Текст книги "Третий лишний"

Автор книги: Лилия Сорокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Ребята… Вы не того?

Ленька повернулся первым.

– А что, Катя?

Тут выступил Юрка:

– Это наша тайна, Катя. Но раз ты нас накрыла, мы тебе скажем. Скажем, Лень?

У меня прямо глаза стали квадратными. Какая нежность – кто бы мог подумать… Юрка сказал:

– Мы с Леней решили поднасесть на математику. Он способный парень.

– Как это называется? «Пифагоровы штаны», что ли?

– Какие штаны?

– Ну ваше тайное математическое общество?

– Здорово, Катя! Честное слово! Спасибо за идею.

– Спасибом не отделаешься. Принимаете к себе? Надоело списывать.

Мальчишки переглянулись.

– Это опасно, – сказал Юрка.

– Почему?

– Боюсь влюбиться…

– Пижон несчастный! Так знай же: третий – лишний. Леня, пойдем танцевать!

Я взяла Леньку под руку. Он посмотрел на меня удивленно.

– А что, нельзя? – спросила я.

Мне стало немножко страшно: вдруг он скажет

«нельзя», что тогда?

– Можно, даже очень, – сказал Ленька.

Мы ворвались в комнату. Я крикнула:

– Бал продолжается!

И закружила Леньку вокруг себя. Потом включили музыку.

Глава 8. Взрослые мы или дети

На перемене ко мне подошла Клара и сказала:

– Бубликова! Вот твое комсомольское поручение.

И вручила мне конверт. Он был заклеен по всем правилам, так что мне пришлось повозиться, прежде чем я открыла его. На листочке было написано следующее:

«1. Как ты считаешь – взрослые мы или дети?

2. Взять интервью у собственных родителей и родителей твоей подруги на тему „За что вы любите свою профессию“.»

Такие же точно конверты получили Юрка, Лариска и Ленька. Только у мальчишек во втором вопросе были изменения: вместо «твоей подруги» написано «твоего друга». Лариску прямо передернуло от всего этого. Она сказала:

– Что же мы с Бубликовой будем брать интервью у одних и тех же – своих родителей? Чушь собачья!

– Назаренко, не выражайся, а выполняй поручение, – отрезала Клара.

– И не подумаю, – сказала Лариска.

– Раз так, возврати конверт.

– Пожалуйста, очень нужно глупостями заниматься, – сказала Лариска и бросила конверт на стол, как игральную карту.

Клара взяла конверт и, обращаясь к мальчишкам, сказала им с обворожительной улыбкой:

– У вас, надеюсь, нет возражений по поводу поручения?

– Я – несоюзная молодежь, – сказал Ленька, – и потом, я не дурак, чтобы в воскресенье шляться по домам. У меня запланировано «пиф-паф, ой-ой-ой». И планы мои железные. К сожалению, с вашими, барышня, не совпадают.

Я ждала после этого страшного взрыва, похлеще, чем с Лариской, но, удивительное дело, обворожительная улыбка была на месте. Клара сказала мягко:

– Извини, Леня, что не знала о твоих планах, а то бы попросилась с тобой на охоту. Взял бы?

– Нет, – сказал Ленька без всякого раздумья.

– А почему, интересно знать?

– Ты глазами стреляешь, а надо из ружья.

Клара покраснела:

– Зачем так грубо, Леня?

Ленька ничего не ответил. Хотя в душе я и радовалась, что Ленька так отхлестал ее за Лариску, но мне немножко было жаль Клару. Представила себя на ее месте… Обстановку разрядил Юрка.

– У меня, Клара, не только нет возражений против задания. У меня есть ответ на первый вопрос. Только я его не скажу, а принесу на собрание и повешу на доску. Можно?

Мы засмеялись. Клара сказала:

– Конечно, Юрочка, можно. Только ты меня понимаешь… да Катя.

Она подошла ко мне и обняла меня за плечи. Я сказала, потихоньку освобождаясь из объятий:

– По-моему, это интересно – интервью. У нас такого ни разу не было. Ты сама придумала?

– Нет, конечно. Автор – Мария Алексеевна.

Маленький Рац услышал наш разговор, подошел.

– И я хочу, – сказал он.

– Пожалуйста, – ответила Клара и передала ему Ленькин конверт.

Ларискин конверт достался Бедной Лизе.

