Текст книги "Третий лишний"

Автор книги: Лилия Сорокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Сегодня у нас было другое состояние – мы были в тревоге, потому что двоек могло быть очень много, а до конца четверти всего лишь одно сочинение.

– Я хочу поздравить вас с рождением самобытного автора.

Она долго копалась в стопке, отыскивая чью-то тетрадь. Наконец нашла:

– Катя Бубликова…

Я вспыхнула. Меня ни разу не хвалили, поэтому я так волновалась, что плохо помню, о чем она говорила. Кажется, у меня получилось лучше, чем у Юрки. Я просто не могла поверить своим ушам.

Долго она говорила о других сочинениях. Наконец дошла до Леньки.

– Рыбин…

Маруся сделала паузу, вздохнула. Видно, собиралась с силами (положение-то у него было плохое!).

– Собственно, что говорить о твоем сочинении? Эго огромная шпаргалка, кем-то очень хорошо проверенная…

Мне показалось, что она посмотрела на меня. И я снова покраснела.

– Поэтому тебе, Рыбин, два.

Мы прямо ахнули, стали просить:

– Ну, пожалейте, Мария Алексеевна, он больше не будет.

Маруся нас выслушала и сказала:

– Нет, раз уж решили обходиться без уцененной старушки, так надо выполнять.

И мы поняли, что никакие мольбы не помогут. Не знаю, подошел бы ко мне Ленька после уроков, если бы его Маруся пожалела. А тут подошел:

– Когда твой «Глагол» заседает?

– Сегодня в шесть.

– Я приду. Может быть, не все потеряно…

– Вполне может быть…

Дни в школе шли ни шатко ни валко. Но вскоре у нас произошло одно неприятное событие (мы ж не можем без событий!), и если бы я знала, где купить чувство меры, я бы купила и отдала его Лариске, потому что она заварила всю эту кашу.

Недели через две после каникул Клара провела комсомольское собрание на тему «Смерть шпаргалкам!» Конечно, оно так не называлось, но смысл был такой, мы так поняли.

– Наша задача на эту четверть, – сказала Клара, – не уступить первенство восьмому «а» и побить его так же по всем показателям. Но нам придется неизмеримо труднее (она так и сказала – неизмеримо) – у нас не должно быть показухи.

И дальше она стала распространяться о том, что в нашем классе очень развито списывание; можно сказать, процветает. Искоренить эту привычку – дело чести всех комсомольцев.

В общем-то она была права, даже очень. И говорила она убедительно, страдая. Было видно, что она, комсорг, здорово переживает. И возразить-то было нечего – все понимали справедливость ее слов. На этом бы все и кончилось, не скажи Клара следующее:

– Мне неприятно, но я вынуждена назвать фамилии ребят, которые особенно увлекаются списыванием. Мы должны правду говорить, не так ли?

Мы потупились. И она перечислила многих, в том числе меня и Лариску, Бедную Лизу и Раца, Непомнящего и Леньку.

– И это все? – спросила Лариска.

– Все, – сказала Клара и победоносно на нее посмотрела.

– Тогда уж говори правду до конца – называй себя, – сказал Ленька.

Клара слегка смутилась, но взяла себя в руки, улыбнулась:

– Леня, не надо горячиться.

– Нет, надо! – сказала Лариска, и класс зашумел.

Звонок прекратил эти разговоры, надо было уходить, потому что в нашем классе занималась вторая смена.

Лариска подошла к Кларе и сказала:

– Пойдем в химкабинет – поговорим.

Это прозвучало как «Гражданка, пройдёмте!», и Клара нервно передернула плечами:

– У меня нет сегодня времени.

Но в химкабинет все-таки пошла, потому что мы нечаянно взяли ее под стражу. Мы – это девчонки. Мальчишки решили, наверное, в это дело не ввязываться. На этот раз они поступили мудро, словно знали, что случится что-то из рук вон выходящее.

Как только мы вошли в пустой химкабинет, я почувствовала тоску, которая чуть-чуть щемит сердце недобрым предчувствием. Я не могла понять, отчего это. Пахло химией. Пробирки, пустые и строгие, выстроились в ряд на огромном демонстрационном столе. Вытяжной шкаф зловеще молчит. В чем же дело, почему так неуютно? Мне показалось, будто на меня кто-то пристально смотрит. Точно! Я поймала взгляд корифеев мировой науки. Ломоносов, Менделеев, Глинка – не композитор. Они разместились в простенках между окон. Ну что уставились, корифеи? На доске я увидела сложные, непонятные мне формулы. Взяла тряпку и стала стирать.

