Текст книги "Журнал, указка, мел, очки (СИ)"

Автор книги: Лилия Гаан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Гаан Лилия Николаевна
Журнал, указка, мел, очки

Возможные совпадения с реальными событиями

и лицами являются случайными.

Этот январь выдался на редкость морозным. И, о диво, побил все рекорды по солнечным дням. Да-да, я прекрасно знаю: мол, область высокого давления, морозы, солнце и прочее. Но уверяю вас, в так называемом, умеренном климате вовсе не факт, что морозы и солнце будут идти рука об руку.

Помню, с каким трудом я привыкала к тяжести сырого, рыхлого и вечно хмурого неба в первые годы после переезда на юг России. Вечная хмарь давила, доводила до зубной боли, раздражала, делала меня угрюмой и больной.

И вот вдруг солнце! Ни день, ни два, а целых три недели. Я от него уже отвыкла и с недоверием щурюсь на сияющий золотистыми искрами снег, прислушиваюсь к хрусту наста под ногами. Увы, но привыкаешь даже к плохому.

Окна заткал шикарный иней: такого изумительно сказочного леса не создаст даже самый гениальный художник.

– Жан Иванна!

Вздрогнув от неожиданности, я вернулась в мир реальности и перевела взгляд от замороженного окна на веснушчатого ребенка, который рьяно совал мне под нос результаты своих трудов. Натянув на нос очки, я рассеянно взглянула на шедевр и обреченно поникла. С белого альбомного листа на меня взирал словно выходец из параллельного мира странный заяц. Мутант стоял на задних лапах, вытянув передние в международном знаке "SOS" и ощерив страшные зубы величиной как раз вполовину тщедушного палкообразного тельца. Видимо, плохи дела у лесных жителей, если их в таком виде изображают простодушные дети, иллюстрируя классиков позапрошлого века.

– Неплохо, Оксаночка, совсем неплохо.

Современная педагогика в этом вопросе непреклонна: хоть какого страшного монстра изобразит ребенок вместо птички или рыбки, хвали, иначе у него разовьется комплекс неполноценности и вместо великого художника из него выйдет спившийся бомж из подворотни.

– Что мне?

Современные дети необыкновенно меркантильны, и поэтому в ответ на деликатное "4" ребенок тотчас взрывается:

– А почему не "5"?

Зайчик на любой вкус "подгулял", но ребенок в кои-то веки хоть что-то сделал самостоятельно, поэтому яростно требует, чтобы его оценили по самому высшему разряду. Ему от силы лет двенадцать, но он уже хорошо усвоил: чтобы добиться своего, нужно цепко хватать за грудки и трясти, трясти и трясти.

Этому их заботливые мамы дома учат: чуть не по тебе, бей прямо в морду! И неважно, кто перед тобой: учитель, одноклассник или мчащаяся мимо по своим делам собака.

Как вы уже догадались я – учитель. И кстати, любящий детей учитель, но к ювенальной педагогике, делающей из нормальных мальчишек и девчонок инфантильных избалованных уродов, отношусь резко отрицательно. Все эти бесконечные заботы о "свободном и раскрепощенном ребенке", которому ничего нельзя запрещать и за малейшее усилие вознаграждать, приведут к тому, что мы вырастим поколение беспомощных и опасных для окружающих хамов.

Ладно, это я так... ворчу по-стариковски. А чтобы вы хотели? Вот уже более четверти века я изо дня в день вхожу в класс, и слова "Здравствуйте, дети!" рвутся из моих уст, стоит пересечь порог любого помещения. Наверное, я произнесу их, пересекая на носилках порог морга. Представляю, как сразу же подскачут покойнички... Ой, что-то меня не туда занесло.

Звонок.

Вот за что я люблю свою работу? Как бы плохо не складывался урок, какого бы дурака не валяли дети, учитель точно знает: сорок пять минут и он свободен. За годы своего педагогического подвижничества я сумела так себя настроить, что покидая под пронзительный звон класс, полностью забываю обо всех неприятностях, случившихся на уроке. Хоть как выводи меня из себя: рви и жуй тетради, издавай утробные запахи и звуки, плюй в лицо соседу и хрюкай под партой – всё тут же исчезает из памяти, стоит мне выйти в коридор. И какие бы грозы и молнии я не метала на уроке, звонок умиротворяет меня, делая освобожденной от скопившегося негатива.

