Текст книги "Петкана"

Автор книги: Лиляна Хабьянович-Джурович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Я тоже жила как пустыня. И как семя. Многое происходило в душе моей. Она терпела страшные муки кажущейся богооставленности. И ощущала благодать живого присутствия Господа. Укреплялась твердой верой в то что Он «везде сый и вся исполняяй». Что Он, даровавший нам слух, все слышит. И все видит, поскольку Сам даровал нам зрение. И с неослабевающей силой продолжала стремиться к Богу и спасительному теплу Его неизреченной любви. Но об этом ведали только Он, Господь и Бог мой, и я, недостойная раба Его, грешная Параскева.

* * *

Моя жизнь в пустыне началась со смирения и тихой, благодарной радости. В полной гармонии со всем, что меня окружало. Ибо я во всем видела Господа и отражение Его благого Промысла и любви. Я явственно ощущала Его живое присутствие. И никогда не была одна. Никогда не оставалась наедине со своими скорбями. Потому что всегда опиралась на силу Всемогущего.

Так проходили дни и недели. Но когда месяц в двенадцатый раз изменил свой лик, враг рода человеческого начал строить против меня и моего спасения свои демонские козни.

Ныне я знаю: сие стало возможно попущением Божиим, по Его премудрому произволению и под постоянным наблюдением Всевидящего Ока. Но тогда мне показалось, что Господь меня оставил. И это страшное ощущение богооставленности разлилось вокруг меня черной ледяной пустотой.

Сперва дал себя знать голод.

Однажды утром я проснулась с мыслью о Зейнебе и хлебах, которые она мне приносила. Подспудная мысль пульсировала в мозгу вместе с вопросом: когда же Зейнеба наконец придет – сегодня или же в какой-нибудь другой день? И будут ли ее хлебы такими же вкусными, как и раньше? И будет ли их достаточно? Затем меня охватило некое странное возбуждение. Я с нетерпением ждала прихода Зейнебы. Ждала со страхом. А вдруг она все-таки не придет? Что, если не придет совсем? «Если она не придет ни сегодня, ни завтра, что тогда со мной будет?» – заплакала я. Я, не раздумывая отправившаяся в пустыню. Я, хорошо знавшая, что человек смеет надеяться только на Господа. И только на Его милость полагаться.

Но я уже была словно и не я.

«Когда же придет Зейнеба? Почему ее все нет? Придет ли она? – роились в голове моей панические мысли. Звенели, пробиваясь сквозь пение псалмов и слова молитвы. И были гораздо, гораздо сильнее, чем сии последние!

Наконец она пришла! Принесла хлебы! Вся пещера наполнилась их сладким ароматом, проникшим в каждый уголок ее, в каждую щель, казалось, что и камни, и песок пропитались этим волшебным запахом! Околдованная им и побуждаемая собственным голодом, я быстро протянула руку к корзине и, не соображая, что делаю, буквально раскрошила тонкую лепешку! Пальцами и зубами. Как дикий зверь разрывает свою добычу. Желудок мой корчился от судорожного желания есть еще и еще. Я глотала хлеб большими кусками, не успевая как следует прожевать их. Одна лепешка. Вторая. Третья. Я ела – и оставалась по-прежнему голодной. Каждый кусок казался мне необыкновенно вкусным, не таким, как другие. Словно новое блюдо на роскошном пиру. Нёбо мое трепетало от давно забытых ощущений. А я ломала лепешки. Обеими руками. И спешила скорее набить рот чудесной пищей.

«Ешь... Если хочешь, завтра я принесу тебе еще... Ешь на здоровье...» – прошептала Зейнеба.

Этими словами она в один миг разрушила дьявольские козни, разорвав сеть, которой лукавый опутал было мой ум и чувства.

Я оторвала свой взгляд от корзины с хлебом. И посмотрела на нее. В глазах Зейнебы можно было прочесть изумление, чуть ли не страх. Я словно увидела себя в зеркале. Страшную картину алчности и чревоугодия. «И такою видит меня Господь!» – мелькнула у меня запоздалая мысль. Сердце мое затрепетало от стыда и раскаяния. Щеки пылали. На глаза наворачивались слезы. Страшное осознание собственной немощи!

