Текст книги "Кот, который ограбил банк"

Автор книги: Лилиан Джексон Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Лилиан Джексон Браун
КОТ, КОТОРЫЙ ОГРАБИЛ БАНК

Посвящается Эрлу Беттингеру,

мужу, который…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Это был незабываемый сентябрь. В округе Мускаунти, в четырехстах милях севернее чего бы то ни было, вынашивались грандиозные планы, зрели дерзновенные надежды.

Во-первых, в Пикаксе, окружном центре, восстановили после прошлогоднего взрыва прославленный отель, который должен был вот-вот открыться – под новым названием, с новым шеф-поваром и невероятной помпой.

Во-вторых, намечался первый ежегодный фестиваль, посвященный знаменитому соотечественнику – Марку Твену, который посетил город с лекциями в 1895 году (и даже переночевал в отеле).

В-третьих, «президентский» люкс был забронирован некой весьма заметной личностью из Чикаго, прибывающей на День труда [1]1
  День труда – национальный праздник, который отмечается в США и Канаде в первый понедельник сентября. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]. Женские сердца заранее трепетали.

Но самым знаменательным событием обещала стать встреча шотландцев из трех округов и горские игры: выступления волынщиков, метание ствола силачами в килтах и исполнение юными красотками шотландской удалой, флинга.

Номером, не предусмотренным программой, но попавшим в досье местной полиции, оказалось убийство, эхо событий, происшедших более двадцати лет тому назад.

С приближением сентября граждане Пикакса (коих насчитывалось около трёх тысяч) всё чаще перебрасывались цитатами из Марка Твена, толкуя о погоде, придумывали шутейные названия для нового отеля и сплетничали о госте, прибывающем в День труда, по фамилии Делакамп. Немногим предстояло с ним встретиться, но у каждого было что сказать.

Джим Квиллер, ведущий колонки в мускаунтской газете «Всякая всячина», совершая традиционный обход деловой части города, ощущал витавшие в воздухе ожидания. Когда он зашел в банк, чтобы получить деньги по чеку, кассирша, отсчитывая пятидесятидолларовые купюры, воскликнула:

– Ну не удивительно ли? Опять к нам приезжает мистер Делакамп. Он всегда заходит в наш банк. Ах, если бы он подошел к моему окошку! Правда, обычно им занимается сам управляющий. Но все равно это здорово, правда?

– Вам виднее, – флегматично отозвался Квиллер. Его, газетчика с многолетним стажем, мало что могло удивить, а тем более потрясти.

В цветочном магазине, куда Квиллер заглянул, чтобы купить для приболевшей приятельницы какое-нибудь симпатичное растение, продавщица возбужденно спросила его:

– Вы слышали? Мистер Делакамп приезжает! Он всегда заказывает цветы себе в номер и посылает розы своим клиенткам.

– Отлично, – кивнул Квиллер. – Всё, что способствует процветанию нашего города, можно только приветствовать.

Покупая в аптеке «Нью-Йорк таймc», Квиллер услышал, как покупательница хвастает тем, что получила приглашение на чай к Делакампу. Теперь она советовалась, какие ей выбрать духи.

– Говорят, он любит французские, – подсказала жена аптекаря. – Но мы такими не торгуем. Попробуйте обратиться в универмаг, они оформят заказ.

Туда-то и направился Квиллер, перейдя через улицу. Чутье журналиста уже подсказало ему тему будущей статьи, которая не только позабавит читателей, но и дойдет до сердца каждого. В универмаге Ланспиков, сменившем уже три поколения владельцев, торговали новомодными товарами, но придерживались старомодных взглядов на то, как их следует продавать. Чету нынешних хозяев Квиллер застал в тесном офисе на первом этаже.

– Привет, Квилл! Заходи, – пригласил его Ларри Ланспик.

– Чашечку кофе? – предложила Кэрол.

– Кофе не надо, спасибо, – ответил Квиллер, садясь на стул. – Лучше объясните мне кое-что. Что за мистика с этим Делакампом? С чего все так взбудоражены? – Он знал, что организация приёма для почетного гостя доверена городом Ланспикам.

Ларри посмотрел на жену. Та беспомощно развела руками:

– Что я могу сказать? Он, Конечно, далеко не молод, но красив, элегантен, любезен. Он посылает женщинам розы!

