Текст книги "Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года"

Автор книги: Лидия Ивченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц)

Глава седьмая
ПАРАДЫ И СМОТРЫ

– Ну что, спросили меня, – как проходить? Просто или церемониально?

– Церемониально, – сказал я.

Я. О. Отрощенко. Записки

Повседневную жизнь русского офицера 1812 года невозможно представить без парадов, войсковых смотров, учений, которые в их судьбах играли роль не меньшую, чем участие в боевых действиях. Неспроста Денис Давыдов в одном из стихотворений, обращенном к сослуживцу А. П. Бурцову пылко восклицал:

 
Пусть фортуна для досады
В умножение всех бед
Даст мне чин за вахт-парады
И Георгья за совет.
 

«Певца-гусара» нельзя упрекнуть в преувеличении: М. И. Кутузов удостоился алмазных знаков ордена Святого Андрея Первозванного за то, что «захватил в плен» императора Павла I во время Гатчинских маневров в 1800 году. Царь болезненно переживал «военную неудачу», не мог скрыть досады от приближенных, был некоторое время мрачен, но «вскоре успокоился и был милостив. Весело встретив гостей в саду, в любимом своем павильоне, Император при всех рассказал о неудавшемся своем подвиге, подошел к Кутузову, обнял его и произнес: „Обнимаю одного из величайших полководцев нашего времени!“» ^{1}

[Закрыть].

В царствование, сменившее эпоху «хаоса и страха», в этом отношении мало что изменилось. В письмах и воспоминаниях современников часто упоминается увлечение императора Александра и особенно его брата цесаревича великого князя Константина Павловича парадной стороной войны, которую в офицерских кругах с иронией называли «шагистикой», «фрунтоманией», «наукой складывания плаща». Шутки шутками, но незнание всех этих тонкостей воинского ремесла могло неблагоприятно сказаться на карьере любого из «детей Марса». Так, А. П. Ермолов, подвергшийся опале и исключенный из службы при Павле I и вновь вступивший в нее с воцарением Александра Павловича, рассказывал: «С трудом получил я роту конной артиллерии, которую колебались мне поверить как неизвестному офицеру между людьми новой категории. Я имел за прежнюю службу Георгиевский и Владимирский ордена, употреблен был в Польше и против персиян, находился в конце 1795 года при австрийской армии в приморских Альпах. Но сие ни к чему мне не послужило; ибо неизвестен я был в экзерциргаузах, чужд Смоленского поля, которое было защитою многих знаменитых людей нашего времени» ^{2}

[Закрыть].

Граф М. С. Воронцов также с изрядной долей юмора мотивировал свою готовность отправиться волонтером (добровольцем) на Кавказ «гарнизонной службой в Санкт-Петербурге в 1802 и 1803, наличием полного удовлетворения того чувства, которое молодой человек получал, вступая в караул, салютуя оружием во главе взвода и маршируя по улицам под звуки барабана и военной музыки» ^{3}

[Закрыть].

Екатерина II, как оказалось, неспроста опасалась, что ее внуки пойдут по стопам отца, «парадомания» которого при ее дворе была «притчей во языцех». Чему только не учили великих князей, чтобы развить в них задатки государственных деятелей, не впадающих в крайности воинского ремесла: «г-н Александр» с «сударем Константином», как величала их в шутку царственная бабушка, мотыжили землю, сажали горох, высаживали капусту, ходили за плугом, гребли в челноке, рисовали, играли на скрипке, ловили рыбу, «отделяя щук от окуней» и т. д. Наставник великих князей Ф. С. Лагарп делал все от него зависящее, чтобы отвратить своих питомцев от «царской науки», как окрестили в обществе увлечение всех мужчин императорской фамилии со времен Павла I. Но бледные слова увещеваний, по-видимому, были бессильны перед великолепием красочного зрелища множества людей, стройно марширующих под звуки музыки. Великий князь Константин, отличавшийся от своего брата несдержанностью характера, однажды крикнул воспитателю в припадке ярости: «Когда я вырасту, я войду со всеми моими армиями в Швейцарию, чтобы разрушить вашу страну!» ^{4}

