Текст книги "Журнал, указка, мел, очки (СИ)"

Автор книги: Лилия Гаан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Связываться с Лидкой не хотелось, но с другой стороны, питания в студенческой столовой уже не выдерживал желудок.

– Сколько? – не стала я ходить вокруг да около.

– Двадцать рублей.

В общежитии я платила четыре рубля. Разница могла больно ударить по моему карману.

– Я подумаю.

Может быть, на этом всё и закончилось, но в этот момент в мою дверь властно забарабанили кулаки, явно принадлежавшие типу из властных структур. И пока я растерянно соображала, что делать, Лидка ловко нырнула под мою кровать, хотя там и стояла пара чемоданов. Вот за них она в мановение ока и забилась.

Несчастная дверь едва удерживалась на петлях, когда я её распахнула.

– Что случилось? – прикинуться невинной овечкой было обычным делом.

В дверь зашел наш участковый Михаил Степанович – раздобревший до безобразия мужик, у которого трещали пуговицы на мундире даже при дыхании. За ним змеем заполз подозрительно обнюхивающий воздух дед Филя.

– Чтой-то у тебя, дочка, как будто горелым пахнет? – проблеял он козлом.

– Это из столовой, – отрезала я. – У них там сегодня каша пригорела. А в чём собственно дело?

Непрошенные гости переглянулись.

– Мы насчет Лидки. Пропала она, сгинула б..., все перерыли, – огорчился вахтёр.

– Вы её не видели? – поинтересовался Михаил Степанович.

– Нет. Я долго стучалась в дверь Дюрягина, но мне не открыли, и я ушла к себе.

– Говорят, он её к вам отвел.

Стукачи есть в любом мирке, а уж в студенческом общежитии их даже больше, чем в другом месте. Здесь масса причин: и глупость, и молодость, и залеты, которые нужно как-то отрабатывать, да и скука дает пищу для весьма своеобразных развлечений.

– Смотрите сами, – возмущенно показала я вокруг себя, – где мне её прятать?

И как бы ненароком приподняла покрывало на кровати, показав края чемоданов.

– Да мы вам верим, верим, Жанна Ивановна, – устыдился своего поведения Михаил Степанович.

Но дед Филя стыда был начисто лишен.

– Так это, – прошамкал он, – может, вы вышли, а она сама прошмыгнула да в шкафу и сидит.

И вредный дед распахнул дверцы шкафа. Ясное дело, Лидки там не оказалось, зато на видном месте стояла злополучная кастрюля рядом с электроплиткой.

– А что это у вас тут? – тотчас обрадовано пропел он.

– Мои вещи, – я с такой злостью захлопнула дверцы, что едва не прищемила ему нос. – Это что – обыск?

– Электроплитками пользоваться нельзя.

– А я ей и не пользуюсь. Храню, на всякий случай. Может, придется съехать отсюда, вот она мне и пригодится. Но я так и не поняла, Михаил Степанович, вам нужна Лидка или электроплитка?

Представитель власти понял, что попал впросак.

– Извините, но мы должны были проверить сигнал.

Я промолчала, всем видом показывая, что считаю их визит затянувшимся, и они ретировались.

Ещё не успела толком отдышаться, как из-под кровати раздался Лидкин голос:

– Пятнадцать рублей.

– Идет, – нервно согласилась я, – в конце марта перееду.

Дюрягин выводил свою любимую из общежития при помощи иезуитской увертки. Кто-то из его друзей громко забарабанил в железные ворота, закрывающие въезд во двор общежития. Дед Филя, громко матерясь, кинулся смотреть: кто это нарушает общественный порядок? И пока размахивая кулаками, он вопил, пугая пустую улицу, Лидка ловко спряталась в деревянном заведении под литерой "Ж".

А уж когда недовольный старик зашел в общежитие и закрыл за собой дверь, перелезть ловкой покорительнице бетонных стен через изобилующие всякими декоративными выступами ворота оказалось плевым делом.

За свой подвиг я получила от Дюрягина коробку шоколадных конфет и сильную головную боль, потому что он нагло принялся за мной ухаживать.