«Не надо!» – произнесла я тихо. Обращаясь больше к самой себе, нежели к ней. И отдернула руку с хлебом от своих так и не насытившихся уст. Быстро и содрогнувшись, как будто наткнулась на змею.

Так началась для меня мучительная борьба с собственной слабостью. Я словно карабкалась вверх по гладким отвесным скалам. Взбиралась по узкой тропинке, которая способна привести либо прямо к Богу, либо на дно страшной пропасти. Где, сладострастно оскалясь, ждет тот, кто веками и тысячелетиями подстерегает свою добычу. Поднимая целую бурю лютых искушений ради того, чтобы погубить только одну праведную душу.

Ужасны были мои терзания.

Голод совершенно осилил меня. Но то был не обычный голод, какой я знала. Спазмы в желудке, пересохшее горло – с этим я легко справлялась. Кусочек хлеба, два-три финика, иногда и вовсе – один только глоток воды. Нет! Сей голод был абсолютно иной! Незнакомый мне. Тяжелый и чувственный. Он выворачивал наизнанку мою утробу. Был как желание. Как болезнь. Мне страстно хотелось сластей. Хотелось насладиться едой. В душе моей не стало мира и покоя. Непрестанно – во сне ли, наяву – перед глазами моими возникали картины пышного застолья и различных яств. Таких, о которых я позабыла, еще живя в Эпивате. Кушаний, каких я никогда и не пробовала. И даже не видела. Ветер пустыни доносил до меня их дразнящие запахи. Жажду я тоже не могла уже, как прежде, утолить родниковой водой. И часто с ужасом ощущала во рту как будто вкус вина, а в крови – необычайное волнение.

Прежняя пища казалась мне теперь чуть ли не отравой. Финики и хлеб вызывали горечь своей сухостью. Пустынные злаки вызывали отвращение! «Трава не может быть пищей человека! Люди едят. Траву же щиплют животные», – слышала я в себе чей-то незнакомый голос. Я не имела еще опыта борьбы с ним. И эта неопытность порождала во мне панический страх. А ведь я хотела противостоять искушениям! Господь ведает, как я этого хотела.

«Пророк Илия питался травой. И Иоанн Креститель. И Мария Египетская. И множество угодников Божиих, о чьих подвигах известно лишь Господу. Разве они – не люди? Причем самые лучшие, более других уподобившиеся Создателю», – слышался порою другой, совсем тихий голос, подобный слабому лампадному свету во тьме моего помраченного ума. В такие минуты я, пристыженная, падала на землю и омывала эти бедные злаки слезами покаяния. Брала их осторожно и подносила к губам с благоговением, произнося благодарственную молитву.

Так продолжалось в течение многих дней. Неделями. Месяцами. Душа моя как могла противилась искушению, но при этом претерпевала неслыханные скорби.

Я пыталась занять себя рукоделием. Пением псалмов. Молитвою. Старалась думать о том, как Господь наш Иисус Христос победил все искушения во время Своего пребывания в пустыне. Вспоминала его страдания и крестные муки. Но страшная напасть не отпускала меня. Словно охотничий пес, преследовала свою добычу.

Сколько раз я уже готова была направиться в ближайший оазис. Туда, где жили люди. Где можно было найти сытную пищу. «Я только один раз наемся досыта. Неужели я не могу позволить себе этого после стольких лет воздержания», – помышляла я в такие мгновения. Оправдывала собственную слабость. Перед собой. И пред Господом.

Но я знала, что если я пойду туда, то одним разом дело не кончится. И предчувствовала, что, случись нечто подобное, в оазисе я тоже долго не задержусь. Но отправлюсь дальше. Вернусь в Царьград. В мір, который добровольно покинула когда-то. И там буду искать пищу, чтобы утолить свой голод.

«Этого ли ты хочешь?» – спрашивала я себя.

«Нет! – звучал мой ответ, – я хочу остаться здесь, куда Он привел меня. Хочу исполнять Его волю!» Я повторяла это много раз. Чтобы не забыть сию истину и не поддаться искушению.