В этот момент все и произошло.

Я слышала, как Клара сказала, что она все равно уйдет сейчас, что говорить с нами у нее нет никакой охоты.

– Зато у нас есть охота выяснить с тобой отношения.

Я сказала, все еще стирая доску, не оборачиваясь:

– Брось, Лариска, не связывайся!

Но в этот момент я услышала жуткий звук пощечин. Через мгновенье я увидела, как Лариска колошматила Клару и та, кажется, закричала. Я настолько обалдела, что и не сообразила в первый момент, что должна делать. Наконец я крикнула и бросилась к ним:

– Вы с ума сошли! Перестаньте!

Но мое вмешательство уже не имело смысла. Я опоздала. Клара в слезах выбежала из кабинета. А остальные девчонки все еще усаживались за столы – готовились к разговору. Они тоже не поняли, что случилось. Одна Бедная Лиза, кажется, все видела. Она застряла между столом и стулом – видимо, пыталась броситься к девчонкам.

У Лариски было страшное лицо, и ее трясло.

В кабинет влетела Маруся и, захлопнув за собой дверь, будто выстрелив, подперла ее спиной. Она смотрела на нас так, словно видела в первый раз. И корифеи смотрели. Я опять поймала их взгляд. Вообще со мной происходила какая-то странная вещь: я была участником всего этого и в то же время наблюдала со стороны, то и дело ловила осуждающие взгляды корифеев. Как во сне, честное слово.

Вдруг я увидела ужасное: огромные Марусины глаза наполнились слезами. Слезы еще не пролились. Не хватало маленькой-маленькой капельки…

– Мария Алексеевна! Что с вами?

Маруся молчала. Она все еще смотрела на нас изумленно и изучающе. Сморгнула слезы, и они прыгнули в пушистый свитер и притаились.

– Это я должна у вас спросить, что случилось… На лестнице встретила Клару. Она плакала. Не то слово. Она рыдала.

Лариску все еще трясло, и она зло и вызывающе сказала:

– Ничего особенного не случилось, просто хотели выяснить отношения. Но эта ваша Клара оказалась жидка на расправу.

– Что ты сказала? На расправу? Так вы ее специально заманили сюда, чтобы расправиться?

– Считайте, как хотите!

– Ты в запале, Лариса. Успокойся. Я хочу знать, как все случилось и почему.

Я кое-как ей объяснила. Девчонки, кроме Бедной Лизы, ничего не могли добавить. Вдруг Лариска снова выступила:

– Очень жалею, что мало ей досталось. За такие штучки надо учить как следует.

– За какие штучки? Что ты мелешь? – спросила Маруся.

– Да за то, что хочет быть хорошенькой за счет других!

– Ага! Значит, вы пытались добыть правду с помощью кулаков.

– Никто не пытался. Случайно вышло.

– Откуда в тебе столько жестокости? – спросила Маруся.

Лариска молчала. Но видно было, что Марусины слова ее здорово задели.

Маруся села за стол, закрыла лицо руками. Мы долго молчали. Первой заговорила Маруся.

– Я молчу, потому что не знаю, что вам сказать. Просто не могу найти слов. Не от возмущения вовсе, а от того, что я вас совсем не знаю. Эти полгода мы жили как бы параллельно. Вы себе, а я себе. Но мне казалось, что мы понимаем друг друга. И я очень ценила это. Но все обернулось мыльным пузырем. Вы, я и мыльный пузырь… А мне так хочется, чтобы третий был лишний.

Мы не совсем поняли, куда она клонит, поэтому молчали.

– Как бы вы поступили на моем месте, а?

Маруся! Ну пожалуйста, что-нибудь полегче!

Мы видели, как страдает Маруся. Страдает на самом деле. И оттого, что она не ругала нас, не кричала, нам было тяжело.

– Наверное, я трудный задала вам вопрос… Я и сама не знаю, как мне поступить. Наверное, я все-таки виновата в том, что случилось.

Мы запротестовали.

– Спасибо за утешение, – сказала Маруся, – но давайте посмотрим правде в глаза.

И мы стали смотреть правде в глаза. Вот что мы увидели: в наш класс, 8 «б», вошла пожилая дама с драным зонтиком. Она сказала:

– Здравствуйте! Я уцененная старушка. Говорят, вы тоже мною любите размахивать. К вашим услугам!