[Закрыть]В другой раз царственные мальчики, несмотря на все запреты и предосторожности, вырвались от Лагарпа, бросились к маршировавшему на плацу батальону и, к восторгу отца, самостоятельно провели учение, обнаружив твердое знание воинских команд. Воспитатель посчитал благом утаить это происшествие от императрицы. Тщательно продуманная педагогическая система воспитания «русских принцев» рушилась на глазах. Очевидно, права была их современница графиня А. Потоцкая, высказавшая в мемуарах следующее соображение: «Наверно знаю, что я лучше всего знала то, чему меня меньше всего учили…» ^{5}

[Закрыть]Один из придворных уже в 1793 году констатировал факт, характерный для будущего императора: «Он прилепился к детским мелочам, а паче военным».

Для Александра I «военные забавы мирного времени» были отнюдь не мелочью. Из рассказа Ж. де Местра явствует, что в самом начале его царствования граф П. А. Толстой осмелился заметить молодому царю: «"Государь, с этим Вашим парадированием Вы погубите сначала себя, затем Россию, а потом всю Европу". Но император не обратил на его слова никакого внимания. Он самолично командует учениями гвардии. Здесь изобрели какой-то новый барабан с ужасающим грохотом. Все смеются, особенно офицеры, что, конечно, есть великое зло» ^{6}

[Закрыть]. Государь, как и его брат Константин Павлович, оставался при своем мнении, о чем свидетельствуют воспоминания С. Г. Волконского: «Не могу забыть одного обстоятельства на одном из моих дежурств. Это было при маневрах на Смоленском поле. Маневр представлял отпор английского десанта на эту местность Васильевского острова (Россия была тогда в неприязненных отношениях с Англией вследствие Тильзитского мира). Наши сухопутные войска маневрировали против вымышленного десанта, не было даже флотилии, изображающей английский десант.

Авангардом нашим командовал В. К. Константин Павлович, главным корпусом – сам Государь. Я был послан к Великому князю осведомиться от него, что у него происходит, и получил в ответ: "англичане поражены, едва успевают достигать своих лодок, совершенная победа с нашей стороны, и с нею поздравьте Государя". Едва удержался я от смеха при этих словах, сказанных с полным убеждением, что все это было, и поневоле должен был передать эту чушь Государю» ^{7}

[Закрыть].

Впрочем, для офицеров Петербургского гарнизона подобные случаи были неотъемлемой частью светской хроники столичной жизни, о которых во всех подробностях сообщалось в письмах С. Н. Марина его другу М. С. Воронцову, находившемуся в действующей армии: «…B Красном Кабачке (трактир на Петергофской дороге. – Л. И.) был завтрак и четверть часа отдыху, после которого большим шагом мы дошли до места лагеря. Вообрази ты мое положение: всем поставили палатки, а молодой поручик на открытом воздухе и на дожде проводил время, говоря парламентские речи фельдфебелю. После двух часов такой прогулки поставили мою палатку; я влез в нее и уснул. На другой день отдых, а я – в караул к Императрице и поутру на маневры. Мы атаковали неприятеля, сбили его с места и стали лагерем на высотах подле Красного Села. На другой день неприятель поправился и сбил нас с шагу. Мы отправились на старые места; два дни отдыху. Кирх-парад (церковный парад. –  Л. И.); я в карауле, потом опять маневр, и неприятель к чорту; на другой день преследовали врагов и разбили в прах. Заходящее солнце с ужасом взирало на место сражения, покрытое кустарником и засохшею травою. Ночевали на месте сражения. Прогнали повара Потемкинского; обед готовил француз; мы ели за сорок человек. Возвратились к Красному, ездили верхом по горам; я потерял султан и был в отчаянии» ^{8}