– И целует им ручки, – добавил Ларри, выразительно изогнув бровь.

– Осыпает их комплиментами!

– И целует ручки, – повторил Ларри так же иронически.

– Всё будет по высшему разряду. На чай во вторник все женщины обязаны явиться в шляпках. Мы уже распродали все запасы. Правда, у нас были самые обычные фетровые шляпки, что надевают в церковь, но дочь посоветовала украсить их перьями, цветами и большими бантами. Мы так и поступили. Диана, конечно, человек разумный, да и врач она хороший, но есть в ней какая-то сумасшедшинка.

– Это от матери, – вставил Ларри.

– Да, но не до такой же степени… Кстати, Квилл, никакой информации в газете! Всё должно быть очень изысканно, мило и… абсолютно конфиденциально. Никакой шумихи!

– Ну что ж, никакой так никакой, – вздохнул Квиллер. – Похоже, этот Делакамп – прелюбопытный тип… Ладно, не буду вам мешать.

Ларри проводил его до двери между застекленными витринами с галстуками, рубашками и шарфами.

– Старина Камп, в общем-то, безвреден, хотя есть в нем что-то фальшивое, – заметил Ларри. – Видишь ли, эти его визиты в Пикакс раз в четыре-пять лет, несомненно, выгодны некоторым нашим знакомым, да и для магазина реклама – вещь нелишняя. А что касается приемов и прочего, то этим занимается Кэрол. Я даже не встреваю.

В медвежьи углы вроде Пикакса, где хватало состоятельной публики, галантный мистер Делакамп приезжал скупать ювелирные изделия. Многие потомки некогда процветавших семей были не против расстаться с прабабушкиным рубиновым или изумрудным ожерельем либо алмазной тиарой, чтобы приобрести новый автомобиль, отправить отпрыска в престижный колледж или совершить экзотический круиз. Умельцы из чикагской фирмы Делакампа переделывали старинные украшения, заново гранили камни, изготавливали кольца, подвески, браслеты и серьги, которые весьма охотно приобретали люди, предпочитающие вкладывать деньги в камни или любящие блеснуть в обществе.

Мускаунти, судя по всему, оправдывал ожидания Делакампа. В девятнадцатом веке, когда ещё не истощились богатства недр земных, а про подоходный налог никто и слыхом не слыхивал, округ был самым богатым в штате. Угольные короли и бароны лесозаготовок строили здесь пышные резиденции, в подвалах которых скрывались массивные сейфы. Они отправляли детей учиться на Восточное побережье, а жен вывозили проветриться в Париж, где не без выгоды покупали им драгоценности. В начале двадцатого века почти все шахты позакрывались, округ, естественно, обеднел, и большинство состоятельных семейств перебралось в крупные города. Но кое-кто предпочел остаться и либо спокойно доживал остаток дней на скопленные капиталы, либо искал новых путей к процветанию. В годы «сухого закона» многие не гнушались бутлегерством.

«Похоже, Делакамп неплохо устроился», – думал Квиллер, прислушиваясь к болтовне в кафе и закусочных. И чистая публика, и люди попроще непринужденно высказывали свои мнения:

– Он, как всегда, расфуфырится, и у наших дамочек голова пойдет кругом.

– Говорят, он пьёт только чай, но, готов биться об заклад, кое-что туда добавляет.

– Это точно. Несколько лет назад, когда я работал ночным портье в отеле, он обычно заказывал в номер ром. Но, надо отдать ему должное, и чаевые отваливал щедро.

– Я знаю одного парня, так его жена сняла со счета в банке десять тысяч, чтобы купить у этого ювелира булавку с алмазами.

– Счастье, что моя супруга не имеет с ним дел. Сначала он приглашает их на чай, а потом…

– Он всегда таскает с собой какую-нибудь молоденькую соблазнительную секретаршу. Якобы кузину или племянницу, но никакого фамильного сходства между ними что-то не наблюдается, если вы понимаете, что я имею в виду.

Сплетни составляли альфу и омегу культурной жизни в Мускаунти, сбор и распространение любопытных сведений проходили под девизом «разузнай и поделись с другими». Мужчины обменивались новостями в кафе, а женщины делились слухами за ланчем.