Как-то в самом начале педагогической деятельности, одна умудренная опытом уже пожилая дама-математик довольно строго мне наказала:

– Запомните, Жанночка, контингент у нас таков, что есть учащиеся и постарше вас. Советую не обращать на это внимания. Тридцать ученику или пятнадцать разницы не имеет: мы по разные стороны баррикад. Нельзя ни на йоту сокращать дистанцию, если хотите сохранить лицо. В каких обстоятельствах вы не оказались бы, учителю не прощают ничего.

Золотая женщина. Тогда я отмахнулась от её слов, сочтя их жеманным занудством, но вот сколько живу, столько убеждаюсь в правоте этой хорошо познавшей жизнь дамы.

Я уже давно приняла к сведению, что не могу по рассеянности позволить себе не поздороваться на улице со случайным прохожим. Моментально осудят. Может, я с ним и не знакома, но меня-то знают все. Не могу присесть где-нибудь на пляже рядом со знакомыми, если у тех в руках пиво. Даже если я к нему и не прикоснусь, всё равно скажут, что пьянствовала в буйной компании. Не могу даже поругаться с кем-нибудь, пусть даже и по делу, потому что любимым аргументом против меня будет неизменное: "А ещё учительница!"

А уж что касается амурных дел, то учитель, как и жена Цезаря, должен быть вне подозрений. А тут Дюрягин. Мужик вроде был неплохой, но явно не герой моего романа, и надо же, что именно на меня он и запал.

Ухаживать Федор начал весьма топорно: по делу и без дела постоянно тарабанил мне в дверь. То ему нужна заварка, то ручка, то линейка. Я поначалу безропотно выдавала запрашиваемые вещи, не подозревая истинной подоплеки происходящего, и тогда ухажер окончательно осмелел – он пригласил меня в клуб на танцы.

Но и тогда до меня не дошла суть происходящего, я просто вежливо отказалась. И всё-таки что-то в моем поведении, по-видимому, давало ему основание надеяться на благоприятный исход ухаживания, поэтому поражение его ничуть не обескуражило.

Между тем, как и у всякой себя уважающей советской девушки в ту пору у меня был жених. Мы вместе учились в университете только на разных факультетах. Сразу же по получении диплома тот отправился отдавать долг родине на охране рубежей стран СЭВ. Его часть стояла в ГДР, и он аккуратно присылал мне письма о том, как весело ему живется за колючей проволокой военного городка.

Увы, горько это сознавать, но мы оказались последним поколением русских людей, умеющих писать письма. Сейчас искусство эпистолярного жанра нагло вытеснено СМС, а жаль. Если даже молодой человек, окончивший факультет прикладной математики мог увлекательно описывать упражнения на плацу на четырех листах, то что уж говорить о людях с гуманитарным складом ума. Писем я всегда с нетерпением ждала и охотно писала не менее пространные ответы, изливая в них переполнявшую меня тоску по утраченной городской жизни.

Послания от сердечного друга приходили на проходную прямиком в лапы деда Фили. И он каждый раз, вручая мне конверт без марок, торжественно вещал.

– Солдат твой пишет.

В тот день, достав из шкафчика заветное письмо, дед как-то хмуро крякнул.

– Раньше-то бабы мужиков с войны по десятку лет ждали, а нынче, тьфу... На пару лет хвост прижать не могут.

Такого прозрачного намека невозможно не принять к сведению, только я не поняла, с чего это старый маразматик заговорил с мной на эту тему.

– Не могу отвечать за всех неверных жен страны, – мрачно огрызнулась я. – К чему это вы сейчас приплели меня к их когорте?

Слово "когорта" Филиппу Васильевичу ни о чем не говорило, но суть моего недовольства он с радостью уловил.

– Так вот же, – живо ткнул он грязным пальцем в конверт, – солдат пишет, а ты с Федькой Дюрягиным шуры-муры крутишь.

От такой наглости я поначалу опешила, а потом взвилась до небес.