[Закрыть]. Для большинства же участников зрелищного военного действа все окончилось весьма благополучно: «За маневры были большие награждения: Зубову перстень с портретом, Буксгевдену табакерка с портретом же, Кологривову Александровская (лента); всем генералам, у которых не было на шее Анны, дали ее, а полковникам гвардейским перстни с вензелями, армейским и флигель-адъютантам простые <…>. Князю Петру Волконскому Анну через плечо, а нашему хорошему командиру, графу Петру Александровичу (Толстому. –  Л. И.) назначена была Александровская, но он от нее отказался; и так дали ему табакерку с вензелем» ^{9}

[Закрыть]. Кстати, в сочинениях графа Ф. В. Ростопчина можно обнаружить неожиданное объяснение награждениям за маневры и парады, приближающее нас к исторической психологии той эпохи: «…Старый воин надеется столько же и на мир, как и на войну, выдавая за философию и человеколюбие отвращение к кровопролитию и лаврам».

В апреле гвардейские полки покидали город и отправлялись в пригороды Санкт-Петербурга, где наряду со сторожевой службой в императорских резиденциях они совершенствовались в своем ремесле. Сезон лагерной жизни на открытом воздухе заканчивался в сентябре «большими маневрами», о которых повествуется в письме того же автора: «Теперь скажу тебе о маневрах; хоть и стыдно писать о них туда, где жнут лавры, но друг мой не забудет, что кто хочет читать, тот начинает с азбуки, а в военном искусстве маневры могут равняться с диалогами. Мы выступили 2 августа ночью и на другой день стали лагерем под Петергофом; 4-го был смотр всему войску и потом церемониальный марш мимо государынь; под ружьем было 26 264 человека, и того же числа войско разделилось на два корпуса: одним командовал Цесаревич, а другим Михаил Ларионович Кутузов. Мы переменили лагерь, стали корпусами и начали маневры; их было четыре. Государь был доволен и объявил свою благодарность всему войску. Генералы и полковники награждены перстнями, мы – третным жалованием, а рядовые получили по 5 рублей на человека. Подлинно, все говорят, что исполнения были совершенны. А Штединг, шведский министр, говорил, что он не видывал ничего совершеннее. 6 августа у нас был праздник. Государь и великий князь кушали у нас в лагере, стол был на двести персон, и все было славное; обед сей, названный завтраком, стоит графу (П. А. Толстому. – Л. И.) около десяти тысяч рублей» ^{10}

[Закрыть].

Неодолимая страсть русского императора и его августейшего брата к парадной стороне военного быта была замечена Наполеоном едва ли не в первый день тильзитского свидания, когда выяснилось, что Александр I знает наперечет все полки французской армии. Об этом исключительном обстоятельстве с восхищением и умилением говорится в труде известного французского историка А. Вандаля: «Въезд царя в город совершился при красивой военной обстановке, с пышностью, какую только позволяли место и обстоятельства. <…> На пути следования обоих императоров через город были собраны отряды гвардии, пехоты и кавалерии. Налицо были все полки: драгуны, стрелки, гренадеры, но прежде, чем Наполеон успевал называть воинские части, Александр распознавал мундиры, которые победами стяжали себе всемирную известность; он сам называл солдат, поза и взоры которых были полны гордостью одержанных побед. Со своей стороны французы восхищались высоким челом русского монарха и неподражаемой грацией, с которой он салютовал шпагой. Оба государя были верхом и, разговаривая, прибыли к дому, где жил царь во время своего первого пребывания в Тильзите до Фридланда. "Вы у себя дома", – сказал ему император. Но Александр не сошел с коня. Из утонченной лести продолжал он путь между стоявшими шпалерами войсками, чтобы подольше полюбоваться императорской гвардией, выстроенной вдоль улицы» ^{11}

[Закрыть].