Слушая их, Квиллер лишь посмеивался. О нем тоже судачили достаточно. Жил он по-холостяцки и довольно скромно, хотя был самым богатым человеком в центральных штатах северо-востока. По прихоти судьбы он неожиданно унаследовал баснословное состояния Клингеншоенов, начало которому было положено в Мускаунти. До той поры Квиллер существовал на более чем скромный репортерский заработок, не помышляя о богатстве. В финансовых делах он был абсолютным профаном и потому внезапно возникшую проблему решил просто – основал Фонд Клингеншоенов, Фонд К., который занимался финансированием всевозможных благотворительных проектов, выбранных по его усмотрению.

Неудивительно, что мистер К. стал кумиром всех жителей округа, и не только благодаря своей щедрости. Дважды в неделю в газете «Всякая всячина» печаталась колонка «Бойкое перо Квилла», быстро обогнавшая по популярности все остальные рубрики. Он был добродушен и обладал чувством юмора, хотя взгляд, исполненный печали, придавал ему несколько меланхолический вид. А главное, он был хозяином собственной жизни.

Кровь первопроходцев, текущая в жилах жителей Мускаунти, делала их людьми независимыми, довольно равнодушными к чужому мнению. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на карту округа, где встречались названия вроде Скуунк-Корнерз (Скунсовы Углы), Литл-Хоуп (Безнадега), Содаст-Сити (город Опилки), Чимпунк (Бурундук) и Агли-Гарденз (Безобразные Сады). Здесь Квиллер чувствовал себя в родной стихии. Он поселился вместе с двумя кошками в огромном перестроенном амбаре, отпустил ещё длиннее усы цвета соли с перцем и разъезжал на «лежачем» велосипеде, высоко задирая ноги – педали и седло в этой конструкции располагались почти на одном уровне.

За Квиллером признавали немало достоинств. Он был высок и хорошо сложен, а потому выглядел очень внушительно. Работая журналистом, привык внимательно слушать собеседника. Абсолютно незнакомые люди чувствовали, что могут довериться ему, и делились с ним своими мечтами и горестями. Он всегда сочувственно их выслушивал.

Отличала его также склонность к одиночеству, которое было необходимым условием для того, чтобы спокойно писать, читать и размышлять. Переделанный под жилье амбар, где прежде хранили яблоки, служил ему надежным убежищем. Расположенный в черте города, недалеко от главной улицы, Мейн-стрит, Квиллеров «чертог» был окружен деревьями.

Когда-то здесь располагалась ферма, тянувшаяся на полмили к востоку от Мейн-стрит до самой Тревельян-роуд. О мостовых тогда и не слышали. Теперь Главная улица разделялась надвое, огибая маленький скверик. Это место называлось Парковым кольцом. Тут стояли две церкви, здание городского суда, монументальное старинное строение Публичной библиотеки и величественный особняк, который прежде принадлежал Клингеншоенам, а ныне приютил под своим кровом любительский театр. Позади особняка находился каретный сарай на четыре экипажа, переделанный под гараж, с комнатами для слуг на втором этаже (теперь эти помещения стали съемными квартирами). Отсюда через хвойный лес вилась дорожка, ведущая к жилищу Квиллера.

Столетний яблочный амбар возвышался среди леса, как древний замок: четырехэтажный восьмиугольник на каменном фундаменте, обшитый деревянными панелями, которым изрядно досталось от непогоды и времени. Окна причудливой формы открывали взору квадратные балки, образующие каркас здания.

К востоку от амбара в прежние времена простирался обширный фруктовый сад, но однажды какая-то напасть разом погубила все деревья. Теперь здесь был разбит птичий сад, привлекавший не только пернатых, но и бабочек.

В последний день августа Квиллер вышел из дома и направился по дорожке к Тревельян-роуд, чтобы забрать свою почту. Напротив пепелища, где ещё недавно стоял сгоревший фермерский дом, высилось современное здание Центра искусств. Здесь устраивали выставки, сдавали студии художникам, проводили занятия для жителей округа, желающих приобщиться к изобразительному искусству. Проходя мимо, Квиллер пересчитал машины на парковке. Похоже, в Центре сегодня большой день.

