Текст книги "Белый лебедь"
Автор книги: Линда Фрэнсис Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Мгновение он молчал, потом оглянулся на холл.
– Их невозможно не увидеть. Для чего они? – Ручка нарисовала в воздухе плавную линию.
– Для меня, – объяснила Софи. – Там цветы и конфеты. Безделушки и побрякушки. Не говоря уже о десятках приглашений.
– По поводу чего?
Она взглянула на него, и уголки ее губ приподнялись в улыбке.
– По поводу моего возвращения домой. Распространились слухи, что блудная дочь вернулась в Бостон. Он вынул ручку у нее из пальцев и отложил в сторону.
– Вряд ли вас можно назвать блудной дочерью. – Она откинулась назад, закусив губу и поглаживая пальцы, к которым он нечаянно прикоснулся.
– А как меня назвали бы вы?
Он обогнул стол и встал рядом с ней, прислонившись к столу. Пульс ее зачастил, и чтобы он этого не заметил, она вжалась в спинку стула. Но он только молча смотрел на нее; просто смотрел, и смятение ее нарастало.
Странная нежность смягчила выражение его темных глаз.
– Я бы назвал вас сложной.
Она презрительно фыркнула – пожалуй, слишком громко.
– Я простая девушка, и ничего больше.
Она встала, чтобы уйти. Но когда она встала, стул не отодвинулся, и она оказалась так близко от Грейсона, что стоило ей чуть шевельнуться, и их тела соприкоснулись бы.
Его глаза мерцали, как тлеющие угольки.
– У вас много достоинств, Софи, но простота не входит в их число.
Она хотела возразить, но он остановил ее, проведя кончиками пальцев по ее руке. Легко-легко.
Он стоял слишком близко, и она чувствовала слишком многое. Метнув на него сердитый взгляд, она попробовала высвободиться. Но он не пошевелился, чтобы ее пропустить.
– Я заставляю вас нервничать. Скажите: почему?
– Вы заставляете меня нервничать? – Хотя так оно и было, гордость одержала верх, и она расправила плечи. – Вы ошибаетесь.
Он фыркнул, и губы его изогнулись так, что ей захотелось обвести пальцем их очертания.
– Ладно, если вы не хотите сказать, почему я заставляю вас нервничать, скажите, от кого все эти подарки. От друзей детства? От знакомых вашего отца?
– От моих поклонников.
Тлеющие угольки в его глазах мгновенно превратились в пламя. Нежность исчезла, осталось лишь раздражение. Хорошо.
– Поклонников? У вас здесь есть поклонники? Уже?
– Да, – прощебетала она, пользуясь этим словом как щитом, – кажется, у меня их целая куча. – Так оно и было, как ни странно. Мужчины, которые, будучи мальчишками, не обращали на нее внимания. – Хотите знать, кто нанес мне визит?
– Нет, не хочу. – Голос его звучал напряженно. – Вовсе не годится, чтобы за вами ухаживали.
– Ах вот как, – задумчиво проговорила она, упираясь руками в бедра. – Почему же?
Он не отрываясь смотрел на нее, и в его глазах она видела ту же странную враждебность, которую она разглядела в день своего возвращения. Она опустила руки и спросила себя: знает ли он уже о ее выступлениях? Не потому ли он прикасается к ней так? Чересчур смело, даже дерзко?
Ей показалось, что он хочет сказать что-то очень серьезное, и кожа ее покрылась мурашками. Что это может быть? Выговор? Нотация?
– Софи, вы здесь уже почти неделю, и нам давно пора поговорить.
Она никогда еще не видела его таким торжественным. Дыхание ее участилось, хотя она и не понимала отчего. Ей почему – то не понравилось выражение его глаз, и она с раскаянием подумала, что зря позволила себе пошутить насчет поклонников. Он взял ее за руку.
– Мы с вами знаем друг друга очень давно. – Он улыбнулся с явным удовольствием, изогнув полные чувственные губы. – Пожалуй, кроме братьев и родителей, я никого не знал так долго. Так что я бы хотел говорить с вами откровенно.
Сердце у нее застучало.
– Софи, нам нужно поговорить о том, почему ваш отец попросил вас приехать домой.
