Текст книги "Белый лебедь"

Автор книги: Линда Фрэнсис Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2

Через три месяца они прибыли в Бостон. Слишком рано. На неделю раньше, если быть точным.

Диндра и Генри не пожелали ехать в Монако без Софи. А Маргарет, которая надеялась, что ее бостонские родственники будут рады видеть ее у себя, тут же послала сообщение о своем возвращении. И в результате все четверо стояли сейчас перед «Белым лебедем» – величественным особняком из красного кирпича и известняка.

Солнце село, и газовые фонари освещали золотистым светом Коммонуэлс-авеню в престижном бретонском квартале Бэк-Бэй. Генри вглядывался в дом. Со стороны улицы не светилось ни одного окна.

– Непохоже, что нас ждут.

Софи взглянула на него с озорной улыбкой. Она и представить себе не могла, что так разволнуется, оказавшись дома.

– Потому что никто не знает, что мы здесь. Я хочу сделать папе сюрприз, – объяснила она, а потом ее улыбка померкла при мысли о совершенно темном доме. – Мне казалось тогда, что это хорошая мысль, – упавшим голосом – произнесла она.

Диндра закатила глаза.

– Прекрасно, мы устроим сейчас им сюрприз, – заявила она и стукнула зонтиком незадачливого мальчишку-фонарщика, который случайно задел ее юбку, проходя мимо. – После визита мы отправимся в ближайшую гостиницу. Я уже говорила раньше и скажу еще раз – твой отец не захочет, чтобы какой-то мужчина и две женщины, которых он даже не знает, жили в его доме.

– Мой отец не такой человек, – возразила Софи. – И потом, «Белый лебедь» – вовсе не дом моего отца, как думает большинство в Бостоне.

– Вот как? – задумчиво проговорила Диндра. – А кому же он принадлежит?

Софи радостно рассмеялась.

– Мне.

Стояла зима, все вокруг было покрыто снегом и льдом, но это ее не обескуражило. Она с восторгом смотрела на голые розовые кусты, которые посадила в детстве вместе с матерью и которые теперь торчали из-под снега, укутанные на зиму. Она восхищалась двумя лебедями, высеченными из гранита, которые гордо возвышались по обеим сторонам лестницы, ведущей к парадному входу.

«Белый лебедь». Утонченность и достоинство. И на какое-то мгновение время вернулось вспять и Софи почудилось, что сейчас распахнется дверь и ее мать выйдет на крыльцо, раскрыв ей свои объятия.

Софи глубоко вздохнула. Матери нет в живых уже пять лет. Но Женевьева Уэнтуорт все еще здесь – и в музыке ее дочери, и в цветах, и в садовых шпалерах. Ее дух незримо витал в этом доме, единственной материальной собственности Софи, кроме ее виолончели, и вместе с виолончелью составлял все богатство ее дочери.

Она давно уехала из Бостона, но сознание, что у нее есть «Белый лебедь», придавало ей уверенности. Если даже она потеряет все, у нее останется этот дом. Сколько раз она окружала себя мыслями о его прочных стенах и резных деревянных дверях, точно защитой от холода?

Подхватив подол великолепного дорожного костюма из синего бархата, Софи поднялась по лестнице. У двери она постучала раз, потом еще. Предвкушение и трепет при мысли о встрече с отцом переполняли ее сердце. Обнимет ли он ее, поцелует ли или будет держаться отчужденно и сдержанно? Как поведет себя ее мачеха. Патриция? Улыбнется ли она приветливо ее друзьям?

Но на стук никто не отозвался.

Софи нажала на ручку, но дверь оказалась запертой.

– Странно, – протянула она.

Диндра удобно устроилась на спине одного из лебедей, достала сигарету и вставила в длинный мундштук. Спичка зажглась и зашипела на морозе.

Маргарет ходила взад-вперед, отмахиваясь от дыма всякий раз, когда он настигал ее.

Генри тоже попробовал нажать на дверную ручку, он даже подошел к окнам и подергал каждое.

– Дом крепко заперт, – заявил он, забирая у Диндры мундштук. – Ясно, что внутри никого нет.