Тревельян-роуд служила городской чертой, за которой тянулись сельские угодья. Квиллер помахал знакомому фермеру на тарахтящем тракторе и водителю грузовика, проехавшему в противоположном направлении. Его почтовый ящик висел на столбе возле дороги. Писем пришло немного. Читатели писали в редакцию, а деловая корреспонденция поступала на адрес адвокатской конторы, которая вела дела Квиллера и поддерживала связь с Фондом Клингеншоенов.

– Мистер К.! Мистер К.! – раздался окрик.

Со стороны фермы, принадлежащей семейству Макби, к нему бежал мальчишка с пакетом. Это был десятилетний Калверт Макби.

– Я принёс вам кое-что, – сказал толстощекий мальчуган, отдуваясь после бега.

Квиллер надеялся, что это не турнепс и не борщевик с огорода.

– Спасибо, очень великодушно с твоей стороны.

– Я сделал тут кое-что для вас… Летом ходил на занятия… – Он мотнул головой в сторону Центра искусств.

– Что же это такое?

– А вы посмотрите.

Квиллер, привыкший получать от читателей самые невероятные подношения, с некоторой опаской заглянул в пакет и увидел большой блокнот, прикрепленный к деревянной дощечке. На обложке крупным компьютерным шрифтом было напечатано: ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ В СЕНТЯБРЕ [2]2
  «Тридцать дней в сентябре» – старинный детский стишок (известен с XV века), используемый в англоязычных странах для запоминания количества дней в календарных месяцах.


[Закрыть].

– Календарь, – объяснил Калверт. – Каждый день надо отрывать листок и читать, что на нем написано.

На первой странице была проставлена дата (1 сентября) и имелась надпись: «Не будите спящую собаку»

– Ну, Калверт, просто здорово! – Квиллер постарался проговорить это с воодушевлением. Пролистав календарь, он прочел: «Что хорошо для гуся, хорошо и для гусыни», «Можно подвести коня к воде, но нельзя заставить его пить», «И кошка может смотреть на короля». – Где ты взял все эти изречения, Калверт?

– В библиотеке. Это пословицы со всего света.

– И все о животных!

– Ага.

– Да-а… Большое тебе спасибо, Калверт, за такой замечательный подарок.

– Там в дощечке есть дырка, чтобы повесить календарь на гвоздь.

– Я так и сделаю.

– Маме я тоже такой подарил.

– Кстати, как дела у твоих родителей? Что-то давно я их не видел.

– У папы всё в порядке, а у мамы болит рука из-за компьютера.

– А как твои собаки? – Калверт взял под опеку бездомных псов, которых когда-то приютила старая фермерша, сгоревшая вместе со своим домом.

– Долли умерла от старости, я похоронил её за сараем. И написал её имя на камне. Приходите посмотреть, если хотите. Моя тетя приходила и принесла цветы.

– Очень благородно с её стороны. А ты уже готов к школе?

– Ага.

Квиллер ещё раз поблагодарил мальчика за подарок, и тот отправился обратно на ферму.

Возле Центра искусств Квиллер увидел знакомую машину и решил зайти поболтать с её владельцем. Торнтон Хаггис, отошедший от дел бизнесмен, обладатель благородных серебряных седин, временно занимался делами Центра, пока не нашли замену уволившемуся менеджеру, Беверли Форфар.

– Всё ещё командуешь этой твердыней? – спросил Квиллер. – От Беверли ничего не слышно?

– Нет. После всех мытарств, через которые ей довелось пройти в нашем чудесном городе, она, конечно же, рада забыть о его существовании.

Тем не менее Беверли написала Квиллеру, чтобы поблагодарить за подарок, который он сделал ей на прощанье. Бедная женщина и не подозревала, что Квиллер был счастлив от него избавиться.

С Вашей стороны было очень любезно подарить мне «Белизну белого»: я повесила инталию [3]3
  Инталия – рельефное (резное или тиснёное) изображение или узор.


[Закрыть]у себя дома, и все гости ею восторгаются. Мне удалось найти работу в Анн-Арбор, штат Мичиган. Надеюсь, со временем из этого выйдет кое-что стоящее.

