, Ифтах, рискнул бы выставить пятнадцатитысячную армию. И вот явятся пред ними сыны Аммона, а с ними и сыны Моава. Бесчисленной будет их орда. Кони, железные повозки… Позади – крепость Рабат-Аммон. Израильтяне будут плохо вооружены. Но он верил в свой военный гений, в свою находчивость. Он разделит стан врагов на части, разобьет и уничтожит врагов.

Глупые мечты! Священник никогда не заключит с ним союза. Не станет торговаться и никогда не сделает его военачальником, если он не выгонит свою жену.

Собственно говоря, это очень странно. Он, Ифтах, не хуже своего отца. Тот все время упрекал мать в том, что она почитает своего бога Милькома, смеялся, грозил ей пальцем, дразнил… И все равно священник предоставил ему свободу действий. А от него, Ифтаха, он требовал, чтобы тот прогнал свою жену.

Ифтаха охватил гнев. Они просчитаются – и священник, и сыновья Зилпы.

Так, наполненный сменяющими друг друга чувствами, ехал Ифтах на север. Если дорога была ровной, он скакал на своей ослице, если поднималась вверх, шел пешком. По лицу Ифтаха можно было прочитать все его мысли. Оно то становилось страстным, выражая уверенность, то – полным горечи или лукавства. Время от времени он разговаривал сам с собой вслух. Порой громко смеялся – то злобно, то радостно. А его светлокожая ослица словно соглашаясь с ним и кричала.

Порой он размышлял о том, как все должно быть. Он точно знал – что-то произойдет. Но, что надо делать, не представлял.

Так двигался он по долинам и холмам, пересек вьющуюся в ущелье зеленовато-голубую реку Ябок и достиг северного Гилеада, где вместе жили потомки этого рода и сыны Гада и Менаше.

А вот и Бамат-Эла на холме Теребинты. Отсюда, с высоты, виднелись окрестности Маханаима. Справа – принадлежащие ему загоны для скота и пашни. И если бы он даже не узнал, что там так ослепительно сверкает белизной, то все равно догадался бы – это Маханаим, его дом.

Ифтах отдохнул под деревом на холме. Он любил это место и часто бывал здесь. Дерево было старым и невысоким, но мощным, ветвистым. Настоящее Эц Ранан – одно из множества зеленых деревьев, которые боги выбирали своим пристанищем. И это тоже было священным. В его ветвях жил божок этой местности, способный наградить край плодородием или опустошить его. Под деревом стояла каменная глыба, на которой приносили богу жертвы и оставляли дары. Говорили, что теперь дерево освящено Господом. Однако ретивые приверженцы Господа требовали, чтобы Ифтах срубил его, потому что это подозрительное дерево принадлежало чужому божку. Но Ифтах противился многим его людям оно было дорого и, прежде всего, – Ктуре. Ифтах ухмыльнулся. Если он послушается Авиама, ему придется уступить и в этом, срубить дерево. Он посмотрел вверх, в гущу кроны, приветствуя божка, обитавшего там.

Ифтах поскакал с холма вниз. За час до города начинались земли, подаренные Гилеадом ему и его матери. Узкие и высокие, в форме человеческих рук и ног, возвышались межевые камни, посвященные богу Маханаима, могущественному богу плодородия. На этих старых камнях вырезались имена многих людей, которым принадлежали эти пашни. Имена прежних владельцев стирали и наносили новые. Теперь они носили имя Ифтаха. Он провел пальцем по знакам – треугольникам и клиньям. Переплетенные между собой, они свидетельствовали, что эти пашни – его имение. И вот теперь, когда наступит второе новолуние, его символы уничтожат, а на их месте будут начертаны знаки владения сыновей Зилпы.

Ифтах чуть было не задохнулся от негодования. Он покажет им, чего, в конце концов, стоит воля отца. Ведь покойный Гилеад подарил эти угодья ему и никому другому.

