Текст книги "Белый лебедь"

Автор книги: Линда Фрэнсис Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Улыбка сошла с его лица, сменившись сосредоточенным выражением.

– Сейчас я вас поцелую, Софи. – «Скажи ему „нет“. Уходи. Беги со всех ног!» Она вцепилась пальцами в лацканы его пальто, запорошенные снегом.

Поцелуй был нежен и сладок, и сердце у нее воспарило ввысь. Он наслаждался ее губами, он смаковал их. Потом отодвинулся и встретился с ней взглядом.

– Софи.

Твердый, безжалостный, мрачный человек исчез, и теперь сопротивляться ему было гораздо труднее. Но неожиданно она почувствовала себя в безопасности. Она поймала его взгляд, в его темных глазах плескались боль и отчаяние. В этот момент он казался таким ранимым! Она и представить себе не могла, что он может быть таким. Его сила притягивала ее – и отталкивала. Она не желала никому подчиняться, но его отчаяние притягивало ее так, что оттолкнуть его она никогда бы не смогла.

Сердце ее сжалось от чего-то такого, чему она не могла дать определения. Панический страх? Пожалуй. Но скорее нечто совсем другое. Похоже, она готова сдаться. Вопреки всему.

Она очнулась и, посмотрев на него, отвела взгляд. Но он взял ее за подбородок и снова повернул к себе. В его глазах она увидела страсть.

Он не сказал ни слова, он только молча наклонился к ней и прижался к ее губам. И она растерялась. Это было невыносимо. И непонятно. Она понимала только, что хотела его прикосновений, они были ей нужны на каком-то запредельном уровне.

Он застонал, когда она обняла его за шею, и желание его усилилось. Она почувствовала это и наслаждалась этим знанием, и на минуту ей показалось, что они еще могут быть счастливы.

Он распахнул пальто и притянул ее к себе. Она ощутила его жар и силу, когда он провел руками по ее бедрам, прикоснулся к ее груди поверх ткани платья. От этого легкого прикосновения она чуть не потеряла сознание. А потом испугалась и отшатнулась от него.

Грейсон почувствовал в Софи перемену и отодвинулся, чтобы посмотреть на нее. Она увидела его глаза, его до боли дорогое лицо, на котором отражалось это незнакомое отчаяние, никогда не виданное ею прежде, – словно она была нужна ему больше, чем он мог об этом сказать, и словно он хотел ей что-то сказать, но не знал, как выразить это словами.

– Что случилось? – спросила она, погладив его по щеке. В его глазах вспыхнул мрак – резко, яростно, тоскливо. Но он тут же нагнул голову и поцеловал ее ладонь, а потом прижался губами к нежной коже у нее на виске. И все исчезло. Остались только Грейсон и те чувства, которые они оба уже не могли скрывать.

Он хотел отодвинуться, но она притянула его к себе.

– Не уходите, – попросила она.

Он посмотрел на нее.

– Никогда. – И крепко обнял ее. И они забыли о том, что стоят на снегу, что мороз щиплет щеки и холодит тело, им казалось, что наступила весна, в ветвях поют птицы, а ноги утопают в зеленой траве.

Наконец Грейсон оторвался от нее, но лишь для того, чтобы с нежностью, от которой у нее зашлось сердце, произнести:

– Вы мне нравитесь, Софи Уэнтуорт.

Он поднял ее голову, прижался к ее губам, а потом отодвинулся, вздохнув, взял коробку с продуктами и направился к «Белому лебедю».

Колени у нее ослабели, она смотрела ему вслед, решая, то ли бежать за ним, то ли запустить ему в спину крепким снежком за надменность. Она ему нравится, кто бы мог подумать!

Глава 13

– Ты уже назначил дату?

– И вам доброго утра, – не растерялся Грейсон, входя в кабинет отца в Хоторн-Хаусе на следующий день.

За окнами бушевал буран. Была пятница, почти полдень, утро Грейсон провел в суде. Он пришел сюда, получив от отца приглашение к ленчу.

Брэдфорд проворчал:

– Я обойдусь без твоего сарказма. Хватит с меня Лукаса.