– Как это может быть? – пробормотала Софи. – Даже если хозяев нет дома, там должны быть слуги.

Квартал Бэк-Бэй состоял из длинной узкой сети улиц, причем Коммонуэлс-авеню проходила через ее середину, точно некое лакированное, уставленное статуями главное блюдо. Особняк «Белый лебедь» стоял на углу Коммонуэлс-авеню и Беркли-стрит. Аккуратно расчищенная дорожка вела к просторному двору, огибая здание, и тянулась вдоль всего дома. А дорожки не расчищаются сами собой. Значит, кто-то должен здесь быть.

– Может быть, твой отец переехал куда-то со своей новой семьей?

Софи рассматривала темные окна со стеклами, обрамленными инеем, точно кружевом. Когда она была – здесь в последний раз, многие говорили о том, что Патриции очень хочется жить в новом доме в одном из престижных кварталов Бостона, где весьма богатая выскочка Изабелла Гарднер выстроила себе потрясающий роскошный дворец. Возможно ли, что они переехали в тот район и отец не сообщил ей об этом?

Сердце у Софи сжалось от слишком знакомого ощущения покинутости. Но она не позволила себе предаваться унынию и, вздернув подбородок, весело улыбнулась. Отец просил ее приехать. Она приехала раньше времени. Нет сомнений, что, прибудь она как планировалось, он был бы – в гавани и встретил ее там.

– Может, они уехали на уик-энд? – размышляла она. – И поэтому в доме нет слуг. Но кто же тогда расчистил дорожку?

– Что мы будем делать, если не попадем в дом? – спросила Маргарет.

Генри улыбнулся, выдохнув дым, и снова отдал мундштук Диндре.

– Не волнуйтесь, леди, – произнес он, эффектно хрустнув пальцами. – Ну-ка отойдите.

– Не можешь же ты выломать окно!

– Фу, ни за что не стал бы так глупо поступать. – Он вытащил маленькую плоскую металлическую пилочку и приложил ее к дверному замку с ловкостью уличного воришки. Через некоторое время послышался щелчок, потом подозрительный треск, и наконец дверь распахнулась.

Софи тяжело вздохнула, но Генри не обратил на нее никакого внимания. Сделав широкий жест, он пригласил женщин войти в дом.

– Входите, да поскорее. На улице очень холодно.

Внутри было тихо. Их шаги отдавались на черно-белом мраморном полу, и звук взлетал к высокому потолку холла.

Дом был элегантен – с широкой изогнутой лестницей, изящными арками и огромной хрустальной люстрой.

Софи включила газовое освещение. Но даже после этого никто не появился.

– Какая-то бессмыслица, – прошептала Софи.

Она прошла по первому этажу, стягивая по дороге замшевые перчатки, и, сняв пелерину и дорожный жакет, отбросила их в сторону. Наконец-то она дома. Она пыталась понять, что изменилось за время ее отсутствия. Все казалось прежним, только выглядело как-то новее, внезапно осознала она. Она приписала перемены своему долгому отсутствию и темноте.

Но комната в конце первого этажа – нечто вроде гостиной – заставила ее остановиться. Она нахмурилась.

Мысли ее вернулись назад, к матери, к их совместным планам устроить именно здесь музыкальный салон. Но когда Софи приезжала сюда год назад, она обнаружила, что отец превратил эту комнату в библиотеку, поставив сюда письменный стол и книжные полки. Свободные места между шкафами были увешаны превосходными гравюрами со сценами охоты.

Возвращение домой, кажется, будет не таким счастливым, как она надеялась, – дом оказался не теплым и не гостеприимным, здесь не было весело улыбающегося отца, сестры не окружили ее с радостными, взволнованными возгласами. Радость Софи понемногу гасла. Но она упрямо держалась за нее. Любую библиотеку можно переделать.

Мысли ее неожиданно прервали шум чьих-то громких шагов и изумленное восклицание Маргарет.

– Я мог бы предположить, что вы Конрад Уэнтуорт, – услышала она слова Генри, произнесенные его излюбленным саркастическим тоном. – Но вы слишком молоды, чтобы иметь взрослую дочь. Отсюда возникает вопрос: кто вы?