– Шли бы вы, бабушка, домой. И было бы хорошо, если бы дорогой вас съел Серый Волк.

– Вам же будет хуже, – сказала уцененная, но упрямая старушка, – без меня вы проиграете восьмому «а».

Мы крепко задумались.

– А что, – сказала Маруся, – трудно быть честным? И уж если быть откровенной до конца, я тоже клюнула на уцененную старушку – мне так хотелось победить вместе с вами! Вот в этом моя главная вина. Ведь я догадалась кое о чем.

– Но мы старались быть честными, Мария Алексеевна! Мы готовили вам сюрприз. У нас просто мало было времени, поэтому пришлось обратиться за помощью к уцененной старушке – списывали, подсказывали.

– И Клара вместе с нами.

– Но при всем при том она хотела остаться чистенькой.

– Скажите откровенно: неужели каждый из вас мог бы ее ударить, избить?

– Нет!

– Тогда почему это сделала Лариса?

Лучше бы Маруся не задавала этого вопроса, потому что на него нельзя ответить так просто. Ну как ей это объяснить? И я почувствовала, что мне очень хочется поговорить с ней наедине. При всех не могу – это будет предательством по отношению к Лариске. Честное слово, Маруся стоит того, чтобы ей помочь!

– Вот мы с вами сидим, рассуждаем, а Клара одна. Надо идти к ней, – сказала Маруся.

Мы и сами об этом думали.

– Идемте с нами, – сказали мы.

– Нет, – сказала Маруся, – вы заварили, эту кашу, расхлебывайте сами.

И мы пошли расхлебывать кашу. Чем ближе подходили к Клариному дому, тем больше боялись встречи с ней.

– Ты знаешь, – тихонько сказала мне Лариска, – мне ее жалко. Безумно. Если бы меня так отдубасили…

Нам открыла ее мать. Она сразу все поняла и, видимо, сначала не хотела нас пускать.

– Что вам еще нужно от моей девочки? – спросила она, стоя в коридоре.

– Мы пришли извиниться и поговорить с вами, – просто сказала Лариска

Кларина мать отступила на шаг, и мы прошли в квартиру. Клара лежала на тахте, отвернувшись к стенке. Лицо ее было закрыто мокрым полотенцем. Мы стояли молча, не зная, с чего начать. Я решила помочь Лариске.

– Клара, – сказала я, – мы пришли к тебе, потому что очень виноваты. Если можешь, прости нас.

Лариска тоже извинилась.

Бедная Лиза заплакала. Мы тоже близки были к этому. Клара молчала.

Мать жестом позвала нас в другую комнату. Когда мы перебрались туда, мать сказала:

– Кларе очень плохо. Боже мой! Как же все получилось? Ну я понимаю – мальчишки это могли сделать, от них всего можно ожидать. Но вы… девочки…

Она заплакала. Это было невыносимо. Мы тоже захлюпали. Лариска сказала с чувством:

– Это я виновата, девочки ни при чем. Я не сдержалась.

Немного, успокоившись, мы разговорились. Выходило так, что Клара ангел, а мы, да мы просто ее ногтя не стоим.

– Вы говорите о ней так, будто ее уже нет. Если она такая хорошая, так почему же все это случилось?

Такие слова сказала Кларина мать. Они здорово нас подбодрили. Мы видели, что она хочет по-настоящему разобраться. И мы рассказали ей о последнем собрании. Кларина мать сказала:

– В первый момент, когда она прибежала домой вся в слезах, я хотела подать в суд. Но вы поколебали мое решение. И тем, что пришли, и тем, что сказали правду. Клара действительно немного заносчива. Я мать, мне неприятно это говорить. Все-таки это скверное качество, и его надо изживать. Но не таким путем.

Она помолчала.

– Я пойду к ней. Может быть, она захочет с вами поговорить.

Минут через десять нас позвали. Клара сидела на тахте, закрыв нижнюю часть лица полотенцем. Как только мы вошли, она заплакала. Долго не могла успокоиться. Лариска еще раз извинилась, мы тоже. Клара сказала:

– Вы хорошие девчонки, и нам ведь вместе учиться.

Размышлять трудно, но необходимо.

