Текст книги "Девочка Лида"

Автор книги: Лидия Чарская

Соавторы: Татьяна Щепкина-Куперник,Николай Вагнер,Л. Нелидова,Елена Аверьянова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Иринка беспокоилась, она так и рвалась из дому, и чем более приближался назначенный час, тем тревожнее и тревожнее она становилась.

– Да что вы, барышня! Какая тут речка! – возмутилась кухарка. – Нешто не видите, что за ненастье стоит! В кухне чуть всю раму не сорвало с петель, еле успела закрыть окно. Вот ветрище-то, давно такого не было. Ну уж выбрал же времечко молодой барин для прогулок на Чертовом озере. Сейчас только наш хозяин оттуда домой вернулся, кого-то отвозил на ту сторону; так, говорит, еле домой добрался, не думал, что и живой останется, чуть его лодку не перевернуло, и даже парус сломался. Как-то наш молодой барин теперь домой доберется, поди, маменька ихняя и бабушка сокрушаются, долго ли до греха-то, и то сказать?!

Как нарочно, в эту минуту от Субботиных прибежала перепуганная прислуга, справляясь, не тут ли молодой барин и не вернулся ли он с прогулки?

– Старая барыня, дескать, очень беспокоятся и велели спросить, не у них ли сидит Лев Павлович?

Дарья Михайловна и сама страшно перепугалась.

– Да нет же, нет, голубушка! – воскликнула она с тревогою. – Мы сейчас только что говорили о нем и тоже ужасно беспокоимся! Нужно бы лодку встречную послать за ним!

– Надежда Григорьевна уже послали, да только старая барыня все надеялись, что, может, они у вас сидят!

– Ах ты, Господи, какое несчастье! – засуетилась Дарья Михайловна. – Нужно будет мне пойти к Прасковье Андреевне; в такую минуту не следует оставлять бабушку одну! А ты раздевайся поскорей, Иринушка, и ложись в постель. Будь умница, не волнуйся понапрасну и постарайся заснуть. Бог милостив, ничего не случится с Левой, он такой ловкий у нас и так хорошо научился управлять парусом. Ульяна, уложи барышню!

Дарья Михайловна перекрестила Иринку, накинула на себя непромокаемый плащ и вслед за прислугой Субботиных отправилась к бабушке.

Кухарка приготовила девочке постель, помогла ей раздеться и, убедившись, что все в порядке, ушла к себе на кухню.

Маленькая Машутка уже давно спала, раскинувшись на постели матери. Ульяна прикрыла ее стареньким ситцевым одеялом и, достав с полки кусок полотна, собралась было немного пошить в ожидании барыни, но, утомленная дневною работою, она не в силах оказалась долго сидеть: глаза так и слипались от сна.

Ульяна свернула полотно, помолилась на образ в углу кухни, убавила немного огонь в маленькой стенной лампе и улеглась рядом с Машуткой.

"Хоть спать-то по-настоящему я и не буду, – решила она, – а все-таки подремать немного не мешает, авось услышу, когда барыня вернется!"

Но не прошло и пяти минут, как она уже спала не менее крепко, чем Машутка, и громкий храп ее монотонно раздавался из кухни.

Иринка с широко раскрытыми глазами лежала в постели и невольно прислушивалась к этому храпу. Она не могла заснуть, ее возбужденное воображение рисовало перед ней самые ужасные картины.

Ей казалось, что она уже никогда больше не увидит Леву и что он непременно погибнет в эту ненастную ночь.

"Правда, мама говорит, что Лева прекрасно научился управлять парусом, но что, если этот парус сломается, как сломался парус у хозяина, и лодку его захлестнет водой! Конечно, Лева отлично плавает, но разве он в силах будет доплыть до берега, и к тому же эта ужасная буря, эта темнота, ветер!.."

Девочка в смертельной тоске прислушивалась к завываниям ветра в трубе, и мучительная уверенность, что Лева непременно погибнет, все сильнее и сильнее охватывала ее маленькую душу.

В эту минуту Иринке показалось, что она слышит чьи-то торопливые шаги на дворе, кто-то громко разговаривал там, как будто звал кого-то...

– А вдруг это Лева! – обрадовалась девочка. – Он ведь хотел зайти!