Нельзя забывать о том, что Александр Павлович был первым в числе державных коронованных особ Европы, кто пожал руку «корсиканскому узурпатору». Наполеон не мог не ощутить всей важности этого события для себя и своей империи, со своей стороны, решив, что «положение обязывает», принял надлежащие меры: «С тех пор как царь поселился в Тильзите, Наполеон устраивал в честь его смотры нашей армии, расквартированной и разбросанной в окрестностях города. Рано утром оба императора верхами, с блестящей свитой, выезжали из Тильзита. В деревнях, оживавших с утренним благовестом, им повсюду попадались лагери наших войск. <…> Затем они галопом доезжали до открытого места, удобного для маневров. Тут были собраны другие войска, построенные в образцовом порядке; их длинные, неподвижные, сверкавшие сталью ряды далеко уходили вдаль. Маршалы принимали командование над своими корпусами. Огромная свита группировалась вокруг императоров.

Александр с захватывающим вниманием следил за такими зрелищами. Подобно всем государям его династии, он любил красивые полки и точно исполненные маневры, и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как вид ровным шагом проходивших мимо него колонн и вихрем проносившейся кавалерии: это было то, что князь Адам Чарторыжский назвал его "парадоманией". <…> Александр не переставал любоваться бесподобными войсками, их выправкой и энергией. С милостивым вниманием воздавал он им должное и не щадил похвал своим победителям. Он просил представить ему полковых командиров, которые в особенности обратили на себя его внимание. "Вы очень молоды для такой славы", – сказал он одному из них. Его интересовали самые ничтожные подробности, а брата его даже приводили в восхищение. С согласия царя великий князь Константин просил императора дать ему одного из тамбур-мажоров, которые парадировали в мундире с золотыми по всем швам галунами, с фантастическим султаном во главе наших полков. Он хотел, чтобы этот новомодный инструктор научил своих русских собратьев тем движениям и "штучкам", которые он выделывает своим жезлом. Не вызывает ли этот поступок в нашем воображении целую картину, не заставляет ли он на мгновение ожить перед нашими глазами наши победоносные полки, когда они, гордые своими победами, бодро проходили эшелонами перед свитами обоих императоров под звуки музыки, играя красками своих мундиров?» ^{12}

[Закрыть]Безусловно, эта воинская идиллия, дополняемая сельским благовестом, способствовала дружескому общению обоих императоров, что не могло не сказаться на статьях Тильзитского мирного договора. Впоследствии Наполеон не раз вспоминал о настроениях, которыми были проникнуты двухнедельные встречи новоявленных союзников, называя их «духом Тильзита».

В нашу задачу не входит высказывать слова похвалы по поводу увлечений нашего государя, равно как и подвергать их осуждению. Следует отметить, что парады, войсковые смотры, маневры, праздники, вызывающие подчас негодование тех, кто в них участвовал, являлись неотъемлемой частью культуры военного быта начала XIX века. Пышность и торжественность военных церемоний соответствовали положению «детей Марса» в общественно-политической жизни государства, в сознании современников. Это была эпоха возвышенной эстетизации «человека войны». Если попытаться словами определить соотношение «маневров к войне», то в жизни наших героев первые были живописной заставкой к последней.

Не исключено, что, вступая в «большую европейскую войну», Александр I судил о боевых действиях, как и его отец, всецело ориентируясь на парадную внешность своих войск: «Зримым образом войны <…> был, несомненно, парад – красивое зрелище, логическая ясность всех движений, единство, исключающее всякие личные сомнения и затруднения. Парадирующие войска изначально победоносны – это ясно даже без встречи с врагом» ^{13}

[Закрыть]. Тех же взглядов, что и государь, придерживались и юные офицеры-новобранцы, полагавшие в старательном выполнении всех строевых «эволюции» на учебном плацу залог успеха в настоящем сражении. Аустерлиц больно ударил по их ожиданиям. И. С. Жиркевич, участвовавший в «битве трех императоров» в возрасте 15 лет в чине подпоручика гвардейской артиллерии, вспоминал об этом горьком уроке спустя многие годы: «Трудно представить, какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо в Париж! <…> Прошло несколько дней и, увы! изменился тон наших суждений!.. Чрез три дня после того мы подошли к Аустерлицу и расположились на бивуаках по сю сторону города, воображая французов еще, по крайней мере, верст за 100 от нас. На другой день, поутру, 20 ноября, объявлено нам, что во время марша через город будет смотреть нас Государь. Цель смотра обманула наши ожидания, – мы все были только в одних мундирах. Пройдя до города не более, как версты полторы, нас свернули с дороги в сторону, вправо, и объявили нам, что мы идем занимать позицию. Вдруг говорят нам: „Французы! Заряжайте пушки!“ Этого сюрприза мы вовсе не ждали» ^{14}