Недавно в моей записной книжке появились слова: «Чем хуже, тем лучше». Я их списала у Бедной Лизы (опять списала!). Они показались мне чушью, сплошным противоречием. В самом деле, что же хорошего в том, что Лариска отдубасила Клару? Мы раскаялись. Да, было такое. Но Лариска буквально через три дня оказала мне: «Больше всего жалею, что мало ей досталось, но я еще наверстаю упущенное, если она не прекратит шуры-муры с Юркой». До меня сначала не дошло – причем тут Юрка? А притом, сказала Лариска, что он мне нравится.

На меня вдруг нашло просветление. Я спросила: «Может быть, ты с Ленькой не прочь?» – «Да, – сказала Лариска, – не прочь». «Только попробуй», – сказала я. «А что будет?» – «А то, что я тебе за Леньку врежу». «Ха-ха-ха!» – сказала Лариска, потому что она уверена – я на это не способна. Я – тихая мышка. Но тихой мышки уже нет. Ее скушала кошка. И тут мы с Лариской выяснили отношения.

Я сказала, что она дрянь и все такое прочее, что надо уметь хранить верность одному человеку. Это в конце концов красиво, не говоря о том, что порядочно.

Я еще долго бы распиналась об этом, но меня остановила Лариска. Она оказала, опустив глаза (ну прямо ангел!):

– Ты права, Катя. Я учту все твои замечания и буду хранить верность, начиная с Юрки.

Когда Лариска посмотрела на меня, я увидела в ее глазах грустную насмешку. Мне стало стыдно и противно оттого, что я носила решетом воду. Да. А еще от умиления собой. По-моему, когда человек поучает, себя он ставит в пример. Может быть, об этом прямо не говорится, но выходит само собой.

Я поставила себя в пример, а что я знаю о себе в этом смысле? Ленька… Зеленые глаза…

Ну, а Юрка… Юрка был для Лариски всегда недосягаемой вершиной, хотя она с ним тоже целовалась. Но все это, как говорит Лариска, были шуточки, рыбалочный эпизод – не больше. Об этом они и думать забыли. И вдруг!

И вдруг Юрка Дорофеев, эта недосягаемая вершина, препожаловал к Лариске домой. Матери дома не было (слава богу!), и они проговорили весь вечер.

Кстати, у Юрки был разговор о Ларискиной выходке с Марусей. Он закончился не в Юркину пользу. Когда Юрка сказал, что все это ему смешно, Марусю обуял гнев. Она сказала Юрке, что он не отличник, а пятерочник, потому что ему нет дела до класса. Он занят только собой: он знает и ладно, он не списывает – и ладно, в классе ходят на головах – и ладно. Главное, он-то не такой! Грош цена такому человеку!

После этого разговора Юрка пришел ко мне весь расстроенный. «Я не привык, чтобы со мной говорили таким тоном», – сказал Юрка. Я не знала, чем его утешить. Мы долго молчали. Наконец он брякнул:

– Да, Маруся права. И я сделал первый шаг к исправлению. Я порвал все грамоты, которые нахватал на олимпиадах, и съел мелкие клочки.

– Ну и дурак, – сказала я.

– Не дурак, а пятерочник, – поправил меня Юрка. Он горько засмеялся.

– Но я ведь не такая дрянь, как вы все обо мне думаете. – Юрка долго еще кипел, как чайник на медленном огне.

Как ни странно, но Юрку выручил Ленька.

Вчера нам Маруся сказала:

Я заглянула в журнал и поняла, что все вам трын-трава.

– Так давайте ее скосим, – сострил Серега Непомнящий и запел: «А нам все равно!»

– Вот именно, что все равно. Уму непостижимо, как можно забывать распрекрасные обещания, которые вы давали мне в присутствии восьмого «а», или наоборот, восьмому «а» в моем присутствии. Скоро подводить итоги, а где результат?

– Результат на лице, – сказал Ленька, и все засмеялись.

– Остроумные вы ребята – ничего не скажешь, но этого мало.

Да мало – тут она права. Но трын-траву мы все равно скосим! Маруся ведь ничего не знает – мы готовим ей сюрприз.

Как только Маруся вышла из класса, Маленький Рац вскочил на парту, полистал толстую тетрадь и объявил:

– Дежурные по «Скорой помощи на дому» Бубликова, Назаренко.

– А где же «Глагол?» – спросила я (это было одно тайное общество, куда входили ребята, чьи сочинения оценивались такими дробями: 3/2, 4/2, 5/2, 2/2, т. е. кто делал пять и более ошибок).

– Перенеси занятие на завтра.

– Не выйдет, – сказал Юрка. – Завтра в 6.00 заседают «Пифагоровы штаны».