– Лучше ответьте, кто вы.

Мужской голос, низкий и глубокий…

Софи склонила голову набок, и мысли ее заметались. В голосе было что-то знакомое, и по телу ее пробежала дрожь – вот-вот она вспомнит его. Она покрылась испариной при мысли о том, что только один мужчина вызывал у нее подобные чувства.

С бьющимся сердцем она направилась в холл. И увидела его.

Грейсон Хоторн.

Сердце забилось медленнее, дыхание стало прерывистым. Так бывало всегда, когда она видела его, каждый раз изумляясь, что мужчина может быть таким потрясающим, чувственным и твердым, словно высеченным из камня.

Пригвоздив Генри к месту своим вызывающе сердитым взглядом, он стоял, освещенный мерцающим светом газовых ламп. Это был высокий властный человек с темными волосами, более длинными, чем ей запомнилось, обрамлявшими его волевое лицо. Квадратный подбородок и широкие плечи говорили о том, что с этим человеком следует держаться настороже. На нем был пиджак-визитка и брюки из тонкой шерсти. Складка на них была такая острая, что, казалось, о нее можно порезаться.

Склонив голову набок, она вспомнила, как, будучи ребенком, ходила за ним повсюду, пребывая в вечном страхе что он прогонит ее, в то время как он был терпелив и только качал головой, закатывая глаза. Грейсон всегда был снисходителен к этому странному гадкому утенку, Софи Уэнтуорт.

Нежная улыбка изогнула ее губы при воспоминании о ребенке, которым она была когда-то. Неужели она действительно была так предана ему?

– Если вы не объяснитесь, – заявил Грейсон, твердо и холодно выговаривая слоги и не отрывая взгляда от Генри, – я пошлю за полицией.

– Что это за разговор о полиции? – спросила Софи, решительно направляясь к нему. Улыбка ее стала еще шире.

Грейсон повернулся на ее голос и остолбенел.

Взгляды их встретились и не могли оторваться, и она поняла, что он так же не ожидал увидеть ее, как и она его. Она забыла обо всем. Существовал только Грейсон. Ей показалось, что время вернулось вспять и они снова были детьми. Он был ее героем, она – его тенью. Ее захлестнула нежность, и она, вспомнив о былой преданности, чуть не бросилась к нему бегом.

Но он хорошо умел владеть собой и глубоко спрятал свое изумление. Внезапно в его глазах промелькнул интерес, когда он оценивающе оглядел ее, и от его взгляда ей стало не по себе. Чары развеялись, и все вернулось на круги своя, и она с грустью призналась себе, что Грейсон уже не мальчик, а взрослый мужчина.

На приеме в честь дня рождения отца Софи узнала, что Грейсон больше не терпелив и не снисходителен. Он был безжалостен, собран и сдержан. За те годы, что она гастролировала по Европе, он приобрел бескомпромиссную властность и хищное изящество, очертания его фигуры стали твердыми и четкими.

Она подавила девчоночий порыв броситься к нему на шею и крепко обнять. Теперь она женщина, и давно остались позади годы, когда она ходила по пятам за Грейсоном или доверчиво держалась за его руку.

При мысли о том, что отныне все изменилось, ее охватило сожаление. Но теперь она была взрослая, и независимая, и такая же удачливая, как он, – если закрыть глаза на небольшие, не стоящие ее внимания сложности с деньгами. Ничего – скоро у нее будет много денег, пообещала она себе и улыбнулась.

– Ты слышала, Софи? – громко крикнул возмущенный Генри. – Этот грубиян угрожает вызвать полицию! Маргарет ломала руки.

– Разве можно обращаться к властям, находясь в чужом доме?

Диндра фыркнула, загасив сигарету о старинную вазу.

– Теперь все понятно. «Блудную дочь изгоняют из родного дома». На первых страницах всех городских газет. К утру это разойдется по всей этой деревенской заводи. – Ее зеленые глаза сузились, и она постучала пальцем по столу. – Без сомнения, об этом будут говорить все. – Палец ее замер, и она взглянула на Софи. – Если ты будешь вести игру правильно, тебя могут арестовать. Но на такое паблисити у нас не хватит денег.