[Закрыть]. Другой участник Аустерлицкой битвы, также артиллерист и ровесник И. С. Жиркевича, П. X. Граббе в 1840-е годы на вопрос императора Николая I, «как он думает о пользе маневров, <…> отвечал ему, что маневры могут иметь значение лишь до расстояния пушечного выстрела, а затем начинается действие сил нравственных».

Впрочем, после насыщенных яркими впечатлениями тильзитских событий государь обратил внимание на свою армию, вернее на то, что от нее осталось после двух неудачных кампаний: «По заключении мира войска наши, отступив от границы, расположились лагерем при местечке Шклов. <…> Полки имели большой недостаток в людях и были в большом расстройстве, но Государю угодно было видеть войска свои в таком виде, как они были. За два дня перед Высочайшим смотром приведена была на укомплектование полков милиция, не обмундированная и не бритая; мужики не хотели со своими бородами расстаться; ротные командиры уговаривали их, они согласились, но только чтобы пробрить немножко. Они тщательно подбирали клочки заветной бороды, целовали их со слезами и прятали.

Накануне смотра доставлены шитые мундиры, они пригнаны кое-как на людей, и поутру мы вышли к смотру. Войска построились на поле за Могилевским выездом; с ружьями были только старые солдаты, милицейские не имели и прошли мимо Государя повзводно, милицейские не в ногу и не в такт» ^{15}

[Закрыть]. Все надо было начинать сначала. Последующие годы мало что изменили в жизни войск столичного гарнизона, требования к «парадной стороне войны» остались не менее жесткими. Теперь в петербургских военных представлениях участвовало новое лицо – французский посол Арман де Коленкур, герцог Виченцкий. Судя по переписке и воспоминаниям очевидцев, он быстро освоился с правилами светского общежития Северной столицы. «На другой день после этих балов (новогодних) царь и генерал встречались на параде перед фронтом войск. Коленкур чувствовал себя польщенным в своей национальной гордости, видя, что побежденный, как это неизменно бывает после несчастной войны, до мелочей подражал маршировке и выправке победителя. «Все на французский образец, – писал он, – шитье у генералов, эполеты у офицеров, портупея вместо пояса у солдат; музыка на французский лад, марши французские, ученье тоже французское» ^{16}

[Закрыть].

Присутствие на всех парадах иностранных послов было делом не только обыкновенным, но и обязательным. Со времен Павла I на парад являлись также высшие чины империи, все военные, которые в это время в силу обстоятельств находились в Петербурге. Каждому было отведено особое место, соответствующее его месту в служебной иерархии. Так, в 1808 году посланник Пьемонта Ж. де Местр сообщал в письме: «…Послезавтра грандиозный смотр войск в честь дня Богоявления и освящения вод. В Санкт-Петербурге будет под ружьем 40 000 солдат. Его Императорское Величество взял на себя труд самолично расписать на шести страницах подробности всех эволюции. Сегодня вместе с августейшим своим братом он проехал по улицам, чтобы определить место каждому корпусу. Город разделен на кварталы, поставленные под команду генералов для соблюдения надлежащего порядка. На всех новые мундиры, каски, плюмажи необыкновенной красоты. Раньше церемония сия зависела от термометра, но на этот раз Его Величество решил не обращать внимания на мороз. После небывалой задержки наступила зима и у нас сегодня 10 градусов. Кто знает, не будет ли послезавтра 12 или 15? Родители, которым предстоит смотреть на детей своих сквозь стекла окон, жаждут, елико возможно, окончания всей церемонии. Заметьте, г-н Кавалер, что никто из офицеров не может надеть ни шубу, ни даже плащ. Министры, тоже без шуб, свидетельствуют свое почтение Императрицам на балконе, который выходит на Неву. Но принцессы, как вы знаете, закутаны с величайшим искусством и изяществом. Дипломатический корпус ничем не стесняют: кто считает, что с него уже довольно, идет в залу потереться о печку и выпить кофе» ^{17}