Словно порыв ветра прошелестел в листьях ивы. Ее отец хотел, чтобы она вернулась и стала членом его новой семьи, несмотря на грубость, с которой он обращался с ней поначалу; больше ничего и быть не могло.
– Я думаю, вы знаете, что всегда были мне дороги, – продолжал он. – И мне хотелось бы думать, что и я вам…
– Боже мой! Посмотрите на часы! – Она резко увернулась от него и поспешила к двери – смеясь, чего ей вовсе не хотелось. – Я опаздываю, непростительно опаздываю! Вы, конечно, поймете меня, ведь вы такой пунктуальный. Поговорим потом. Обещаю.
– Софи!
Но она не остановилась. Она выбежала из конторы, ощущая на спине его обиженный и взволнованный взгляд.
Глава 6
Грейсон стоял у окна в своей конторе и смотрел на заснеженные улицы, но ничего не видел. Он не знал, что и думать о неожиданном бегстве Софи.
Он провел рукой по волосам и вздохнул. Она приводила его в отчаяние и вызывала противоречивые чувства. При этом он не мог отрицать, что жажда насладиться ее губами становится все сильнее. Легкое прикосновение к ее губам заставило его хотеть большего. Как всегда, тело его возбудилось при одной лишь мысли о ней.
В то утро, когда она надела его халат, он был почти уверен, что под халатом ничего нет. На одно потрясающее мгновение он представил себе, что разводит в стороны полы халата, обхватывает ладонями ее пышные груди, проводит пальцами по розовым соскам. И это при том, что его секретарша находилась совсем рядом, на кухне.
Грейсон подавил желание выругаться. Его нареченная вела себя так, как положено вести себя дома, и тем не менее сумела привести его мысли и чувства в состояние полного хаоса.
Отец Софи настаивал, чтобы он рассказал ей о помолвке. Конрад с Патрицией и отец Грейсона хотели объявить о соединении двух семей в субботу вечером, на приеме, – по правде говоря, это и была истинная причина, по которой устраивался прием. Хотя Софи об этом не знает.
Грейсон вернулся из суда пораньше, полный решимости рассказать ей об этих планах. Он так и сделал бы, только она не дала ему такой возможности.
Его обуяло нетерпение. Она женщина, на которой он хочет жениться. Он сам составил и подписал безупречно законный документ, обязуясь взять ее в жены. Это женщина будет носить и воспитывать его детей. Впрочем, судя по тому, что он увидел в эти дни, Софи еще саму нужно воспитывать.
Эта женщина беспокоит его, а беспокойство ему ни к чему.
И все же он не мог выбросить ее из головы.
Хлопнула входная дверь, и он увидел, как Софи вышла на крыльцо. На ней были теплое пальто и толстые шерстяные перчатки, она раскрыла зонтик, чтобы защититься от зимнего солнца, и чуть ли не бегом пустилась по мощеной дорожке.
Он ни на мгновение не поверил, что ей нужно куда-то идти. Хотя насчет того, что она знает, о чем он хотел с ней поговорить, он не был так уверен.
Грейсон улыбнулся. Софи выводит его из себя и сводит с ума, но красота ее не поддается описанию.
Она была простоволоса, шляпа с огромными полями, украшенными колокольчиками и бантами, висела на сгибе локтя. Золотистые локоны были скреплены гребнем на макушке, но непокорные пряди то и дело падали ей на лицо. Пальцы его заныли от желания вытащить дешевый гребень, которым была заколота их буйная масса. Он мечтал потрогать ее волосы, ее губы. Он вспомнил ее глаза, большие, карие, испещренные зелеными крапинками. Живые и ясные. И опять тело его взволновалось при мысли о ней.
Вдруг она остановилась. Мысли Грейсона тоже остановились. Он удивленно смотрел, как она решительно направилась по тротуару к ограде, к тому месту, где были выломаны прутья. Она схватилась за гнутый прут и устремила взгляд в кусты, росшие за оградой. Что-то случилось, подумал он тревожно.
Софи присела на корточки, потом поднялась и растерянно огляделась. Грейсон хотел пойти к ней, но раскрыл рот от изумления, когда она бросила шляпу и зонтик на тротуар, подобрала юбки и, протиснувшись через узкое отверстие в ограде, замерла на месте.