– Что? – непочтительно рявкнула я. – Это ещё какие "шуры-муры"! Вы, Филипп Васильевич, говорите да не заговаривайтесь. То вы его зазнобу в моем шкафу ищите, то его самого ко мне "клеить" начинаете. Осторожнее на поворотах!

Зря старалась. Когда люди распускают слухи, они свято верят в собственные измышления. Переубедить их дело неблагодарное и заранее обреченное на провал.

Дед смотрел на меня тем высокомерно-игривым взглядом, каким испокон века одаривали падших девок в деревнях мужики в возрасте.

– Знаем, знаем, чего он к тебе постоянно шляется. Тут я по секрету от одного парня узнал, Федька бахвалился, что окрутил училку-то. Снял с неё поясок!

– Стыдно в вашем возрасте говорить такие гадости! Сплетник, – вспыхнула я и, едва сдерживая слезы, убежала в свою комнату.

Убийственная сила клеветы именно в том, что она не справедлива. Это деморализует нас, делает несчастными и беззащитными. Обиженному иногда кажется, что против ополчился весь мир. А ведь если вдуматься, злобой исходит именно тот, кто клевещет, а не тот, кого оклеветали. И лучшее средство защиты в этом случае – нападение.

Вот и в моем случае дед Филя тотчас кинулся жаловаться начальству. Вот, мол, молодая учительница оскорбила заслуженного ветерана труда.

Сначала на меня кинулась собакой наша завуч – маленькая, похожая на мопса, озлобленная на весь свет баба лет сорока, муж которой иначе с ней как матом не разговаривал и увивался за всеми подряд. Раиса Федоровна раз в месяц неизменно писала заявление в суд на расторжение брака. Делала она это демонстративно: выносила лист бумаги в учительскую, горестным образом испрашивала совета, как правильно заполнить бланк. Потом, видимо, передумывала, а после очередного загула благоверного всё начиналось сначала.

За деда Филю она заступилась рьяно по нескольким причинам. Первая – сам принцип. Как это молодая девка осмелилась дерзить ветерану? Вторая – Раиса Федоровна люто ненавидела молодых женщин, хотя у самой было две дочери. И наконец, третья, но немаловажная: дед Филя ей нет-нет да подбрасывал баночку молока (так, на всякий случай). Вот этот случай и выдался. Банку нужно было отрабатывать, и вредная баба разве что меня не покусала, грудью защищая интересы противного старикашки.

Честно скажу, я в долгу не осталась. Сейчас, может, и не стала бы связываться с истекающей злобой кликушей, но тогда я свято верила в действенную силу разумного довода.

Ну и чего я добилась? Меня вызвали в кабинет директора, который оправдания слушать не пожелал и поставил перед выбором – либо я освобождаю общежитие, либо извиняюсь перед "героем".

Извиняться перед престарелым дерьмом я не стала. Быстрехонько собрала свои сумки и этим же вечером съехала на квартиру к Лидии, кстати, расположенную неподалеку.

Все это сильно напоминало сцену из хорошо известного фильма 50-х "Весна на Заречной улице": те же стопки перевязанных книг, та же темнота и мои скитания по улице с чемоданами и свертками. Да и Лидка меня встретила без особой радости, видимо, и до неё докатились слухи о моем предполагаемом романе. Однако деньги им были нужны и, скрипя зубами, мне все-таки сдали квартиру.

Это был дом так называемой "щитовой" застройки, сделанный на два входа. В каждой половине располагались по две комнаты и веранда. Лидка жила на своей половине вместе со старой теткой, с которой постоянно грызлась, но против меня старуха ничего не имела. Всё время пока я прожила с ними по соседству, мы с ней ни разу не сказали друг другу плохого слова.

Конечно, новое жилище было не сахар: давно непроветриваемые, заброшенные комнаты провоняли особым запахом старости и сырости, но здесь я была одна. Сама себе хозяйка... прекрасное ощущение!

Это потом навалились бытовые проблемы, а тогда я села на старый пыльный диван и прислушалась к царящей вокруг тишине. Такая бывает только в деревенском доме – полная мирных и тихих звуков, не имеющих никакого отношения к деятельности людей. Что-то таинственно поскрипывает, шуршит, стучит, и так хорошо себя при этом чувствуешь.

