Текст книги "Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года"

Автор книги: Лидия Ивченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц)

Тем не менее И. С. Жиркевич однажды удостоился милостивого расположения грозного начальника, хотя в этом случае не обошлось без курьеза: «Накануне выпуска нашего, директор корпуса, генерал Клингер, при собрании всего корпуса, вызвал меня вперед, погладил по голове и сказал: "Вот вам пример, господа: ему не более 12 лет от роду, а завтра он будет гвардии офицером!" На что я отозвался, что я 11 лет уже как в корпусе… Но обстоятельство это показывает, как я был мал ростом и моложав при выпуске» ^{47}

[Закрыть]. С изрядной долей самокритики офицер объяснил причину подобного благоволения к себе: «Память я имел всегда скверную, а объем умственный достаточно быстрый, так что, без особенного усилия, слыл умным и хорошим учеником; но при этом, страннее всего было, что я слыл хорошим учеником и по классу черчения и рисования, тогда как рука моя не провела никогда ни один прямой штрих, не нарисовала ни одной правильной головы или даже уха или глаза, – по другим же предметам я шел хорошо и был из первых учеников» ^{48}

[Закрыть]. Впрочем, и ему однажды досталось в соответствии с принятой в корпусе системой наказаний: «Я только один раз был наказан розгами полковником Пурпуром за то, что был записан в классе географии учителем Спироком за леность; но и этот раз несправедливо, в чем и сам Спирок впоследствии сознался, оправдываясь лишь тем, что он это сделал, получив выговор от директора, что он ничего не пишет в ленивом списке и что, таким образом, один только жребий, пав на меня, был виною моего наказания». Одним словом, жизнь кадетов была весьма далека от идиллии. В этом особенно убеждает и рассказ С. Н. Глинки, из которого явствует, что пресловутая «дедовщина» существовала даже в привилегированных учебных заведениях среди потомственных дворян: «При графе де-Бальмене было грозное восстание старших кадет против офицеров. В то же время геркулесами-забияками того же старшего возраста избит был и изувечен кадет Михаил Иванович Полетика. Его гнали в корпусе за то, за что Анаксагор был гоним в Афинах: его называли философом или умозрителем».

Не менее показателен в этом случае пример графа А. А. Аракчеева, который с восторженной надеждой переступил порог 2-го кадетского корпуса (кстати, это учебное заведение с отличием закончил М. И. Кутузов, в числе его выпускников – более 60 процентов офицеров, служивших в 1812 году в артиллерии). Для провинциального и небогатого мальчика-дворянина, страстно мечтавшего стать кадетом, поначалу пребывание в стенах кадетского корпуса оказалось очень непростым. Ему нечем было задобрить ротного каптенармуса, и тот выдал ему, вместо нового красного мундира с черными отворотами, о котором грезил кадет Аракчеев, сильно поношенный мундир, едва прикрывавший колени и локти. Можно себе представить, как потешались однокашники над нескладной фигурой «переростка»! Спустя десятилетия всесильный вельможа вспоминал, как товарищи-кадеты ненавидели его за нелюдимый характер, как жестоко били его, и он каждую ночь «орошал слезами свою бедную подушку». Мальчик плакал, страдал, а… учился лучше всех! Преподаватели и офицеры-воспитатели стали ценить его не за подарки и подношения, а за исполнительность и успехи в учебе. Причем эти успехи были столь впечатляющие, что уже через семь месяцев Аракчеев был переведен в «верхние классы» и произведен в капралы. Спустя год он был уже сержантом и получил исключительное по тем временам право прогуливаться в Директорском саду. Директор корпуса генерал П. И. Мелиссино, увидев в мундире унтер-офицера того самого заплаканного мальчика из своей прихожей, смог только удивленно воскликнуть: «Как скоро!» Нам остается тоже удивляться, но по другому поводу: каким образом первый ученик кадетского корпуса, впоследствии имевший одну из самых значительных библиотек в России, в обществе которого находили удовольствие M. М. Сперанский и H. М. Карамзин, ухитрился прослыть необразованным и невежественным человеком!