– Значит, вы с ним разговаривали? – удивился Грейсон, располагая свою длинную фигуру в кресле с подголовником, стоящем перед письменным столом отца.

Брэдфорд оторвался от документа, лежащего перед ним, и поднял глаза на Грейсона.

– Он только что ушел.

Грейсон подался вперед.

– Лукас был здесь?

– Он искал тебя.

Брэдфорд стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули ручки и нож для разрезания писем.

– Он осмелился пожаловаться мне, что у него был из ряда вон выходящий год. Черт побери, с каждым днем все больше и больше людей узнают, что мой сын владеет клубом для джентльменов.

– Вряд ли об этом знают все.

– Знают те, кому знать об этом не следует. – Глядя на отца, Грейсон вспомнил, как Софи обвиняла его в том, что он предъявляет к людям слишком высокие требования, считая, что все должны походить на него. Прав ли он, не желая иметь дела с людьми, которые живут по своим законам? Не становится ли он похож на своего отца, человека, которого едва может терпеть?

– Матушка, наверное, была счастлива повидаться с Лукасом, – проговорил он рассеянно.

– Я не сказал ей, что он приходил сюда.

Грейсон смотрел на отца, не веря своим ушам, и неверие это было порождено отчаянием.

– Она будет возмущена.

– Твоя мать поступает так, как я ей велю, – сердито возразил Брэдфорд, сунув ручку в стакан. – А я не позволю ей видеться с ним, пока он не исправится.

– Тогда она скорее всего никогда больше не увидит своего младшего сына. Грейсону вдруг захотелось как следует врезать своему отцу; стараясь сдержаться, он вцепился в подлокотники кресла. Необузданность, которая все чаще стала пробуждаться в нем с приездом Софи, снова давала о себе знать.

– Проклятие, и за какие грехи Бог наградил меня таким отщепенцем, как мой сын? Хозяин салуна, подумать только!

– Мне кажется, это называется «клуб для джентльменов».

Старик уставился на Грейсона.

– Как розу ни зови, она есть роза.

– А, я вижу, что вы даже вносите изменения в Шекспира. Интересно, кто-нибудь способен вам угодить?

– Что с тобой происходит? – резко спросил отец.

Грейсон тоже хотел бы это знать. Он только что поймал себя на том, что размышляет о жизни, а ведь в этом вопросе ему все всегда было ясно. Об обществе. О своем месте в обществе. О том, какими качествами должна обладать его жена. Софи заставила его об этом думать.

В последнее время он постоянно был напряжен и взвинчен. И все из-за Софи. Но он даже и мысли не допускал о том, чтобы расторгнуть помолвку. Потому что не мог этого сделать.

Можно твердить себе, что Софи ведет себя вызывающе; можно напоминать себе о том, что их связывает общее прошлое и их семьи давно знают друг друга. Но правда заключалась в том, что эта женщина заполняет ту зияющую пустоту его одиночества, с которой он жил все эти годы.

До ее приезда он шел по жизни, не обременяя себя излишними переживаниями, и с редкостным хладнокровием умудрялся преодолевать препятствия, встающие на его пути. А с появлением Софи все изменилось. Он вдруг обнаружил, что не утратил тех качеств, которыми когда-то обладал. Софи вдохнула в него жизнь, и оказалось, что он умеет страдать и смеяться, любить и надеяться…

Он тяжело вздохнул и что-то пробормотал себе под нос.

– Что? – спросил Брэдфорд.

– Ничего.

– Мне только не хватает еще одного сына с дурными манерами. Единственное, чего у тебя никогда нельзя было отнять, – это респектабельность.

Грейсон сжал челюсти.

– Суть дела в том, – продолжал Брэдфорд, – что будущее нашего рода зависит от тебя. И это вынуждает меня вернуться все к тому же вопросу. Ты уже назначил дату свадьбы?

– Еще нет. – Брэдфорд высоко поднял свои седые брови.

– Черт бы тебя побрал! Почему ты тянешь? Уже всем известно – без сомнения, от этой проклятой Патриции, – что бракосочетание состоится. А скоро и весь Бостон узнает, что ты женишься на Софи Уэнтуорт. Кроме того, ее отец – мой старый друг и человек, играющий важную роль в обществе. Все ждут официального объявления.