В глубине своего сердца, где даже в минуты самого постыдного падения никогда не исчезал лик Господа – ведь сердце человеческое есть поле битвы Бога с диаволом, – я чувствовала и осознавала, что мучения мои вызваны не голодом. Это нечестивый через телесную слабость пытался сокрушить мою душу. Я же должна была во что бы то ни стало отстоять ее. Пусть даже ценой собственной смерти.

«А может, Он Сам хочет твоего возвращения в мір?» – слышался лукавый шепот искусителя.

«Нет, – отвечала я, – Он назначил мне это место. И именно эту, а не какую-нибудь иную стезю. Он не играет людскими сердцами. Даже когда испытует нас, Он не делает этого. Он лишь проверяет силу нашей веры. Поэтому я не предам Его», – так отвечала я самой себе и слугам повелителя мрака.

И возвращалась в свою пещеру, стараясь не думать об оазисе, путь в который означал бы начало погибели души. Я продолжала бороться с искушениями. Бороться с помощью сокрушенной молитвы. Слезно взывала к Господу, прося простить мне обиду, которую я нанесла Ему потаканием собственным слабостям. И избавить меня от бесовских нападений, которые усиливались от моей же немощи.

Но Господь словно бы отвернулся от меня. Во всяком случае, так мне казалось. И я все глубже соскальзывала в мрачную пропасть отчаяния, порожденного ощущением богооставленности.

Но и тогда не забывала слов Его: «Да не отяжелеют сердца ваши от объедения и пьянства». И припоминала поучения святых отцов, говоривших, что подобная страсть есть корень всякого зла, и прежде всего блудной страсти. Ибо и Адам впервые преступил заповедь Господню, соблазненный красотою чудесного плода и его дивным вкусом. И не позволяла себе забыть, что всякая пища, в том числе и самая вкусная, очень скоро превращается в смрад.

«Аз есмь не только бренное тело. Во мне пребывает Сам Господь. Раз каждый кусок пищи, необходимой мне для поддержания жизни, напоминает мне изысканные лакомства и разжигает страсть чревоугодия, я лучше вовсе не буду есть. Если таково мое оружие и только такой ценой могу я одержать победу, то пусть так и будет», – сказала я себе в один из мучительных дней.

Я решилась не принимать пищу. И даже воду. Много дней тянулся мой строжайший пост. Пока силы не оставили меня полностью. Тогда, почти потеряв сознание и уже не ощущая боли, которая к тому времени, казалось, вырвала из меня все мои внутренности – все, что могло алкать и жаждать, – я легла на каменное ложе в своей пещере. Пред очами моими был лик Господа. На груди – образ Пречистой Его Матери. Я была готова к смерти.

Но явилась преподобная Мария Египетская. Та, что из любви кГосподу столько лет боролась в этой же самой пустыне со своими страстями и желаниями, словно с лютыми зверями, и одержала – во славу Его! – полную победу над ними. Она осенила меня крестным знамением и своей святою рукой провела по моему телу. Посланница Божия возвестила мне о Господней милости. Искушения и вызванные ими лютые муки в одночасье оставили меня.

Так, с Божией помощью, я одержала победу над первой страстью, стремящейся завладеть душами, готовыми полностью прилепиться к Богу. Но покой мой продолжался недолго. Ибо господин всех слабостей и страстей человеческих не может примириться с торжеством праведных. И ни на мгновение не перестает ненавидеть род людской.

* * *

«Есть Всевидящий Бог, а потому нет и не может быть слепой случайности», – учат нас святые отцы.

Однако Господь нередко позволяет лукавому духу искушать нашу немощь, дабы сделать нас сильнее и мудрее.

Все началось в то утро, когда я решила пойти на источник, сама не зная, зачем я это делаю. Воды и фиников у меня было довольно. Однако что-то побуждало меня отправиться туда. Что-то внутри меня. Раздражавшее меня и не дававшее сосредоточиться на рукоделии и молитве. Не имея еще достаточного опыта и осторожности, я не распознала ловушки. Не догадалась, что это – происки врага, готовившего мне западню.

Сперва я услышала шепот. Ласковый и страстный. Потом – приглушенный смех.