Грейсон был одновременно ошеломлен и разъярен. Он видел, как Софи пытается протащить сквозь дырку в ограде широкое пальто, но добилась лишь того, что пальто намертво зацепилось за чугунное острие.
Грейсон не раздумывая выбежал на улицу.
На Коммонуэлс-авеню было многолюдно, колеса стучали по брусчатке и угольной крошке, а пассажиры в экипажах и повозках пререкались, не желая уступать друг другу дорогу. Грейсон пересек узкий тротуар, замерзшее пространство широкой аллеи, потом в два прыжка преодолел противоположный тротуар и побежал к Софи.
А она все еще пыталась освободить свое пальто. Грейсон издалека услышал ее ругательства, которые вогнали бы в краску даже пьяного матроса. Ей никак не удавалось выпутаться из этой западни. Грейсон уже приближался, когда какой-то мужчина одобрительно присвистнул. Только тут он заметил, что юбки у нее тоже зацепились за острия ограды и было видно ее белье.
– Чем я могу помочь? – обратился к Софи тот, другой, выходя из повозки, которую он подогнал к краю тротуара. Грейсон разозлился.
– Проблемы будут у вас, если вы сию же минуту не уберетесь отсюда.
Мужчина повернулся посмотреть, кто с ним говорит, и изготовился к драке. Он был коренаст, с иссеченным шрамами лицом, какие бывают у заядлых драчунов. Но одного взгляда на Грейсона ему хватило, чтобы он передумал и отступил. Грейсона не интересовало, сыграли ли тут роль его властный взгляд, широкие плечи или рост в шесть футов четыре дюйма.
– Господи, он ведь просто хотел помочь! – рассердилась Софи, вытягивая шею, чтобы взглянуть на него.
– Он таращил на вас глаза.
– Неудивительно, – сухо проговорила она, вновь принимаясь дергать свои юбки. – Как вы думаете, часто ему доводится видеть женщину, у которой одежда зацепилась за изгородь?
– Я сделал ошибку, – хмыкнул Грейсон. – Следовало оставить вас на его попечение.
– Хватит! – оборвала она. – Будьте любезны, вызволите меня отсюда.
Грейсон скептически посмотрел на нее, а потом в два шага покрыл расстояние, которое их разделяло. Наклонившись, он начал распутывать ее юбки.
– Поторопитесь, Грейсон!
– Я делаю все, что могу, чтобы не порвать вашу одежду, – проворчал он.
– Да Бог с ней, с одеждой! Если вы не поторопитесь, я сама разорву ее.
Тихо выругавшись, он дернул ее юбки, больше не заботясь об их сохранности. Послышался громкий треск рвущейся ткани.
Как только Софи освободилась, она; пошла внутрь двора в гущу покрытых инеем кустов, и теперь их с Грейсоном разделяла ограда. Ни единым словом не поблагодарив его, она опустилась на колени.
– Господи, что вы делаете, Софи?
– Скорее, мне нужна ваша помощь!
Грейсон даже представить себе не мог, во что еще впуталась Софи, но ничуть не сомневался, что она опять во что-то впуталась. Но когда он с проклятием перепрыгнул через ограду и наклонился посмотреть, что там такое, он застыл на месте при виде открывшегося перед ним зрелища.
Под кустом лежала собака, избитая и окровавленная.
– Уходите отсюда, – приказал он, отпрянув и таща за собой Софи.
Но она вырвалась, лицо у нее было решительным.
– Мы должны ей помочь.
– Собака умирает, Софи. Единственное, что мы можем сделать, – это уйти отсюда и обратиться к властям.
Она посмотрела на него через плечо, и он с удивлением увидел на ее лице слезы.
– Нет, – заявила она упрямо.
Грейсон выругался и снова посмотрел на собаку. Глаза у нее затуманились от боли. Она настороженно посмотрела на Софи, но даже не шевельнулась. Она ослабела – от голода и от потери крови. Скоро глаза ее закрылись, голова дернулась и опустилась на снег. Софи попробовала осторожно поднять ее.
– Софи! – резко и предостерегающе воскликнул Грейсон, подходя ближе.