Это был переломный момент в моей жизни, хотя тогда я об этом не подозревала. Моё сердце урожденной горожанки навсегда было отдано так называемой "жизни на земле" – частному одноэтажному строению.

Плата за жилье, как я уже упоминала, оказалась для меня высока, но другого выхода из положения не было, и я смирилась с этой брешью в бюджете. Однако уже через два дня выяснилось, что мои дела не столь плачевны.

Коллектив в техникуме подобрался разнородный. Это было неплохо: гораздо хуже попасть в "болото", где сидят сплошь бабушки, воспитанные ещё в эпоху сталинских чисток. Террор и стоицизм у них в крови, наряду с энергичным неприятием любых демократических веяний, вплоть до ношения кофточек другого цвета кроме белого. В годы моей молодости надевшая брюки учительница могла попасть под серьезный прессинг коллег на одном из многочисленных педагогических сборищ.

Мне особо "повезло": я застала эпоху бесконечных партсобраний (на которых были обязаны почему-то заседать и партийные, и беспартийные), и заседания бюро комсомола, и профсоюзные комитеты, и (конечно же, святое!) педсоветы с неизменными двухчасовыми политинформациями. Попа (извините за столь натуралистическую подробность) ныла, не в силах вытерпеть слушание очередного идеологического лая наших "партагеноссе", что уж говорить о несчастной голове? Уши "пухли" в прямом смысле этого слова.

Где-то через пару дней после моего изгнания мы вновь заседали по какому-то архиважному вопросу. Обычно одной из тем повестки дня было что-то типа " Как помочь детям Анголы получить образование?" или "Монгольская школа: сегодня и завтра". А вот ещё перл, застрявший у меня в памяти с той "веселой" поры – "Советский учитель и кубинская революция".

Вот опять отвлекаюсь, но не могу удержаться от вопроса: какое отношение мог иметь советский учитель к кубинской революции? Неужели он штурмовал рядом с юным Фиделем казармы Монкада, зажав в руке указку, глобус и томик Ленина? Но в конце мероприятия всегда выяснялось, что имел, имел отношение! На каком-то там очередном учительском съезде учителя Советского союза решительно поддержали кубинскую революцию, и даже послали приветственный адрес кубинскому руководству, и лично товарищу Фиделю Кастро Русу. Вот так-то!

И вот сидим мы бедные и несчастные на очередном форуме и слушаем бесконечную ахинею, которую несут такие же горемыки. Наши партийные бонзы не особенно утруждали себя подготовкой материала, сваливая всю работу на шеи безропотных работяг, зато обязательно ставили себе в заслугу организацию мероприятия.

– Говорят, ты выселилась из общежития? – тихо полюбопытствовала наша историк Тамара Львовна – баба относительно молодая и ушлая. – Оно и правильно: на вольном выпасе гулять сподручнее.

– Может и так, – с тяжелым вздохом согласилась я, – но больно дорого.

Тамара снисходительно глянула на неофитку.

– Жанна, милочка, ты – молодой специалист да ещё поехавший в деревню. Администрация обязана предоставить тебе жилье.

– Но вроде бы я сама ушла из общежития.

– И что? Значит, они не создали подходящих условий для проживания. Пусть платят и за свет, и за дрова, и за квартиру. Пиши заявление в профком.

Иногда в коллективах встречаются люди, которые обожают выступать против начальства, особенно когда есть законный повод для недовольства, и мне повезло, что я наткнулась именно на Тамару Львовну. Она была горластая, языкастая, и стоило директору неосторожно дать повод для критики, как наши совещания превращались в своеобразный бой быков, где быком выступало пытающееся усмирить смутьянку руководство, а красной тряпкой – законы о труде. Трудовой кодекс Тамара Львовна знала наизусть и, будучи историком по профессии, пользовалась им виртуозно.

Вот и сейчас глаза её возбужденно засверкали, лицо просияло удовлетворенной улыбкой, и было видно, насколько ей радостна сама мысль о предстоящей схватке с начальством.