– Ну и пусть заседают. При чем тут «Глагол»?

– А при том, что его гениальный руководитель Катя Бубликова – участник «Пифагоровых штанов». Причем ей нельзя пропускать занятия, – сказал Юрка с нажимом на слове «нельзя».

Все поняли, почему нельзя, и я покраснела. Дело в том, что сегодня я отличилась на уроке математики. Раиса Михайловна, наша математичка, проверила наши самостоятельные работы. Я не дрожала – у меня все было решено. Держусь гоголем, слушаю, кто что получил. И вот она объявляет:

– Дорофеев – пять! Бубликова…

Пауза, и вдруг заговорила быстро-быстро:

– Бубликова, ты хорошая девочка, у тебя много значков, говорят, ты успешно работаешь с пионерами, но тебе – один.

– Как? – сказала я нахально, – ведь у меня точь-в-точь как у Дорофеева.

– Вот поэтому – один.

Юрка не успел мне решить задачку по-другому, как обычно он делал для маскировки, и вот результат.

С Юркой мы в конце концов договорились провести все в один день, только в разные часы.

– С кого начнем? – спросила Лариска, когда мы вышли на улицу.

Наступил синий вечер. От вкусного снега, от торжественных деревьев, покрытых инеем, мне стало весело. Если бы я умела, встала бы на руки и прошлась чуть-чуть. Вместо этого я запрыгала вокруг Лариски на одной ножке.

– Эх, ну что за жизнь! Сейчас бы санки и – с горки. Давай как-нибудь соберемся, а? Позовем мальчишек…

– Леньку, конечно? – ехидно спросила Лариска.

– А как ты думала? Я без него просто жить не могу. Вот и сейчас мы пойдем к нему – он в черном списке. Не веришь?

Я достала и прочла: «1. Митракович Н. – три англ. 2. Рыбин Л. – два русск».

– Митракович зачем? Тройка – не двойка.

– Смеешься? Он в хорошисты пробивается. Вот сейчас, кстати, проверишь, как он сделал английский. Плохо – поможешь.

У Лариски блестяще шел английский. Она умудрялась заниматься в двух группах. Когда она говорила по-английски, у нее во рту перекатывалась горячая картошка. Прямо пар шел. Ни у кого так не получалось. Чем не стюардесса международных линий? Между нами говоря, она об этом мечтала. Только втайне!

– Интересно, – сказала Лариска, – учимся с Митрой третий год, а я его совсем не знаю. А ты?

– Знаю только, что его родители на материке, а он живет с бабушкой и дедом. Один раз был у нас дома – пришел узнать, что задали – не был в школе. Я пригласила его в комнату. Он сначала отказывался, потом прошел. Сел за стул, как пятиклассник, честное слово. Юрка – тот бы развалился – я не я… А этот как воробей. Но меня не это поразило. В комнату вошла моя сестрица и повела с ним светскую беседу. Спросила, как зовут, сколько лет, умеет ли он под бокс курицу стричь. Колька как услышал это – прямо чуть со стула не свалился. А потом он стал играть с Танькой. И проиграл часа два. Боже мой, что она с ним делала! Скакала на нем верхом, трепала за уши, колотила. Нахальная девчонка, а он все терпел.

– Что ж тут странного? – спросила Лариска. – Просто детей любит.

– Нет, маленький он какой-то, прямо ребеночек. Вот если поставить рядом тебя и его, между вами – пропасть. Никогда не скажешь, что тебе и ему – пятнадцать.

Коля жил в своем доме. Мы вошли во двор и первое, что увидели, было… маленькое хоккейное поле, расчерченное по всем правилам, с синей и красной полосами, с кругом посредине.

– Ты посмотри, Катя – и ворота есть.

Ворота, правда, напоминали разноцветные цыганские кибитки, довольно драные, или лоскутное одеяло.

– Давай прокатимся, а?

Мы перешагнули доски, которые огораживали поле, и попали в ледяную кашицу. Видно, каток недавно залили, и он еще не успел замерзнуть.

– Ой, испортили лед! – сказала я.

– Ничего, еще зальют, – успокоила Лариска.

Мы вошли в дом. Нас приветливо встретила бабушка – довольно молодая, очень худенькая женщина. Она спросила:

– Вы к Коле? Проходите, проходите.

В самой большой комнате, куда нас пригласили, увидели такую картину: пол-Кольки, причем не лучшая его часть, торчало из-под шкафа. Он что-то делал там руками – острые лопатки ходуном ходили по спине.