А ещё говорят, что в работе учителя самое приятное – благодарность детей. Не дождетесь! А сами мы много умилялись на своих учителей? Зато назовите мне профессию, где бы человек становился счастливым каждый час и по шесть раз на дню? И хотя я люблю свою работу, наверное, в каждом из нас по-прежнему живёт ученик, который искренне радуется, заслышав пронзительные трели. Заложенный с детства рефлекс: если звонок, значит свобода, счастье, веселье.

Кто-то сказал, что взрослые – это постаревшие дети. Тогда получается, что учителя – это взрослые, добровольно заточившие себя в мире детства.

Иногда это настолько очевидно.

Помню, валяюсь я на пляже в Сукко под Анапой (жара, на небе ни облачка, безветренно) и подумываю: не пора ли спрятаться куда-нибудь под крышу, пока солнце не изжарило до головешки? Судя по деловито скручивающим коврики соседям, все такого же мнения, и вдруг пляжная тусовка окаменело замирает, глядя на один из утесов. Я недоуменно поворачиваю голову в ту же сторону и обреченно поникаю.

Пожилая дама лет шестидесяти резвая как пионерка сталинских времен волочит отряд осоловевших от жары измученных детей на приступ скалы, бодро покрикивая что-то типа: "кто шагает дружно в ряд, пионерский наш отряд!"

Некоторым из шокированных наблюдателей показалось, что это мираж, другие громко возмутились, а супруг радостно ткнул меня в бок:

– Глянь, очередная твоя коллега. Это как же надо свой скворечник на солнце прожарить, чтобы такое учудить?

Весь пляж угрюмо покосился на меня. Блажная тетка далеко, а я-то рядом. Можно и пнуть, и плюнуть. Спасает меня от суда Линча только жара: в такую погоду лягаться, ругаться да ещё переться куда-то могут только буйно помешанные... и учителя.

А что вы хотите? Нас так партия воспитала. И не важно, как она называется: коммунистическая или демократическая. Всё равно: в жару и в холод, в любой части нашей необъятной родины можно встретить всклокоченную тетку во главе уныло бредущей или радостно рассыпающейся во все стороны группы детей. Бедолага орет во все горло, призывая воспитанников к порядку. В её глазах застыл испуг (вдруг кто-нибудь потеряется или попадет под машину?), лицо сурово перекошено, волосы дыбом, а в руках кучи детских курток, сумок, и даже за спиной маячит доска скейтборда.

Вот так, по моему мнению, выглядит портрет современного педагога. Ну, разве только ещё водрузить на нос очки...

ДЭН И КАБАЧКОВЫЙ КОРОЛЬ.

Вот интересно, кому первому пришла в голову мысль, что дармовая детская сила может заткнуть прорехи в любом производстве?

Если вспомнить собственное детство, то куда нас только не "бросали": и осклизлую капусту в овощехранилище перебирать, и макулатуру собирать, и помойки выгребать, а уж металлолом! Выть хочется, вспоминая горы старых кроватей и изъеденных ржавчиной детских санок загромождающих школьные дворы.

И всё время пионеры и комсомольцы помогали родине, подшефному колхозу, армии, лично дедушке Брежневу, а на вырученные средства собирали посылки голодающим детям Анголы, Вьетнама, Южной Африки и ещё не помню кому.

Могу представить, как они объедались на эти деньги.

Современную молодежь на такие штуки не проймешь – чёрствые! Надо же, им почему-то ничуть не жаль умирающих от голода в Суринаме. Интересно почему?

Вот и приходится местному фермеру, когда он нуждается в рабочей силе кланяться местному главе администрации. Тот же, особо не заморачиваясь, набирает номер телефона директора школы и отдает приказ. И всё: наши запуганные подхалимы директора, судорожно цепляющиеся за скудные школьные кормушки, способны даже на опыты отдать детей лишь бы только угодить своим царькам.