Когда мы шли домой, Лариска меня ругала, на чем свет стоит.

– Бубликова! Ты меня потрясаешь! Что ты с ней облизываешься? Она тебя растоптала, села на твое место.

– А я села в лужу.

– Ничего ты не села, это она тебя посадила.

– Брось, Лариска! Мне обидно, конечно. Но с фактами надо считаться: я ничего не делала, а она вон как развернулась!

– Ну ты как хочешь, Катерина, а я для нее палец о палец не ударю.

– Тебе можно, а мне неудобно. Скажут: как сама была комсоргом, так глотку драла за поручения, а как не стала – сразу в кусты. Нехорошо это, понимаешь?

– Не понимаю! Бесхребетная ты какая-то, размазня!

– Ладно-ладно, не выражайся!

– А выполняй поручение, так, что ли?

В воскресенье я проснулась как ни в чем не бывало. Нарочно не говорила родителям про интервью – хотела застичь их врасплох.

С утра развила бешеную деятельность. Вымыла полы, отдраила раковины. Даже разобрала завал столетней давности на шкафу, о котором мне мама говорила-говорила, а потом перестала. Я так набросилась на этот завал, что от него в полчаса ничего не осталось. Странно: входишь в комнату, а завала нет. Непривычно как-то. Чтобы заполнить пустоту, на его место я посадила смешного плюшевого бобика. Одно ухо у него торчит, другое висит, так и ждешь – сейчас хвостом завиляет.

Папа просто был потрясен происходящим. Он, наверное, подумал, какая это меня муха укусила, но в декабре, как известно, мух нет, поэтому папа сказал:

– Катерина, пожалей медведей – они же симпатяги. Что мы будем делать, если они вымрут?

– Ты уверен, что они умирают?

– Уверен. Иначе быть не может.

– Ага, значит, ты не веришь в мое исправление?

– Нет, почему же – жизнь течет, все изменяется, – дипломатично ответил папа.

Я решила отомстить:

– Хочешь, и на твоем столе наведу порядок?

– Мой беспорядок понятнее и дороже ваших порядков.

– Александр! – появляется мама. – У тебя, между прочим, дочери растут!

– Вот именно, что между прочим! А надо бы, чтоб как следует.

В общем, спорят, как дети, а воображают, наверное, что решают коренные проблемы воспитания. Мама при этом носится по квартире, как угорелая – она всегда так собирается в гости: гладит платье, причесывается, красится – все сразу, про одно забывает, за другое хватается. Вокруг нее прямо воздушные буруны закручиваются. А папа в пять минут – и уже готов. Стоит в начищенных ботинках, галстук завязывает, как последний пижон. Да еще загадки маме загадывает:

– Как женщина должна одеваться в театр?

– Со вкусом, конечно!

– Быстро!

Мама смеется. И тут замечает, что я сижу на диване как ни в чем не бывало.

– А ты почему сидишь? Еще и тебя ждать?

– Я никуда не иду, а вас прошу задержаться примерно на полчаса, – заявила я торжественно.

– Что еще случилось? – мама бросила свой начес.

– Я буду брать у вас интервью о том, как вы обожаете свою профессию. И чтобы мы учились, на старших глядя, то есть брали бы с вас пример, если вы, конечно, достойны подражания.

Мама прямо ахнула:

– Ну, Катерина, с тобой не соскучишься! Вечно ты что-нибудь придумаешь!

– Это не я! Это поручение!

– Раз поручение – гости откладываются на полчаса, – оказал папа и сел на стул. – Тебе первое слово, товарищ педагог.

И педагог изрек:

– Не дай бог, Катерина, стать тебе учительницей! Если только надумаешь, буду плакать три дня и три ночи – возможно, ты сжалишься над своей бедной мамочкой.

– Ты серьезно? – спросила я. – Так и записать?

– А что ты думаешь? – сказала мама и снова принялась за начес, – Тетради – раз, сумасшедшие дети – два. Ну и другие прелести, о которых не буду тебе говорить.

Я демонстративно взяла карандаш, тетрадь. Приготовилась писать. Мама увидела это и сказала со смехом:

– То, что я говорила, разумеется, не для печати. Ты вот что запиши: «Учитель – трудная, но благородная профессия. Я отправила в жизнь не один десяток ребят. Многие из них стали настоящими людьми. А это самая высшая награда для учителя».