Заметим, что родители, как правило, не вмешивались в воспитательный процесс, даже если их детям приходилось очень туго в стенах казенных заведений. Более того, многие вообще были не склонны потакать шалостям своих сыновей: отец прославленного партизана 12-го года А. С. Фигнера в стенах 2-го кадетского корпуса однажды жестоко избил своего сына за незначительный проступок в присутствии самого директора, которому «не удалось отвести вспышку родительского гнева». В результате кадета вынесли из кабинета директора на простыне.

Какие же предметы преподавались в кадетских корпусах? «Обычно это были Закон Божий, русская грамматика, алгебра, геометрия, тригонометрия, физика, иногда химия, естественная история, политическая история, география. В Пажеском корпусе, 1-ми 2-м кадетских корпусах преподавались и специальные дисциплины: статистика, архитектура, механика, гидравлика. Следует особо отметить, что только два последних года, реже три, уделялось внимание обучению военным наукам: артиллерии, топографии, фортификации и тактике, а удельный вес военных дисциплин в общем объеме военных часов этих лет обучения не превышал 25 процентов», – сообщает исследователь. Чем еще были заняты дни пребывания юных дворян, предназначенных к несению военной службы? А. Н. Марин вспоминал: «Зимою нам позволяли кататься на коньках перед корпусом в саду; но в одно утро отобрали у всех коньки и уже не позволяли этого рода гимнастики, летом же обучали в разных видах, и мы все любили играть в мячи и прыгать через барьер. В большом саду в куртинах нам раздавали грядки, чтобы мы занимались посевом овощей и знали хозяйственную часть; там же, в саду, устроено было земляное укрепление со рвом. Мы сами под управлением фортификационного учителя и офицеров строили это укрепление. В одной из куртин поставлены были качели и кто хотел всегда в свободное от науки время мог заниматься и этой гимнастикой. В саду был большой пруд, над прудом была большая беседка, куда летом по воскресеньям собиралась публика и много дам, там играла корпусная музыка, пели песни и танцовали, в танцах участвовали и кадеты. Нам было очень весело, потому что кадет редко выпускали из корпуса. <…> В корпусе у нас был манеж и верховые лошади» ^{49}

[Закрыть]. В начале XIX века политические отношения в Европе все чаще сводились к военному противостоянию, что не могло не повлиять на характер обучения в военных корпусах. «При Императоре Александре Павловиче в полках заведена музыка, и Цесаревич доставил это удовольствие корпусу. В это время кадетов стали обучать стрельбе холостыми зарядами. Прежде знали только ружейные приемы, но не умели заряжать ружье порохом», – свидетельствовал Ф. В. Булгарин ^{50}

[Закрыть].

Заметим, что о каникулах в кадетских корпусах в ту пору не ведали, а родители не могли забрать своих детей из корпуса до окончания срока обучения, да и встречи с ними были явлением не совсем обычным. А. Н. Марин вспоминал: «Когда мой батюшка вышел в отставку, то матушка приехала пожить в Петербург и жила в Коломне. Я часто хаживал к ней по праздникам. Она давала мне иногда несколько медных монет, из которых половину я всегда отдавал бедным и всегда был счастлив, когда мог кому-нибудь помочь, но матушка скоро уехала в Воронеж на житье». Заметим, что автору этих воспоминаний повезло: у него была возможность встречаться со своими родственниками. Например, И. С. Жиркевич, который после 11 лет пребывания в корпусе прошел затем через две военные кампании 1805 – 1807 годов, сообщал о себе следующее: «…Я приехал в Смоленск, где, так сказать, познакомился с моей матерью, – ибо, будучи отдан в корпус пяти лет, я совершенно не знал и не помнил ее…»