В тот год у нас директорствовала Анна Гестаповна. Конечно же, у неё было другое отчество, но стоило только этому "фюреру" впервые переступить порог школы, как наблюдательные дети мгновенно прицепили стервятнице кличку. Прозвище так к ней приклеилось, что в разговорах между собой её иначе и не называли.

Тощая, со зверским выражением на редкость непривлекательного лица да ещё с нелепыми претензиями на высокомерность Анна Гестаповна вошла в многочисленную плеяду наших директоров как самый мерзкий и противный экземпляр.

Баба пробилась к власти из простых учителей, минуя даже стадию завучей, поэтому обладала просто уникальной несговорчивостью: любое даже самое разумное возражение она воспринимала как личное оскорбление, покушение на её с таким трудом завоеванное место. Мстила долго, с наслаждением втаптывая человека в грязь и пакостя по мелочам. Короче, с таким дерьмом связываться было себе дороже.

И вот в один из особо жарких июньских дней Гестаповна пригласила меня в кабинет. Перекрестившись про себя, я осторожно переступила порог "пыточной": кроме всяческих гадостей мне ждать от неё было нечего. И я оказалась права.

– У Морозова (это наш местный плантатор) травой поля зарастают, – пробурив меня недовольным взглядом, рявкнула она. – Соберите детей и завтра на прополку.

– А...

– Вы поняли приказ?

– Да, – малодушно проблеяла я.

– Выполняйте! И помните, что я здесь директор, а не вы.

Кто бы в этом усомнился? Чтобы подчеркнуть свою значимость, Гестаповна приказывала учителям вытягиваться по стойке смирно, когда она заглядывала в кабинет. И если ты, на ходу роняя журнал и очки, не подскакивала с места, когда её мерзкая физиономия показывалась в дверях, садистка на протяжении месяца изводила ослушницу придирками и нелепыми поручениями.

Собрать детей в середине июня – задача не из простых. Они ведь на каникулах, и вовсе не жаждут полоть сурепку на полях. Напрасно я трезвонила по всем номерам телефонов, которые у меня были, умные подростки, увидев кому понадобились, элементарно отключались. И все же нашлись и те, что по неосторожности или простодушию попались в закинутые сети. Какие только причины отказа не называли в спешке бедолаги, но я ведь недаром почти тридцать лет в школе, мне перечить тоже нелегко.

В результате к 7 часам утра к школе подтянулись несколько во весь рот зевающих десятиклассников: три мальчика и пять девочек. Причем двое без тяпок. Это всегда так. Приглашаешь мести – волокут ведра, белить деревья – надрываются под лопатами. Дети, что с них взять!

Но опытного педагога не обмануть. Я заранее вооружилась пятью тяпками, точно зная, что минимум две принесенные из дома сломаются через пять минут работы. Так и представляется картина: ночь, весь городок мирно спит, а в уединении сараев при свете луны хитрые дети тихонько подпиливают тяпки. Да так, чтобы с виду орудия труда были целыми, но стоило ими замахнуться, как они рассыпались бы как стеклянные.

Дергаясь, дымя и бренча к школе подкатил остов автобуса, помнившего, наверное, ещё ударные годы первых пятилеток. Откуда наши фермеры достают такие экземпляры, что они делают, чтобы те ездили – тайна, завернутая в загадку. Вообще-то, довольно забавно ехать в таком монстре, меланхолично наблюдая как мелькает асфальт в дырах под ногами, да то и дело стукаясь лбом или носом о сидения впереди.

– Это всё? – мрачно спросил водитель.– Говорили, что будет двадцать пять человек.

Это списочный состав моего класса, включающий двух инвалидов с ДЦП, пять астматиков и прочих лиц, которым категорически запрещен физический труд. С чего Гестаповна решила, что забыв про болячки, они кинутся спасать урожай фермера?

– Это все! – с вызовом огрызнулась я. – Если мало, мы пойдем домой.

Видимо, дела у нашего сельхозпроизводителя были совсем плохие, потому что дядя хмуро буркнул:

– Садитесь. Только, чтобы ни-ни!