[Закрыть]. Князь С. Г. Волконский, бывший в то время флигель-адъютантом императора, вспоминал: «Как придется дежурить в воскресенье, то посылались дежурные за Коленкуром, послом французским, с сообщением, что Государь его ждет для выезда на воскресный парад. Честолюбивый представитель Наполеона выжидал всегда приглашения, но всегда был готов к выезду, никогда не заставлял ждать к докладу и обращался с нами весьма вежливо. У дворца всегда стоял сторожевой, который давал знать, что выехал посол, и тогда Государь, уже готовый, спускался с лестницы; и таким образом ни Царь его никогда не ждал, ни посол не выжидал Царя» ^{18}

[Закрыть].

Вместе с послом Франции Александр I отправился в том же, 1808 году на встречу со своим «союзником и другом» Наполеоном в Эрфурт. В отличие от Тильзита, где все делалось на скорую руку, здесь уже не было места импровизациям. Это было последнее свидание «императоров Востока и Запада». Между ними уже легла тень недоверия и взаимных неудовольствий. Александр сделался недоверчив и, по словам Наполеона, обращенных все к тому же Коленкуру, «упрям, как мул». Государь не хотел идти ни на какие уступки, предвидя неизбежность разрыва, но… «Днем императоры сходились вместе. Они совещались, беседовали, ездили верхом. Волнообразные и веселые окрестности Эрфурта способствовали продолжительным прогулкам. Сверх того, события и картины из жизни войск, которые разыгрывались в окрестностях города, постоянно разнообразили цель их поездок. Благодаря движению войск с севера на юг и перемене фронта Великой армии, под стенами Эрфурта почти каждый день проходили новые полки. Наполеон хотел, чтобы они были представлены его гостю и чтобы некоторые из полковых офицеров несли при нем почетную службу. Как и в Тильзите, он ездил с ним в места стоянок войск и вводил его во все подробности военной жизни французов. Ему доставляло немалое удовольствие показать свои войска во всеоружии, в полной парадной форме, в их воинственной красоте. Он часто назначал церемонии, в которых они должны были принимать участие: маневры, парады, полковые богослужения. Около Эрфурта происходил непрерывный и торжественный церемониальный марш, как бы большой несколькодневный смотр.

Александр с удовольствием следил за этими зрелищами и, видимо, ими интересовался. Он умел разнообразить свои похвалы и оказывал каждому роду оружия, каждому корпусу подобающее ему внимание. Среди его спутников, бесспорно, самым счастливым был великий князь Константин. Как и всегда, обращая внимание на мелочи, он запоминал номера полков, замечал малейшее различие в форме, маршировке, в движении войск. Он восхищался, как знаток дела; но и недостатки от него не ускользали. Он постоянно говорил «то о дисциплине и хорошей выправке 17-го армейского пехотного полка и 6-го кирасирского, то о красоте 8-го гусарского, о плохом обучении 1-го гусарского, о великолепии и воинственном виде гвардейских батальонов». По возвращении в Петербург его первой заботой было собрать офицеров Конного и Уланского полков и передать им свои впечатления. «Похвалы были неиссякаемы относительно всех войск, за исключением 1-го гусарского полка». На память об Эрфурте он привез целое собрание французских военных мотивов, и на первом параде, которым он командовал, в то время когда трубы Конной гвардии играли наши марши, музыканты двадцати двух батальонов все вместе грянули французский марш под названием «Да здравствует коронация!» ^{19}

[Закрыть].