IX

Дорога к Маханаиму полого поднималась вверх. Ифтах мог ехать верхом, но спешился. Так будет быстрее. eщё недавно он не торопился домой. Сейчас будто кто-то подгонял его.

Кто это неожиданно вышел навстречу? Счастливый знак… Освещенные лучами заходящего солнца быстро шагали по дороге Ктура и ребенок. Они тоже увидели его, побежали, бросились на шею. Он расцеловал их обеих. Он ощущал потребность в этих поцелуях, хотя они и считались неуместными при посторонних. Он нежно целовал ребенка, свою девочку, свою дочку Яалу. Она смотрела на него влюбленными глазами, наполненными уважением и счастьем. Девочка погладила его по щеке, там, где начинала отрастать сбритая борода. Потерлась щекой о щетину и беззвучно рассмеялась – щетина щекотала кожу. Ифтах хотел посадить на ослицу жену или дочь. Завязался спор. Они уступали место друг другу. Ифтах решил, наконец, усадить на ослицу жену Ктуру. В одной руке он держал поводок ослицы, в другой сжимал маленькую руку дочери. Когда дорога становилась слишком узкой, Яала бежала впереди.

Ктуре явно не терпелось узнать, что произошло в Мицпе. Но она сдерживалась, расспрашивала его о здоровье, рассказывала о незначительных происшествиях в доме и в городе. Он незаметно наблюдал за ней. Стройная, смуглая, любимая женщина грациозно, выпрямив спину, сидела на ослице. И эту женщину он должен прогнать! Неужто Господь не явит ей свою милость?! Внезапно, не объясняя причин, он громко и радостно расхохотался.

Вот они уже в городе, дома. Сестра Кассия и eё муж Пар радостно приветствовали его. Женщины помыли Ифтаху ноги. Наступил вечер. Слуги вернулись с работ, поздоровались с хозяином с почтением, не демонстрируя особую покорность. Некоторые – шутливо. Бывало, Гилеад охотно шутил. Левана обладала веселым нравом. Дом в Маханаиме всегда был наполнен смехом и веселой болтовней.

Сели за трапезу. Сначала ели мужчины. Они расселись на скамьях, склонившись над низким столом. Женщины подавали кушанья. Мужчины оживленно беседовали. Их распирало любопытство, но они не были столь дерзки, чтобы расспрашивать Ифтаха.

И все же… Был среди них старый Тола, нетвердо стоящий на ногах, белый как лунь человек. По происхождению он был из Вавилона, большой северной страны. Когда-то он стал добычей Гилеада. Гилеад давно уже его освободил, и Ифтах, несмотря на то, что Тола был стар и немощен, держал его в доме как главного слугу.

Итак, старый Тола издавал какие-то звуки, показывая жестами, что хочет говорить. Наконец, он открыл рот и спросил Ифтаха без обиняков:

– Ну, как твой брат Елек, эта жадная лиса? Улыбался тебе?.. Недаром у нас ходит поговорка: если Елек целует тебя, пересчитывай зубы.

Ифтах ничего не ответил, но Тола не отставал:

– Надеюсь, ты как следует дал им там, в Мицпе, господин Ифтах! Ты молод, но молодая крапива жжет сильней.

Старик любил поговорки и часто употреблял давно и всеми забытые.

Когда мужчины поели, за трапезой собрались женщины. Мужчины же вышли из дома и, наслаждаясь ночной прохладой, расселись вокруг фонтана, ведя неспешный мужской разговор. Но и теперь Ифтах никому не рассказал, что было в Мицпе.

Только на следующий день, оставшись наедине с Ктурой, он поведал ей обо всем. Они шли по полю. Он держал eё за руку, потом обнял за плечи. Ему хотелось как можно точнее передать все, что произошло, и он старательно и напряженно подыскивал каждое слово. Одновременно он всем своим существом ощущал близость жены, любовался eё нежной смуглой кожей, eё решительной и изящной походкой. Когда он закончил говорить, она высвободилась из его объятий, встала напротив, посмотрела ему прямо в лицо. Eё большой рот растянулся в улыбке. Игриво, словно все это было шуткой, она спросила:

– Ну, что ты будешь делать? Прогонишь меня?..