Она посмотрела на него; он прочитал в ее взгляде решимость и, – неожиданно-тоскливое одиночество, так хорошо знакомое ему.
– Я не оставлю ее умирать здесь, – проговорила она напряженным тоном. – Если ей суждено умереть, пусть она умрет не в одиночестве.
Взгляды их скрестились, она смотрела на него исподлобья, у него на скулах играли желваки.
– Хорошо, я сам понесу эту псину, – наконец сказал он.
В глазах у Софи появился такой же страх, какой только что был у собаки. Но она промолчала, когда Грейсон поднял животное, чей некогда золотистый мех был покрыт грязью, кровью и кусками льда, тут же испачкавшими его новый костюм. Грейсон встал, и собака доверчиво прижалась к его груди, а Софи посмотрела на него так серьезно, что сердце у него сжалось. Она молча кивнула, словно слова могли выдать ее чувства.
Почему-то Грейсон вдруг понял, что ее забота о собаке имела гораздо более глубокие корни, чем ему вначале показалось. Ее золотисто-карие глаза потемнели, и это сказало ему, что в жизни ее была какая-то трагедия, которую она надежно запрятала в самый дальний уголок своего сердца, и что сама она не просто строптивая девчонка, которая задалась целью выгнать его из «Белого лебедя». Здесь было что-то еще. Но что она испытала в своей жизни такого, от чего в глазах у нее появился этот тревожный блеск?
– Мы отнесем ее домой. – Софи вскочила, не обращав внимания на порванную и грязную одежду.
Забыв о зонтике и шляпке, она побежала к воротам, через которые они вышли на Коммонуэлс-авеню, и не успел Грейсон остановить ее, как она бросилась наперерез потоку экипажей, заставляя кучеров натягивать поводья, чтобы ее не задавить.
Она не обращала внимания на пассажиров, осыпавших ее громкими ругательствами.
– Быстрее, Грейсон! – крикнула она ему с мостовой. Он шагнул на Коммонуэлс-авеню. Сердитый хор голосов разом смолк при виде окровавленной собаки, обмякшей у него на руках.
Грейсон прошел сквозь внезапную жуткую тишину – молча, ни о чем не думая, только ощущая, как собака у его груди время от времени вздрагивает от боли. Он знал, что до конца дней своих не забудет этой тишины и ощущения уходящей жизни в своих руках.
Софи распахнула дверь «Белого лебедя», вихрем промчалась мимо испуганного Генри, который стоя пил кофе из фарфоровой чашечки. Она вела Грейсона по черной лестнице в подвал, где находилась прачечная.
– Положите ее сюда, – велела Софи. Едва Грейсон успел положить собаку, как появился Генри и скорчил гримасу.
– Подайте полотенца. Генри! – скомандовала она.
– Я? – пискнул он, и чашка задребезжала в его руках. Но его избавило от необходимости что-то делать появление энергичной Маргарет, ворвавшейся вслед за ним. Грейсона бесцеремонно оттолкнули в сторону, когда Софи и Маргарет склонились над избитой собакой и принялись за дело с такой сноровкой, словно не раз занимались этим раньше.
К этому времени животное почти не дышало. Глаза Грейсона сузились от неожиданных чувств – чувств, которые нахлынули на него в то мгновение, когда он поднял собаку на руки. Он не хотел ничего предпринимать. Собака умрет. Он узнал это еще в детстве, узнал, что любимые собаки умирают, и отец запрещал сыновьям что-либо делать при этом. Но Софи не собиралась отступать.
– Я разведу огонь, чтобы стало теплее, – проговорила Маргарет и отошла, вытирая руки полотенцем.
Грейсон ни разу не пошевелился с тех пор, как положил собаку на пол.
– Я сам это сделаю, – вдруг произнес он. Женщины посмотрели на него с таким удивлением, как если бы он вдруг заговорил на неведомом им языке.
– Я разведу огонь, – повторил он властным тоном. Софи посмотрела на него нахмурив лоб, словно пытаясь что-то понять, и указала на аккуратную стопку дров.