А затем – увидела их. Зейнебу и какого-то юношу. Они стояли под пальмой, протянув друг другу руки. Взоры их уже были слиты во-едино. Я сразу узнала этот взгляд. Так смотрели мои подруги, юные девушки из Эпивата и Царьграда. Так смотрел на меня и тот юноша, что несколько лет подряд преследовал меня своею любовью, предлагая руку и сердце.

«Мой маленький совенок уже не прежняя девочка», – подумала я с нежностью. Словно любящая мать о своем чаде.

На какое-то мгновение я растерялась. Как мне поступить? «Если я появлюсь перед ними сейчас, то нарушу волшебную радость их свидания», – мелькнула у меня мысль. И я решила переждать. Спрятаться за барханом – так, чтобы ни они меня не видели, ни я – их. Не знаю, почему я сразу же не вернулась в свою пещеру? Видимо, лукавый дух помрачил мой ум. И он же, гнусный и пакостный, направил их в мою сторону.

Ибо, едва я успела удалиться в выбранное мной укрытие, как снова увидела их.

Они и не думали уходить. Но, наоборот, отошли от источника, дабы не привлечь внимания какого-нибудь случайного путника, мучимого жаждой, и сами стали искать укромное место, чтобы – я с ужасом поняла это! – остаться здесь надолго. Так они оказались прямо передо мной. Меня они не могли видеть. Но мне было видно все. Встать и обнаружить себя я уже не решилась. И невольно стала свидетелем того, что не хотела и не должна была видеть.

Господь да простит мне воспоминание о моем срамном падении! Но я делаю это в надежде, что тем, кто ведет брань с демонами подобного рода, сие может послужить к духовной пользе. Пусть знают все уловки лукавого и умеют противостоять его козням.

А посему должна признаться и в самом страшном: в какой-то миг, утратив духовную бдительность и твердость и взглянув на них, я узрела вместо возлюбленного Зейнебы – того юношу из Царьграда, а вместо Зейнебы – самое себя! Наваждение длилось всего несколько мгновений. Но мне было довольно, чтобы осознать всю гнусность произошедшего – не с ними, нет, но со мною! Страшная картина. Пропасти. И полной моей погибели.

Но ужасу предшествовал трепет, вызванный изумлением – и удовольствием. Приятный и нежный. Незнакомое прежде тепло разлилось по сердцу. И – о, ужас! – по всей утробе моей.

«Господи, помилуй!» – безмолвно взмолилась я.

Зарывшись лицом в песок, я старалась не глядеть в их сторону, чтобы не видеть их первые неловкие прикосновения друг к другу! Затыкала уши, чтобы не слышать нежный шепот и шелест лобзаний! Но напрасно. И картины, и звуки уже жили в моем сознании! Я видела все с закрытыми глазами, слышала, даже зажав уши. Моим умом нечистый дух уже овладел. И добирался теперь до моего сердца.

«Господи, помоги мне!» – призывала я единственного Защитника, который мог положить предел его козням.

«Господи, не оставляй меня!» – повторяла я и спустя долгое время после того, как Зейнеба и ее милый ушли.

«Смилуйся надо мной, Боже!» – умоляла я Создателя уже у себя в пещере, прося Его быть мне опорой в моей немощи.

Но Господь опять попустил мне самой противостоять натиску нечистого духа. Или же мне так казалось в моей скорби и страданиях.

То были страшные мучения!

Где бы я ни была, что бы ни делала – я всюду ощущала живое присутствие того юноши из Царьграда. Во дни моей целомудренной и богоугодной девичьей жизни я даже не смотрела на него. Теперь же мои взоры были мысленно обращены к нему. Я, словно наяву, чувствовала каждый его взгляд. Замечала каждую тень на лице его. Каждое движение его тела и губ – и когда он молчал, и когда говорил. Чувствовала его запах. И силу его любви – как призыв, обращенный ко мне.