Если об этом браке не будет объявлено в недалеком будущем, то после скандала, в котором был замешан Мэтью, не говоря уже о Лукасе, который бесчестит наше имя, все сочтут, что Конрад чего-то испугался и пошел на попятную. И кто сможет меня упрекнуть? – Он покачал головой и взглянул на Грейсона. – Исполняй свой долг. Вступай в брак и кончай с этим. Я не желаю, чтобы имя Хоторнов запятнал еще один скандал. А разорванная помолвка даст людям прекрасный повод, чтобы распространять о нас сплетни. И уже не в первый раз.

Бесплодный и горький гнев охватил Грейсона.

– Я дам вам знать, когда будет назначена дата бракосочетания, – холодно произнес он.

Брэдфорд посмотрел на сына, потом покосился на дверь и проворчал:

– Ленч, полагаю, уже подан.

Если бы мать не обещала присоединиться к ним, Грейсон сразу ушел бы из этого дома. Но он очень редко виделся с ней. Поэтому он направился в столовую вслед за отцом.

Но Эммелайн нигде не было видно.

– Где мама? – спросил Грейсон, когда лакей подошел к нему с большим фарфоровым блюдом, на котором были разложены всевозможные закуски.

Брэдфорд положил себе большую порцию картофельного пюре, мяса с подливкой и глотнул мятного чаю из высокого хрустального стакана.

– Придет. – Он бросил на сына тяжелый взгляд. – Она не может пропустить ленч со своим бесценным старшим сынком.

В этот момент Эммелайн вошла в столовую, окутанная облаком из тонкого шелка. Ее мягкие седые волосы были украшены жемчужными заколками. Брэдфорд приступил к еде, не дожидаясь, пока все сядут за стол, и едва кивнул жене, когда та вошла.

Грейсон поцеловал мать в щеку, отметив с удивлением, что в ней что-то изменилось.

– Здравствуй, дорогой, – проговорила она мелодичным голосом, больше похожим на девичий, чем на голос элегантной дамы, какой она стала с возрастом.

Он внимательно смотрел на нее и удивлялся перемене. У него мелькнуло воспоминание о том дне, когда ему показалось, что он видел ее в наемном кебе. Но он сразу отбросил эту мысль.

Брэдфорд ел, укрывшись за одной из многочисленных газет, которые приносили ему каждый день.

– Какая вы красивая, мама! – восхищенно сказал Грейсон, взяв ее за руку.

– Ах, что ты! Спасибо, – ответила она с робкой, но довольной улыбкой и танцующей походкой, изумившей Грейсона, направилась к мужу. Замешкавшись на мгновение, она глубоко вздохнула и положила изящную руку ему на плечо.

Брэдфорд резко вздернул голову, гладкие листы газеты зашуршали, когда он опустил на них мясистые руки.

– Что ты делаешь? – осведомился он. Эммелайн вздрогнула, но не отступила.

– Кажется, сегодня будет ужасный день. Зима в Бостоне бывает такой долгой.

Вытянув мощную шею, Брэдфорд удивленно уставился на нее.

– Ты нездорова?

– Нет-нет, муженек, – прощебетала Эммелайн, нервически посмеиваясь. – Я просто подумала, что такой день, как сегодня… Может быть, мы устроим пикник? – Она с нежностью смотрела на мужа. – В солнечной комнате. Как мы делали раньше.

– Как делали раньше? Господи, когда это мы устраивали пикники?

Ее пальцы замерли на темной шерстяной ткани его сюртука. Она покосилась на Грейсона, на щеках ее вспыхнули красные пятна.

– До того, как поженились, Брэдфорд. Еще когда ты за мной ухаживал.

Он снова уткнулся в свою газету.

– Тогда мы были молоды и занимались всякой чепухой, – проворчал он.

– Но я все еще чувствую себя молодой, – вздохнула она.

– Что? – недовольно спросил он.

– Я сказала, что все еще чувствую себя молодой, – повторила она, опуская руки и вымученно улыбаясь.

– Нет, миссис Хоторн, вы вовсе не молоды, – заявил Брэдфорд, – и лучше бы вам не забывать об этом.

От этой сцены Грейсону стало окончательно не по себе.