– Растопка вон там. – И она снова занялась собакой. Он с минуту смотрел на нее, на ее ласковые руки, умелые, но осторожные прикосновения, с которыми она обрабатывала раны. Неожиданно из давних лет явилось воспоминание. Он был маленький, не старше четырех-пяти лет, и на улице его поколотили смеющиеся мальчишки постарше. Ему было больно, из носа текла кровь, а по щекам катились слезы. Тогда его отец, возвышаясь над ним, точно великан с сердитым лицом, запретил ему плакать.
Грейсон поднялся с земли, но когда он хотел пойти к матери, отец не пустил его.
– Только младенцам нужны материнские нежности.
В конце концов он сам обмыл пораненные места в ванной наверху, по его разбитому лицу текли слезы, еду по приказанию отца ему принесли наверх, словно он сделал что-то дурное. Царапины и раны зажили. И он никогда больше не плакал.
Грейсон не понимал, почему у него так странно бьется сердце и почему он вдруг вспомнил тот эпизод, почему воспоминания нахлынули на него именно сейчас. Отец обязан научить сына быть мужчиной, быть сильным и смелым. Грейсон стал таким, как хотел его отец.
Вдруг он удивился: почему он все еще здесь? Ему это не нужно, он этого не хочет. Возмутительное поведение, странствование по свету со свитой прихлебателей – и вот теперь она самозабвенно возится с какой-то собакой, которая неминуемо издохнет. И в эту минуту он окончательно понял, что ему нужна не такая жена.
Ему нужен упорядоченный мир, серьезная работа, теплый спокойный дом, куда хотелось бы возвращаться по вечерам. Ему нужна жизнь, которую он строит вот уже пятнадцать лет.
Но сердцебиение не прекращалось, и он резко повернулся и со злостью бросил в огонь полено.
Когда больше уже ничего нельзя было сделать, Маргарет и Софи, усталые, прислонились к стене. Потом Маргарет ушла, и когда Софи сказала ему, что ей больше ничего не нужно, он долго смотрел на нее, говоря себе, что он должен уйти. И он заставил себя уйти.
Он медленно брел по улице, возвращаясь в отель и заполнив свой ум настороженной пустотой. Он сосредоточился на узкой кровати в ограниченном пространстве номера. Ему пришлось воспользоваться маленьким тазиком, имевшимся в его комнате, пока ванна в конце коридора наполнялась горячей водой.
Он раздраженно скривился, а потом его губы сжались, когда воспоминания овладели им, напоминая о давних днях в мансарде, где он впервые увидел грязные коридоры и общие ванные, в которых ржавая вода текла тонкой струйкой, и познакомился с разными мошенниками, которые украли бы у него бритву с такой же легкостью, с какой воспользовались бы ею, чтобы перерезать ему горло. Хорошо, что в шестнадцать лет ему не очень часто приходилось бриться.
Он попробовал рассмеяться собственной шутке, но ничего не получилось.
Он направился в маленькую гардеробную при номере, чтобы переодеться, и обнаружил, что у него осталась последняя пара брюк и одна рубашка.
Его охватило отчаяние, но не из-за отсутствия одежды. Слишком много воспоминаний. Его жизнь как-то вдруг вышла из повиновения.
С таким положением дел нельзя мириться. Но чего же он хочет? Что он хочет от Софи? Ответа у него не было.
Он всегда был человеком быстрых решений. Однажды приняв решение, он претворял его в жизнь и шел дальше. Но с тех пор как приехала Софи, он постоянно метался, не зная, на каком решении остановиться: жениться на ней или расстаться навсегда?
Он снова вышел из «Вандома», намереваясь отправиться в свой клуб. Он не желал думать ни о Софи, ни о собаке, ни о прошлом.
Но, сам того не желая, он свернул к «Белому лебедю», словно бабочка, летящая на огонь.
Софи все еще ухаживала за собакой, и вместо того чтобы ехать в клуб, он пошел в свою контору в «Белом лебеде» поработать. Но никак не мог сосредоточиться. Он то и дело оказывался перед дверью в подвальное помещение.
Софи сидела в потоке света, который проникал в комнату через маленькое окно под потолком. Он смотрел, завороженный, как она прикасалась к собаке – легко, нежно. Ее пальцы скользили по шкуре на собачьем лбу, единственном месте, не пострадавшем от побоев. Она сейчас забыла о своих пальцах, которые каждый музыкант должен беречь.