Лицо Грейсона окаменело, он уставился на Диндру с таким видом, будто она была назойливой мухой, от которой он никак не мог избавиться.

Софи закашлялась, чтобы скрыть внезапный приступ смеха.

– Диндра, ты ведешь себя очень плохо.

– А разве ты не за это мне платишь? – Грейсон медленно обвел глазами всех по очереди и наконец остановил взгляд на ней.

– Софи?

– Ну наконец-то! – воскликнула она, пряча за смехом затрепетавшее сердце. – Вы, кажется, узнали меня?

Он поднял темную бровь и – она могла бы поклясться – улыбнулся мимолетной улыбкой.

– Вы здесь, – констатировал он, причем его внимательный взгляд не отпускал ее от себя. – И вы приехали преждевременно.

– Снова правильный ответ. Вы просто поражаете меня своей догадливостью.

Его брови приняли свои обычные четкие очертания.

– Увы, – продолжала она, направляясь к нему, и ее изящные каблучки зацокали по мраморному полу, – во Франции нам удалось сесть на пароход, который уходил немного раньше. Насколько я понимаю, это была груда болтов, которых удерживали вместе упаковочная проволока и бечевка, но он доставил нас сюда, чтобы я могла сделать отцу сюрприз. – Внезапно в голове у нее мелькнула некая мысль, и она резко остановилась. – А как вы узнали, что я еду домой?

На мгновение ей показалось, что этот высокий властный человек смутился либо удивился ее словам, но это длилось лишь одного мгновение.

– Мне сказал ваш отец.

– А, ну тогда понятно. И раз уж вы столько всего знаете, скажите: почему здесь нет моего отца? – Но вслед за этим вопросом сразу же последовал другой: – И почему здесь вы?

Он опять смутился, потом в глазах его мелькнуло что-то опасное.

– А разве вы не знаете?

Он смотрел на нее, и в его взгляде было что-то странно собственническое.

– Нет, Грейсон, не знаю. Иначе не спрашивала бы.

Его взгляд жег ее, и от этого надменного собственнического взгляда ей показалось, будто он провел по ее коже раскрытой ладонью. По телу ее побежали мурашки, и она остро ощутила присутствие этого человека.

Ей больше нравилось, когда оба они были детьми и она ходила за ним как тень. И родители их были близкими друзьями.

Смутная улыбка появилась на ее лице, когда она вспомнила, как ее отец с отцом Грейсона курили сигары в кабинете. А мать Грейсона с ее матерью пили чай в Хоторн-Хаусе.

Как ни странно, она никогда не была влюблена в его братьев, Мэтью и Лукаса. Они были, в общем, неплохие ребята, но ей нравился Грейсон, всегда нравился. Однако теперь, став взрослыми, они уже не могли обращаться друг с другом с той же легкостью, что и в детстве. Атмосфера, окружающая их, теперь была напряженной, горячей, как в тот вечер на приеме у ее отца.

– Я здесь живу, – заявил он. Она заморгала:

– Что?

– Я сказал: я здесь живу.

– Вы здесь живете?

В ее доме?

Сердце у нее забилось гулко, и это не имело ничего общего со странным собственническим взглядом его пылающих глаз. Но она не желала поддаваться панике.

– У вас настали тяжелые времена, да? – язвительно хмыкнула она, с трудом выговаривая слова. – Весьма сожалею. Но дом большой. В тесноте – не в обиде, как я всегда говорю.

Нужно отыскать отца.

Подобрав длинные юбки, она собралась было уходить, но он схватил ее за руку. Его длинные сильные пальцы удивительно нежно обвились вокруг ее руки как раз там, где кончался рукав, и она не могла смотреть ни на что, кроме его золотистой кожи, прижатой к ее запястью.

На один поразительный момент она увидела его руку. Она опять стала ребенком, неловким ребенком, с непослушными, неукротимыми локонами, с пятнами грязи на щеках, а он вытирал ее грязную коленку. Ее дорогой, милый Грейсон. Ее рыцарь. Единственный, кто всегда был рядом с ней – кроме того случая, когда он был нужен ей больше всего.