Наконец, когда бесконечная трапеза была окончена, Брэдфорд направился в свой кабинет, Эммелайн – к лестнице, а Грейсон – к выходу. Но всех троих остановил звонок в дверь.

Мгновение спустя в столовую вошел дворецкий.

– Миссис Хоторн, – с достоинством сообщил он – вам письмо.

И он протянул ей серебряный поднос с лежащим на нем хрустящим белым конвертом, запечатанным печатью с красиво вытисненными инициалами «Р.С.».

Эммелайн уставилась на белый конверт с таким видом, точно это было сообщение о смерти близкого человека. Но когда Грейсон хотел подать ей письмо, она бросилась вперед и судорожно схватила его.

Она снова села на стул, руки ее дрожали.

– Я уверена, что это какой – то пустяк.

Никто не сказал ни слова, и Брэдфорд, кажется, даже не заметил, что его жена повела себя как – то странно. Он сдержанно простился с Грейсоном и пошел к двери.

Едва отец удалился, Эммелайн вскочила.

– Я неважно себя чувствую. Мне нужно лечь. Ты меня извинишь, правда?

И она вышла из гостиной не оглядываясь.

Эммелайн быстро шла по Чарлз – стрит. Ее била нервная дрожь. Она как заклинание повторяла про себя содержание записки.

«Эм, либо вы придете ко мне, либо я к вам. Буду ждать в книжной лавке на Старом углу. Ричард».

Как он смеет?!

Она была рассержена и взволнована. Подумать только – увидеться с ним на том же самом месте, где они встречались раньше – столько лет назад!

Она встречала его несколько раз в скульптурной мастерской и держалась неизменно вежливо, но отчужденно, не поощряя его к фамильярности. Но каждый раз она с трудом противостояла его обаянию, и при виде его щеки ее вспыхивали жарким румянцем, словно ей было семнадцать лет.

Сегодня утром она устремилась к мужу, надеясь, что он поймет ее состояние и поможет преодолеть ее чувства к другому, которые неожиданно для нее самой вспыхнули с новой силой. Но Брэдфорд не захотел ей помочь.

Эммелайн, охваченная нетерпением, сидела в наемном экипаже, пробирающемся в потоках транспорта, запрудившего центр города. Она вспоминала те дни, когда она, девочкой, ускользнув с уроков, бежала в книжную лавку на Старом углу, где встречались Эмерсон и Лонгфелло. Это было место встреч известных писателей. Посещения этой лавки, разговоры, которые там велись, вызывали у нее стремление заниматься более значительным делом, чем вышивание алтарных покровов.

Впервые она столкнулась с идеями и рассуждениями, совершенно не похожими на те, что проповедовали ее гувернантки или молодые леди в чопорных гостиных бостонских богачей либо наставники в пансионе для юных бостонцев. Именно в этой книжной лавке у нее впервые зародилась мысль заняться лепкой, чтобы отточить свой ум, но не при помощи слов, как это делают писатели, а при помощи рук. Творить. Она полюбила присутствовать на долгих беседах, полюбила впервые обретенное ощущение собственного «я».

Но эта интересная жизнь продолжалась недолго, потому что ее обручили с Брэдфордом Хоторном.

Двухместный экипаж преградил им дорогу, и кеб Эммелайн остановился. Раздались крики и ругательства кучеров, доказывающих свое право проехать раньше других. Эммелайн схватила переговорную трубку и сказала извозчику, что она сойдет здесь.

Прежде чем он успел ей ответить, она спрыгнула на мостовую, вынула из ридикюля мелочь, расплатилась и начала пробираться между экипажами на другую сторону улицы. Она быстро шагала по тротуару, направляясь к лавке с красной крышей на углу Вашингтон-стрит и Скул-стрит. С бешено бьющимся сердцем она открыла дверь.

Глаза ее не сразу привыкли к полутьме, и ей сначала даже показалось, что в помещении никого нет. Она прошла внутрь, и запах пыльных старых книг наполнил ее воспоминаниями о былых днях. Ведь все могло бы сложиться по – другому, если бы… Если бы ее не выдали замуж за человека, которого она теперь ненавидит.

– Эм!