Да, не все было плохо в эпохе, которую остряки от истории назвали "застоем". Сейчас бы Тамару Львовну уволили в мановение ока, элементарно прервав с ней трудовое соглашение по ставшей тривиальной причине "вы нам не подходите". И доказывай потом другому работодателю, что ты не прыгала пьяной по школьной столовой, задрав юбку на голову, и не орала нецензурные выражения в адрес министра образования.

Тамара лихо провернула заседание профкома, посвященное моей особе. Правда, директор вяло промямлил, что я могу вернуться в общежитие, но эта идея не вызвала энтузиазма в том числе и у снохи деда Фили.

– Там конфликтная ситуация, – постно напомнила она.

– Никогда не буду извиняться перед Филиппом Васильевичем, – хмуро буркнула я, – он меня оскорбил.

– Вы уверены? – едко осведомилась вредная тетка.

Конечно, современным молодым людям этого не понять. Но я застала времена, когда девушки, чтобы защитить свою честь от нападок похабных маразматиков, брали справки из гинекологии, подтверждавшие их девственность.

Лично присутствовала на свадьбе, где мать, не сохранившую так называемую "честь" невесты, усадили на шкуру, поливали водкой и били веником. И учтите, это происходило не в каменном веке, а всего лишь около тридцати лет назад. А моя подруга была свидетельницей, как мать девицы наоборот "блюдущей" себя катали по всему селу на мотоцикле под красным знаменем. Другой мой знакомый поведал душераздирающую историю, как на жениха "проштрафившейся" невесты натянули хомут, наверное, намекая на то, что он конь, а его невеста лошадь. По крайней мере, я твердо уверена, что все жители той деревни обладали сходным интеллектом.

Но вернемся к нашему повествованию.

– Что вы этим хотите сказать? – взвилась я.

Тетка только ехидно ощерилась, и неизвестно чем всё закончилось, если бы не вмешательство буквально тающей от наслаждения Тамары Львовны. В кои-то веки такая разборка: будет о чём потолковать с подругами.

– Вы настаиваете, что Жанна Ивановна ведет аморальный образ жизни? И можете подтвердить это фактами и показаниями свидетелей в случае судебного разбирательства? – промурлыкала она, глядя прямо в глаза моей противницы.

– Какого судебного разбирательства? – опешила та.

– На вас и вашего свекра подам в суд за клевету! – ухватилась я за внезапную помощь.

Неизвестно, до чего мы в конце концов дошли бы, может и действительно до суда, но вся эта история порядком надоела нашему директору.

– Всё, – рявкнул он, – достаточно. Пусть Жанна Ивановна живет на квартире, если ей так хочется. Техникум поможет с платой жилья.

Вот так всё и закончилось. Хоть маленькая победа, но всё равно приятно.

Кстати, выяснение отношений в учительском коллективе не такая уж и редкость. Как-то я была свидетельницей немало позабавившей меня сцены.

Так как наш техникум был сельскохозяйственным, немаловажной фигурой являлся преподаватель агрономии. "Немаловажной" в смысле специальности, а вот в остальном Бог явно обделил нашего Игоря Васильевича: корявый, потрёпанный жизнью мужичонка с инфантильной улыбкой на сизых губах, между тем обладал каким-то фантастическим по мощи мужским либидо, и имел ошеломляющий успех среди дам чуть старше среднего возраста. А их у нас в коллективе было немало. Все вроде бы замужние, а вот... как говорится "и на старуху бывает поруха".

Я уже числилась в отпуске, но по каким-то причинам были перебои с деньгами (что в ту пору происходило не редко), и "отпускных" не получила, поэтому то и дело уныло наведывалась в учебное заведение в чаянии заветных средств.

Между тем, на втором этаже шёл ремонт и две дамы под пятьдесят – наша химичка Алла Митрофановна и преподаватель этики Полина Георгиевна что-то доделывали в своих кабинетах прежде, чем также уйти на отдых. Бухгалтерия находилась прямо перед кабинетом химии. Выйдя не солоно нахлебавшись из её дверей, я увидела драку. Две дамы под пятьдесят (не привокзальные бомжовки, женщины с высшим образованием, учителя!) лупили друг друга что есть сил вениками.