– Коля! – крикнула бабушка звонким девчоночьим голосом, – к тебе пришли. Вылазь!

– Сейчас, – приглушенно сказал Коля, но продолжал заниматься своим делом.

Бабушка легонько хлопнула его. Колька смешно брыкнулся и сказал:

Ну, щас, генерала слеплю!

В конце концов Колька вылез и увидел нас. Покраснел ужасно. Накинулся на бабушку:

– Баушка, ну что ты не сказала!

А вот и первые березы – высоченные, под самое небушко. Они растут прямо у Ленькиной калитки. Я остановилась около них перевести дух. Сердце бьется ужасно. Это не только от бега. Я волнуюсь, честное слово. Интересно, чем он занимается? Какие у него глаза? Что он мне скажет – самое-самое первое слово…

Попыталась заглянуть в окна, но они занавешены. Только тени движутся. Театр теней. Пытаюсь угадать, где его. Не могу. Стало светлее. В чем дело? Оказывается, луна краешком выглянула из-за облака. Ага, вот почему нет звезд. Постояла еще немного, полюбовалась березами. Сердце билось так же громко. Боюсь услышит, как войду.

Постучалась. Никто не отзывается. Толкнула дверь – открыто. Вошла в темные сени, ощупью нашла дверь в комнату. Постучала.

– Входите, входите! – ответил мужской голос.

Я вошла, поздоровалась. В комнате сидел худющий большой человек, похожий на Челкаша. Перед ним лежала раскрытая толстая книга.

– А Леня дома?

– Дома. Где ж ему быть?

Ленька крикнул из другой комнаты:

– Челкаш, кто там?

Я не поверила своим ушам. Отец увидел мое удивление и объяснил:

– Это моя домашняя кличка. Иди к нему.

Ленька сидел на табуретке, зажав между ног бесштанного карапуза. Это был, должно быть, его самый младший брат. А всего у них четверо детей. Ленька – старший. Жили они туго. Ленькин отец работал кочегаром в больнице, мать его там же, нянечкой. Ленька часто ходил на охоту не ради собственной забавы, он подкармливал семью.

Карапуз – мальчишка года полтора – изо всех сил пытался вырваться из Ленькиных ног.

– Что ты делаешь? – спросила я. – Отпусти его.

– Вот сейчас штаны надену.

– Тебе помочь.

Ленька изо всех сил старался показать, что его нисколько не трогает происходящее, но я видела, что он смущен.

– Ты чё пришла? – опросил он.

– Разве нельзя?

– Ах да, ты же «Скорая помощь» сегодня. Все в куклы играете.

Я почувствовала себя не в своей тарелке. Может, в самом деле – в куклы?.

– Лень, ты знаешь, у тебя двойка по русскому.

– Ну, знаю.

– Сочинение написал?

– Стой ты! Щас надену! – наконец он справился с штанами и выпустил братишку. – Написал.

– Давай проверю.

– Возьми домой, завтра принесешь, ладно?

– Ладно.

Я собралась уходить. Ленька вышел со мной в первую комнату, где сидел отец. Он читал книгу, не обращая на нас внимания.

– Что это он читает? – спросила я тихо.

– Конан-Дойля. Чем бы дитя ни тешилось…

– А тебе не нравится?

– Читать можно.

Мы помолчали.

– Ну ладно, я пошла.

– Подожди. Отец! Я выйду на минутку – посмотри за Вовкой.

Отец кивнул, не отрываясь от книги.

– Да ты книжку брось! Эдак не усмотришь.

Отец послушно закрыл книгу. Я попрощалась.

Мы вышли в темную-темную ночь.

– Ничего не вижу, – сказала я.

– Это после света. Давай маленько постоим, оглядимся.

Минуты через три проступили силуэты деревьев. Кое-где замерцали звезды.

– Видишь звезды? – спросил Ленька.

– Вижу.

– А это что?

Он показал на верхнюю пуговицу моего пальто. Я нагнула голову, а он легонько схватил меня за нос. Мы засмеялись.

– Пойдем, я провожу тебя. А то темно.

Сердце мое молчало. Я не помню, как оно успокоилось. Но мне все равно приятно было идти с Ленькой. Вот захочу – возьму его под руку…

– Угадай, у кого мы были с Лариской?

– Не знаю.

– У Кольки. И знаешь, что он делал? Солдатиков лепил.

– Колян, он такой. Мировой парень. Могила.