Она повернулась и увидела его. Высокий. Все еще красивый. Седеющие волосы придавали ему определенный шарм.

– Я рад, что вы пришли.

Она напряглась и прижала к себе бисерный ридикюль.

– Вы не оставили мне выбора.

Ричард хмыкнул и наклонил голову набок, и Эммелайн с трудом сдержала улыбку. Дорогой, высокомерный Ричард. Время совсем не изменило его.

Когда они были молоды, он вошел в ее жизнь и требовательно завладел ее вниманием. Она уже была обручена и не смотрела на других мужчин. Но он упорно приходил в мастерскую Андре, болтал с ней, пока она работала, делая вид, что не замечает ее молчания. Он угощал ее рассказами о своей жизни. О своих родителях, которых нежно любил. О братьях и сестрах. И он своего добился – она стала с нетерпением ждать его появления.

Через месяц после того, как он начал за ней ухаживать, все изменилось. Он подошел к ней и сказал – очень просто и искренне:

– Я влюбился в вас с первой встречи.

Он сказал это сразу после очередного роскошного приема в честь ее помолвки, на котором Брэдфорд явно больше интересовался другими гостями, чем ею. В тот день она наконец внимательно посмотрела на Ричарда – и ступила на дорожку, перевернувшую всю ее жизнь.

Она вспомнила запахи глины и печей для обжига. А потом она вспомнила, что с тех пор прошло тридцать два года.

Ричард взял ее руку, затянутую в перчатку, но она решительно высвободилась.

– Вы сердитесь на меня? – спросил он умоляющим тоном.

– Конечно, сержусь! Вы не имеете никакого права ставить меня в неловкое положение. Эта записка могла попасть в чужие руки.

– Вы никогда не любили ультиматумов. – Он провел пальцем по ее рукаву. – И всегда были очень красивой – особенно когда сердились.

– Не думайте, что сможете загладить свою вину комплиментами. Если бы мой муж прочел эту записку, это мне дорого обошлось бы.

Ричард нахмурился.

– Не стоит портить такой чудесный день разговорами о вашем муже. Я изо всех сил стараюсь забыть о его существовании.

– Если вы надеялись, что я забуду об этом хотя бы на одно мгновение, вы сильно ошиблись.

– Какая жалость! Но хватит об этом. У меня для вас сюрприз.

– Меня не интересуют сюрпризы.

– Вы уверены? Вы совершенно уверены, что вам не хочется взглянуть на первое издание джеймсианских сонетов, которое я отыскал?

Сердце ее дрогнуло.

– Я думал, это вызовет у вас интерес. Она сделала равнодушное лицо.

– Меня не интересуют сонеты. – В сборник входит «Любовная песнь ворона».

Это название вонзалось точно нож в сердце.

– Зачем? – спросила она не сразу. – Зачем вы так со мной обращаетесь? Я больше не та юная глупая девочка, у которой голова была забита несбыточными мечтами.

Лицо его стало серьёзным.

– Я делаю это потому, что никогда не забывал вас. – Эммелайн возмущенно ответила:

– Можете рассказывать ваши истории какой-нибудь доверчивой женщине. А я давно не так наивна.

– Ах, Эм! – Он потянулся за ее рукой, но когда она отодвинулась, наклонил голову и смирился. – Мне жаль, если я причинил вам боль.

– Вам жаль!

Приказчик, появившийся незадолго до этого из задней комнаты и усевшийся на высокий стул позади прилавка, вскинул голову, прислушиваясь к их разговору.

– Вам жаль? – прошипела она. Ричард взял ее за локоть и, прежде чем она успела возразить, вывел ее из лавки и повел по Скул-стрит.

– Что вы делаете? – спросила она.

– Нам нужно поговорить, а здесь нельзя – слишком много любопытных ушей.

– Нам не о чем говорить. И потом, я не намерена оставаться с вами наедине.

Он повернулся к ней, лицо его внезапно стало серьезным. Он долго смотрел на нее, смотрел молча, а потом, опустив глаза на ее руку в перчатке, провел по ней большим пальцем.