– Я знаю, почему он дал тебе банку с медом, – орала Алла Митрофановна, – ты с ним... (дальше идет настолько нецензурная брань, что изложить её даже отдаленную суть нормальным языком не представляется возможным)

– А ты со свечкой над нами стояла? – не оставалась в долгу Полина Георгиевна, норовя попасть веником прямо в лицо соперницы. – Игорь Васильевич мне жаловался, что ты ему проходу не даешь!

– Кто жаловался, кому жаловался, – химичка все же умудрилась дотянуться рукой до кудряшек противницы, – да ты сама....

И началась рукопашная. Пузырясь от удовольствия, я помчалась искать нашу "любимую" завучиху Раису Федоровну. Баба с деловым видом ковырялась пальцем в стене коридора первого этажа. Я давно заметила, что стоит кому-то начать ковыряться, значит, ему делать совсем нечего, а рабочий день надо как-нибудь "убить".

– Там Алла Митрофановна и Полина Георгиевна убивают друг друга из-за неразделенной любви к Игорю Васильевичу и меду! – злорадно ликуя, сообщила я.

Прошипев что-то типа "старые дуры", их любимая подруга резво стартовала на второй этаж, а я пошла искать виновника торжества. Игорь Васильевич стоял среди трактористов на заднем дворе техникума, задумчиво взирая на какой-то поломанный агрегат.

– Там, Игорь Васильевич, – невинно округлила я глаза, – из-за вас две дамы убивают друг друга!

– Чё? – растерялся он.

– Не "чё", а любовь, – укорила я его за черствость, – великое и возвышенное чувство, которое вы внушили этим несчастным. Вы уж в следующий раз аккуратнее с мёдом: дали банку одной, не забудьте и про другую.

То, что я увидела на его лице, с лихвой окупило все мои старания: странная помесь тоски, злости, испуга, да что там... ужаса! Мгновение, и он стремглав помчался в учебное здание, а я тоскливо поковыляла домой. Увы, кроме морального удовлетворения мне эта сцена дала мало. Без денег в отпуск не уедешь.

Но это забегая опять-таки вперед, а тогда...

С Дюрягиным отношения у нас после всех этих перипетий были натянутыми. Не сказать, чтобы я так уж безоговорочно поверила наветам деда Фили, но приязненных чувств у меня нежеланный кавалер также не вызывал. Он силился о чем-то поговорить, но до поры до времени мне удавалось избегать выяснения отношений. А собственно что парень мог мне сказать? Что вахтер лгал? Я и сама это знаю, а дальше-то что? Ни честный Дюрягин, ни лгун мне не был нужен.

Вся эта неопределенность тянулась до майских праздников, а потом всё-таки нам пришлось столкнуться.

Первое мая в стране Советов любили.

Во-первых, весна. Во-вторых, выходной день, что также во времена СССР было немаловажно. А в третьих, к маю все покупали обновки и с гордостью их напяливали, поэтому все города в эти дни были заполнены несчастными женщинами, с мучительными гримасами ковыляющими на вдребезги растертых новыми туфлями ногах. Красота в любые времена требует жертв. Машин в ту пору в личном обиходе было мало, а по перекрытым для прохода колонн улицам не ходили даже автобусы.

А вообще-то, если честно, было весело. С утра весь город наполнялся музыкой, кумачовыми красками, пьяными с гармошками мужиками и лотками с мороженым. В ожидании пробега перед трибуной в колоннах плясали под гармонь, пили водку и смеялись в нетерпеливом ожидании праздничного застолья.

Ладно, май. А вот про демонстрации на ноябрьские праздники особый разговор!

В городе, где я тогда жила в ноябре уже были морозы под сорок и снежные заносы, но местные власти это интересовало мало. Чтобы бороться с холодом, резко возрастало употребление водки и увеличивалось количество пляшущих в пьяном угаре, но в тех колоннах, где шли школьники горячительные напитки отсутствовали.