Меня просто потрясло мамино заявление. Я вспомнила нашу географичку, над которой мы издеваемся, и мне стало жалко маму. Я представила, как она каждый день идет на постылую работу. Это не мед, должно быть. Мама заметила, что я расстроена. Она сказала:

– Что ты окисла? Мы, взрослые, тоже ведь любим кокетничать.

Мама обняла меня, заглянула в глаза.

– Знаешь, Катерина, если меня лишат моей работы, я умру, наверное. Со страхом жду пенсии. Правда, еще далеко до нее, но время-то неумолимо.

Я, конечно, поверила ей, но решила все-таки испытать ее до конца.

– Мама, – сказала я, – а может, это у тебя просто привычка… Когда деваться больше некуда?

– Мне предлагали другую работу, абсолютно не связанную со школой, но я отказалась. Ну, а насчет привычки (глаза ее лукаво блеснули) – давно сказал великий Пушкин: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Я засмеялась. Я поняла ее – она хотела, чтобы я сама поразмыслила над тем, что она сказала. Это ее коронный номер – серьезное превращать в шутку.

С папой-то моим проще. Он бывший гражданский летчик, по состоянию здоровья списанный на землю. Теперь он всего-навсего диспетчер аэропорта, но самолеты не разлюбил. Наоборот, он ревниво и пристально следит за всей авиалитературой.

Самое большое несчастье для папы то, что у него нет сына и некому продолжить его дело. Поэтому когда приходит к нам Юрка и они садятся за шахматы, папа рассказывает ему всякие интересные вещи про самолеты и агитирует его в летчики.

– Краткость – сестра таланта, – сказал папа, когда я брала у него интервью. – Так и напиши: «Летают настоящие мужчины. Трус не летает никогда».

– Плагиатор несчастный, – сказала мама.

– Плагиатор-авиатор, – передразнил ее папа.

Наконец-то мои интервьюируемые родители и сестрица отправились в гости, а я побежала к Лариске, вернее к ее матери. Честно сказать, у меня слегка дрожали коленки, потому что я не знала, как встретит меня она – с ней у нас были сложные отношения. И начались они три года назад.

У Лариски нет отца, вернее он был когда-то, но она его ни разу не видела. А ее мамаша… Когда мы учились в пятом классе, Лариска прибежала к нам почти ночью – мы уже спать ложились. На ней прямо лица не было, а глаза ее никогда не забуду.

Она прибежала в одном платьице, в резиновых сапогах на босу ногу, а на улице ноябрьская погодка с дождем и снегом. Лариска стояла на пороге и твердила, как заводная:

– Домой я больше не пойду, возьмите меня к себе, Лариска мне пожаловалась, что мать ее пьет уже который день.

Утром она и в школу не захотела идти, сидела у нас дома одна, а ее мамаша, конечно, кинулась в розыски. Короче говоря, попала она к нам, когда мама уже дома была. Она устроила скандал, кричала, что мы не имеем права принимать чужого ребенка. Мама пыталась с ней поговорить, но она не захотела. Она сказала:

– Воспитывать, небось, будете? Не ваше собачье дело – извините за грубость. Лариска, собирайся!

Кое-как успокоили их. Уговорили Лариску идти домой – все-таки она ей мать.

Когда они ушли, мама сказала мне:

– Никогда не бросай Лариску, пусть она всегда к нам приходит.

– Да, мама, – сказала я, – мы и сидим вместе.

– Вот и хорошо. Скажи ей, пусть к нам приходит, когда захочется.

Еще раза два уходила Лариска из дому, потом перестала. От нас она не вылазила, и я была в курсе всех ее дел. Лариска помудрела. Она как-то сказала мне:

– Самое ужасное, Катя, что мать мою только могила исправит. И когда я это поняла, мне стало ее жалко. Безумно. Знаешь, с чего у нее все пошло? Мой отец бросил ее, когда я должна была вот-вот на свет появиться. Единственное, что я хочу, Катя, – уехать подальше от всего этого. Но сейчас мне деваться некуда…

Дома оказались обе: и Лариска, и мамаша.

Мать пировала, Лариска сидела за столом и читала книжку.

Я не знала, что мне делать, и стояла у порога. Спрашивать Ларискину мать о работе сейчас бесполезно – это ясно, как божий день. Уйти сразу вроде бы неудобно. Лариска все-таки заставила меня раздеться, и я присела на краешек стула.