Читая эти строчки, Квиллер понимающе хмыкнул. Насколько он знал, Анн-Арбор – именно такой город, где инталию с трехмерным изображением снежинки, возможно несущим в себе тайный смысл, смогут оценить по достоинству. Он выиграл это произведение искусства в лотерею, которую проводил Центр искусств, да и то потому, что оказался единственным участником. Квиллер выступал под личиной некоего профессора Рональда Фробница [4]4
  От англ. frobnitz – неопознанный объект; чепуха, абракадабра.


[Закрыть]. Он всё ломал голову над тем, как бы избавиться от выигрыша, не обидев художника, а тут как раз Беверли Форфар собралась уезжать из города. И Квиллер вручил ей инталию под тем предлогом, что профессор Фробниц, приглашенный возглавить кафедру в одном из японских университетов, никак не может взять шедевр с собой. Беверли была очень рада получить в подарок шедевр, оцененный в тысячу долларов. В постскриптуме к письму она просила:

Если Вы переписываетесь с профессором Фробницом, пожалуйста, поблагодарите его от моего имени за такую щедрость. Очень жаль, что я не смогла встретиться с ним в Пикаксе. Судя по телефонному разговору, он просто очарователен.

– Замену Беверли пока не подыскали? – спросил Квиллер у Торнтона.

– Беседовали с несколькими кандидатами, но, похоже, они не подошли.

– Вини себя, Торн. Зачем нанимать менеджера и платить ему деньги, если ты прекрасно справляешься со всем этим хозяйством бесплатно?

– Думаешь, я не понимаю? После тринадцатого сентября ухожу в любом случае. Ну а пока мы устраиваем любительскую выставку произведений декоративно-прикладного искусства. Придешь на открытие? Я тоже кое-что выставляю.

– Экспериментируешь с надгробиями? – небрежно спросил Квиллер.

Прежде чем удалиться от дел, Торнтон заправлял семейной мастерской, где изготовляли надгробные памятники, а одно время увлекался историей и составил целое собрание старинных эпитафий.

– Смейся, смейся, – отозвался тот. – Просто мне захотелось занять чем-то руки, вот и купил токарный станок. Поставил его в подвале, теперь обтачиваю на нем всякие деревяшки.

– Стоит посмотреть.

– Приходи на выставку, – пригласил Торнтон. – И деньги не забудь.

Пройдя лесной дорожкой, Квиллер подошел к амбару с восточной стороны. Когда-то и в восточной, и в западной стене имелись огромные ворота, в которые спокойно въезжали возы с яблоками. При перестройке проёмы частично застеклили, вставив в них обычные двустворчатые двери. Парадный вход, через который вы попадали в холл, находился с задней стороны здания, а черный ход, ведущий на кухню, – со стороны фасада.

Подобные странности были в Мускаунти обычным делом, не случайно же столицу округа нередко называли не Пикакс, а Парадокс. Дважды городские власти собирались переименовать ряд улиц, и дважды избиратели решительно восставали против этого. Старая Восточная улица проходила западнее Новой Западной, а Северную Восточную улицу постоянно путали с Западной Южной. Но это вводило в заблуждение лишь приезжих, а вводить в заблуждение приезжих было одним из любимых развлечений жителей Пикакса.

Подойдя к амбару, Квиллер увидел знакомую картину: две кошачьи мордочки в окне сбоку от двери. Поставив передние лапы на подоконник, сиамцы наблюдали за хозяином. Стоило ему переступить порог, как кошки дружно устремились навстречу, принялись описывать возле него круги, терлись о ноги, оплетали их хвостами, исполняя при этом сиамские оперные партии. Столь горячий прием растрогал бы Квиллера, не взгляни он на часы. Для кошек наступило время обеда!

– Чем занимались, ребятки? – спросил Квиллер, накладывая в миски еду. – Масса полезных дел? Решили какую-нибудь мировую проблему? Кто выиграл забег на пятьдесят ярдов?

Чем больше разговариваешь с кошками, тем умнее они становятся, считал он.

Крупного, гибкого и мускулистого сиамца звали Као Ко Кун, для близких – Коко. Его подруга Юм-Юм, маленькая, грациозная и застенчивая кошечка, могла при случае взвыть почище сирены «скорой помощи», чтобы добиться желаемого, и причём немедленно. Оба щеголяли в палевых мехах, только маски, ушки и хвосты были коричневыми. Лилово-голубые глаза Юм-Юм, глядевшие с мольбой и трогательным кокетством, способны были растопить самое ледяное сердце. В темных глазах Коко угадывались космические глубины интеллекта и неразгаданные тайны.