Она вздернула голову и посмотрела на него, такого высокого, такого сильного, такого необходимого ей.

– Как могло получиться, что она вам понадобилась? – прошептала она.

– Что?

Она вспомнила, где находится, и с шумом втянула воздух. Это «Белый лебедь», и прошло пять лет. Никто не знает, что однажды вечером она ходила повидать Грейсона, и было это много лет назад. Никто и не узнает об этом, решила она.

Собственный смех показался ей неискренним, и она попыталась высвободиться.

Но он удержал ее и поднял ее голову за подбородок согнутым пальцем.

– Я не знаю, откуда возникла эта путаница, Софи, но я не жилец здесь. Теперь «Белый лебедь» принадлежит мне. Я думал, вы знаете.

При этих словах ей окончательно расхотелось насмешничать, и она выдернула руку, все еще не веря его словам.

– Это абсурд!

– Мне дали понять, что Конрад говорил вам об этом. – Его глаза стали еще темнее, в них снова появилось нечто опасное, словно он о чем-то умалчивал. – Я купил этот дом у вашего отца всего три месяца назад.

Все закружилось у нее перед глазами, и она покачнулась. Уверенность, которая звучала в его голосе, показалась ей невыносимой.

Но она тут же взяла себя в руки.

– Это смешно! Это не его дом, и он не может его продать.

– К сожалению, это был его дом.

– Мой! – В голосе ее зазвучал панический страх.

– Но он записан на него. Договор…

– Да! – закричала она, оборвав его. – Да, дом записан на него, но только потому, что я в восемнадцать лет подписала тот дурацкий документ, где я давала ему право вести мои дела. – В то время ей казалось, что это небольшая цена за обретенную ею свободу. Небольшая цена за то, чтобы ей разрешили уехать из Бостона и посещать Лейпцигскую консерваторию. Она ведь была уверена, что отец ни в коем случае не продаст ее дом.

«Успокойся!» – мысленно приказала она себе. – Но как бы то ни было, отец в течение многих лет не делал никаких попыток вмешаться в мою жизнь. – Она постепенно успокаивалась. – Это, конечно, недоразумение. Как только я найду отца, мы с ним все выясним.

Она засмеялась и внезапно почувствовала облегчение. Не раздумывая, она протянула руку, чтобы похлопать его по плечу. Его взгляд мгновенно обратился на ее пальцы, лежащие на его темном пиджаке, и она могла бы поклясться, что по телу его пробежала дрожь, словно этот невозмутимый человек хотел бы избежать ее прикосновений. Внезапно она подумала: как это будет, если она сплетет пальцы с его пальцами? Если крепко сожмет их? Если Грейсон обхватит ее руками, как делал это, когда они были детьми? С застенчивым щебетанием она отняла руку.

– Обещаю, если действительно произошла какая-то ошибка и деньги перешли из рук в руки, я прослежу, чтобы отец вернул вам все до пенни.

Его гибкое тело пантеры неподвижно застыло. Он поднял голову и впился в нее холодным оценивающим взглядом, словно пытался проникнуть в ее мысли. Ему всегда слишком хорошо удавалось читать ее мысли, как будто он заглядывал ей прямо в душу. Она с трудом подавила желание закрыть глаза.

– Деньги меня не волнуют.

– Ну и хорошо. Значит, не будет никаких проблем. А сейчас мы очень устали. Все за мной. – Чем скорее она избавится от него, тем лучше. Трепет и эмоции, заглядывание в душу? Видит Бог, для этого ей нужно снова стать восьмилетней девочкой, доверчивой и романтичной, верящей в рыцарей в сверкающих доспехах.

Но мир вовсе не романтичен. И разумеется, не существует никаких рыцарей ни в каких доспехах.

Путешественники направились к лестнице.

– Софи, – произнес он, и слово прозвучало как спокойная команда.

Она обернулась, остановившись у подножия лестницы. Его мрачное лицо, казалось, помрачнело еще больше.

– Да? – оглянулась она.

– Вы не можете оставаться здесь. – Слова его раскатились по холлу, и сердце у нее екнуло, Идти им было некуда, и денег заплатить за жилье у нее нет.

– Почему же?