– К тебе, между прочим, по делу пришли – спросить, за что ты любишь свою работу, – сказала Лариска матери.

– Вовсе не за этим, – сказала я, и сделала Лариске глазами.

– Нет, я скажу, коли так. Идите в официантки – не пожалеете.

Дальше она распространяться не стала, все пыталась нас угостить, но мы сбежали к нам.

Что же ты скажешь о моей матери, если тебя спросят? – сказала Лариска, когда мы с ней уселись с ногами на диван.

– Что скажу? Не знаю…

В комнату вошли ранние сумерки. Свет не хотелось зажигать. Чуть-чуть звучал магнитофон.

– Господи, сколько у вас книг, – вздохнула Лариска. – Они здорово украшают комнату, даже если их не читать.

– Да…

– Скоро Новый год. Ты ждешь его?

– Это мой любимый праздник. От одного запаха елки можно сойти с ума… Мне всегда кажется, что это запах ожидания.

– Как ты сказала? Запах ожидания… Ожидания чего?

– Чего-нибудь хорошего.

Лариска засмеялась.

– Не надо смеяться.

– Я над собой. Я уже ничего не жду хорошего.

– Ты из-за матери?

– И да и нет. Иногда мне кажется, что я буду такая же… как мать.

– Откуда ты взяла?

– Я читала про наследственность, что эти, как их там, гены, что ли. Вот и я влюбляюсь на каждом шагу, и мне хочется взаимности.

– Мне тоже.

– Тебе, Катюша? Ты такая еще малышка…

Мы посмеялись, и Лариска снова возвратилась к нашему разговору:

– Что же ты все-таки скажешь о моей матери, если тебя спросят?

– А ты что бы хотела?

Лариска немного подумала.

– То, что я хочу, будет неправдой.

– Но работает-то она хорошо – ты сама говорила. Директор ресторана доволен.

– Если бы она не была такой красивой, все было бы

– по-другому, мне кажется. Ей поэтому и бешеные чаевые

дают, не как другим.

– Чаевые – это ужасно.

– Я об этом ей говорила, но она меня сразила знаешь чем? Она сказала: «Если бы не эти деньги, у нас бы не было красивых вещей». И она права: зарплаты бы не хватило, а отец ничего не платит – они, кажется, не расписаны. И самое ужасное – я люблю хорошо одеваться, и она это знает…

В день, когда состоялось собрание, наш класс встречал всех огромным плакатом:

«Кем быть – вот в чем вопрос».

По этому поводу Юрка Дорофеев сказал:

– Как не стыдно передирать у Шекспира! Другое дело – я.

И пошел к доске. Развернул длиннющий плакат – от верхней планки доски и до пола.

– Клара, – сказал он, – вот что ответил один умный человек на вопрос анкеты. Я к нему присоединяюсь:

«Нынешняя молодежь привыкла к роскоши. Она отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших.

Дети спорят с родителями, жадно глотают еду и изводят учителей.

Сократ (470–399 гг. до н. э.)»

Представляете, что началось, когда мы прочли дату!

Маруся еле-еле утолкла нас на свои места. Я спросила Юрку, где это он выкопал такую редкость.

– В одном журнале, – уклончиво ответил он.

Пришли первые и последние гости – папа Бедной

Лизы, известный в городе хирург. Он прочел плакат и тоже смеялся.

Тут Рац поднял руку и сказал:

– Взрослые мы или дети – на этот вопрос я хочу ответить в стихотворной форме. Можно?

– Ладно, шпарь по бумажке.

– Кстати, отгадайте автора.

И он начал:

А годы вертятся, проходят, улетают,

И есть о чем припомнить иногда,

Тогда любовь свою я вспоминаю,

Ушедшую так рано от меня.

Девчонкой рыженькой она мне показалась,

На самом деле беленькой была.

Ее глаза манили меня в дали,

Ее уста мне говорили: «Да!»

Я долго мучился потом, что был мальчишкой,

И сейчас, бывает, вспоминаю лишь ее.

Но видно, переходный возраст для мальчишки

Прошел гораздо легче для нее.

Когда Рац кончил читать, Маруся, держа обеими руками щеки, чтобы не расхохотаться, прикрикнула:

– Как не совестно, Семин, собрание превращать в балаган!

И видимо, желая сделать приятное папе Бедной Лизы, она сказала:

– Лиза Горюшкина! Как ты считаешь – взрослые мы или дети?