Иринка быстро вскочила с постели, зажгла свечу и начала одеваться на скорую руку, как умела. Увы, шаги на дворе затихли, и опять ее окружила та же зловещая ночная тишина, нарушаемая только воем ветра в трубе да храпом кухарки за стеною.

Иринка решила не ложиться и ждать. Но чего? Девочка не могла бы ответить, но предчувствие близкого страшного несчастья не давало ей покоя.

Вот, вот... сейчас это будет, сейчас!., она узнает!..

Внезапно громкий стук в наружную дверь в сенях заставил ее вздрогнуть и разбудил кухарку.

– Кто там?.. – спросила Ульяна, лениво слезая с кровати. – Вы, что ли, барыня?!

– Я, хозяин, отворяй скорей! – послышался снаружи нетерпеливый мужской голос. – Отворяй, говорят, чего завалилась спозаранку, огня надоть, фонарь задуло ветром!

Ульяна неохотно отворила дверь в холодные сени и протянула вошедшему коробочку со спичками.

– На что тебе огонь-то? – поинтересовалась она, зевая и запахивая потеплее на груди шерстяной платок.

– Да вот, слышь, на речке несчастье случилось, говорят, утонул кто-то, кажись, тело-то вытащили, наши молодые откачивать побежали, ну вот и я туда же, а парнишку своего за фельдшером в село послал.

– Ах ты, Боже мой, Боже мой, грех-то какой! – разохалась кухарка. – Уж не барчук ли наш потонул-то?

– Как барчук! Какой барчук?!!

– Да субботинский барин-то!

– Да нешто он не вернулся еще?!

– Не вернулся!..

Хозяин быстро схватил свой фонарь и, не слушая, что кричала ему вслед кухарка, опрометью кинулся к речке.

Лева был общим любимцем в Муриловке, его знали все местные крестьяне, и все по первому зову были готовы лететь на помощь молодому барину.

Иринка все слышала.

Ее детская отделялась от кухни только тонкой дощатой перегородкой, и девочка не упустила ни одного слова из того, что говорил кухарке их дачный хозяин.

Она не заплакала и даже не вскрикнула, а только сразу как-то похолодела, словно окаменела вся.

Удар был чересчур силен. С минуту она стояла неподвижно, и ее большие глаза, полные ужаса, почти бессознательно смотрели в темную ночь...

"Кто-то потонул там... вытащили... откачивать побежали..."

Эти отрывочные слова смутно проносились в уме, и вдруг она поняла, что этот кто-то был он,что это егопобежали откачивать, и ей ясно представилось бледное закоченевшее лицо Левы.

"А что, если он еще жив, если еще спасти можно?" Она слышала, в таких случаях оттирают чем-то... чем только? Спиртом, кажется?!.

Девочка схватила с комода матери маленький флакончик с одеколоном и в одном платьице, как была, быстро отворила входную дверь и, не обращая внимания на холод и ветер, со всех ног пустилась бежать в овраг. Тропинка к речке была ей хорошо знакома, она могла бы легко найти ее, несмотря ни на какую темень, но сегодня ноги почему-то совсем не повиновались ей, они так сильно дрожали и все скользили... скользили...

Иринка уже несколько раз спотыкалась и падала, но девочка делала страшные усилия над собою и, крепко сжимая в руках маленький флакон с одеколоном, всякий раз снова подымалась с мокрой земли и опять бежала...

Ax, только бы ей поспеть, только бы поспеть, она спасет его, спасет! Какие ноги, право, зачем они так дрожат... и еще слабость эта... неужели она опять упадет!

Девочка с ужасом чувствовала, что тогда уже больше не встанет, силы совсем изменяли ей!

Но вот и речка наконец-то!

В темноте Иринка с трудом различила силуэты каких-то движущихся фигур с фонарями, но сильный ветер то и дело задувал огонь, и девочка не могла ясно различить их лица.

Эти люди несут что-то... носилки, кажется...

– Осторожнее! – раздается громкий голос дворника Ивана. – Тут не пройти, вода, берите больше влево, на село, сейчас фельдшер придет!

– Качать, братцы, что ли?! – нерешительно спрашивает кто-то в толпе.