"Ни-ни" детям в автобусе? Да он – идеалист, мечтатель! С диким ревом мгновенно проснувшиеся ученики ринулись в автобус, создав ужасающую давку на ступеньках. Мест было около сорока, их восемь человек. Путем несложных вычислений можно определить, что на каждого приходилось по пять сидений. Но надо знать наших питомцев: они моментально передрались, надавали друг другу пинков, кто-то царапался и визжал, а кто-то дико вопил:

– Дурак, дурак... лох педальный!

– Сама лохушка!

Бедный автобус раскачивался, грозя развалиться прямо на глазах. Я мудро переждала на улице, когда детки рассядутся, и лишь потом, громыхая тяпками, влезла в автобус. Торопиться мне было некуда: всё равно без учителя не уедут, а если и забудут второпях, то очень быстро вернутся обратно.

– Поехали!

Ехали мы медленно, но очень весело. Дети ржали, кидались друг в друга пакетами из-под "Ролтона" (почему-то они грызли его вместо семечек), обзывались, изображали из пластиковых бутылок с водой писающих мальчиков – в общем, всё как всегда. Но водитель нам попался без чувства юмора, почему-то постоянно кидавший на меня злобные взгляды, которые я в упор не замечала.

– Ваши дети, – наконец, не выдержал он, – не умеют себя вести!

О, тут-то он и попался! Что знал о жизни этот престарелый мальчик, чтобы выказывать недовольство мне – Арине Родионовне с тридцатилетним стажем?

– Моих детей здесь нет, – надменно припечатала я. – Это ваши дети. А не лично ваши, так соседей, друзей, кумовьев. Вот и любуйтесь, как они их воспитали. Если не нравится, так воспитывайте сами, а я посмотрю, что у вас получится.

Все знают, что школа не умеет воспитывать детей, так помогите школе: начните хотя бы с собственных отпрысков, а потом и претензии предъявляйте, что в общественном транспорте плюются, на улицах не здороваются, старших не уважают. Каковы сами, таковы и сани.

Приехали.

Солнце уже было довольно высоко, и даже в тени равнодушный термометр показывал не меньше + 25, а мы ещё не приступали к прополке. Перед нами расстилалось исчезающее за горизонтом сплошь заросшее травой поле. Что там конкретно росло, было непонятно, но не оставляло сомнений, что впереди нас ждут часы "веселья".

Дети приуныли и стали бросать изучающие взгляды на расположенную неподалеку посадку, явно намереваясь смыться и отсидеться в кустах. К сожалению, я не могла последовать их примеру.

Вскоре к нам подошел и сам виновник "торжества" – латифундист русского разлива фермер Морозов. У него не было в руках кнута, а на голове не красовался "боливар", но в остальном он был жутко похож на негодяя рабовладельца, издевающегося над безропотной рабыней Изаурой из одноименного сериала времен моей молодости.

– Где люди? – заорал он.

Вот ещё, будут тут всякие на меня рот разевать!

– Это всё, – нелюбезно пояснила я.

– Но мне обещали...

– Я вам ничего не обещала, – твердо отмела я претензии хама, – и напоминаю, что это – дети. Они не могут на солнце работать более двух часов. А с каждым часом становится все жарче и жарче.

– Это поле закреплено за вами.

– Оно так и останется закрепленным и не прополотым, если вы не дадите реального задания по имеющимся силам.

Мы препирались, наверное, с полчаса. Он кричал, даже пару раз топнул, а мне что? На претензии Гестаповны (если плантатор наябедничает) скажу, мол, обидели меня, а я безропотно молчала и плакала. На очную ставку этот Бармалей всё равно не приедет.

И чем всё закончилось? Окончательно охрипнув, Морозов всё-таки сдался. У опытного учителя даже полностью отбившиеся от рук разгильдяи за собой в классе убирают: куда ему со мной тягаться.

– Так, дети, – бодро обратилась я к заскучавшим во время нашей перепалки подросткам, – задача такова: идем по рядку, разворачиваемся и прихватываем ещё один. А потом сразу же домой. Полем...