«Подумай, как хорошо, наверное, когда ты не один. Когда есть кто-то рядом с тобой. Для беседы. Для нежности. Для любви. Представь себе, какая сейчас радость на сердце у Зейнебы! А ты? Ты – одна. Как одинокий цветок в пустыне, который никто не видит. Жизнь твоя пуста. Как эта пещера, в которой ты замуровала себя заживо», – нашептывал мне чей-то вкрадчивый голос. О, какой он был сладкий, нежный, заботливый! Змеиный шепот, прельстивший Еву. Голос Евы, подбивающей Адама на грех.

«Я не одна. Со мной Господь. Ни один разговор так не согревает душу, как разговор с Ним. И ничья любовь по силе своей не может сравниться с Его любовью. Ибо Он Сам есть Любовь. Вечная и истинная», – сопротивлялась я бесовскому прельщению.

И именем Господним заклинала образ прекрасного юноши! Дабы он изгладился из моей памяти.

А властелин тьмы продолжал смущать мою душу новыми видениями и помыслами. Готовил мне новые ловушки, чтобы заманить все в ту же западню.

«Сколь отвратительны, должно быть, Господу мои помыслы. А Матерь Божия! Как Она, верно, скорбит из-за моего падения. Каково Ей, нашей Матери, смотреть на скорби Божьего чада!» – думала я со страшным стыдом.

Я горько плакала, бия себя в грудь, и умоляла Господа и Божию Матерь простить меня. Отогнать от меня гнусные помыслы, терзающие мою несчастную душу. Иногда меня озарял дивный свет, и необычайный мир и покой овладевали всем моим существом. Я начинала верить, что победила. Но передышка каждый раз бывала недолгой. Ибо довольно было, например, прийти Зейнебе, чтобы перед глазами у меня вновь возникла картина ее объятий и поцелуев с тем юношей на фоне песчаных барханов. Мне достаточно было только прикоснуться к хлебу, который испекли для меня ее руки, чтобы сразу же вспомнить всё.

Не зря предостерегали святые отцы, наставлявшие: «Всего лишь единократное общение с мирянами способно пробудить и разжечь страсти, ослабить в подвижнике жажду к духовным подвигам и нарушить его целомудренное настроение».

«Мы с Зейнебой не одно и то же, – напоминала я себе самой, – Зейнеба любит так, как умеет. Как определено ей Промыслом Божиим. Она любит сердцем, плотью и кровью. Поэтому ее поступки не являются злом пред лицом Его. Она ведь не давала обета хранить целомудрие. А я – давала. Я обещала жить чисто и целомудренно и Ангелам небесным, и Самому Господу. Поэтому всякое мое потворство подобным помыслам есть величайший грех. Не случайно святой апостол говорит, чтоГосподь есть строгий Судия даже намерениям и помышлениям сердечным».

Чтобы защититься от козней бесовских, я старалась думать о собственной смерти. Ведь это может приключиться со мной в любой момент, причем совершенно независимо от меня. Какой ответ тогда дам я Господу и Спасителю моему? Что отвечу на Страшном Судище Христовом? Как сумею оправдаться? И суждено ли мне будет стать одесную Христа среди благословенных? Попаду ли я в число тех мудрых дев, что подвизались в трезвомыслии и чистоте?

Я вспоминала непорочных дев христианских, чьи истории производили на меня такое сильное впечатление в юности и давали силу противостоять домогательствам навязчивых женихов и уговорам подруг, стремившихся любой ценой выйти замуж.

Я думала о той девушке, которая, как и я, получила имя в честь дня крестных страданий Христовых. Ее преследовал своею любовью некий царь, желавший, чтобы она стала его женой. А она, желая жить только для Господа, когда у нее уже не осталось больше сил сопротивляться настойчивости правителя, спросила его: «Что во мне так привлекает тебя? Что у меня есть такого, чего нет у других?» – «Твои глаза! – ответил распаленный царь. – Дивные твои очи! Они не дают мне покоя, ибо я хочу обладать ими!» Тогда девушка сама выколола себе глаза и отослала их царю.

Но еще больше восхищал меня пример святой равноапостольной Феклы, первомученицы среди чистых и невинных дев. О ней святитель Иоанн Златоуст сказал так: «Кажется мне, что вижу я сию блаженную деву, как подносит она Господу одной рукой – свое девство, а другой – мученичество». Святая Фекла проповедовала Евангелие, чудесным образом исцеляла больных и обратила множество людей в истинную веру. Будучи прекрасна лицом, она вынуждена была постоянно отстаивать свое целомудрие от посягательств тех, кто силой пытался добиться ее, а после, будучи отвергнут, обвинял ее перед властями как христианку.