– Не надо качать, не приказано! – раздается снова тот же громкий голос дворника. – Фельдшера ждут!

Темные фигуры с носилками медленно приближались к девочке... Иринка знала теперь, кого несут эти черные люди.

– Лева, Лева, я тут, я спасу тебя! – закричала девочка в отчаянии, но буря заглушила ее голос, и Иринка в изнеможении опустилась на мокрую, холодную землю... Черные фигуры прошли мимо нее и исчезли во мраке ночи...

Между тем над оврагом появлялись все новые и новые фигуры: несмотря на поздний час, весть о несчастии на речке, по-видимому, уже успела облететь деревню, и крестьяне спешили на помощь.

– Братцы, куда? Что случилось? – торопливо остановил носилки какой-то приземистый старичок в широком непромокаемом плаще и с большим саквояжем в руках. – Что случилось!

– А вот и фельдшер, слава Богу!

Из толпы отделилась фигура Левы Субботина и направилась к нему.

– Василий Кондратьевич, как хорошо, что вы поспешили, спасибо, голубчик! Тут больной; должно быть, рыбак из соседней деревни. Беднягу чуть не захлестнуло на Чертовом озере, да, по счастью, мы подоспели на парусной лодке, и нам с Иваном удалось спасти его. У бедняги рана на голове, вероятно, сильный ушиб.

– Ну, счастлив же ваш Бог, Лев Павлович! – приветливо улыбнулся фельдшер. – Нечего сказать, выбрали тоже погодку для прогулок по Чертову озеру! А я, признаться, испугался: тут распустили слух, что с вами случилось несчастье! Не хотите ли рому глоточек? Чай, продрогли? А со мною бутылочка в кармане!

– Нет, нет, спасибо, мне ничего не надо, я рад, что могу сдать вам на руки больного! Бегу домой – воображаю, какой там переполох подняли из-за меня!

По приказанию фельдшера крестьяне осторожно опустили носилки на землю. Василий Кондратьевич раскрыл свой саквояж и при свете фонаря начал тщательно осматривать и перевязывать рану больного, которая, к счастью, оказалась не особенно серьезной.

– Ну, скорей, скорей, Иван, идем... – торопил между тем Лева дворника, помогая ему скатывать парус и привязывать лодку к берегу. – Скорее, Иван, воображаю, как беспокоятся дома!

– Темень-то какая, ни зги не видать! – ворчал Иван. – Да уж правду сказал Василий Кондратьевич, счастлив наш Бог с тобою, Лев Павлович, признаться, я не думал, что вернемся сегодня!

Дворник зажег фонарь и пошел вперед.

– Я светить буду, а ты ступай за мной, барин! – приказал он.

Лева с трудом начал взбираться по скользкой тропинке в гору.

Внезапно дворник остановился и, всматриваясь, нагнулся к земле...

– Ну что же ты, братец мой, застрял, двигайся! – сердился Субботин. Молодой человек был не в духе, он чувствовал себя виноватым и страшно спешил домой. -Двигайся, Иван, этак мы и до завтра не дойдем!

Но дворник продолжал что-то внимательно разглядывать у своих ног на земле.

– Барин, а барин! – испуганно проговорил он наконец. – С нами крестная сила, да никак кто-то лежит... помер, кажись... только махонький совсем, дитё словно!..

В мгновение ока Лева уже был около него, куда и усталость исчезла!

– Фонарь! – крикнул он не своим голосом, быстро опускаясь на землю там, где указывал дворник. – Фонарь!

Но Леве уже не нужно было света; он и в темноте почувствовал, кому принадлежали эти похолодевшие руки, это маленькая курчавая головка.

Увы, предчувствие не обмануло его.

Глухой стон, полный отчаяния, вырвался из его груди.

Перепуганный дворник склонился над барином, стараясь при свете фонаря рассмотреть мертвое тело, – и вдруг с ужасом отшатнулся назад, фонарь чуть не выпал из рук Ивана.

– С нами крестная сила! – прошептали побелевшие губы дворника.

На земле лежала ничком похолодевшая и бесчувственная Иринка, все еще судорожно сжимая в закоченевшей руке маленький флакон с одеколоном, который она захватила с собою.