Коты не покидали дома, но существам весом в десять фунтов амбар предоставлял достаточно места для променада. Диаметром в сотню футов, сверху он был увенчан большим стеклянным куполом. Три яруса полуэтажей (антресолей) соединялись лестницей, огибающей амбар по спирали. В центре стоял огромный белый камин в виде куба, от которого к куполу вздымались выбеленные дымовые трубы. Камин делил первый, основной, этаж на четыре части: столовую, гостиную, холл и библиотеку. Под одной из антресолей была устроена кухня, полускрытая Г-образной барной стойкой.

В дневное время потоки света заливали помещение, проникая сквозь купол и многочисленные треугольники и ромбы окон. В интерьере преобладали бледные тона: гладкие обесцвеченные бревна, светлая мебельная обивка, марокканские ковры. С наступлением темноты, когда таймер включал все искусно спрятанные светильники и прожекторы, восьмиугольное строение являло собой эффектное зрелище.

Излюбленным местом обитания Квиллера была библиотека. Всю стенку камина с этой стороны закрывали полки, заставленные старыми, купленными у букиниста книгами. На столе стоял телефон с автоответчиком, лежали письменные принадлежности. Квиллер любил устроиться в большом кресле, закинуть ноги на пуфик и читать вслух сиамцам или набрасывать в блокноте толстым жёлтым карандашом с мягким грифелем черновик будущей статьи.

В этот последний день августа, прежде чем отправиться обедать, он решил почитать кошкам книгу, выбранную Коко. Сиамец был библиофилом, любил пройтись по книжным полкам и вздремнуть, свернувшись клубочком, где-нибудь между биографиями и английскими романами девятнадцатого века. Выбор книг для чтения был его почётной обязанностью, впрочем, Квиллер оставил за собой право «вето». Он перечитал всю древнегреческую драму. Коко, различавший книги по запаху, особенно часто обнюхивал «Лягушек» Аристофана.

– Опять «Лягушки»? – удивлялся Квиллер. – Ну хорошо, но это в последний раз.

Кошки обожали звучание лягушачьего хора, которое Квиллер воспроизводил очень выразительно: «Ква-акс, ква-акс, брекекекс!» Глаза Юм-Юм становились огромными, как озера, а из груди Коко исторгалось грозное рычание.

– Эти коты прямо как дети, – сказал Квиллер за обедом в тот вечер. – Когда мне было три года, я требовал, чтобы мне снова и снова читали балладу про Джона Ячменное Зерно [5]5
  Джон Ячменное Зерно – олицетворение пива. Название приобрело особенно широкую известность после того, как Р. Бёрнс (1759-1796) написал свою балладу «Джон Ячменное Зерно».


[Закрыть]. Мама впала в отчаяние и постаралась поскорее обучить меня чтению.

Обедал он с главной женщиной своей жизни, очаровательной сверстницей и верным товарищем, чей нежный голос, мягкая улыбка и неизменная приветливость сочетались с силой воли, не менее железной, чем у Юм-Юм. Звали её Полли Дункан, и она заведовала Пикакской публичной библиотекой. На свидания с Квиллером Полли всегда надевала что-нибудь особенное. На этот раз на ней было зелёное шёлковое платье и ожерелье из продолговатых серебряных звёздочек, чередующихся с бусинами зелёного нефрита.

– Ты выглядишь потрясающе! – не удержался Квиллер. Он давно уже отучился начинать эту фразу с «сегодня», которое наводило на мысль, что обычно его спутница выглядит ужасно. Полли была очень щепетильна по части тонкостей речевых оборотов.

– Спасибо, дорогой, – сказала она. – Ты тоже очень красив.

Квиллер, когда шёл обедать с Полли, всегда тщательно подбирал галстук. Таким образом они платили дань взаимного уважения.