– Я никогда не забывал вас. Я пытался. И еще как! Поверьте мне. – Палец его остановился, и Ричард взглянул на нее. – Мне действительно очень жаль, что я сделал вам больно. Но мне необходимо было уехать, – прошептал он. – Правда, необходимо. И теперь, когда я опять вас увидел, я простить себе не могу, что уехал тогда.

Горло у нее сжалось.

– Просто поговорите со мной. Я ни о чем больше не прошу. Мы пойдем куда-нибудь в кафе или посидим; на скамейке в парке или еще где-нибудь, где нет людей, которые, могли бывать узнать. Но прошу вас, Эммелайн, не убегайте больше от меня.

Она закрыла глаза, она купалась в этих ласковых словах, голова у нее шла кругом. Сколько времени прошло с тех пор, когда с ней разговаривали так ласково? Сколько времени прошло с тех пор, когда ей объяснялись в любви? Мужу она не нужна и никогда не была нужна.

Неужели возвращение Ричарда – это судьба? А что было бы, если бы Брэдфорд сегодня утром уделил ей внимание?

Она не знала; она просто шла рядом с этим человеком, слабое зимнее солнце обливало их бледно-золотистым светом, от чего она сама себе казалась на много лет моложе. И глупо было бы отрицать, что кровь в ней кипит от волнения.

Это ужасно и неправильно. Она это понимает. И она сказала себе, что возьмет наемный экипаж у следующего квартала и вернется домой. Но она шла за Ричардом мимо все новых и новых кварталов, позволяя ему держать себя за локоть. Прикосновение это было вполне пристойным. Разве не так?

Нет! Оно было дерзким, оно было интимным, таким же интимным, как поцелуй.

– Расскажите мне о вашей жизни, – попросил он, заглядывая ей в глаза.

– Нечего рассказывать.

– Не может такого быть. Расскажите о ваших заботах. О ваших мечтах.

Как ни странно, она послушалась его и заговорила о себе. Они прошли еще несколько кварталов – она их не считала. С каждым шагом они отходили все дальше от центра, дальше от той жизни, вести которую она была обречена.

– Вы, конечно, внесли свою долю в благотворительную деятельность и, конечно, любите ваших сыновей, – подвел он итог, когда она закончила свой рассказ. – Но что вы сделали для себя? – Этот вопрос испугал ее. Она не думала о том, чтобы сделать что-то для себя. Не думала в течение долгих лет, пока вновь не занялась лепкой.

Он почувствовал ее смятение.

– Скажите, Эм, чего бы вам хотелось? Чего бы вам хотелось только для себя?

Она не могла ответить. Не потому, что ей не хотелось отвечать, но потому, что она не знала ответа. Она знала, чего хотят ее муж и сыновья. Знала, чего хотят ее друзья и общество. Всю жизнь она удовлетворяла их желания. Но за все это время никто не спросил, чего хочет она сама, что она любит. Впервые за многие годы ей дали понять, что ее общества ищут, что ею интересуются и дорожат, что она желанна. Она отогнала мысль о том, что не следовало ей тайком уходить из дома и встречаться с этим человеком.

– Вам захотелось снова заняться лепкой, – проговорил он. – Иначе зачем вам было приходить к Андре? – Он посмотрел на нее. – Разве только вы приходили, чтобы просто повидаться с ним?

Она сердито посмотрела на него.

– Я хотела лепить.

– Тогда почему бы вам не ходить туда почаще?

– Очень трудно уйти из дома так, чтобы никто не заметил.

– Вы всю жизнь думали о других. Пора для разнообразия подумать и о себе. И если вам трудно уходить из дома, почему бы не нанять учителя, который мог бы приходить к вам? Женщины из хороших семей часто так поступают.

Эта мысль ее взволновала. Позволит ли Брэдфорд ей это сделать?

– Я мог бы приходить к вам и учить вас. – Она круто повернулась к нему.

– Боже мой, да ни за что!

Ричард усмехнулся и напустил на себя невинный вид.

– Но, Эммелайн, никаких неприятностей от меня не было бы.

– Ну конечно, как, например, сегодня утром, когда вы послали мне записку.

Он даже не удосужился изобразить раскаяние. Он только опять улыбнулся, и его белые зубы блеснули на солнце.