XVI

Прошло семь дней, целая неделя со времени той ужасной ночи, над Муриловкой снова расстилалось ясное голубое небо, и осеннее солнышко золотило верхушки обнаженных березок и осыпающийся пожелтелый тмин в "Саду Снегурочки".

В маленьком домике над оврагом царила глубокая, почти мертвая тишина. Шторы на окнах были опущены, все ходили на цыпочках, говорили шепотом...

Каждый день, около двух часов, перед садиком останавливался тарантас местного врача, и каждый раз врач отъезжал в нем обратно все с тем же пасмурным и озабоченным лицом.

– Господи, хоть бы разочек попросил закусить! – сокрушалась Ульяна. – Только бы рюмочку, одну только рюмочку пропустил!

За местным врачом Муриловки водилась одна странная, маленькая примета: в тех домах, где он просил закусить и "пропускал рюмочку", близкие уже могли быть уверены, что опасность миновала и дело идет на поправку. Но в маленьком домике над оврагом доктор ничего не просил и, выходя из комнаты больной, каждый раз сухо и быстро откланивался.

Дарья Михайловна безнадежно протягивала ему руку и даже ничего не спрашивала. Зачем? Разве она не знала, что может услышать только один ответ: никогда больше не поправится ее маленькая Иринка, никогда больше не увидит она ее тихой улыбки, не услышит ее веселого смеха.

Разве мог хрупкий организм девочки перенести все, что ему пришлось выстрадать в ту ужасную ночь, когда Лева принес Иринку домой без чувств, закоченевшую от стужи?

Взаимными усилиями Дарьи Михайловны и Левы удалось отогреть и привести ее в чувство, но сознание к девочке так и не вернулось.

Иринка лежала с широко раскрытыми глазами, но никого не узнавала.

К утру у девочки сильно поднялась температура, она стонала, хваталась за голову и, видимо, очень страдала.

Лева в ту же ночь сам помчался верст за десять, в соседнее село, за местным врачом.

– Нервная горячка на почве сильного душевного потрясения! – объявил доктор, внимательно осмотрев девочку. – Надежды мало... пока только лед на голову и полный покой, а там увидим!..

Но вот прошла уже почти целая неделя с тех пор, а состояние ребенка не улучшилось.

Иринка стала только немного спокойнее, не так часто хваталась за голову, не так сильно металась, но по-прежнему никого из близких не узнавала и все бредила, бредила, бредила...

Ах, этот бред, этот ужасный бред, – он больше всего надрывал сердце несчастной Дарьи Михайловны!

Девочка почти все время что-то тихонько бормотала про себя и как-то странно при этом перебирала дрожащими пальчиками; иногда она даже улыбалась, но вдруг снова принималась стонать и звать к себе то маму, то бабушку, то Леву, чаще всего Леву.

– Иринка, милая, да я тут, тут, жив твой Лева, дитенок мой дорогой, успокойся, я тут с тобой! – с отчаяньем повторял юноша, низко наклоняясь к девочке, но она не слыхала его, а если и слыхала, то не понимала, и ее широко раскрытые глаза ничего не видели.

– Ах, Левочка, я не могу, не могу больше слышать этого бреда, я с ума сойду! – говорила Дарья Михайловна. – Ради Бога, не уходите, побудьте с нею! – И она убегала в свою комнату, запиралась на ключ и там на коленях перед образом принималась горько рыдать.

А Лева оставался с Иринкой и продолжал ухаживать за нею, как самая добросовестная сиделка.

Он то прикладывал ей лед на голову, то осторожно поил с ложечки лекарством, то мерил и записывал температуру – и все дни и ночи почти безотлучно проводил у постели больного ребенка.

Бабушка, заходившая каждый день навещать Иринку, теперь с невольным беспокойством смотрела на своего любимца – до того он осунулся и изменился за последние дни.

– Поди, Левушка, поспи хоть немножко, я посижу за тебя! – предлагала старушка, но Лева не соглашался.

Он никому не доверял уход за Иринкой, и, кроме того, из слов доктора он уже давно понял, что девочка, вероятно, не долго протянет, а потому последнее время ни на минуту не желал разлучаться с нею.

Разве не он был причиной страданий Иринки?