Заботливые мамы напяливали на детей по трое штанов, укутывали их в шали и теплые шубки, но те всё равно мерзли. Когда я шествовала со школьной колонной мимо трибуны местных "партайгеноссе", мне было не до почтительного лицезрения "отцов города": дай Бог, чтобы шаловливые дети ничего не умудрились натворить: выскочить за оцепление или показать язык какому-нибудь секретарю райкома.

В тот день я промчалась с учениками мимо трибуны, кому-то навязала портрет одного из престарелых кремлевских "членов" и, дав огромный круг, вернулась опять к началу шествия, где торчал со своей колонной мой муж. Тот взирал на упоенно пляшущих коллег по цеху, взгромоздив на шею плотно закутанного во всё теплое пятилетнего младшего брата. Не в пример школьной колонне здесь было весело и шумно. Выплясывая под гармошку, мы прошествовали мимо трибун, и только тут я умудрилась обратить внимание на стоящих там людей.

Зрелище того стоило.

Солидно набравшись на трибуне покачивалось, зябко притоптывая, местное начальство, а по сторонам от сановного возвышения стояли унылые ряды каких-то работяг с лентами через плечо, на которых по красному золотом было написано "Ударник производства". Лица у бедолаг были неестественно пурпурными, носы свисали баклажанами, и весь вид одуревших от тоски и окоченения людей служил яркой иллюстрацией к воззванию "Пьянству бой!"

– Вот, – указала я своему супругу, – смотри, что значит, в стране Советов быть передовиком производства.

– Мне это не грозит, – фыркнул муж, – чтобы стать объектом подобного издевательства нужно непременно иметь партбилет.

Ах, все мы тогда были диссидентами. Молодости свойственно критиковать всех и вся.

Ну, вот опять я отвлеклась. А ведь вещала о делах, которые происходили на год раньше описываемых событий.

В поселке никаких трибун не строили, и демонстрации проводить было и некому, и негде: всё взрослое население уже участвовало в "битве за урожай", что вполне естественно для весенней поры. Увы, такое положение дел не устроило нашего директора. Ему очень хотелось показать свою лояльность к доживающей последние годы власти, и хотя мужик Федор Александрович был неглупый, у него в голове бегали свои "тараканы".

Для начала преподавателей обязали заставить иногородних детей остаться в праздничные дни в общежитии. Это было по-настоящему жестоко. Ведь учащиеся могли увидеться с родителями только либо в зимние каникулы, либо на майские или ноябрьские праздники. Поездки были сопряжены и с обменом гардероба по сезону, да и обыкновенную тоску по дому также не нужно скидывать со счета. Даже шестнадцатилетние подростки всё равно остаются детьми.

И вот, грозно хмуря брови и делая каменные лица, мы на все умоляющие просьбы детей отпустить их на праздники домой отвечали категоричным отказом. Думаю, на том свете с нас за это взыщется при перечне смертных грехов.

Так или иначе, но утром первого мая во дворе техникума собралась толпа подростков, весьма непочтительно размахивающих флагами, портретами членов правительства и картонными голубями.

Этими голубям почему-то придавалось огромное значение, и наш завуч по воспитательной работе Фрол Аркадьевич метался в толпе, нервно допрашивая всех подряд:

– Где "голубья", где "голубья"? Поставьте ровно "голубьев"!

Почему "голубья", а не голуби? Не знаю, но тогда я ещё с уважением относилась к культуре речи, и меня это слово доводило до нервной дрожи.

Впрочем, смеялись над незадачливым "филологом" и студенты, пряча за спиной злополучные картонные макеты птиц и жизнерадостно хихикая над любыми неизбежными в таких случаях неурядицами.

Построить расшалившихся парней и девушек в какое-либо подобие колонны было делом непростым, и потребовало от опекающих кураторов напряжения всех имеющихся в распоряжении голосовых связок.