– Почему ж могила?

– Значит, железный, не продаст.

– А кто продаст?

– Не знаю.

– Юрка Дорофеев?

– С чего ты взяла?

– Мне кажется, вы ведете какие-то старые, давние счеты. А вот какие – не знаю.

Ленька помолчал. Вздохнул.

– Белая кость он. Собачий аристократ. А я плебей. Так он мне однажды сказал.

– Так и сказал?

– Так и сказал.

– Ну, знаешь…

– Вот в этом все и дело.

– Расшифруй.

– Да неохота. Прошлогодняя история. Да ладно, раз уж начали. Пришел я к ним как-то домой. Ты же знаешь его мамашу? Офицерша! Оглядела она меня с ног до головы. А я, надо сказать, был как оборванец. С отцом сено косили, и я не успел переодеться. Сразу побежал к нему за книжкой. «Щит и меч», как сейчас помню. Ты была у них? Видела, какая библиотека? Побольше, должно быть, вашей. В общем, прихожу, Юрка дома. Мать пошла в другую комнату звать его. И тут я услышал разговор: «Ты с ним дружишь?» – «Да нет, что ты». Ко мне вышел с улыбочкой: «Книжка уже приготовлена. Ты за книжкой пришел, – говорит. – На!» И, дескать, катись колбаской! Не знаю, как я эту книжку не швырнул. Очень уж хотелось прочитать. Стерпел. Но обида залегла. Потом он напросился со мной на охоту. Взял. Стрелять не умеет, подманивать тоже. Так он прямо на брюхе передо мной ползал, потому что чувствовал мою силу. Вот люди! И когда я ему сказал об этом, он оскорбился. Сказал, что я все придумал, что я грубый человек. И плебей. Я не знал, что это значит, но не подал виду. В библиотеке словарь попросил. В общем, не аристократ я. А он аристократ. Собачий. Я ему об этом тоже сказал.

– My, а как же вы все-таки помирились?

– Нечаянно вышло. Тоже схватились, уж не помню из-за чего. Он меня купил. Хороший, говорит, ты, Ленька, парень, только вот учишься неважно. Хочешь, помогу? Хочу, говорю. По рукам? По рукам. Только об этом – никому, не хочу, чтоб знали. Юрка не стал трепаться, хотя ему всегда хочется показать, какой он всесильный. Ну, трепаться он не стал. Ты вот нас тогда увидела в коридоре.

Вот и мой дом. Мы постояли немного и пошли назад, к Ленькиному.

– А как тебе нравится Клара? – спросила я.

– Никак. Давит на показуху. Юрка, тот действительно знает. Решит любую задачку, докажет какую хочешь теорему. Даже ошибку найдет в задачнике! А эта изображает всезнайку, а списывает. Сам видел.

– А я тебе нравлюсь? – вдруг без всякого перехода спросила я.

– Ты? – тон у Леньки был деловитый. Видно, сразу не дошло, о ком речь. Засмеялся.

– Ты добрая.

– Как старушка, да?

– Не болтай.

Звезды светили вовсю. Я уставилась в небо. Ленька тоже задрал голову. Сейчас все лицо его было хорошо видно. Какие длинные брови…

– Лень, можно, я потрогаю твои брови?

– Тогда я тебя поцелую.

Я отрицательно покачала головой.

– Почему?

– Потому что ты спрашиваешь…

– Ой, что это?

– Где, Катя?

Он так смешно спросил: «Где?»

– Вон там… – я показала за его спину.

Ленька повернулся, а я что есть мочи кинулась к дому. Догонять меня он не стал.

Как я ждала Первое мая! Вот как я себе все представляла.

…Вечер, музыка, праздничный гомон за столом. Ленька сидит напротив меня и подмигивает мне сразу двумя глазами (от вульгарной привычки подмигивать одним глазом я его отучила). Я понимаю его – выбираюсь из-за стола.

– Куда это ты идешь? – спрашивает меня Лариска.

– Танцевать…

Мы тихонько выскальзываем из дома. По пути Ленька прихватывает мое легкое пальто, и мы идем, а потом бежим.

– Подожди, устанешь, – говорит Ленька. – Давай шагом.