Когда мученицу бросили на растерзание диким зверям, последние не причинили ей ни малейшего вреда. Когда ввергли ее в огонь, Бог избавил ее чудесным образом, так что она нисколько не пострадала. «Кто ты такая? И что за сила заключена в тебе? Почему мы ничего не можем с тобой сделать?» – спрашивали ее неверные. «Я раба Бога Живаго», – смиренно отвечала святая дева. Молитва Творцу спасала ее от всякого зла.

«Господи, молитвами святой мученицы Твоей Феклы спаси меня!» – восклицала я почти в отчаянии, вырывая волосы и царапая лицо свое.

Зейнеба же вышла замуж. И родила сына. Потом еще одного. Когда же вызрел третий плод утробы ее, я наконец обрела мир в непрестанной молитве великомученице Фекле и, призывая святое имя ее, сподобилась силы и крепости в противостоянии лукавому. Казалось, нечистый дух, будучи посрамлен, отступил навсегда. Но нет! Как выяснилось, только затаился до поры. Чтобы обрушить шквал новых страстей и искушений на меня, грешную и немощную.

* * *

Святой Иоанн Лествичник предупреждал: «Когда помолишься чисто и искренне, в скором времени жди искушения гневом. Ибо враги наши действуют весьма быстро».

О, я знала, сколь завидуют бесы молящимся и как пытаются всеми силами отвратить их ум от молитвы. Как вносят в сознание человека самые разные мысли и картины. А потому я старалась беречься от бесовского лукавства. Чтобы не позволить нечистому духу прервать мой подвиг и молитвенное восхождение ко Господу. Иногда нечистый выходил победителем из этого противостояния, а иногда – я. Но и когда лукавый дух отступал, это было ненадолго. Ибо вскоре он обрушивался на меня с еще большей яростью, оставляя яд гнева в моем сердце. В сердце, которое я перед этим очищала, призывая имя Господне.

Впервые страсть гнева посетила меня вместе с подозрением, зароненным в мою душу лукавым духом. Я подумала о том, что делает Зейнеба с циновками и корзинами, которые я плету и отдаю ей. «Когда она приносит их в свое племя, говорит ли она, что это – моя работа, или же представляет трудами своего рукоделия? Может быть, она их продает? Ее отец ведь часто отправляется на запад по торговым делам. С ним нередко путешествует и ее муж. Она сама мне об этом рассказывала. Сама проговорилась! А я тут сижу и работаю на нее, словно какая-то рабыня! Поэтому она меня и кормит. И одевает. Поэтому! А вовсе не из любви или милосердия!» – так гнев искажает все, к чему только прикоснется. У того же, кто совсем покорится ему, Бог отнимает разум.

Я, разделившая между нищими и убогими все, что нажил мой отец и сохранила моя мать, я, стремившаяся подражать Господу и не иметь ничего своего, кроме веры в Него и любви к Нему, внезапно так обеспокоилась из-за нескольких циновок из пальмовых листьев! И – что страшнее всего – продолжала рисовать себе черную картину, складывать нечистую мозаику из сомнений и подозрений, словно из темных камешков и комков грязи. И так – постоянно, изо дня в день. Дрожа и покрываясь пятнами от обиды и внутреннего жара.

«Неужели это я? Неужели это ты? Неужели это наша с тобой душа?» – укоряла меня девушка, отправившаяся когда-то из Эпивата в Царьград, а из Царьграда – в пустыню. Та, что шла по пути, определенному Господом. О, как страшно мне было теперь взглянуть на себя ее глазами. И очами Господа моего.

«Прости! Прости мне! И помоги!» – умоляла я Его. Или ту девушку, что все еще жила во мне?

Слезами раскаяния я омывала мою душу от мрака. Но даже слезы мои бывали порой мутны. Ибо гнев не оставлял меня окончательно. Подобно зверушке с острыми коготками, вцеплялся он в мое сердце. И не давал оторвать себя окончательно.