Безусловно, самым привилегированным учебным заведением считался в те годы Пажеский корпус, но его выпускники были подготовлены к придворной жизни гораздо в большей степени, чем к военному поприщу. В этом убеждает свидетельство Ф. Я. Мирковича: «В марте 1805 года брат и я, достаточно подготовленные, были приняты в Пажеский корпус. Мне было 15 лет и 4 месяца, а брату 13 лет и 2 месяца. Он поступил в 4-й класс, а я в 3-й. Пажеский корпус в то время был лучшим учебным заведением в Петербурге. Преподаватели все пользовались особенною репутациею в ученом мире. Так как тогда не было никаких программ, ни печатных курсов (кроме курсов математики Войцеховского) <…>, то каждый учитель читал нам свой предмет, не стесняясь ничем, и развивал свободно наши умы. Мы сами, со слов учителя, составляли записки, которые им исправлялись. Таким образом каждый преподаватель уяснял нам свой предмет с той точки зрения, как сам его понимал, с полным развитием своих собственных идей, а не по чужому толку обязательных курсов. Слушатели должны были внимательно следить за преподаванием, чтобы понять смысл излагаемого для составления собственных записок. От этого все изучаемое оставалось тверже в памяти» ^{51}

[Закрыть]. При всем усердии пажей к наукам, постижение азов придворного этикета занимало значительное место в учебной программе: «Большая часть пажей училась отлично, прилежно; они в этом поставляли свое самолюбие. Очень немного было ленивых или тупых, которых между товарищами называли „черненькими“. Правда, что к соревнованию было сильным двигателем то обстоятельство, что камер-пажи и пажи могли выходить офицерами первые в гвардию, а последние в армию, сообразно со своими успехами в науках тремя чинами: поручика, подпоручика и прапорщика. <…> С 1811 года всех стали выпускать из корпуса первым офицерским чином, камер-пажей в гвардию, а пажей в армию.

<…> Для службы при Дворе камер-пажи были разделены следующим образом: на половине государя и царствующей императрицы было четыре камер-пажа, которые дежурили только по большим праздникам, во время выходов и на балах; при вдовствующей императрице Марии Федоровне было восемь камер-пажей, разделенных на четыре очереди, для ежедневных дежурств, по два; наконец, при великих княжнах Марии и Екатерине Павловнах было при каждой по два камер-пажа, дежуривших через день, но только с трех часов пополудни до вечера. Очередные камер-пажи Марии Федоровны, после утренних классов, причесывались, пудрились и одевались в вицмундир. В 12 часов они отправлялись на дежурство во дворец, где возле камердинерской ожидали выезда императрицы, для сопровождения Ее Величества, верхом, возле кареты. Императрица ежедневно посещала которое-нибудь из заведений, состоявших под ее попечением, тот или иной институт или одну из больниц. <…> Дежурный камер-паж сопровождал ее повсюду, неся ее шаль или меховое боа. Салоп же или шуба отдавались гусарам, которые стояли на запятках кареты. Карета эта была всегда четырехместная, окрашенная под золото и запряженная шестернею, цугом. По возвращении императрицы во дворец камер-пажи переодевались в галунные мундиры и казимировые панталоны, для службы у стола за Ее Величеством. Стол ежедневно накрывался на 24 или 30 кувертов; к оному приглашались по очереди все столичные вельможи» ^{52}

[Закрыть].

Императорская фамилия уделяла внимание всем военным корпусам, но лишь пажи постоянно находились в орбите придворной повседневности: «Императрица выходила из своих покоев в 3 ¹/ ₂часа, в залу, где все приглашенные уже были собраны <…>, обходила их всех, приветствуя каждого несколькими словами, и в 4 часа следовала с гостями к столу, в сопровождении великих княжон, графини Ливен, нескольких дам и дежурных фрейлин. Обеды эти были для нас высшей степени интересны: присутствовавшие на них лица представляли собою остатки двора Екатерины II и разговоры их были замечательны. Речь шла то о заграничных вояжах, то о политических новостях, или об известиях из внутренних областей России, то об ученых или литературных предметах, а иногда рассказывались и анекдоты. Говорили всегда отличным французским языком. Замечательнейшие из рассказчиков были: герцог Ришелье, граф Александр Сергеевич Строганов, князь Кочубей, граф Николай Петрович Румянцев, Александр Львович Нарышкин, граф Ланжерон. Приезжавшие в столицу генерал-губернаторы, корпусные командиры и знатные иностранцы тоже приглашались к столу. Стоя за стулом Императрицы, мы с жадностию вслушивались во все разговоры, которые знакомили нас с кругом высшего общества и служили нам огромною пользою, для перехода со школьной скамьи в большой свет. Императрица была постоянно весьма благосклонна к своим камер-пажам, и так как многие из них состояли в этом звании два года (с целью достигнуть после двухлетнего пребывания в классе высшего чина при выпуске), то она почти всех знала по фамилии и при производстве в офицеры сама жаловала карманными часами. Служба камер-пажей при Императрице в мое время была отменна приятна. <…> В 18 и 19 лет такое развлечение имеет свою прелесть: праздники, прогулки, театры, танцы и волокитство кружили нам головы. Но замечательно, что, по миновании дежурной недели (похожей на постоянную Масленицу), мы, возвратившись в корпус, предавались ученью с полным самоотвержением и проводили иногда ночи за книгами и учебными тетрадями. Так было сильно чувство честолюбия. Никто из нас не хотел выходить из корпуса с чином прапорщика. Это соревнование имело для нас огромную пользу, и мы можем сказать без хвастовства, что в эту эпоху, когда на учебные заведения не было обращено особого внимания со стороны правительства, воспитанники Пажеского корпуса выходили с лучшим того времени образованием, а многие из них заняли впоследствии высшие в государстве должности» ^{53}