Они заказали столик в заведении Онуш в самом центре Пикакса. Стены здесь украшали экзотические росписи, поблескивали медные лампы, в воздухе плавал аромат средиземноморских яств. Блюда восточной кухни наконец-то прижились в четырёхстах милях севернее чего бы то ни было, но времени для этого потребовалось немало. За столиками с медными столешницами сидели пикакские гурманы, любители поэкспериментировать, заезжие гости и студенты местного колледжа, пользовавшиеся скидкой.

В качестве аперитива Полли попросила херес, а Квиллер – местную минеральную воду «Скуунк» со льдом и лимоном.

– Что слышно в библиотеке? – поинтересовался он. Библиотека была главным информационным центром Пикакса во всех смыслах этого слова. – У сплетников праздник в связи с приездом Делакампа?

– Какой там Делакамп! – ответила Полли. – Герой дня – Аманда. Ты разве не слышал?

– Последние сенсационные слухи об Аманде достигли моих ушей в июле, когда ты была в Канаде, но Аманда их опровергла.

– С тех пор она несколько раз меняла решение. Подозреваю, что хотела набить себе цену. Аманда отнюдь не простушка.

– Так что с Амандой? – спросил Квиллер нетерпеливо. Он чувствовал себя не в своей тарелке, если не знал всех самых свежих новостей.

– Ну, слушай. Сегодня истекал срок подачи заявлений. В девять утра она забрала своё заявление из городского совета, а восемь часов спустя вернула его, подкрепленное необходимым числом подписей, – пять процентов избирателей! Она собирала подписи прямо на улице, возле универмага Ланспиков и супермаркета Тудлов. Общественный порядок, как ты понимаешь, был самым возмутительным образом нарушен.

– Ай да Аманда! – восхитился Квиллер. – Знай наших!

В Пикаксе была только одна блистательная и неповторимая Аманда, владелица дизайнерской студии на Главной улице. Уже лет сорок она оформляла интерьеры в домах всех первых городских семейств и вот уже двадцать лет заседала в городском совете, прославившись своими нелицеприятными и подчас безапелляционными выступлениями. Горожане обожали её за бесстрашие и яркую индивидуальность, которая выражалась среди прочего в эксцентрических нарядах и внешности. И вот теперь она собиралась бросить вызов нынешнему мэру на ноябрьских выборах.

Он уже пять раз избирался на должность, и только лишь потому, что фамилия его матери была Гудвинтер. А эта фамилия говорила жителям Пикакса многое. Четверо братьев Гудвинтер в 1850 году основали город. Но пикантность ситуации заключалась в том, что мэра-то звали Грегори Блайт, а его соперником была Аманда Гудвинтер!

– Мой прогноз: она победит, набрав подавляющее большинство голосов, – заявил Квиллер.

Бойкая молодая официантка в вышитом жилете подала им баба-гануш – пюре из баклажанов с молотым кунжутом – и закуску из шпината.

– Жаль, моя мать не видит, как я поедаю шпинат с баклажанами – и получаю при этом удовольствие! – заметил Квиллер и спросил: – А какой компромат накопали твои информаторы на старикашку Кампа?

– Не будь таким язвительным! – упрекнула его Полли. – Ревность, которую питает к нему буквально все мужское население Пикакса, просто смехотворна. Дамам из нашего библиотечного совета случалось бывать на его приемах, и они говорят, что он истинный джентльмен – безупречные манеры и море обаяния.

– Я слышал, он повсюду таскает с собою Пятницу – молодую и весьма привлекательную девицу, приходящуюся ему родственницей, – обронил Квиллер с чуть заметной ноткой сарказма.

– Готовит себе смену, чтобы было кому занять его место, когда он отойдет от дел, – ответила Полли самым серьезным тоном. И добавила: – По крайней мере, так я слышала. Но я не сообщила тебе самую сногсшибательную новость: Кэрол пригласила меня разливать чай на приёме во вторник! Те опалы, что ты мне подарил, Кэрол заказывала в Чикаго – и как раз в фирме Делакампа! Так что я, можно сказать, причастилась к кругу избранных.

– А как именно он ведёт здесь свои дела, когда приезжает?

– Ну, прежде всего приглашает на чай потенциальных клиенток. А затем семьи, которые хотят продать фамильные драгоценности, зовут его к себе – оценить вещь. Тем же, кто желает приобрести что-то из его коллекции, он назначает встречу у себя в номере.