Все, что бы ни сказала и ни сделала Зейнеба было для меня как острые шипы. Я перебирала и те ее прегрешения, которые она еще не успела, но могла совершить по отношению ко мне. Во всем, что она для меня делала, мне чудился подвох. Все в ней меня раздражало. Как я рассердилась, когда она принесла показать мне своего четвертого ребенка! Особенно когда девочка своим плачем нарушила тишину моей пещеры.

С той поры, когда бы она ни пришла, кто-то затаившийся во мне сразу же давал о себе знать: скакал, визжал, осыпал ее грубыми словами, словно ударами. Представлял мне ее лицо мерзким и отвратительным. Причем тем более мерзким, чем печальнее она была.

А после ее ухода бес прикидывался невинным. «Это был не я. Это была ты!» – ухмылялся он, довольный. «Это ты, а не я!» – отвечала я со слезами.

Я проливала слезы немощи и покаяния. Чтобы искупить свою вину, сплела специальную подстилку для Зейнебиной малышки. Не похожую на все прочие, что изготавливала прежде. Я подбирала добрые слова, которыми встречу ее, когда она в следующий раз появится. А потом спрашивала себя: те ли это слова? Должна ли я произнести именно эти, а не какие другие? Порою мой ум только этим и был занят: словами, которые я скажу Зейнебе, и узорами циновки. Получалось, что я попусту тратила время, отпущенное мне для молитвы и богомыслия.

Тогда я решила молчать, когда придет Зейнеба. И молчанием победить демона. Ибо Василий Великий учит, что безмолвие есть начало душевной чистоты. А Симеон Новый Богослов советует: «Проводи жизнь свою в безмолвии и тишине и будь мертв для всего».

Но и это не помогло. Слишком долго длился мой гнев. В молчании ли, в разговоре ли, когда я молилась и когда ела Зейнебин хлеб, пакостный бес постоянно нашептывал мне: «Зейнеба тебя обманывает!» И я снова теряла разум в прежнем лабиринте бесконечных подозрений.

Так проходило мое время. В бесплодных трудах. Пока в одну из мучительных ночей я не отвергла нашептывания искусителя такими словами: «Если она даже и делает это, я ей прощаю. И молю Тебя, Господи, прости ей и Ты! Прости и меня, грешную и убогую, у меня ведь никого нет, кроме Тебя!»

И тут меня озарил чудесный свет. На мгновение я увидела Его! Павши ниц, я воскликнула: «Господь мой и Бог мой!» Как воскликнул некогда святой апостол Фома.

Господь мой и Бог мой!

Он подал мне знамение. Дал знать, что я снова обрела чистоту сердца. По глаголу евангельскому: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят».

Перед всемогуществом любви Господней нечистый дух снова обратился в бегство. И был жестоко уязвлен силою прощения. Ибо опять же сказано во Святом Евангелии: «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим».

* * *

Да, повелитель тьмы отступил. Но не исчез навсегда. Затаился лукаво, чтобы выждать подходящий момент для нападения. И новой сетью коварных происков постараться уловить мою душу.

Это новое искушение началось как сон.

Я шла по цветочному полю под синим куполом неба. Вокруг разливался дивный свет, подобный тому, в каком являлся мне Господь. «Петкана! Петкана!»– окликнул меня кто-то. Я обернулась и устремилась – сперва взглядом, а потом и быстрым шагом – навстречу этому, такому знакомому голосу! «Евфимий!» – стало первой же моей мыслью. И в тот же миг я увидела своего брата. Возле него стояли и наши родители. А чуть поодаль – те, кто был мне особенно дорог в юности. О, как я им обрадовалась! Я все ускоряла и ускоряла свой бег, чтобы быстрее приблизиться к ним. И тут увидела реку. Река эта разделяла нас. Они были на одном, а я – на другом берегу. «Петкана! Петкана!» – звал меня отец. И протягивал ко мне руку. Мама плакала. И я тоже протянула руки к ним. И попыталась перейти реку вброд. Но едва я зашла в воду, как волны стали расти. Словно они были живые существа. Вот уже они поднялись огромной стеной, полностью скрыв от меня моих родных. Я слышала только слабые крики. Слышала голоса, повторявшие мое имя. Голоса, подобные стонам и воплям отчаяния. Полные боли и скорби.