[Закрыть].

Таким образом, Пажеский корпус целенаправленно готовил не только офицеров гвардии, но и «государственных людей». Для тех же, кто по окончании этого учебного заведения выбирал для себя карьеру военного, успех по службе был обеспечен. Например, среди выпускников Пажеского корпуса был И. Ф. Паскевич, в 28 лет получивший чин генерал-майора, в 1812 году – начальник 26-й пехотной дивизии, в 47 лет – генерал-фельдмаршал. Однако «на войне – все случайность, а самая большая случайность – жизнь и смерть». В 1796 году из Пажеского корпуса был «выпущен поручиком» в лейб-гвардии Измайловский полк И. Ф. Буксгевден, в 1800 году он был уже полковником, а в 1812 году в битве при селе Бородине «Астраханского гренадерского полка полковник Буксгевден, несмотря на полученные им три тяжкие раны, пошел еще вперед и пал мертв на батарее с многими другими храбрыми офицерами» ^{54}

[Закрыть].

При всем несовершенстве системы обучения в имеющихся учебных заведениях, их было явно недостаточно, чтобы обеспечить армию образованными офицерами. «Пропускная способность» кадетских корпусов была очень невелика: в 1812 году 1-й кадетский корпус выпустил в армию 180 офицеров, 2-й кадетский – 184, Военно-сиротский дом – 128. В Пажеском корпусе накануне войны общее число воспитанников составляло всего 66 человек. Неудивительно, что Александр I, отвечая на упреки адмирала П. В. Чичагова в пристрастии к иностранцам, заметил: «Могу ли помочь тому, что образование у нас еще так отстало, и – до тех пор, покуда не сознают нужды, чтоб родители поболее о нем заботились – если бы я не прибегал к содействию известных иностранцев, дарования которых испытаны, число способных людей и без того малое, еще уменьшилось бы значительно. <…> Все это я сказал вам для того только, чтобы доказать, что в данную минуту нельзя взять за правило не употреблять на службу иностранцев» ^{55}

[Закрыть]. Но, кроме нехватки учебных заведений (военных и общеобразовательных), в армии накануне Отечественной войны 1812 года не хватало уже и самих офицеров: непрерывные и ожесточенные войны сопровождались значительными потерями в офицерском корпусе. В этой ситуации «обычным порядком» – после кратковременной выслуги в офицеры производились дворяне, определявшиеся в службу в унтер-офицерском чине. Традиционному убеждению, что науки не только не нужны, но даже вредны для настоящего военного, способствовало и массовое производство в обер-офицерские чины за отличия на войне. «Дети Марса» по-прежнему с бою брали повышение по службе.