Почему-то светло, как днем. Наверное, луна…

Ленька пытается напевать «Я в весеннем лесу пил березовый сок». Слов он не знает, я тоже, хотя очень люблю эту песню. Мы идем в лес – так было условлено. Именно удрать от всех – и в лес. Ночью, к березе, которую Ленька облюбовал заранее. Я ни разу еще не пила березовый сок прямо из дерева. В лесу прохладно, почти холодно и… прозрачно – листочки только-только распустились, зато какой аромат! Я начинаю дрожать, мне холодно. Ленька крепко обнимает меня за плечи, пытается согреть.

Вот и береза. Высоченная. Ее атласный белый ствол мягко светится в темноте. Ленька делает надрез.

– Леня, не надо!

Но уже поздно – из раны течет сок. Я вижу его.

– Пей! – говорит Ленька.

Не могу.

– Ты же сама хотела… – говорит Ленька.

И я пью. Сок потрясающий… Как сама весна…

Звонки, звонки, звонки! Они идут непрерывным сигналом. И фантазии мои улетучиваются. Кто так ненормально звонит? Бегу открывать. На освещенной площадке – Лариска и Юрка. Нарядные, веселые.

– Сонная тетеря, – дразнит меня Лариска.

– Бедная одинокая затворница, – говорит Юрка.

Я приглашаю их в комнату. Темно.

– Зажечь свет?

– Не надо.

– Ну, как веселье? – спрашиваю я.

121

– Мы пришли за тобой.

Сегодня Первое мая, и весь класс собрался у Юрки. Мои тоже ушли праздновать.

– Нет, я не пойду.

– Нет, пойдешь! – говорит Лариска. – И шепчет мне на ухо: – К Леньке!

– К Леньке? Какой смысл?

– Атакой – мы договорились!

Ленька… Он всегда умел преподносить сюрпризы. Но тут уж он перестарался. То, что он сделал, было очень-очень некстати, даже я бы сказала, трагично. Ленька заболел желтухой. Случилось это за два дня до мая. Ленька в больнице, а я вот не пошла к Юрке. Может, это уж слишком демонстративно, но мы так с Ленькой ждали этот праздник! А потом – ему ведь плохо…

Я ни за что не соглашалась идти в больницу. Во-первых, поздно. Во-вторых, Леньке не до нас.

– До нас, до нас, – уверяет Лариска. – Мы же договорились!

Я закатываю Лариске сцену ревности.

– Какая дрянь! Она уже договорилась! Юрка, как ты терпишь?

– С трудом, с трудом!

Кончилось тем, что я вытащила из вазы роскошную сирень, которую отцу привезли знакомые летчики из Хабаровска. И мы пошли к Леньке.

Он лежит в областной больнице – рядом с нашим поселком. У него мать там работает, вот его туда и взяли.

Ленька нас ждал. Единственное окно на втором этаже открыто, и в нем маячит Ленька. Я кричу:

– Ты с ума сошел – закрой окно! Простудишься!

– Мне уже ничего не грозит. Я желтый! – отвечает Ленька.

– Желтый-желтый?

– Как тот бегемот.

– Тогда лови, бегемот! – я размахнулась и бросила сирень.

Конечно, не добросила. Юрка побежал поднимать сирень, а Ленька сказал:

– Эх вы, бледнолицые!

Лариска сказала:

– Привет тебе от Маруси и всей веселящейся компании.

– Так вы удрали? – спросил Ленька.

– Мы – да. А вот эта сумасшедшая девушка сидела одиноко в пустой квартире.

– Правда, Катюша? – спросил Ленька.

– Правда, правда, – сказал Юрка и запустил в Леньку сиренью.

– Прямо в яблочко, – сказал Ленька. – Молодец, Дорофеич.

Он громко понюхал сирень, но его тотчас окликнули – кто, мы не видели, в комнате света не было, но наверное медсестра. Ленька сказал:

– Все, братва. Меня запирают. Не хворайте!

И закрыл окно. Мы еще немножко постояли, задрав головы. Но это уже не имело смысла – Леньку, видимо, уложили в постель.

По дороге домой Юрка сказал:

– Сегодня на вечере я сделал Марусе одно заявление: если Ленька не перейдет в девятый класс, я тоже остаюсь на второй год.

Я засмеялась.

– Да, заявление… Что Маруся?

– Маруся меня поняла.

– Неужели тебя это так волнует? – спросила я.

– Еще как! – ответила за него Лариска. – Ты точно однажды о нем сказала – жуткий тип.

– Жуткий тип, слушай, – сказала я. – Здесь есть одно «но».

И я рассказала о своем недавнем разговоре с Ленькой. Он не собирается идти в девятый, он уходит из школы.