«Неужели это и есть вечное спасение? Я здесь, посреди света Господня, но совсем одна, без тех, кого я так любила», – помыслила я в смятении, глубоко потрясенная их тщетным зовом. И почувствовала, как меня самое наполняет тоска. Скорбь и печаль разливались во мне, овладевая моим сердцем и разумом. Проступали на лице моем, вызывая слезы. Я знала: это не те благодатные слезы, что омывают и очищают сердце, укрепляя его, но малодушные слезы жалости прежде всего к себе, делающие его дряблым и слабым, подверженным всякому искушению. Но я не могла их остановить. Дух печали уже овладел моим существом и увлекал душу в отчаяние и погибель. Ибо враг наш действует искусно, стремительно и беспощадно.

Я вспомнила все свои страдания. Вспомнила, сколь велики они были.

«Кто знает, что нас ждет», – шептало мое трепещущее скорбное сердце.

«Старческие болезни и немощи. И еще более тяжкие испытания. Ибо Господь от тех, кто Его ищет, требует лишь одного – жертвы», – так размышляла я. И чувствовала, как эти думы опустошают мою душу, отравляя ее и наполняя мраком и слабостью, неспособностью к терпению, неготовностью к самопожертвованию.

Я попыталась молиться. Пыталась читать Писание. Но не могла. Попыталась петь псалмы. Заняться рукоделием. Но все эти попытки были безуспешны. Движения мои были медленны и ленивы. Язык заплетался, а мысли витали где-то далеко. Слова молитвы обрывались, пальмовые листья выпадали из рук. Лень и равнодушие овладевали мною все больше и больше. И я подолгу лежала, устремив взор в пустоту, перебирая одни и те же, усталые и тоскливые думы. И все более убеждалась, что не смогу выстоять и далее в моем подвиге.

«Да и зачем? – спрашивала я. – Быть может, весь подвижнический труд напрасен. А Бог неприметен и совсем мало значит в этой жизни».

Быть может, Бог сейчас где-то далеко. И занят другими делами. И Ему и дела нет до ищущих Его душ, которые Его только обременяют и раздражают. А вдруг ощущение живого присутствия Создателя, равно как и чувство богооставленности, было лишь игрой моего воображения, напряженной мысли и утомленного ума? То Он есть, то Его нет... А может, нет и вечного спасения? Или же оно недостижимо для меня? И почему Он, коль скоро Он чадолюбивый и всевидящий Отец, почему Он тогда допускает лукавому духу искушать нас? Если Он все знает и знает мою душу, зачем подвергает ее таким мучениям? И еще требует, чтобы мы были благодарны Ему за перенесенные страдания. Потому что все страдания якобы к нашей вящей пользе и славе. Но не по желанию человека, а по воле Божией. Для чего Ему это? Чтобы показать Свое всемогущество? Оправдать Свою слабую заботу о нас, грешных? И если это так, если временами мне является нечистый под личиной Света, то к чему все мое пребывание в пустыни? А также вся моя жизнь?

Подобные думы обуревали меня. И мало-помалу дьявол все доброе стал представлять мне мерзким и мрачным.

Но, должно быть, где-то во глубине души моей все еще теплилась любовь к Богу. Ибо сказано: «Господь никогда не допустит погибели надеющихся на Него». И еще: «Бог не попустит вам бо́льших искушений, чем вы можете понести».

И случилось по глаголу евангельскому.

Я лежала, полностью погрузившись в тоскливое безразличие. Не спала и не бодрствовала. И тогда – всего лишь на одно мгновение, но ясно – увидела, как на иконе ожил лик Матери Божией и как в очах Ее заблестели слезы! Страшная боль пронзила мою немощную душу. Я знала: слезы эти вызваны моей слабостью. Моим потворством демонским козням. «Прости, Матерь Божия, прости меня, недостойную!» – зарыдала я. И чистые слезы покаяния хлынули из моих очей.