Как молила она его остаться тогда, не ехать, а он так грубо оттолкнул ее, и вот теперь этот милый, так отчаянно преданный ему ребенок умирал на его глазах, и это он, он убил его!!!

Эта мысль, как кошмар, преследовала Леву и не давала ему покоя. Он прямо с ума сходил.

А между тем Иринка с каждым днем становилась все слабее и слабее. Лицо ее приобрело желтоватый восковой оттенок, черты заострились, глаза, обведенные темными кругами, казались непомерно большими, пульс слабел...

– Голубушка, уходит она от нас, уходит! – рыдала Дарья Михайловна, поверяя свое горе бабушке. Лева и сам видел, что дни и даже часы жизни ребенка были сочтены.

Однажды, по просьбе Дарьи Михайловны, доктор заехал к ним во второй раз за день, вечером.

Свет лампы под зеленым абажуром слабо освещал осунувшееся восковое лицо ребенка.

Иринка лежала неподвижно и больше не бредила. Доктор, заложив руки за спину, молча стоял над нею и прислушивался к частому, прерывистому дыханию девочки. Он даже не справлялся о температуре больной.

По выражению лица его Лева понял, что все почти кончено.

– Доктор, неужели ничего нельзя сделать?! – спросил он тихо, когда Дарья Михайловна вышла из комнаты.

– Ничего нельзя! – ответил доктор. – По крайней мере медицина тут больше ничего не может, разве чудо какое спасет ее, вероятно, сегодня ночью будет кризис, и тогда...

– Тогда что?! – Лева почти с ненавистью смотрел теперь на человека, который так холодно и равнодушно, как ему казалось, предсказывал смерть его маленькой Иринки. – Что тогда?!

Доктор пожал плечами.

– Видите ли, иногда во время кризиса наступает перелом болезни, – проговорил он нерешительно. – Но в данном случае я не предвижу этого: потрясение, по-видимому, было чересчур сильно, и ребенок не вынес его; впрочем, если бы к больной вернулось сознание...

Доктор не докончил, – вероятно, это и было бы тем чудом, о котором он только что говорил и в которое не верил, а потому, как человек добросовестный, он не желал внушать ложных и напрасных надежд.

Вскоре он уехал.

Дарья Михайловна заняла свое обычное место у постели Иринки. Лева оставался в соседней комнате и нарочно не входил в детскую, стараясь овладеть собою.

После разговора с доктором он был не в силах встретиться с глазу на глаз с Дарьей Михайловной, так как чувствовал, что несчастная мать все еще продолжает надеяться.

Молодой человек был в отчаянии.

"Итак, все конечно! Медицина бессильна, и только чудо, одно только чудо могло спасти ее! Ну так пусть же будет это чудо, пусть оно совершится! – молил Лева. – Там, где люди и наука бессильны, Ты, Ты можешь все. Ты Один можешь! Спаси ее, спаси ее, о Боже!" – Лева опустил голову на руки и почувствовал, что плачет.

Никогда еще он так страстно не молился, так горячо не верил.

"Спаси ее!"

Кто-то неслышно вошел в комнату и тихонько остановился позади него...

– Левушка... Лева... – раздался хриплый, словно совсем чужой голос. – Она...

Лева быстро вскочил.

В дверях стояла Дарья Михайловна и как-то странно покачивалась вся, точно ей трудно было держаться на ногах, и лицо у нее тоже было странное, не бледное, а какое-то серое.

– Левушка, она...

Лева как сумасшедший кинулся к дверям.

– Нет, не может быть! Не может быть!

Но Дарья Михайловна продолжала покачиваться и все глядела на него мертвым, неподвижным взглядом.

– Уже... уже... Левушка, – проговорила она хриплым шепотом и молча несколько раз кивнула в сторону детской.

Но Лева уже был там.

Он бросился на колени перед кроваткою девочки и приложил голову к ее груди.

Иринка по-прежнему лежала неподвижно, только темные круги под глазами стали будто еще чернее.

"Господи, спаси ее! Неужели не дышит, кончено?! Нет, нет, вот что-то бьется, но, быть может, это только его сердце бьется?!"

Лева уже не верил себе и снова и снова прислушивался...

Нет, это не его сердце так слабо бьется, его сердце громко-громко стучит в груди.