Очень тихо, так, что Грейсон не мог ничего расслышать, она что-то шептала собаке, поглаживая ее по голове. Но он понял. Почему-то он понял – она действительно верила, что вылечит эту собаку. Бездомную. Искалеченную. Умирающую.
Он прошел в дальний конец прачечной. Софи оглянулась на него, в глазах ее стоял молчаливый вопрос. Он встретил ее взгляд решительно, подвинул к ней стул и сел рядом. Она коротко улыбнулась, взглянув на него устало, но признательно. И снова повернулась к собаке.
Больше Грейсон от нее не уходил.
День подходил к концу, когда по лестнице в прачечную спустилась мачеха Софи.
– Софи, ты здесь?
Софи обернулась, а Грейсон встал.
Патриция Уэнтуорт была, несомненно, красивой женщиной, гораздо моложе своего мужа и немногим старше самой Софи. Она стояла в дверях, одетая в темно-синее платье из тафты, под цвет глаз, и в дорогую синюю с коричневым шаль, похожую на кашемировую. Волосы у нее были цвета ночи, кожа белая и чистая, как миска со сливками. Грейсон видел ее всего один раз, еще до того, как она вышла за Конрада Уэнтуорта. Но, выйдя замуж, она покорила своей красотой бостонское общество и посещала самые изысканные светские приемы.
Патриция скривилась, обходя груду грязных полотенец, ее вышитый бисером ридикюль закачался на запястье. – Господи, что ты здесь делаешь?
Ни приветствий, ни объятий.
– Здравствуй, Патриция, – отозвалась Софи, и во взгляде ее мелькнуло что-то мрачное и страдальческое. Но это быстро исчезло, и осталась только улыбка. – Ты привела с собой девочек? – спросила она.
Патриция пошла к ней, стуча каблуками. Она куталась в шаль, словно защищалась от сумрака, царившего в прачечной.
– Нет, я не привела девочек. Ах, мистер Хоторн, я не заметила, что вы здесь!
– Здравствуйте, миссис Уэнтуорт, – отозвался он, коротко кивнув.
Патриция кокетливо поправила прическу, и ее губы растянулись в заученной улыбке.
– Сто лет вас не видела.
– С тех пор, как вы заходили в Хоторн-Хаус к моей матери, – ответил он холодно. Патриция Уэнтуорт не принадлежала к числу симпатичных ему людей.
– А, да. Ваша мать. – Патриция, судя по всему, утратила всякий интерес к разговору. – Как она?
– Хорошо. Хотя в последнее время ей немного нездоровится.
– Не может быть! – Брови ее удивленно приподнялись. – Могу поклясться, что я видела Эммелайн в понедельник. – Она улыбнулась и вздохнула. – Она прекрасно выглядела в платье из персикового шелка с простой вставкой из брабантских кружев и чудной шляпке из снежно-белой шерсти, отороченной мехом.
Он растерянно посмотрел на нее.
– Вы видели мою мать в понедельник?
Патриция положила на пояс руку в перчатке.
– Ну да. Вид у нее был потрясающий. Она явно не была больна.
– Вы, наверное, ошиблись. Она была дома. – Он чувствовал на себе вопросительный взгляд Софи и не мог сдержать тяжелого стука в висках.
– Ну, – задумчиво протянула Патриция, – мне показалось, что это была она. – Она покачала головой и рассмеялась. – Хотя, Может быть, и нет. – Потом она обратилась к Софи: – Девочки не могли прийти, потому что они очень заняты всем тем, чем обычно заняты юные леди. – Она осеклась. – Хотя я вечно забываю, что ты была слишком занята своей музыкой, чтобы уделять внимание… обычным сторонам жизни юной леди.
Он увидел, что Софи насторожилась.
– Ты всегда играла, играла, играла. – Она смерила Софи презрительным взглядом. – Конечно, у моих девочек нет никакого таланта, если говорить о музыке. А у тебя его так много. Иногда я думаю, кому больше повезло – тебе с твоим талантом или моим девочкам с их календарем, до отказа заполненным всякими приглашениями. – Она поцокала языком, – Кажется, ты считаешь, что выступать за деньги – вполне стоящая вещь. Особенно теперь, когда мы все видели ту статью в журнале.