Она стояла напротив – невысокая, стройная, неизъяснимо прелестная. Он любил ее. Любил все в ней, особенно – eё серые глаза.

– Прогнать тебя?! Лишить себя источника силы! – ответил он и засмеялся. Такое могло прийти в голову только этому священнику.

Они пошли дальше. Тропинка сузилась, он пропустил eё вперед. Eё уверенная легкая походка вселяла в его душу радость. Она обернулась и заметила своим глубоким мелодичным голосом, поддразнивая его:

– Он, должно быть, очень ценит тебя. Иначе не обещал бы так много. Судья в Израиле. Такого не было с времен судьи Гидеона. Ты был бы пятым судьей такого ранга.

– Это не совсем так, – подхватывая eё полушутливый тон, проговорил Ифтах. – Ты забыла про моего отца. Многие, правда, оспаривают его титул. А когда судьей была Дебора, этот титул вместе с ней носил Барак. Сюда же следует причислить и Яира. Хотя, конечно же, великим судьей он так и не стал… Вот видишь, я был бы восьмым.

Дорога опять расширилась. Они пошли рядом, тесно прижимаясь друг к другу.

– Жаль амулетов твоей матери, – сказала Ктура. – Но пусть они будут у Гилеада, в его пещере… Не думаю, что Господь сердится на тебя за то, что ты взял их с собой. Да и за мои, которые ты терпишь в своем доме. Бог никогда не выказывал своего гнева. Ведь в Маханаиме все благополучно: пшеница растет, масло выжимается, стада приумножаются, бесчисленные гости приезжают на стрижку овец. Все нами довольны, все дружат с нами. И дочь у тебя хороша. Не трудно будет обручить eё с мужчиной из приличного рода и с богатым поместьем.

Тень пробежала по лицу Ифтаха. Ктура не родила ему сына. Однако и дочь он любил не меньше, чем мог бы любить самого лучшего сына. Однако неприятно было думать о том, что в сыне ему отказано. Может, это и есть знак гнева Господа? Может, именно от этого предостерегал его священник?

С тех пор как он увидел Ктуру, Ифтах старался строго и точно исполнять заповеди Господа. Сейчас он вновь явственно ощутил испытанные им тогда боль и радость. Бой только что закончился, его сердце все eщё трепетало от жажды борьбы, когда они, прекратив преследование врага, повалились возле своих палаток. Мимо бежали женщины и дети, а эта – быстрее всех. Но он поймал ее. Жар в крови заставлял его торопиться, требовал, чтобы он затащил eё за ближайший куст, разорвал на ней платье и удовлетворил свое желание. Но тут он увидел eё глаза на худом смуглом лице – полные ненависти. Нет, даже не ненависти, чего-то большего. Поймал на себе eё дикий взгляд. И желание заглушило новое ощущение. Он хотел победить eё ненависть. Ему не нужен был eё позор. Он хотел сломить eё ненависть, хотел познать ее, обладать ею вместе с eё чужими для него богами. Он весь горел, но внезапно в нем зародилось что-то холодное, отрезвляющее.

– Если я возьму ее, – подумал он, – eё принесут в кровавую жертву Господу, и Бог убьет eё вместе с другими пленными.

Решение созрело мгновенно. Он вернет eё в лагерь такой, какая она есть, девушкой. Тогда она будет принадлежать ему по обычаю и праву рода и Господа. Вот тогда он и возьмет ее… Так и случилось. Он взял ее. С ней было очень хорошо, и Господа он не обидел. Но почему же ему отказано в сыне? Быть может, все же сердится на него непонятный Бог?

Догадавшись, о чем он думает, Ктура напала на него с напускной серьезностью.

– Если ты думаешь об этом, значит, священник тебе очень многое обещал, и твое сердце жаждет этого, – сказала она. – Может, тебе все же следует выгнать нас: меня и Яалу?