В 1809 году в разгар зимней стужи в Петербург (к величайшему неудовольствию французского посла) прибыла прусская королевская чета. Встреча старых друзей-союзников была ознаменована артиллерийским учением и военным праздником, устроенным в честь коронованных особ графом А. А. Аракчеевым, проявившим в этом вопросе немало вкуса и изобретательности. И. С. Жиркевич, бывший тогда его адъютантом, рассказывал: «В день учения, при морозе в 28 градусов, людям при орудиях велено быть в шинелях, а офицерам – в сюртуках; когда я поутру пришел к графу (Аракчееву. –  Л. И.), он тотчас принял меня, но приказал немедленно ехать на место и озаботиться, чтобы были приняты все меры для сбережения людей по случаю необыкновенной стужи. Государь и король прусский приехали на ученье и все время были в медвежьих шубах. Ученье было с полчаса и производилось с отличною удачею. По окончании оного, граф был удостоен посещения монархов и принятием ими завтрака в балагане, устроенном нарочно в большой куче снега, так что даже о существовании чего-либо под снежною массою предполагать было невозможно. Завтрак был совершенно русский и артиллерийский. Кушали: блины, щи, рыбу, икру и подобные предметы, плоды и фрукты, а равно и другие припасы на лотках в виде платформы, на обращенных кверху дулами пушках, мортирах и пр. Обоим государям служил лично сам граф, а другим родственным им лицам – адъютанты. На мою долю достался принц Ольденбургский, старший брат того, который был женат на великой княгине Екатерине Павловне. Граф предложил тост за здоровье короля. Но тот, обратясь к Государю, просил обратить оное на лицо графа, что и было сделано. Граф бросился на колена, поцеловал руки у обоих венценосцев, а затем все шло обыкновенным порядком. За столом сидело человек 60. <…> По окончании стола, граф, выходя, сказал мне: «Собери сведения о числе обморозившихся во время учения и тотчас приезжай ко мне!» Случаев обморожения, к счастию, не оказалось, и, по приезде моем, граф встретил меня самым ласковым образом, потребовал приказную тетрадь, собственноручно написал преогромную благодарность всем и каждому, относя успех к рвению дорогих своих сослуживцев – гвардейских артиллеристов…» ^{20}

[Закрыть]

Времена менялись. В Европе заговорили о близком военном столкновении России и Франции. По словам конногвардейца Ф. Я. Мирковича, «никогда еще Государь не занимался своею гвардиею так много, как в 1811 году; тогда уже начинались усиленные приготовления к войне. Император присутствовал ежедневно в дворцовом манеже на разводе, где он сам учил вступающий в караул батальон, а каждое воскресение делался так называемый кайзер-парад, который не отменялся и при 10 градусах мороза. Войска выходили без шинелей и выстраивались, как пехота, так и кавалерия, развернутым фронтом. При объезде Государя по линии войск, все иностранные послы (военные) находились в свите, а французский посол Коленкур ехал обыкновенно впереди всех, с правой стороны возле Императора и, разговаривая с ним, ухитрялся скакать на пол-лошади впереди Государя» ^{21}

[Закрыть].

Наполеон вскоре отозвал генерала Коленкура, вместо которого прибыл другой посланник, почти сразу же лишившийся репутации в глазах государя: «Преемник его (Коленкура. – Л. И.) ,Лористон, совершенно другой человек, иного тона и иного характера; он, несомненно, не будет иметь такого же влияния на Государя. Для начала он сделал великий промах: когда во время парада Император указал ему на какую-то фигуру фрунтового контрданса, Лористон ответил: «Это все пустяки, которым мы во Франции не придаем никакого значения». Говорят, что на следующем параде Его Императорское Величество не сказал ему ни слова» ^{22}

[Закрыть].