Этот вопрос застал его врасплох. Некоторое время он смотрел на нее, этот смелый, властный человек, и в его красивом лице проявилось что-то жесткое и отрешенное. Казалось, он ведет бой с самим собой.

– Ну, скажем так – неприлично незамужней женщине спать в доме холостяка, – спокойно ответил он.

Медленная улыбка растянула губы Софи, ее равновесие наконец-то полностью восстановилось. Она вернулась, вызывающе пробежала кончиками пальцев по его рукаву, не обращая внимания на то, как вспыхнули его глаза.

– Значит, это правда. Вы действительно превратились в ходячую викторианскую добродетель.

На мгновение на лице его отразилось удивление, а потом он нахмурился. В воздухе потрескивало напряжение, и поскольку Софи стояла совсем рядом с ним, она чувствовала глубокий запах сандалового дерева.

– Увы, – продолжала она, отступая с такой быстротой, с какой только можно было, чтобы он не подумал, что она спасается бегством, – я не очень беспокоюсь о своей репутации. Но если вы беспокоитесь о своей, то отель «Вандом» не слишком далеко отсюда. Не сомневаюсь, что вам предоставят там вполне подходящую комнату.

Грейсон стукнул медным молотком в массивную входную дверь роскошного особняка, выстроенного из известняка и мрамора. Улица была пустынна, и газовые фонари составляли его единственное общество. Было поздно, слишком поздно для визита. Но Грейсон не собирался ждать до утра, чтобы встретиться с Конрадом Уэнтуортом.

В нетерпении он опять стукнул молотком и принялся ходить взад – вперед по террасе из серых плит, пока не услышал внутри чьи-то шаги. Наконец дверь со скрипом приоткрылась.

Реймонд, старый дворецкий Уэнтуорта, выглянул в щель.

Лицо у него было помятое от сна, брюки и жилет надеты второпях, он поднял вверх свечу в подсвечнике, и она бросала слабый круг света на крыльцо.

– Мистер Хоторн, – удивленно проговорил дворецкий.

– Мне нужно видеть вашего хозяина.

Реймонд запнулся, отступил, дверь открылась шире.

– Но мистер Уэнтуорт лег спать.

– Тогда скажите ему, чтобы он проснулся. – Дворецкий явно не знал, что делать в такой ситуации, но когда Грейсон вошел в дом, он не посмел остановить его.

Стуча каблуками по мраморным плитам, Грейсон прошел мимо двух инкрустированных драгоценными камнями львов, которые украшали огромный холл. В отличие от большинства бостонцев Конрад Уэнтуорт не желал скрывать свое богатство.

Богатство? Если бы Конрад покупал поменьше драгоценностей для украшения дома и своей жены, они не оказались бы в таком положении.

Грейсон был очень рад, что узнал о желании Конрада продать «Белый лебедь» прежде, чем он перешел к кому-то еще. Хотя из-за этого теперь они попали в двусмысленное положение.

– Но, сэр…

– Позовите его, Реймонд.

От принятия решения дворецкого избавил луч света, появившийся наверху лестницы.

– Что там происходит?

Грейсон обернулся и увидел, как Конрад Уэнтуорт натягивает халат поверх ночной рубашки.

– Господи, Грейсон! Что происходит?

– Я хочу знать, какого черта вы подписали документ, имеющий юридическую силу, продав собственность вашей дочери без ее согласия?

Конрад на мгновение замер, но потом решительно спустился вниз. Его ноги, обутые в шлепанцы, зашаркали по плитам холла, а когда он заговорил, в его голосе не слышалось даже намека на волнение. Он пригладил взъерошенные со сна волосы.

– Я подписал его потому, что имею на это полное право. – Грейсон пронзил его взглядом.

– Вы сказали мне, что она дала свое согласие. – Он смирил свое негодование, помня, что говорит с пожилым человеком, – А если вы не сказали ей о доме, я могу предположить, что вы не сказали ей и о помолвке.

Конрад смущенно переступил с ноги на ногу, затем взмахом руки отпустил дворецкого и направился через холл в свой кабинет. Там было темно, но хозяин зажег газовые лампы, и их свет заиграл на отделанном красным деревом интерьере. Он кивнул Грейсону на одно из двух кресел с подголовниками, стоящих перед камином. Но Грейсон был не расположен сидеть.