Я вопросительно взглянула на плантатора.

– Кабачки, – фыркнул тот. – В общем, разредить надо и траву выполоть, а междурядье потом трактором пропашем.

Казалось бы всё понятно. Чего уж проще: траву выполоть, кабачки разредить. Но прямо скажу, вся моя жизнь ушла на то, чтобы научить школьников "не" с глаголом писать раздельно. Я твержу об этом правиле вот уже тридцать лет ежедневно, исписала все стены в кабинете красными гигантскими орфограммами, но как писали слитно, так и пишут. А тут кабачки, трава... не каждый академик разберется.

Да тут ещё фермер "прокололся". Разумеется, из самых лучших побуждений, не подозревая с кем имеет дело, он бодренько добавил, обращаясь к переминающимся с ноги на ногу работничкам:

– И чтобы было чисто и красиво.

Зачем он это брякнул? Может, вообразил себя маркизом Карабасом, земли которого приедет инспектировать французский король?

Потом я расставляла своих деток на закрепленные рядки, что тоже задача не из легких: каждому кажется, что у соседа полоса более чистая, чем у него. А когда ребенку что-то кажется, он это тут же возмущенно высказывает: "А у него рядок более чистый!", "А у меня здесь крапива"!

А затем началось обычное: " Жан Иван, мне в туалет надо, а я боюсь. Вдруг увидят?", "Я пить хочу!". Ровно пять раз я отлучилась с девочками в посадку, где караулила их, наверное, от инопланетян, потому что ума не приложу, кто бы ещё их там ждал. Пять раз отпустила попить, снять и надеть кофточку, намазать нос кремом. И когда мы наконец-то встали на стартовую позицию, деловито вонзив в землю тяпки, хлопцы наши уже едва виднелись на горизонте.

Им же сказали: быстрее закончите свои рядки, скорее домой уедете. А ребята на глухоту не жаловались. Вот они и помчались в карьер, размахивая тяпками аки богатыри палицами да так, что трава прямо с землей летела во все стороны.

По сложившейся ещё в советские времена традиции учитель тоже берет тяпку и встает на рядок к самым "безруким", которым и дышать-то тяжело, не то что полоть. Такие есть в каждом коллективе: в отличие от всех людей они напрямую ведут свой род не от обезьян, а от замороженных черепах. Никогда нельзя понять: спят они или бодрствуют с вытаращенными и осоловевшими глазами?

Вот и я встала к некой "черепашке" Анечке и начала полоть, время от времени тревожа её сон и погоняя вперед, чтобы она не прикорнула в борозде. Злые языки рассказывали, что однажды Анечка чуть не попала под каток, и только необыкновенная находчивость управляющей агрегатом бабы спасла ей жизнь.

Рядом шли и остальные девочки, развлекая меня немудрящими сплетнями об общих знакомых, у которых "ни кожи, ни рожи, ну полная дебилка", "глаза как у совы, ножки как у кошки", когда Женька Егорова, недоуменно наморщив лоб, доложила:

– Жан Иванна, тут у Дэна на рядке хрень какая-то.

Горькое предчувствие неприятностей пробило меня холодным потом и, оставив норовящую впасть в кому "черепашку" на произвол судьбы, я метнулась к прополотому рядку Смирнова Дениса. Увиденное впечатляло: возле уже вянущей амброзии почему-то в таком же предсмертном состоянии валялась достаточно крупная рассада кабачков. Но зато среди всеобщего разгрома горделиво колосились пучки какого-то незнакомого мне растения. Выстраиваясь стройной зеленой колонной, они превращались в исчезающую в дали горизонта изящную змейку.

Зрелище, безусловно, красивое, но на любителя импрессионизма во всех его проявлениях. Клод Моне был бы рад, я – нет.

– Дэн, стой! – напрягла я хорошо разработанное учительское горло, кинувшись следом за подростком, уже едва отсвечивающим белой майкой вдали.

Я бежала, утопая в рыхлой земле, обливаясь потом и хватаясь то за бок, то за сердце, да ещё и судорожно пытаясь ногой присыпать выполотые кабачки (дескать, так и было).