Наконец-то, наши неимоверные усилия увенчались успехом и всё плотно сбитое стадо бодро вывалилось из ворот на грязные просторы не приспособленного к такого рода демонстрациям посёлка. Из репродуктора сельсовета вырывались звуки бравурных, жизнеутверждающих маршей, а над серыми покосившимися заборами уныло свисали кумачовые полотнища самодельных стягов. Вот, пожалуй, и весь праздничный антураж, потому что бродячим там и сям курам было глубоко безразлично, какие у людей праздники, а в больших лужах разбитых тракторами дорог повседневно блаженствовали счастливо хрюкающие свиньи.

И вот посреди этого деревенского благолепия по колено в грязи деловито мчалась почти тысяча юношей и девушек, стремясь как можно быстрее покончить с никчемным делом и расползтись, кто куда.

Студенты неслись с такой скоростью, что за ними не поспевали запыхавшиеся преподаватели, а так как на дороге встречалось огромное количество луж, и их приходилось то и дело обходить, вскоре наша стройная колонна превратилась в бесформенную орду.

Утомившись, портреты правителей взвалили на плечи, а кто и уныло поволок по земле. То там, то здесь вкось и вкривь маячили те самые "голубья" – особый предмет заботы нашего Фрола Аркадьевича, и непотребно скомканные во все стороны торчали подобно пикам многочисленные знамена.

Всем беспорядочным скопом мы выкатились к местному сельсовету – скромному зданию под линялым, условно красного цвета стягом, которое отнюдь не украшали возвышающиеся невдалеке терриконы навоза с ближайших ферм.

На утлое облезлое крыльцо выбрался вытирающий пот председатель колхоза и в ужасе увидел, как площадку перед правлением, тесня торчащие здесь же грязные трактора и прочие сельскохозяйственные приспособления, заполняют орды радостно ревущих студентов.

Разбаловавшиеся детки моментально взобрались на жалобно крякнувшие агрегаты, вызвав у руководства колхоза нервный крик ужаса, но особенно досталось группке гипсовых, обшарпанных пионеров в середине пересохшего ещё в далекие 50-е бассейна. Какой-то находчивый весельчак сунул мальчику с останками горна в руку злополучного голубя. Его примеру последовали остальные, и вся группа гипсовых монстров оказалась щедро утыкана портретами "членов" и всеми наличными "голубьями".

– Немедленно прекратите, снимите... поставьте... слезьте!

Крики и увещевания неслись со всех сторон, но толку от них было мало.

Теснота не давала маневра пытающим навести порядок преподавателям, а всеобщий радостный рёв делал все команды неслышными.

Что-то истошно патриотическое вещал, обращаясь к толпе несчастный председатель; размахивал руками, пытаясь обратить на себя внимание наш директор; подпрыгивала в бессильном гневе завучиха – толку не было.

Я – девушка отнюдь не маленького роста, даже встав на цыпочки, не могла толком разглядеть, что происходит: мешал богатырский разворот плеч высоченных "деток".

Но когда раздалась команда "разойтись", передние ряды её все-таки услышали, и началось!

Орда радостно ринулась обратно. Беспорядочно побросав весь коммунистический агитационный антураж в виде знамен, портретов и опять-таки злосчастных "голубьев" студенты бежали от правления колхоза с такой же скоростью, с которой бегут солдаты проигравшей армии с поля боя. Меня прижали к грязнущей веялке, и я безнадежно испачкала мазутом свою новую юбку. И такой пострадавшей я была не одна: Инну Павловну – нашу секретаршу так толкнули, что она упала на гусеничный трактор, разорвала кофту и здорово поранила плечо. Об отдавленных ногах и испачканной обуви я даже не упоминаю: досталось всем.

В результате посреди усыпанного грязными и разбитыми транспарантами двора осталась только кучка изрядно помятых учителей и ошалевших от изумления членов правления колхоза.

Особенно не возмущаясь, мы собрали агитационные останки. Нагрузив на свои плечи всю эту дребедень, и сгибаясь под непосильной ношей, педагогический коллектив уныло поплелся к "альма-матер". Перед лицом вопиющей дурости, как правило, не находится ни слов, ни чувств – обыкновенное тупое смирение.