Да, теперь ясно... она еще дышит, дышит, еще не все кончено...

– Дарья Михайловна, скорей, где мускус? Давайте капли!

Молодой человек быстро влил лекарство в полуоткрытый рот больной; последнее время было почти бесполезно давать его, так как лекарство сейчас же выливалось обратно, но на этот раз, к счастью Левы, Иринка как будто проглотила часть жидкости, и только несколько капель вылилось на подушку.

Лева с напряженным вниманием следил за девочкой; прошло еще несколько минут – что это, уж не мерещится ли ему? Леве показалось, что дыхание Иринки становится как будто ровнее, покойнее, на лбу выступает легкая испарина, худенькие руки спокойно протянуты вдоль одеяла, и в них уже не заметно прежнего судорожного сжатия... Лева вынул часы. Первый час ночи...

"Должно быть, кризис, тот кризис, о котором говорил доктор... О Боже, спаси, спаси ее!!!"

Утро.

Лампа под зеленым абажуром все еще горела на комоде, но сквозь открытую дверь столовой дневной свет широкою, белесоватою полосою вливался в комнату больной.

Иринка после долгих дней в первый раз повернулась на бок, подложила по старой привычке правую руку под щеку и тихо спит...

Дыхание ее еще очень слабо, но уже ровно, почти спокойно...

Измученная Дарья Михайловна прилегла в соседней комнате и скорее забылась, чем задремала.

Лева был с Иринкой. Он по-прежнему сидел около ее постели, слегка прислонив голову к ее подушке. Молодой человек всю ночь не смыкал глаз, наблюдая за больною, но под утро утомленные веки его незаметно сомкнулись, усталая голова тяжело опустилась на грудь, и Лева заснул.

Ему снилась Иринка, он слышал ее голос, но где-то далеко-далеко...

– Лева, я тут, тут, дай руку! – жалобно донесся до него плач ребенка.

– Где "тут"? – Лева с ужасом заглянул в черное, зияющее пространство у ног его... и вдруг он почувствовал, что чья-то маленькая, холодная рука тихонько гладит его по лбу...

– Лева! – слышался над ним, но уже совсем близко ее слабый, ласковый голосок... – Лева!

Молодой человек открыл глаза,

Как он заспался!

Господи, но что это, уж не сон ли это?!.

Иринка, повернувшись на бочок в его сторону, с тихою ласкою глядела на своего Леву теперь уже вполне осмысленным взглядом.

– Лева, какой у тебя тоненький нос стал! – улыбнулась она и тихонько провела худенькой ручкой по его лицу.

В этот день старый доктор что-то долго засиделся в маленьком домике над оврагом.

– Вы уж меня извините! – проговорил он, выходя от больной и весело потирая руки. – Я, должно быть, немного прозяб по дороге, нельзя ли будет рюмочку пропустить?

– Батюшка, голубчик вы мой родной, да давно бы, давно бы так!.. – суетилась, не помня себя от восторга, Дарья Михайловна. – Ульяна, тащи скорей все, что есть! Бутылочку коньяку, ту, что получше, знаешь, откупоривай живей да кофейку горяченького, кофейку спроворь.

Но Ульяна и без того уже как сумасшедшая летела на ледник и по дороге чуть не сбила с ног свою толстенькую Машутку...

"Кофей-то, кофей-то, кажись, весь вышел у барыни, – озабочено думала кухарка. – Ну да ништо, пустое это, и говорить не стану, я свово, свово уж..."

А доктор между тем стоял посреди комнаты и приветливо посматривал на всех из-под своих нависших седых бровей. Чудо, на которое он не смел надеяться и в которое еще вчера не верил, теперь совершилось – девочка пришла в сознание, она была спасена!

XVII

Надежда Григорьевна, Лиза, Кокочка Замятин и Назимовы уехали в город.

Надежда Григорьевна особенно спешила.

Ей приходилось осенью перебираться целым домом в столицу, а это, разумеется, требовало и немало времени и немало хлопот.

Лева, однако, вместе с бабушкой остался в Муриловке; он еще недели на две отложил свой отъезд в Петербург, не решаясь покинуть Иринку, пока она была так слаба, тем более что доктор рекомендовал ей избегать всяких душевных волнений.