Конрад бросил на него быстрый нервный взгляд.

– Нет, я не говорил ей о помолвке. Но относительно моей власти вы ошибаетесь. Я отец Софи, и у меня есть полное право руководить ее жизнью.

– Да, когда она была ребенком, но не теперь, когда она взрослая.

– Софи не просто взрослая. Она стала знаменитостью, которой не прочь воспользоваться самые разные люди. Я контролировал траст, который был учрежден для нее после смерти ее матери, он включает и «Белого лебедя», что дает мне право принимать решения, когда речь идет о ее делах.

– Почему вы до сих пор ничего не сообщили ей об этом трасте?

Конрад скривился.

– Я думал о других вещах.

– Ясно. – Грейсон не мог больше сдерживаться. – Ведь это ваша дочь!

Но Софи не единственная моя дочь!

– Ах да. Ваша новая семья. Как я мог забыть!

Конрад покраснел и заявил, желая оправдаться:

– Я дал Софи шанс осуществить ее мечту стать музыкантом. Она в этом преуспела. Доказательство тому – эта статья в журнале. Но теперь ей пришло время вернуться домой и попытаться создать себе нормальную жизнь. Ведь она женщина. Не будет же она вечно играть на виолончели! Больше того, она не может разъезжать по свету с кучкой прихлебателей, о которых говорится в статье. И я собирался рассказать ей обо всем, что я для нее сделал, как только она приедет.

– Приедет, – нетерпеливо подхватил Грейсон. – Софи уже здесь.

– Что? Она должна приехать только через неделю!

– Софи в Бостоне, в доме на Коммонуэлс-авеню, и она ждет вас. – Он стиснул зубы. – Черт побери, Конрад, вы даже не потрудились сообщить ей о своем переезде!

Конрад смутился.

– Я собирался объяснить ей и это тоже, когда встречу ее в гавани и привезу сюда. – Он улыбнулся. – Я собирался повозить ее по Общественному парку, возможно, мы бы вышли из экипажа и посмотрели, как катаются на коньках в лагуне. Я все хотел рассказать ей.

– И вы думали, что этого будет достаточно? Поспешного объяснения во время прогулки по парку? После того, как бумаги уже подписаны?

Улыбка исчезла с лица Конрада, он рассердился не меньше Грейсона.

– Ей двадцать три года, и ей пора понять, что жизнь состоит не только из музыки! Ей нужно руководство. И поскольку я ее отец, я обязан позаботиться о ее благополучии. Что я и делаю. Если мне пришлось ликвидировать этот траст, значит, так тому и быть. Она будет жить в моем доме, пока не выйдет замуж.

Грейсон провел рукой по волосам.

– Господи, зачем столько сложностей? – Он посмотрел на Конрада, едва сдерживая раздражение. – Вы ведь наверняка понимаете, что таким способом вы не заставите вашу дочь остепениться. Софи будет сопротивляться вам. – Его глаза сузились, превратившись в щелки. – А из этого следует, что она будет сопротивляться и мне.

– Пусть сопротивляется. Согласится она или нет, я буду делать то, что для нее лучше. – Резким жестом он затянул пояс на талии. – Я объясню дочери создавшуюся ситуацию. Утром я первым делом отправлюсь к ней.

– Расскажите ей о доме, – посоветовал Грейсон спокойно. – Но я не хочу, чтобы вы окончательно все испортили, рассказав о помолвке. – Его глаза сузились, в голосе послышались холодные, тяжелые нотки. – Я сам скажу ей о нашей свадьбе. Если Софи узнает, что в довершение ко всему вы еще решили выдать ее замуж без ее согласия, она закусит удила. Она откажется от помолвки, просто чтобы досадить вам.

– Я ее отец. Она не станет мне возражать.

– Значит, вы забыли, какова Софи.

– Я не забыл, – проворчал Конрад. – Она упряма до невозможности. И всегда была такой.

– Совершенно с вами согласен. А теперь мне придется распутывать эту путаницу.