Увы, с другого края поля к моему Денису быстрыми скачками мчался Морозов. Конечно, здоровый мужчина проделал этот маневр гораздо быстрее немолодой учительницы. От его мата сотрясался раскаленный воздух, а физиономия стала настолько багровой, что я испугалась: как бы мужика не хватил инсульт.

Морозов прибежал первым и замахнулся на мальчишку палкой.

– Ты, дебил! – заорал он. – Знаешь, насколько себя наказал? С каждого загубленного куста я рассчитывал собрать по центнеру кабачков!

Бедный Дэн хлопал глазами, видимо не понимая, чего от него хотят. Ему сказали полоть траву, он и полол. Тут подоспел педагог – Чип, Дейл и Вжик в одном лице.

– Что вы делаете? По какому праву угрожаете ребенку? – завопила я. – Он несовершеннолетний! Их нахождение на поле противозаконно! Это вы выплатите его отцу компенсацию за моральный ущерб!

Я ещё много чего сказала зарвавшемуся фермеру, упомянув и Конвенцию о правах ребенка, и суд в Гааге, и школьный устав – на нервной почве меня несло, куда там Остапу Бендеру. Морозов что-то завывал в ответ, да кто бы его слушал. Короче, нашей экспрессии позавидовали бы даже две сцепившиеся собаки.

– Вон! – в конце концов, вызверился он. – И чтобы я вас больше здесь не видел!

Вот уж наказал, так наказал! С какой только возможно скоростью мы сбежались с поля и забились в автобус.

Развалина тронулась в путь. Я чуть отдышалась, пришла в себя и, наконец-то, смогла включить то, что напрочь отшиб инстинкт защищающей своих цыплят наседки. Я имею в виду рассудок. Мои глаза с подозрением уставились на меланхолично жующего "Ролтон" невозмутимого Дэна. Понимаете, мы живем в сельской местности, и невероятно, чтобы пятнадцатилетний юнец не знал, как выглядит рассада кабачков.

– Дэн, – грозно обратилась я к оболтусу, – ты почему все кабачки повалял, а какую-то гадость оставил?

– А, – лениво отмахнулся Дэн, – крестьянин сам сказал, что должно стоять красиво, а кабачки валялись как пьяные – веером, ну я и выбрал траву, что пободрее выглядела. Разве те зеленые закорючки плохо смотрелись?

Да, смотрелись хоть куда!

– Совести у тебя нет, – горько укорила я.

Но бессердечный подросток только пожал плечами, с треском распаковав очередной пакет с лапшой.

– Пусть за своей метлой следит, а не нравится: сам пусть мотыгу берет и нагребывает!

Вот и поговори с таким.

На следующий день я стояла на ковре у Гестаповны.

– Как вы могли такое допустить? Куда смотрели? – сверлила она меня инквизиторским взглядом. – Почему не показали детям, как выглядят кабачки?

– Показала, – пылко оправдывалась я. – Ребенок нечаянно срубил пару кустиков рассады. Между прочим, отец Дэна – предприниматель. Он затаскал бы нас по прокурорам, если бы господин Морозов ударил его сына.

Я хорошо знаю Евгения Михайловича Смирнова – хороший мужик. Ни по каким прокурорам он ходить бы не стал, а сам набил морду "кабачковому королю", но Гестаповну можно было привести в чувство только непосредственной угрозой её интересам.

На следующий день в поле послали другой класс, но там тоже что-то не срослось. Наверное, мои находчивые дети передали по эстафете рецепт как досрочно покинуть барщину. А осенью, когда нас привлекли к сбору все тех же кабачков, другой ученик порезал приготовленные под тару мешки. Может из озорства, а может опробовал новый нож. В общем, порезал и всё. Когда его спросили, всё ли у него нормально с головой, парень честно ответил:

– А чё... они такие и были.

– Да ведь мешки с этикетками, новые.

– А чё, новые порезать, что ли нельзя?

– Платить ведь заставят.

– Пусть сами и платят.