Однако изменившийся характер боевых действий привел к тому, что сами родители уже не торопились отправлять своих сыновей в армию из опасения, что их дети, в юном возрасте и без малейших навыков в военном деле, сразу же после определения в полк могут оказаться на полях жестоких битв. Наконец, было найдено радикальное для того времени решение: Высочайшим рескриптом от 14 марта 1807 года при 2-м кадетском корпусе был создан Волонтерный корпус, спустя год переименованный в Дворянский полк, в котором малоимущие дворяне за казенный счет могли в ускоренном темпе (в течение двух лет) подготовить себя к военной службе. Общеобразовательные предметы программой этого учебного заведения не предусматривались: «…грамотой и счетом занимались только не знавшие их вовсе или знавшие очень слабо, да и то при помощи товарищей по полку» ^{56}

[Закрыть]. Многие дворяне поспешили воспользоваться этой возможностью заслужить офицерские эполеты. В 1812 году среди офицеров, получивших военное образование, почти половина обучалась в Дворянском полку. Только в предвоенный год это учебное заведение направило в армию 1139 своих выпускников. Причем юноши, овладевшие дома «первоначальными знаниями», могли посещать занятия во 2-м кадетском корпусе. Об этом вспоминал в своих записках Д. В. Душенкевич: «Благодаря учреждению Дворянского полка, дабы родители имели радость скорее видеть сына офицером, отец повез нас в Петербург и 1808 года старшего брата определил в тот полк, а меня в кадеты 2-го корпуса, где под благодетельным попечением начальствовавших я учился порядочно; в первый год шагнул через два класса, во второй год – один, в третий также, и стал в первом верхнем (офицерском); по фронту казался расторопным, за что нередко был удостаиваем одобрения и ласки блаженной памяти его высочества цесаревича Константина Павловича. <…>. Никогда не допустил себя ни до какого наказания, не будучи чужд шалостям, свойственным летам. Время, проведенное в кадетском корпусе, и теперь для меня вспоминать утешительно; наконец, последними днями 1811 года, с товарищами своими, выдержавшими артиллерийский экзамен, в Зимнем дворце получили от обожаемого императора-благотворителя Александра поздравление подпоручиками вместо Конной артиллерии, куда я себя прочил, нас всех одели на казенный счет в армейские мундиры и поспешно отправили в Москву для формирования там 27-й пехотной дивизии» ^{57}

[Закрыть]. Отметим, что в те годы не существовало единых требований к экзаменам на офицерский чин нигде, кроме как в артиллерии, где они были разработаны по инициативе графа А. А. Аракчеева. Образовательный уровень артиллерийских офицеров был довольно высоким: конногвардеец Ф. Я. Миркович неспроста отмечал: «…B общественном мнении армейские артиллерийские офицеры стояли выше гвардейских пехотных». Вместе с тем артиллерийский офицер П. X. Граббе рассуждал о своем образовании так: «Прилежно учился я всего года два, последние до выпуска, и занял первые скамьи в высшем классе по всем предметам преподавания. Но от всей этой кадетской учености не с чего было с ума сойти. – Главные мои воспитатели были древние; Плутарх, в особенности, рано попавшийся мне в руки, открыл мне в своих простодушных рассказах новый мир, идеалы значения и величия человека, чудные судьбы его. Между тем я жадно читал все, что попадало мне в руки хорошего, вредного, развратного. Присмотр в этом отношении был слабый. Впрочем, хорошее, кажется, превозмогло. Я оставил корпус, несмотря на нежную мою молодость (мне было пятнадцать лет), с телом здоровым, с пламенною любовью к Отечеству; хотя с неопределенными понятиями о вере, но с чувством потребности в ней, особливо в счастливые минуты. Это противоречит общему поверью. Гораздо позже я научился все относить к небу: и страдания, и радости» ^{58}

[Закрыть].