– Вы ее видели?
– Ну конечно.
– И отец тоже видел?
– Разумеется. – И больше ни слова. Грейсон заметил, как щеки Софи вспыхнули.
– Что он думает об этом? – спросила она с любопытством.
Патриция улыбнулась так, что стало ясно – она знает, как расстроена ее падчерица.
– Об этом ты спроси у него самого, дорогая. Я ни в коем случае не хочу быть такой самонадеянной, чтобы говорить за него.
– Естественно, – отозвалась Софи с натянутой улыбкой.
– Хватит об этой статье. Я пришла узнать, будешь ли ты на приеме. Я знаю, что вчера вечером ты говорила с отцом. – Она изящно покачала головой. – Нет, я не удивлена. У тебя всегда была сильная воля. Но приглашения разосланы, и ничего нельзя отменить. А что о нас подумают, если не придут почетные гости?
– Почетные гости? – недоуменно спросила Софи. Грейсон бросил на Патрицию сердитый взгляд.
– Гость, гости. Я всегда говорю: в тесноте – не в обиде. – Патриция посмотрела на Грейсона и с вызовом подняла бровь. – Вы тоже будете, мистер Хоторн?
– Да, – нехотя буркнул он.
Но Патриция не обратила внимания на его тон, потому что в этот момент увидела то, что лежало на полу.
– Господи! Что это случилось с собакой? – ахнула она. Софи взглянула на животное.
– Ее избили. – Улыбка Патриции исчезла.
– Почему меня не удивляет, что ты сидишь в подвале и ухаживаешь за окровавленным животным? – раздраженно проворчала она.
Они смотрели друг на друга и молчали, пока Патриция не повернулась и не выскочила из прачечной, прижимая ко рту кружевной платочек.
Едва дверь наверху захлопнулась, из Софи словно выпустили воздух.
– Я тоже рада была повидаться с тобой. Патриция, – проговорила она, обращаясь к пустой лестнице.
Грейсон покосился на закрытую дверь и повернулся к Софи. Нос у нее покраснел, прическа давно рассыпалась, но сейчас он сознавал одно – он ее хочет. Хочет обнимать ее, целовать. Провести пальцами по ее телу, чтобы она захотела его так же сильно, как он хочет ее.
– Софи, – Грейсон попытался обуздать свое тело железной волей, – вам нужно отдохнуть. Вы уже несколько часов с ней возитесь.
– Нет, – прошептала она, коснувшись единственного здорового места на лбу собаки.
Грейсон схватил ее за плечи и, ласково повернув: к себе, отвел волосы с ее лица.
– Дайте ей спокойно умереть.
Она с вызовом посмотрела ему в глаза.
– Нет! Я должна ее спасти. – И отстранилась от него.
Ее слова вертелись у него в голове. «Я должна ее спасти». Грейсон сомневался, что собака дотянет до утра.
Но немного позже, когда измученная Софи уже засыпала на своем стуле, собака открыла глаза.
Грейсон был потрясен. Некоторое время он сидел неподвижно и не отрываясь смотрел на собаку. Сердце у него сильно билось. Он протянул к ней руку – так осторожно, как будто от его прикосновения собака могла рассыпаться в прах. Пес с явным усилием обнюхал его пальцы и лизнул руку.
Дрожь пробежала у Грейсона по спине, в голове у него промелькнуло воспоминание о корзинках Софи, наполненных едой, о ее детских попытках спасти его – так же как теперь она спасала собаку.
Рука у него слегка дрожала, когда он положил пальцы на то место на собачьем лбу, к которому все время прикасалась Софи.
– Как ты думаешь, сумеет ли она спасти и меня? – раздался его шепот в тихой комнате.
Тихий стон вырвался из его груди, он выпрямился и провел рукой по лицу. Он ни за что не позволил бы кому-либо узнать о страхе и смятении, которые охватили его, когда отец услал его из дома. Не амбиции сделали его богатым, а отчаянное желание никогда больше не голодать и не жить в дешевых отелях. И не испытывать страх. Он ни за что не позволил бы кому-либо узнать, что до сих пор иногда просыпается по ночам в холодном поту, что кожа у него горит при воспоминаниях о прикосновениях крыс к его ногам. И – одиночество. Сравниться с голодом могло только это ужасное одиночество.