Лиза смущенно помолчала, потом выдала:

– Я не знаю, я запуталась, потому что когда мама заставляет меня мыть полы, а я не хочу, она говорит, что я взрослая, а когда я прошусь на вечерний сеанс, оказывается, я еще маленькая.

Лизин папа смутился.

– Ну и ну, – сказал он, – совсем дочь запутали. Ты лучше расскажи, дочка, как ты была на первой операции, что увидела, что пережила, что поняла.

Вот это да! Кто бы мог подумать! Вот так тихоня! Нам ни гу-гу. Характер, однако.

– Знаете, девочки, это было в сентябре. Меня папа пригласил. Оперировали аппендицит. Мне понравилось. С тех пор я читаю медицинские книжки.

Потом выступил Лизин папа. Он рассказывал много и интересно, и я стала представлять, как надеваю белый халат, мою руки, подхожу к столу, где лежит больной, и… падаю в обморок. Нет, хирургия не для меня! Я спросила у Лариски:

– А ты смогла бы стать врачом?

– Не знаю…

Она сидела какая-то вялая, безучастная. Может быть, боялась, что ее спросят о матери, или меня. Но у нас не хватило времени. Маруся сказала, чтобы мы через два дня принесли интервью в письменном виде. Сделаем стенд.

Глава 9. «Маруся отравилась»

Ко мне уже два раза прибегала Лариса посмотреть мое новое платье, но оно все было не готово. Я нервничала. Через три часа должна быть в школе, а все – на живую нитку. Наконец мама сказала:

– Катюша, последняя примерка.

– Пять примерок назад ты говорила тоже последняя, – ворчала я.

– Да, портниха из меня никудышная, в этом смысле я, можно сказать, ни с чем пирожок.

Мама умела себя уничижать. Мне стало ее жалко. Ведь конец четверти, у нее тетрадей уйма, а тут мое платье. Я сказала примирительно:

– Ладно уж, раз последняя…

В новых платьях я всегда какая-то новая, даже глаза другие, вроде бы не мои. Когда я надела почти готовое платье, туфли, вошел папа. По лицу вижу – ему понравилось. Но он никогда не скажет по-нормальному, без подковырок. Вот и сейчас он изрек в своем духе:

– Мама, слышишь треск?

– Что такое? Платье тесное?

– Да нет. Крылья у Катерины прорастают, аж трещат.

Мама засмеялась и говорит:

– Что ж, ангелы всегда были нужны, а белое платье на Новый год к счастью.

Да, Новый год пришел. И хотя мы не ждали его так рано, все равно были рады. Мы хотели, чтобы он наступил хотя бы на день-два позже, тогда, нам казалось, мы сделаем все – люкс, пальчики оближешь. Не знаю, есть ли люди, которым некуда девать время? Мне лично всегда не хватает пяти минут, чтобы вовремя прийти в школу, и одного дня в конце четверти, чтобы исправить «тройку».

Лариска прибежала в третий раз и, увидев меня, ахнула:

– Пропали мои поклонники!

– Не прибедняйся, – сказала я.

– Ты знаешь, у нас, оказывается, будет много костюмов. Вот Маруся расшурудила всех!

Мы вспомнили, как она нас агитировала шить маскарадные костюмы.

– Вы даже не представляете, как интересно, когда вы всех видите, а вас – никто, потому что не узнают. В маске вы становитесь почти невидимкой.

Марусина агитация встречена была довольно холодно. Придумывать, шить… Пусть этим занимаются пятиклашки – они же дурачки, им что ни скажи – из кожи вылезут. Сами были такие, знаем.

Интересно, а сама-то она хотела бы появиться в маске?

– Вот посмотрите, – сказала Маруся, – приду на бал – не узнаете меня!

– Узнаем! – заорали мы.

– Это почему же?

– По вашим ботинкам!

Зимние ботинки у Маруси были неважнецкие, старенькие. Она посмотрела на свои ноги и сказала:

– Ну и публика! Один раз не переобулась, и уже заметили.

На том разговор и кончился, а результат, если верить Лариске, налицо. Все-таки умеет наша Маруся задеть нас за живое.

– Ты не очень возись, ладно, а то у нас с тобой дел – по горло, – сказала Лариска, убегая домой. – Я зайду за тобой через часок.