В обыденном сознании непременным атрибутом офицера царской армии издавна является французский язык. Насколько реальность соответствовала этому воображаемому образу? Для корректировки наших представлений об эпохе обратимся к «сухой» статистике, приведенной в работе современного историка, исследовавшего данные об образовательном уровне наших героев. Из них 51,2 процента владели только навыками чтения и письма; 22,3 процента получили образование в военных корпусах, из которых половина – выпускники Дворянского полка с ускоренным курсом обучения. Остальные обучались в иных учебных заведениях (включая заграничные) или «на дому», что не исключало основательного знания военных дисциплин: родители, обладавшие значительными средствами, вполне могли нанять для своих детей преподавателей военного искусства. Однако на первом месте среди изучаемых предметов – все-таки французский язык, на котором говорила примерно третья часть русских офицеров! В кадетских корпусах, как правило, обучали сразу двум языкам – французскому и немецкому (по-немецки говорило примерно 25 процентов), в то время как английским языком владело всего 0,8 процента. Большая часть «полиглотов» была сосредоточена в гвардии и в Свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части – 91,4 процента, притом что общий процент офицеров, закончивших «казенные» военно-учебные заведения, среди гвардейцев был сравнительно невысоким: в пехоте – 21,2 процента, а в кавалерии – 10,5 процента, но именно в гвардии было сосредоточено наибольшее число лиц, получивших «тщательное» домашнее образование. Более всего выпускников кадетских корпусов было в артиллерии – 67,6 процента. В числе «популярных» наук следует отметить арифметику (23,2 процента), географию (15,5 процента), историю (12,8 процента); только у 10 процентов офицеров в формулярных списках отмечено знание шести – десяти предметов. Таким образом, наличие военного, а тем более разностороннего образования у «детей Марса» в эпоху 1812 года – не закономерность, а скорее исключение. Для корректности заметим, что в армии Наполеона были примерно те же самые показатели числа выпускников учебных заведений. Что касается общего уровня культуры, то, при вступлении российских войск в Париж, в обществе покоренной столицы признавали приоритет за русскими офицерами. По словам одной светской дамы, французские офицеры наполеоновской армии слишком «отдавали казармой». Пожалуй, в это можно поверить, если вспомнить, что знаменитый французский писатель Стендаль утверждал, что дворцовые приемы при Наполеоне «напоминали вечер на биваке».

К 1812 году времена существенно изменились, армии требовались «ученые воины». После введения экзаменов на чин честолюбивые замыслы многих русских офицеров оказались ограничены чином «вечного майора». Неслучайно в это время в «Военном журнале» было опубликовано «программное» письмо за вымышленной подписью майора Простова, сокрушавшегося о том, что по бедному состоянию своих родителей он не смог получить образования, «соответствовавшего званию дворянина». Автор констатировал печальный факт, что на сороковом году ему уже трудно было заниматься самообразованием: «Я не могу уже быть генералом: прослужив 26 лет, грустно не иметь в цели возвышенного своего звания» ^{59}

[Закрыть]. Перед теми же, кто нашел силы и средства обзавестись знаниями, возникали заманчивые служебные перспективы.

Но для успеха в военном ремесле во все времена решающим было совершенно иное обстоятельство, нередко вступавшее в противоречие с возрастающим требованием к образовательному цензу «человека войны». Серьезнейший военный теоретик эпохи Наполеоновских войн генерал Карл фон Клаузевиц, в 1812 году сражавшийся на стороне России, констатировал в своей фундаментальной работе «О войне» непреложный факт: «…Выдающиеся полководцы никогда не выходили из класса много знающих или ученых офицеров, но из людей, которые жили в обстановке, в большинстве случаев не соответствующей приобретению большого количества познаний». Один из наших героев, выпускник 2-го кадетского корпуса Д. В. Душенкевич, похвально, в духе времени, отозвавшись в воспоминаниях о пользе наук, заметил: «Как бы ни был школьно образован юноша для военного поприща, он всегда является совершенным новичком в поле против неприятеля» ^{60}

[Закрыть]. В качестве наглядного подтверждения к этим словам можно привести одну из многочисленных «микроисторий» той эпохи. Так, И. С. Жиркевич, один из лучших выпускников 1-го кадетского корпуса, прошедший через все войны между Россией и Францией, сообщал о своих первых военных впечатлениях: «Я же, с своей стороны, от роду не слыхал пушечного выстрела вблизи, а в бытность мою в корпусе во время парадов и пальбы с крепости затыкал уши, едва не падая от страха: так был пуглив! А теперь пришлось быть в настоящем деле!..» Но удивительное дело! Оказавшись под выстрелами, пятнадцатилетний «малоросток» в битве под Аустерлицем, вместо того чтобы «затыкать уши», бестрепетно встал к артиллерийскому орудию: «Здесь-то в моих ушах раздались первые пушечные выстрелы и на них французские отзывы, и здесь впервые увидел я кровь и смерть, но страха во мне как будто вовсе не бывало!» ^{61}

[Закрыть]