Он преодолел все это. Сейчас у него под рукой сколько угодно еды и много денег в банке. Он совладал со своими страхами. Он преуспел.
Но в последние дни по какой-то непонятной причине прошлое воскресло, и он только и делал, что предавался воспоминаниям, переводя часы назад, к тому времени, когда думал, что не выживет.
Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и прикоснулся к щеке Софи, смущенный теми чувствами, которые вызвала в нем ласка собаки. Когда она, вздрогнув, проснулась, он молча показал на собаку.
Софи отвела волосы с лица и ахнула. Собака тихо взвизгнула и попыталась завилять хвостом – едва заметно, но и этого было достаточно.
И тут из глаз Софи полились слезы. Она обняла Грейсона и поцеловала его прямо в губы.
– Ах, Грейсон! Мы ее спасли, – прошептала она, а потом осторожно прижалась лицом к собачьей шее.
Он вскочил со стула. Софи звала его, но он, не слыша ее, бросился вверх по лестнице, думая лишь о том, чтобы уйти.
Он направился прямиком в спальню, которую с некоторых пор считал своей. Но, неожиданно увидев вещи Софи среди своих, замер на месте. Как будто они уже живут вместе. Его лучшие высокие сапоги все еще стояли там, где он оставил их перед ее приездом. Ее прозрачный ночной пеньюар был беспечно переброшен через спинку стула, бумаги беспорядочно разбросаны на его столе.
Постель была не застелена, ящики наполовину открыты, ее белье валялось на кровати. Увидев это, он вспыхнул. «Это я от негодования», – сказал он себе, не желая признаться, что интимность этого беспорядка подействовала на него совсем в ином смысле.
Конечно, ему следует отправиться в отель или в клуб. Может быть, даже к Лукасу в его холостяцкую квартиру, чтобы глотнуть бренди. Но он знал, что не сделает этого. Захлопнув дверь, он стянул с себя рубашку и пошел к вместительному шкафу, где висела его одежда. Теперь он уже не удивился, увидев, что ее платья висят рядом с его костюмами, платья из мягкого бархата и атласа рядом с костюмами из плотной шерсти.
За эти годы у него было много женщин. Но он никогда не оставлял их до утра. Он предпочитал просыпаться утром один. Он никогда не возбуждался при виде интимных принадлежностей женского туалета. При виде женской одежды, смешанной с его одеждой. Он вырос в доме, полном мужчин, – матери запрещалось входить на мужскую половину дома.
Грейсон с усилием выбросил все это из головы, выбрал чистую рубашку, бросил ее на кровать, пошел в свою личную ванную комнату и повернул кран. Горячая вода, от которой исходил пар, быстро наполнила тазик. Грейсон взбил пену, достал свою самую острую бритву, провел ею по ремню, висящему на стене, и принялся за бритье. Привычные движения помогли ему успокоиться. Порядок. Состояние, в котором и должен находиться мужчина.
Узел напряжения рассасывался.
Пройдясь бритвой по лицу, он уперся ладонями в раковину и наклонился к фарфоровому тазику.
Что она с ним делает?
Как могло случиться, что его упорядоченный мир внезапно словно перевернулся?
Но когда Грейсон поднял голову, то увидел в зеркале не свое отражение – он увидел Софи, стоящую в дверях.
– Я беспокоилась, – прошептала она каким-то странно хриплым голосом. – Вы ушли так неожиданно.
– Это лишнее.
У него мелькнула мысль, что он голый по пояс, и он заставил себя отвести от нее взгляд, потому что ему хотелось крепко обнять ее и зарыться лицом в ее волосы. И заставить пообещать, что она никогда больше его не покинет.
Пробурчав что-то себе под нос, он снова стал бриться. Но опять прервал это занятие, потому что Софи подошла к нему ближе.
– Есть что-то невероятно интимное в зрелище бреющегося мужчины.
Рука его напряглась.
– Я бы сказал, что немногие незамужние женщины, по крайней мере определенного типа, видели бреющегося мужчину.
Предполагалось, что его тон устрашит ее. Но Софи только засмеялась, протянула руку и провела пальцем по белой пене, оставив на его щеке полоску.