И бабушка, и Лева теперь почти совсем переселились к Дарье Михайловне.

Среди этих близких, дорогих ей людей девочка быстро поправлялась.

Лева был бесконечно счастлив.

Он завалил всю детскую новыми игрушками, не было такого желания ребенка, которое он не старался бы немедленно исполнить, каждое утро он приносил ей из своего сада большой букет штокроз и целыми днями, как нянька, возился с ней.

Если лекарство было горькое и девочка неохотно принимала его, то Лева сначала сам принимал его и затем серьезно уверял, что оно вовсе уж не так дурно и что он готов пить его сколько угодно!

Если девочка отказывалась от еды, то Лева накрывал маленький столик около ее постели, усаживал перед ним куклу и сам тоже садился обедать.

Это очень занимало Иринку, и она охотнее и с большим аппетитом принималась за еду.

Старый доктор сделался теперь почти своим человеком в семье Фоминых и каждый раз подолгу засиживался у постели своей маленькой пациентки. Он очень полюбил кроткую Иринку и с удовольствием рассказывал ей всякие смешные истории, искренне радуясь, если ему удавалось при этом вызвать веселую улыбку на бледном лице девочки.

Но здоровый организм ребенка лучше всяких лекарств способствовал восстановлению сил, и Иринка с каждым днем видимо крепла и поправлялась. Лицо ее уже не имело прежнего воскового оттенка, черные круги под глазами исчезли, на бледных щеках появился легкий румянец, и в доме снова раздавался ее веселый, ласковый голосок.

В конце второй недели ей уже было разрешено на несколько часов вставать с постели и переходить в столовую, пока ее комнату проветривали и убирали.

Лева придвигал к большому столу уютное кресло, укладывал на него подушки и сам переносил на руках Иринку, так как от слабости она первое время совсем не могла ходить.

О предстоящем скором отъезде Субботина в Петербург старались при девочке вовсе не говорить, и сама она никогда не спрашивала о нем, словно совсем позабыла об отъезде.

Только по временам Иринка казалась теперь немного грустной, и взор ее иногда подолгу останавливался на молодом человеке.

Случалось, что она целыми днями была как-то особенно молчалива, вяло и неохотно играла с игрушками, и старому доктору тогда с трудом удавалось вызвать бледную улыбку на ее печальном лице.

Если Лева почему-нибудь случайно запаздывал и не являлся в условленное время, она всякий раз начинала сильно волноваться и успокаивалась только когда Субботин наконец входил в ее комнату, садился у постели и брал ее руку.

А между тем время летело неимоверно быстро, и Лева не мог дольше откладывать отъезд в Петербург.

В начале сентября начинались занятия в университете, и его присутствие в городе было необходимо.

Как тут быть?

Лева решил посоветоваться с доктором, которого очень полюбил за последнее время.

Однажды вечером, вернувшись домой, он застал у себя на столе письмо от матери.

Надежда Григорьевна требовала немедленного приезда сына в Петербург, она напоминала ему об университете и сердилась, что бабушка не хотела понять этого и так долго задерживала его в Муриловке.

Лева чувствовал, что мать права и что ехать необходимо. Он решил, не откладывая, в тот же день переговорить с доктором.

– Э, полноте, батюшка, ничего больше не случится, теперь справимся и без вас! – утешал его старик. – Уезжайте, уезжайте, голубчик, и то сказать, не сидеть же вам вечно под юбками у бабушки!

И вот наконец настал и этот последний день, день окончательного отъезда Левы из Муриловки, когда, одетый по-дорожному, он в последний раз спешил в маленький домик над оврагом.

С Дарьей Михайловной Лева уже попрощался накануне, но Иринка пока еще ничего не знала.

Субботин решил сразу не говорить всей правды девочке. Он откровенно сознавался, что боится этой минуты, – так тяжело ему было огорчать своего маленького больного друга. Пусть лучше бабушка и доктор после его отъезда постепенно приготовят ее к этой мысли, а пока он скажет только, что временно уезжает по делам в соседний городок и через несколько дней снова вернется в Муриловку.

Лева застал Иринку одну.