Логика железная, но именно она и переполнила чашу терпения господина Морозова: он раз и навсегда отказался от услуг нашей школы.

Знаете, в какой-то степени я горжусь своими детьми, сумевшими положить конец полувековому сельскохозяйственному рабству нашей школы. Детям пришлось нелегко, устраивая эту революцию: прикиньте, сколько мешков пришлось порезать трудягам или загубить кабачков, но великая цель в этом случае вполне оправдала средства.

Вот наша школа носит имя Алексея Руднева. Я знаю, что это местный революционер да ещё по совместительству поэт, но занудные стихи о коллективизации, несмотря на род занятий, прочитать до конца так и не смогла.

"Солнце встанет рано

Поутру сиять.

Оно тоже хочет

Коммунистом стать!

Выйду спозаранку,

Гляну на село.

Мой герой – Стаханов

Напишу ему письмо..."

И кто такое в состоянии изучать?

А вот назвали бы школу в честь Дэна Смирнова, освободившего детей от летней "принудиловки", каждый ученик гордился, что учится в школе его имени.

Кстати, Денис Смирнов в последствие окончил медицинский институт. Говорят, стал хирургом. Гестаповна же после головокружительного взлёта сорвалась, и теперь тихо пропивает свою пенсию, а Морозов... Морозов, по-прежнему третирует школы нашего городка, старательно избегая нашу.

Каждому своё.

ЛОСЬ.

Лось появился в нашей школе сразу же после того, как Гестаповна пошла на повышение. В отличие от первой, для него это назначение оказалось солидным понижением.

До сих пор точно неизвестно кем он был по профессии. Злые языки намекали на ветеринарное училище, но зверям повезло больше чем нам, потому что по специальности Лось никогда не работал.

Его биография типична для руководителей всех рангов в нашей стране. Когда-то юный и энергичный Миша отличился на комсомольской работе: где-то с кем-то нужным выпил, кому-то что-то во время вылизал, и вот его постоянной специальностью стало руководство, и неважно чем или кем. Главное: наличие кабинета, портфеля и присутствие на летучке у главы района.

И всё в его жизни складывалось хорошо, пока Лося не сгубила простительная для русского человека склонность к "зеленому змию". Пьют "наверху" обычно как лошади, но он умудрился сплоховать перед высокими гостями: облевал что ли кого-то или его, наоборот, облевали – народная молва толкует об этом туманно. Вот и засунули Михаила Абрамовича от греха подальше в образование. Школа всех проглотит. Здесь каких только уродов не было: пьяницу в директорах уж как-нибудь переживут.

Лосем он стал автоматически, едва переступив порог учебного заведения. Учителя и ученики шли параллельными курсами, но выдали одно и то же, едва завидев почти двухметровую фигуру со странным загривком и головой втиснутой в плечи. Ноги у него были расставлены как у Эйфелевой башни, уныло свисали усы, и глаза за огромными линзами очков отсвечивали вселенской тоской завзятого алкоголика.

Как руководить учебным заведением он понятия не имел, но подошел к процессу со всей ответственностью, на которую только был способен.

Начал он с учреждения ежедневных летучек, которые устраивал в семь утра и вёл прямо до звонка на первый урок. На них были обязаны присутствовать все завучи, завхоз и повар. Можно только представить, как ликовали наши завучи, тащась в школу к семи, а потом полтора часа досыпая под бесконечные лосиные сентенции, вызванные похмельной депрессией.

После благополучного внедрения летучек, Лось пошел дальше.

Он ввел ежедневные линейки перед уроками, на которых каждый класс должен был отчитаться в наличии учащихся на занятиях. К счастью, эта затея с треском провалилась: оказалось невозможным свести количество пришедших на линейку детей с посетившими в этот день школу учениками. Не считать же основным контингентом стайку первоклашек, которых приволокли мамаши. В остальных же классах красноречивые пустоты загораживали, выпятившие животы и груди дебелые тетки – классные руководители, в кои-то веки радующиеся лишним килограммам. Из-за них робко выглядывали считанные детские мордашки.

А ещё были уходящие в бесконечность педагогические советы. Лосю торопиться было некуда: заветный шкалик к тому времени он уже выпивал наполовину и чувствовал потребность в общении.