Война приближалась к границам России: смотры сменялись парадами, на смену которым следовали учения и т. д. Офицер Свиты Его Императорского Величества Н. Д. Дурново регулярно отмечал в дневнике: « 6 января. Стояли жестокие морозы: в 7 часов утра, одевшись как можно теплее, я отправился в Зимний дворец, чтобы получить резолюцию Его Величества по поводу парада. К 8 часам утра великий князь Константин вышел из кабинета Императора с приятной новостью, что парад отменен. Термометр показывал около двенадцати градусов, я вернулся к себе, чтобы переодеться, и оставался дома до одиннадцати часов. На реке проходило освящение гвардейских знамен. Император и великий князь обнажили головы. Церемония длилась в течение часа»; « 13 января. Отправился во дворец. Сегодня праздник Императрицы Елизаветы. Обедня началась в полдень. Император садится на лошадь, и мы возвращаемся на Дворцовую площадь. Он объезжает войска, которые затем проходят взводами. Это продолжается до двух с половиной часов. Было девять градусов мороза…» ^{23}

[Закрыть]В это время юный офицер лейб-гвардии Семеновского полка доверил дневнику крик души: «Ради себя я хочу войны и всегда хотел, потому что, становясь воином, я рассчитывал поседеть в боях, а не одряхлеть от непрерывных досад на учениях и парадах» ^{24}

[Закрыть].

Что же происходило все эти годы в армейских полках, разбросанных по местам квартирования по всей необъятной России? Может быть, тем, кто находился подальше от строгих глаз императора и его брата цесаревича Константина Павловича, жилось гораздо легче? Нет, в тех местах роль императора брал на себя непосредственный начальник, от нрава и навыков которого зависела участь подчиненных. Например, А. А Суворов, сын великого полководца, был гуманен и снисходителен. Н. А. Дурова вспоминала: «Маневры перед корпусным начальником кончились для меня безбедственно <…> После смотра и учения пошли все офицеры обедать к Суворову. Как пленительно и обязательно обращение графа! Офицеры и солдаты любят его как отца, как друга, как равного им товарища, потому что он, в рассуждении их, соединяет в себе все эти качества» ^{25}

[Закрыть]. Но, как говорил М. И. Кутузов, «не равны дни военного человека», и у знаменитой «кавалерист-девицы», служившей некоторое время в Мариупольском гусарском полку, случались досадные промахи во время учений: «Когда ученье кончилось, Дымчевич подозвал меня, и когда я подъехала к нему, то он, отделяясь от офицеров, поехал со мною и стал говорить: „Вы сегодня упали с лошади…?“ – Я хотела было сказать, что лошадь сбила меня. Он повторил суровым голосом: „Вы упали с лошади! Только вместе с лошадью может упасть гусар, но никогда с нее. Не хочу ничего слышать! Завтра полк идет на квартиры; поезжайте завтра же в запасной эскадрон к берейтору и учитесь ездить верхом“» ^{26}

[Закрыть].

Не менее ответственно подходили к учебной подготовке и офицеры тяжелой кавалерии, что явствует из воспоминаний И. Дрейлинга, служившего в кирасирском полку Ее Императорского Величества: «В это время в полку почти ежедневно производили учение на эспланаде, и служба редко позволяла мне навещать город и моих родных; к тому же я был такой усердный служака, что сам проявлял мало охоты к этим посещениям» ^{27}

[Закрыть]. Наш герой, которому постоянно везло и в дружбе и в любви, особенно был счастлив в службе, все стороны которой казались ему одинаково привлекательными, несмотря на затрачиваемые усилия: «Я ничем не отличался от любого кирасира, и моих сил едва хватило на то, чтобы перенести все эти трудности. Нечего было надеяться на помощь какого-нибудь солдата, всякую работу мне приходилось исполнять самому. Ежедневные строевые учения с утра до вечера, еженедельные смотры, частые караулы, уборка лошади, чистка сбруи и амуниции, ежедневно употреблявшихся и ежедневно пачкавшихся, – все это да еще ответственность по службе требовали неимоверных сил и выносливости. Целый день мы не снимали мундиров. Ночью в палатке, при свете, нужно было готовить все к следующему дню; четыре, самое большее – пять часов удавалось выгадать для сна, а тут еще ночные сентябрьские морозы и скудная солдатская пища! Здесь мне пришлось самому и белье стирать в ближайшей речке» ^{28}

[Закрыть].