Мы с Лариской сегодня чуть не главные. Она отвечает за аттракционы, а я – за «Новогодний капустник».

Лариску я прождала больше двух часов, а ее все не было. Я уж собралась бежать к ней. Но она явилась. Оказывается, мать ей купила к Новому году лаковые туфли и забыла их на работе. Пришлось ехать в ресторан «Сахалин», а это на другом конце города.

Школу осаждала толпа. Мы с Лариской как раз попали в час пик – на бал повалила основная масса. В руках у нас разный реквизит для «капустника». Сразу видно – идут артисты. На дверях стояли наши мальчишки – Ленька и Юрка. Разодетые! В новых костюмах, в галстуках. Они тоже участвовали в «капустнике» в интермедии. Юрка сказал:

– Опаздываете, а начальство уже здесь.

Начальство – это Клара.

Как только вошли в вестибюль, в нос ударил неповторимый хвойный запах; хотя елка стояла на втором этаже, но все равно Новым годом пахло здорово. Я почувствовала себя весело и счастливо. Вот сейчас с Лариской разденемся и будем порхать в новых платьях. Кстати, ее платье я еще не видела.

В вестибюле вертелись клоуны, «снежинки» и какая-то загадочная дама с лорнетом.

– Смотри-ка – Татьяна Ларина!

Ну да, это, наверное, она, только вместо пушистого боа на груди залегла драная лиса.

– Сейчас найдем Марусю, скажем, что все в порядке. Пусть только она еще раз интермедию проверит.

Навстречу нам попалась Клара, она беспокойно шарила по толпе глазами.

– С Новым годом, девочки!

– С Новым годом!

– Вы Марию Алексеевну не видели?

– Нет, мы сами ее ищем.

– Ой, как она мне нужна. Я забыла танец в одном месте. А у вас все в порядке? Я так волнуюсь, но думаю, все будет хорошо.

Чтобы попасть в зал, надо обязательно съехать с горки. Обязательно – иначе не попадешь. И ни для кого нет исключения. Даже Елена Ивановна, наша директриса, и та ухитрилась съехать, а она была на каблуках. Про нас и говорить нечего – мы сделали это с удовольствием – туфли наши были под мышками.

Елка стояла чуть задумчивая, мудрая, отягощенная множеством игрушек. Когда зажгут гирлянды, елка будет совсем другой. Засверкает, заискрится сотнями улыбок, станет веселой, даже легкомысленной. От былой мудрости ничего не останется.

Музыка гремела вовсю, но еще никто не танцевал. Это были минуты ожидания, предвкушения, последних приготовлений.

Время шло. Скоро Дед Мороз со Снегурочкой откроют бал, а Маруси все нет. Правда, наши выступления где-то в середине бала, но на душе ужасно неспокойно. Перевалить бы все на Марусю – тогда можно без оглядки плясать и веселиться.

Мне очень хотелось увидеть Леньку.

Пока мы с Лариской одевались и причесывались, в класс заглянуло человек пятнадцать, не меньше. Всем нужна была Маруся. С десятиклассниками – она тоже вела у них литературу – она поставила мазурку. Они волновались и хотели еще раз прорепетировать,

Лариска надела туфли и сразу стала похожа на манекенщицу. Она даже прошлась так, как ходят они, демонстрируя новую моду. Лариска сказала:

– Катя! Давай накрасим глаза, у меня все с собой есть.

– Ты что, Лариска! Сразу заметят!

– Вот испугала! На Новый год все можно.

Она накрасила себе и мне – я-то не умею. Ей это очень шло, теперь она стала похожа на настоящую девушку-десятиклассницу. А я… Бог мой, когда я посмотрела на себя в зеркало, увидела настоящую макаку.

– Я же говорю, что ты еще ребенок!

Я стерла Ларискино художество.

Мы вошли в зал. И как раз вовремя – Дед Мороз открывал бал.

– Елка, зажгись!

Сколько раз в своей жизни я видела этот момент, и меня всегда охватывает восторг. Наши эстрадники дали такую музыку, что Елена Ивановна погрозила им, но тут ее пригласил военный, и она пошла плясать. Лариску тут же увели. Я стояла пока в качестве наблюдателя. Вдруг вижу, как девчонка в школьной форме подскочила к директрисе и что-то зашептала ей на ухо. Только военный деликатно отступил на шаг, как девчонка бросила Елену Ивановну и подхватила военного. В своих тапочках она была совсем маленькой. Елене Ивановне ничего не оставалось, как засмеяться:

– Вот дети пошли! Ухо держи остро!