Квиллер переварил услышанное и спросил:

– А как этот истинный джентльмен терпел неудобства старого отеля с его полуразвалившимися лифтами и отвратительной кухней?

– У него хватало такта не привередничать… Знаешь, Квилл, у меня просто поджилки трясутся при мысли о приеме.

– Что за чушь, Полли! Ты прекрасно владеешь собой, а теперь, после операции, стала ещё бодрее, энергичнее и обворожительнее.

Подававшая им жаркое официантка не смогла сдержать улыбки при виде этой немолодой пары, державшейся за руки.

– Нечего хихикать, – заявил ей Квиллер. – Это просто такой старинный средиземноморский обычай.

Некоторое время они наслаждались аппетитным видом и тонким ароматом поданных блюд – фаршированных виноградных листьев для Полли и барашка, приправленного карри, Для Квиллера. Затем он спросил:

– Что ты наденешь на субботний приём?

– Белое вечернее платье с опалами. А ты будешь в килте и смокинге?

– А что? Самый подходящий костюм.

Торжественное открытие возрожденного из пепла отеля было таким значительным событием, что приглашенным полагалось явиться При полном параде. Пригласительные билеты стоили триста долларов – выручка шла на нужды окружного совета по образованию. Гостей ожидали шампанское, музыка и знакомство с обновленной гостиницей.

– А я собираюсь писать обзор, – поделился Квиллер. – Фрэн Броуди подбивает меня на это.

– Какая удачная мысль – дать отелю новое название! Учитывая его подмоченную репутацию…

– В четверг это название появится на фасаде.

Они переключились на более обыденные темы:

– Театральный клуб открывает сезон премьерой «Ночь должна прийти» [6]6
  «Ночь должна прийти» – пьеса англо-американского драматурга Эмлина Уильямса (1905-1987), написанная в жанре психологического триллера.


[Закрыть].

– Центр искусств так и не нашёл замены Беверли Форфар.

– Селия Робинсон вышла замуж за Пэта О'Делла и переселилась в его дом на Приятной улице, так что квартира над каретным сараем опять пустует.

Когда они покидали ресторан, Квиллер спросил:

– Не желаешь ли заехать в амбар взглянуть на мой новый календарь?

– Разве что на минуту. Мне пора кормить кошек.

Они подъехали к амбару уже в сумерках. Казалось, весь мир погрузился в меланхолический голубой сумрак. Наступил тот чарующий миг между заходом солнца и появлением первых звезд, когда все замолкает в ожидании…

– Волшебно, – вздохнула Полли.

– Французы называют это l'heure bleue [7]7
  l'heure bleue – Голубой час (фр).


[Закрыть].

– У них есть духи с таким названием. Должно быть, прелесть…

Потом они зашли в амбар посмотреть на календарь, а после Полли отправилась кормить заждавшихся её Брута и Катту. Квилл же, прихватив с собой сиамцев, наведался в застеклённый садовый павильон, где все трое просидели какое-то время в темноте. Кошки любили ночную пору. Они ловили неслышные для человека шорохи и движения в чаще деревьев.

Неожиданно Коко насторожился. Подойдя к стеклянной стенке, он уставился на амбар, Через две-три минуты до павильона донёсся телефонный звонок. Квиллер поспешил в амбар и снял трубку с надрывавшегося аппарата.

Звонила Селия Робинсон О'Делл, бывшая соседка, ещё недавно занимавшая квартиру каретном сарае.

– Приветствую вас, шеф! – воскликнула она с молодым задором, удивительным для женщины почтенного возраста. – Как дела в амбаре? Как сиамцы?

– Селия! Я пытался дозвониться до вас и поздравить со знаменательным событием, но не смог поймать.

– Мы совершили маленькое свадебное путешествие. Ездили в Грин-Бей, к замужней дочери Пэта. У него уже три внука.

– Как вам живётся на Приятной улице?

– Замечательный дом с большой кухней, что теперь очень кстати: я собираюсь всерьёз заняться приготовлением еды на продажу. Конечно, я скучаю по каретному сараю – мне славно жилось там, и удобно было снабжать своей стряпней вас и ваших кошек. Но я и сейчас могу что-нибудь готовить для вас, а Пэт станет отвозить, когда будет работать у вас в саду.