– Ну ладно, значит, это плохая идея – приходить к вам домой. Но тогда приходите почаще к Андре. Не думайте обо мне. Делайте это для себя – для Эммелайн Эббот.

– Хоторн, – резко поправила она.

– Но ведь когда-то вы были Эммелайн Эббот, красивой девушкой, умевшей любить, как никто другой.

– Эммелайн Эббот, которую вы бросили, даже не объяснившись.

– Вы всегда обращали слишком много внимания на детали.

Он остановился, чтобы купить ей горячего шоколада и кулечек с конфетами.

– А вы помните, как мы ездили на трамвае в Бруклин? – спросил он.

– Нет, – слишком быстро ответила она.

– Да наверняка помните. – Ну немножко. – Она невольно улыбнулась. – Вы танцевали, сняв туфельки, помните? – Она почувствовала, что краснеет.

– Я была тогда глупой девчонкой.

Он удивил ее, повернув лицом к себе.

– Вы были красивой молодой женщиной. – Его руки скользнули вверх, к ее плечам и коснулись ключиц. – Вы по-прежнему красивы, – добавил он хрипло. – Очень красивы. – Он опустил взгляд на ее губы.

У нее перехватило дыхание, и она закрыла глаза. Как, казалось бы, легко – прижаться к нему, ощутить на своих губах мужские губы. Сколько лет ее никто не целовал? И что она испытывает к Ричарду – желание или ей просто не хватает любви?

– Я часто думал о вас, – прошептал он и погладил ее по щеке. – Спрашивал себя, что вы делаете со своей жизнью, веселы вы или печальны. Я не хочу опять потерять вас.

Он наклонился, и Эммелайн поняла, что сейчас он ее поцелует. Вызовет ли его поцелуй те же чувства, что когда-то? Вызовет ли он томление?

Сердце у нее гулко билось, но рассудок громко предостерегал ее от поспешных решений.

– А вы тоже хотите меня? – спросил он. Она отшатнулась.

– Нет! – вскрикнула она.

Он очень ласково взял ее за руку.

– Я думаю, хотите. Но еще не время. – И он поднес к губам ее руку и поцеловал в ладонь.

Она вырвала руку, словно обжегшись.

– Я слишком долго ждал, Эммелайн, но больше ждать не стану.

Она резко отвернулась, подхватила юбки и бросилась прочь по гранитному тротуару. И ни разу не обернулась.

Элегантный экипаж остановился на оживленном перекрестке неподалеку от Хоторн-Хауса. Грейсон взмахнул рукой, подзывая наемный кеб, и в этот момент из его дома выскользнула какая-то женщина. Он удивленно проследил за ней взглядом – это была его мать. И он решил за ней проследить.

Но это оказалось делом нелегким. Улицы были запружены экипажами, и он безнадежно отстал. Грейсон велел извозчику ехать дальше по боковым улицам, но все было бесполезно. Однако когда он уже был готов оставить это дело, он увидел ее. С мужчиной.

Выскочив из кеба, Грейсон бросил извозчику монету и пустился за ними вдогонку. Он пересек улицу, каждую минуту рискуя оказаться под копытами лошадей, и приподнялся на цыпочки, когда какой-то фургон загородил ему дорогу. Позолоченные буквы на его боковых стенках сообщали, что это служба доставки.

Грейсон чуть ли не подпрыгивал от нетерпения, ожидая, пока фургон проедет мимо, а потом, оказавшись на противоположной стороне, почти побежал по тротуару, но его мать исчезла. Остался только мужчина.

Грейсон рванулся к нему, но тут на пути выросла очередная преграда, на этот раз продавец с тележкой. А когда путь опять оказался свободен, мужчины уже нигде не было видно.

Грейсон побежал вперед, заглядывая в лица прохожих, и наконец схватил за руку шедшего впереди мужчину.

– Эй, вы чего? – удивился высокий незнакомец.

Грейсон осознал свою ошибку и выпустил руку мужчины, словно она обожгла его.

Он остановился задыхаясь, пешеходы обтекали его с двух сторон, не обращая внимания на его дикий вид и широко раскрытые глаза.

И его мать, и незнакомый мужчина исчезли, как дым на ветру, едва только пошел дождь.