Дарья Михайловна ушла на практику, и ее ждали только к обеду. Девочка сидела на широком диване в столовой и тихонько играла с куклой.

– А, Лева! – просияла Иринка, увидав своего друга, но, заметив его дорожный костюм, сразу изменилась в лице.

– Ты едешь?.. – спросила она испуганно.

Лева всеми силами старался казаться спокойным и даже веселым.

– Вот видишь ли, – начал он с притворным равнодушием, – я совсем позабыл сказать тебе: тут пришло одно письмо нужное, так мне необходимо по делу на несколько дней поехать в город, ну а ты обещай, что не станешь скучать, не станешь капризничать и по-прежнему будешь во всем слушаться нашего милого, старого доктора, – обещаешь? – Лева уселся рядом с девочкой и, ласково захватив обе руки ее, старался глубоко заглянуть в испуганные, тревожные глаза Иринки. – Обещаешь?

Девочка молча несколько раз кивнула головой.

– Ты когда едешь, сейчас? – тихонько, каким-то упавшим голосом спросила она.

– Да, сейчас... я спешу! – нарочно торопился Лева, желая по возможности сократить эти тяжелые минуты. – Видишь ли, – продолжал он все тем же деловитым тоном, – мне необходимо еще забежать домой... Я кое-что позабыл там... а поезд уже отходит через час! Собственно, я зашел к вам только на минутку, попрощаться... Кланяйся маме, как жаль, что ее нет!.. Ну, до свиданья, до свиданья, будь умницей, в сущности, ведь и прощаться-то не стоило бы... каких-нибудь дня два, три... – Лева говорил очень быстро, стараясь скрыть свое волнение; молодой человек никак не ожидал, что так расстроится в последнюю минуту, и теперь его деланный, притворно-равнодушный тон не особенно удавался ему. – До свиданья, Черный Жук...

Лева нагнулся, желая поцеловать девочку, но Иринка вдруг быстро обхватила слабыми руками его колени и горько зарыдала.

– Лева, Лева, ты говоришь неправду! – с отчаянием повторяла девочка, прижимаясь к нему и стараясь задержать его. – Я знаю, я вижу, ты совсем уезжаешь, совсем, навсегда! Лева, возьми, возьми меня с собою. Иринка не станет мешать тебе, возьми, Лева, Иринку с собою!

Субботин и сам чуть не плакал, но всеми силами старался подавить свое волнение и по-прежнему казаться спокойным и веселым.

– Да полно же тебе, Черный Жук! С чего это ты взяла, право, я вовсе и не думаю уезжать совсем. Бог милостив, мы еще вдоволь набегаемся с тобою по лесу, вот только смотри у меня, поправляйся скорей. А там, быть может, и все вместе в Петербург укатим, и маму твою возьмем с собою, хорошо?

Лева искренно желал тогда, чтобы именно так все и получилось.

Уверенный, веселый тон друга невольно подействовал на Иринку. Она начала понемногу успокаиваться, перестала рыдать и доверчиво смотрела на Леву.

Почему, право, и ей с мамой не поехать в Петербург? Не все ли равно, в каком городе жить, если уж нельзя всегда оставаться на даче?

Эта возможность прежде никогда не приходила ей в голову. Лева, заметив, что девочка как будто немного утешилась, решил воспользоваться этой минутой, чтобы поскорей уйти, прежде чем она начнет опять сомневаться.

– До свиданья! – проговорил он быстро, притягивая к себе курчавую головку. – Будь здорова! – Но вдруг что-то острою болью отдалось в сердце юноши; Лева ясно почувствовал, что, быть может, он в последний раз видит прелестное, бледное лицо девочки, ее доверчивые глаза...

И неожиданно, позабыв всякую осторожность, Лева крепко прижал к себе смуглую голову Иринки, покрывая ее горячими поцелуями.

Еще минута – и дверь с шумом захлопнулась за ним. Молодой человек, в последний раз огибая "Сад Снегурочки", быстрыми нервными шагами спустился к оврагу...

"Эгоист бессовестный, квашня! Не сумел совладать с собою! Только расстроил ребенка! – мысленно ругал теперь себя Субботин, невольно ускоряя шаги и боясь даже оглянуться назад. – Она наверное, наверное все поняла!"