В зале появились маски. Робот. Идет победно, а лампочки мерцают в глазах, ушах, во рту, на ногах. Новогодний робот – ничего не скажешь, а угадать, конечно, абсолютно невозможно. А рыцаря, закованного в латы, я узнала по характерному жесту – он пытался потрогать подбородок, не растет ли борода. Серега Непомнящий. Леньки нигде не было. Мне захотелось его найти и поздравить с Новым годом.

А пляски продолжались. Меня кто-то тронул за локоть. Ленька! Я хотела хотя бы чуть-чуть скрыть радость, но не смогла.

– С Новым годом, Катюша!

– С Новым годом, Леня!

Мы стояли и смотрели друг на друга, как будто сто лет не виделись. Ленька сказал:

– Какое у тебя платье…

– Я хочу танцевать.

– Я тоже.

– Ну так приглашай меня!

– Можно вас?

– Даже нужно!

Неизвестно откуда вынырнул Юрка.

– Вот это диалог! Как у Шекспира – ни одного лишнего слова. Я все слышал нечаянно. Угадайте, кто робот? Не знаете? Впрочем, пардон, вам не до робота.

– А где Клара? Или Лариса? – спросил Ленька.

– Меня они не волнуют.

– Давно?

– Меня волнует Маруся.

– А где она?

– Маруся отравилась.

– Что-о-?!

Эффект был, конечно, потрясающий. Юрка не ожидал, что мы перепугаемся. Он захохотал.

– Вот неучи! Маяковского надо знать, хотя мы его и не проходили.

Нас выручила нахалка в школьной форме. Она расшаркалась перед Юркой (я заметила, что на ногах у нее тапочки и простые чулки), приглашая его на танец. Юрка сделал насмешливо-презрительную физиономию и спросил:

– Если назову Глупышкой, ты не обидишься?

Девчонка отрицательно покачала головой – ее банты заколыхались. Без долгих разговоров она поволокла Юрку в круг.

– Пиратские приемчики, однако! – сказал Ленька, – Кажись, это я ее не пускал в школу? Точно.

Мы тоже пошли плясать.

– Смотри, смотри, кто едет с горки!

И развернул меня на сто восемьдесят градусов. С горки ехал вратарь.

– Натуральный Третьяк, – сказала я.

– А знаешь, кто? Колян. Это я только тебе – по секрету.

Девчонка в школьной форме тут же оставила Юрку и подскочила к вратарю, стала пожимать руку. Вратарь сделал движение, которое могло означать «кыш» и «пошла прочь», что одно и то же,

Около окна стояла пара – седеющий военный и дама, разодетая в пух и прах. Это Юркины родители. От вратаря та нахалка в школьной форме порхнула к ним, сделала перед военным свой дурацкий реверанс и увела его от дамы, разодетой в пух и прах. Юркина мамаша пожала плечами, по-моему, возмущенно.

Получилось так, что в центре внимания оказалась эта девчонка, которая наглела с каждой минутой. За ней ходили вереницей десятиклассницы, потому что одна из них узнала в девчонкином платье свое.

– Вон подранный левый локоть, который я штопала собственноручно!

Это была улика. Девчонке ничего не оставалось, как сдернуть маску. Мы ахнули. Наша Маруся! В тапочках и простых чулках, на голове торчат банты, школьное форменное платье будто на нее сшито, хотя левый локоть заштопан десятиклассницей.

– С Новым годом, ребята, – сказала Маруся. – С Новым счастьем!

И стала пробираться сквозь круг. Мы ее не пускали, мы ей хлопали вовсю. Ей все-таки удалось прорваться, и она убежала вниз, в учительскую, переодеваться. Только и разговоров было о Марусе, о том, какая она умница, как здорово придумала шутку и насмешила всех.

Юркина мать говорила Елене Ивановне:

– Когда она подошла к моему мужу, я подумала, ну что за современная молодежь пошла – нахалы да и только! А это, оказывается, Мария Алексеевна! Я так довольна, что она у Юры классный руководитель, и он ее хвалит, говорит, дела в классе пошли хорошо.

Все стали вспоминать, как называли Марусю. Юрка аж побледнел. Что делать?

– Извиняться, просить прощения! – воскликнул Юрка.