Каждый понедельник превращался в пытку.

Вообще-то, на педсоветах учителя занимаются своими делами: кто-то проверяет тетради, кто-то заполняет журнал или считает пропуски. Всё что угодно, лишь бы не слушать бред, который несёт начальство, доводя до нас приказания свыше.

Однако Лось сразу же пресек это возмутительное пренебрежение своей особой, строго-настрого запретив побочные занятия. Что же, его можно понять: говоришь-говоришь, а неблагодарные тётки тетрадки проверяют, как будто для этого ночи не существует.

Пришлось прислушиваться и, надо сказать, толковал он об очень забавных вещах. Что принадлежало лично ему, а что департаменту господина Ливанова судить не берусь. В учительской тусовке отношение к министру образования практически такое же, как у евреев к Гиммлеру. С красноречивыми и нецензурными комментариями.

Но вернемся к нашему директору.

Однажды мы с ним долго препирались по поводу моего образования. Дело в том, что я в свое время окончила университет, и у меня в дипломе стоит "преподаватель русского языка и литературы". Так вот, этот тип мне всерьез доказывал, что преподаватель – вовсе не учитель, и в школе работать недостоин. А если все-таки хочу учить детей, то должна подать документы в пединститут и отучиться на учителя. Я отказалась. Он пригрозил мне увольнением, а я ему прокуратурой, судебным разбирательством да ещё взысканием компенсации за моральный ущерб. Лось показал мне какую-то глупую писульку, где мутно и туманно говорилось об обязательном изучении учителем педагогики, а ему вкладыш из диплома, где за эту самую педагогику стояло "хорошо". Разошлись очень недовольные друг другом.

А как-то Лось на полном серьезе заявил, что отныне каждый педагог будет совмещать в своем лице сразу несколько ипостасей.

– Вот вы, Жанна Ивановна, – почему-то поясняя свою мысль, он обратился напрямую ко мне, – ведете русский язык и литературу, а техничка Анна Михайловна моет полы. В случае необходимости она может вести уроки за вас, а вы помоете полы за неё.

Я онемела от такого поворота дела. И что на это можно сказать? Ладно, как-нибудь тряпкой по полу повожу, хотя не для того, чтобы вычищать грязь, я шесть лет проучилась в университете. Но каким образом почтеннейшая Анна Михайловна, которая изъясняется исключительно матом, вдруг станет ведущим филологом нашей школы? Надо же, как он быстро сегодня накушался любимого шнапса.

– Не надо морщиться, – тотчас неправильно истолковал моё изумление директор, – всякий труд почетен. Учитель должен подавать пример трудолюбия, а не кичиться своей образованностью.

Я облегченно вздохнула: теперь понятно, откуда ветер дует. После операции на щитовидке я отказалась летом окашивать обочины дороги на въезде в город. Лось не забыл этого возмутительного непослушания, и даже спустя полгода всё-таки укорил меня нежеланием трудиться на общее благо.

Но если мне стал понятен смысл внезапного выпада, то мои коллеги находились в прострации. Им бросилась в глаза другая сторона вопроса.

– Вообще-то, чтобы преподавать русский язык, – гневно заметила наша химичка Ольга Петровна, – надо долго учиться.

Лось пренебрежительно фыркнул. Вот ещё, будут тут всякие рот разевать!

– Я знаю, о чём говорю. Коллеги, достаточно открыть учебник русского языка, чтобы увидеть: новый материал занимает от силы полстраницы. Несколько правил любой выучит и расскажет детям. Что там сложного?

Действительно, что? "– Ча, – ща" пишется с буквой "а" – читается как смешные стишки, но треть наших учеников с первого класса упрямо пишут "я", почему-то игнорируя такое легкое и короткое правило. Впрочем, к этой трети относился и наш любимый директор, который писал с чудовищными ошибками, твердо уверенный, что легче предмета, чем русский язык нет в учебной программе. А что? Как слышит, так и пишет. Не мешает же ему это обстоятельство держать в кулаке нас – "грамотеев".