Пока мы посыпали головы пеплом, появилась Маруся – мы опять ее не узнали. В моднейшем голубом платье, волосы распущены – прехорошенькая, прямо журнальная картинка. Мы кинулись к ней и стали извиняться.

– Нет, становитесь в очередь, – заорал Юрка. – Каждый должен сказать и прочувствовать.

Мы стали в очередь. К нам подошли десятиклассники.

Маруся хохотала и отбивалась от нас, как могла:

– Вы с ума сошли – это же Новый год! Ну, честное слово, – не сержусь, не обижаюсь, камень за пазухой не держу, а значит, мстить не буду!

Но мы уперлись. Человек пятнадцать, не меньше, сказали Марусе:

– Простите, извините ради бога, больше не буду.

Тут Лариска сказала мне:

– Катя, можно тебя на два слова?

– Конечно, – сказала я, хотя уходить мне совсем не хотелось я видела, что Ленька вот-вот пригласит меня. Но у Лариски было такое лицо…

– Что случилось? – спросила я, продираясь вместе с ней сквозь танцующих.

– Пойдем, где потише.

И мы спустились с ней на площадку между первым и вторым этажом.

Лариска сказала:

– Только ни о чем меня не спрашивай. Но ты должна мне помочь.

Такое вступление меня слегка задело, даже не знаю, почему.

– Интересно. Чем же? – спросила я довольно холодно.

– Ко мне пришли ребята, а их не пускают.

– Правильно делают.

Лариска взяла меня за руку, заглянула в глаза так просяще…

– Ну, пожалуйста! Очень-очень нужно.

В другое бы время я без лишних разговоров сделала то, о чем меня просила Лариска – она привыкла к этому. Но сейчас у меня было другое настроение: я еще не отключилась от Маруси, а потом Ленька… Нет, даже не это. Меня укололо «ни о чем не спрашивай». Что за тайны Мадридского двора? Уж мне-то могла бы сказать. И Лариска сказала:

– Понимаешь, среди них есть законный парень – с ним я познакомилась на танцах не так давно. Я в него так влюбилась, что пригласила на Новый год. Но он пришел не один. С ним человек пять. Кто они – я не знаю, но какое это имеет значение. Единственное, что меня немножко пугает… Они, кажется, слегка того…

Я смотрела на Лариску во все глаза.

– Зачем они нужны тебе? Ты и так все время танцуешь.

Лариска заговорила горячо, пытаясь вызвать во мне участие:

– Катя, как ты не понимаешь? Представь себе: появляются свежие люди. Они так прекрасно одеты, так галантны. Это сразу всем бросается в глаза. А я – в центре, то есть я хотела сказать – мы, – поправилась Лариска. – И вот мальчик из 10 «а», которому я очень нравлюсь, будет умирать на моих глазах от ревности. Как это приятно, ты не представляешь. В эти минуты я чувствую себя королевой. Между прочим, ты тоже можешь позволить себе такую роскошь – пусть Ленечка твой немного поумирает. Это ему полезно.

Меня прямо резанули ее слова. Я сказала:

– Не хочу, чтобы он умирал…

Лариска засмеялась:

– Пожалуйста-пожалуйста – дело твое. Только скажи дежурному, чтобы пустили – они тебе уступят, я знаю.

– Откуда ты взяла?

– Ну, да если ты просишь – значит, ничего плохого.

Я представила, как ввалятся эти прекрасно одетые

мальчики… И сказала:

– Ну их к черту! Не пойду. Не хочу!

– Но они стучат, ломятся.

– Постучат-постучат и уйдут.

– Тебе хорошо, а мне от них достанется когда домой пойдем…

Я вдруг почувствовала себя решительной и сильной, даже сама удивилась. Я сказала:

– Вот что, пойдем наверх, скажем своим мальчишкам – они проводят нас.

Лариска все еще колебалась. Но мне удалось все-таки утащить ее. Мы было пошли искать наших, но по пути Лариску умыкнул кто-то – кажется, тот десятиклассник. Лариска радостно улыбнулась и с удовольствием положила руки на его плечи. Мне почему-то стало противно. Только просила пустить тех, а этому рада. Все это нехорошо как-то, я должна в этом разобраться. И сказать Лариске все, что я о ней думаю. А что я думаю? Не знаю… Настроение у меня окончательно испортилось, и я пошла искать своих,