Текст книги "Девочка Лида"

Автор книги: Лидия Чарская

Соавторы: Татьяна Щепкина-Куперник,Николай Вагнер,Л. Нелидова,Елена Аверьянова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Я не браню, тетя, а правда он такой, право!.. – затараторила Лида, захлебываясь супом и давясь словами. – Знаете, тот мальчик с девочкой, тетя, которые еще вам так понравились... Он такой толстый, смешной, этот мальчик, глупый, и притом плакса ужасный. А девочка будто большая, а сама маленькая-маленькая, меньше меня, я думаю.

– Что такое? Ничего не понимаю, – с удивлением сказала тетя. – Разве можно кушать и говорить вместе? Съешь прежде свой суп!

Коля управился с косточкой и подробно рассказал тете, как они встретились, познакомились и играли с детьми.

– Зиночка мне понравилась, умница, должно быть. А Петя бледный такой. Может быть, он больной, – заключил Коля.

Лида открыла было рот возражать, но тетя перебила ее.

– Все может быть, и все это прекрасно, – сказала она, – но я очень недовольна тем, что вы знакомитесь без меня. Хорошо, что на этот раз так случилось, дети попались, по-видимому, хорошие; но ведь мало ли кто может встретиться. Я положительно запрещаю вам заводить всякие новые знакомства без моего ведома. Необходимо, чтоб я прежде сама взглянула, не иначе. Надобности никакой нет, вас самих четверо, а от дурного знакомства бывает немало вреда.

Таким нравоучением закончился обед.

После обеда все собрались на прогулку. Вечер теплый, чудесный. Матрена снаряжает поздоровевшего Жени. Люба приготовила обруч, Коля – серсо: они будут играть в парке. Тетя растягивает машинкой коричневые новые перчатки и осторожно, пальчик за пальчиком, засовывает в них руку.

"Что это? И папа идет!.."

Лида совсем разогорчилась. Лидин счастливый день стал разом портиться. Она не успела приготовить французского перевода, не выучила урока музыки. Ее не берут гулять, а оставляют дома учиться. Вот они уходят. Лида расслышала, как зашлепали Матренины башмаки без каблуков, как хлопнула за нею балконная дверь. Они совсем ушли, совсем!..

"Какое это несчастье! Папа все не ходил, не ходил гулять, а вот теперь, как нарочно, пошел именно тогда, когда ей нельзя. Может быть, он там будет что-нибудь рассказывать им, и она не узнает".

– Прощай, Лидуся! – прозвучал под окном ласковый голос Любы.

– Прощай, Лида! Смотри же, исправляйся, не теряй времени, – послышался ровный голос тети, и вся она, в черной кофточке, в новых коричневых перчатках, показалась у раскрытого окна.

Лиде стало еще обиднее. Не то чтоб ей так уж обидно было наказание, – нет, она, пожалуй, знала, что заслужила его, – она много раз уже плохо приготовляла уроки. Но почему это случилось с ней именно сегодня, когда весь день у нее был такой счастливый, когда ей было так весело с самого утра? И еще Лиде всегда не нравилось то, как тетя ее наказывала. Хоть бы она сама посердилась, погорячилась когда-нибудь хоть немножко. Лучше бы побранила ее! А то нет! Как будто ей все равно. Все такая же спокойная, важная. Вот и теперь спокойно сказала: "Прощай, Лида!" – спокойно прошла в своих новых коричневых перчатках. Точно ей ничего, будто ничего не случилось. А вот она, Лида, сидит тут одна. Они там гуляют, а она сидит...

Няня совсем не такая. Няня и сердится, и бранит, а Лида все слушает. А как только няня кончит, не совсем еще кончит, а так, тихонечко бурчит еще себе что-то под нос, Лида на цыпочках подкрадывается, схватывает ее сзади обеими руками за шею и начинает тормошить, теребить, целовать в шею, в душку, в платочек на голове, в оба уха. Няня мотает головой, ворчит, гонит ее от себя, но Лида крепко держится, и все целует. Няня поднимется было с кресла – Лида повиснет у нее на спине, болтает ногами, и няня, позабыв обиду, с чулком в руках, носит ее за спиной по комнате, в шутку предлагая: "Не нужно ли кому горлачиков, горлачей хороших?"

"Милая, милая няня! Что это они не пишут? Всего два письма получили с дороги. Маме нездоровится, няня не умеет писать, а отчего же Мила не пишет? Ведь все говорят, что Мила не ленивая, а что это она, Лида, – ленивая. Нет, она больше не будет ленивая. Она сейчас возьмет свою зеленую французскую книжку и будет учиться. В комнате душно, не пойти ли в сад? Тетя, верно, позволила бы". Лиде кажется, что перевод ее пойдет лучше на любимой лавочке, возле забора, в акациях.

"Эта маленькая девочка добра, но этот мальчик не столь добр".

"Cette petite fille est bonne, mais ce petit garcon..."

"Девочка добрая, а мальчик не добрый, ну что же из того? Ну кому это нужно, кому интересно? Какая глупость! Хоть бы их никогда и не было со всей их добротой!"

Аксюша сказывала, будто вчера новые соседи приехали, наняли дачу рядом. Дача стояла такая пустая, такая сонная, будто спала, зажмурив свои глаза, закрыв наглухо ставнями окна. И сад тоже дремал, втихомолку зарастая травою по всем дорожкам. Любопытно было бы посмотреть, какие они теперь стали, когда хозяева приехали. Проснулись ли дача и сад? Какие-нибудь пять минут не много времени отнимут у перевода, а потом, после, нельзя будет поглядеть, тетя не любит, когда дети торчат у забора.

Дача проснулась, раскрыла веки – тяжелые ставни, и кто-то усердно протирал ей тусклые, заспанные глаза. На подоконнике стояла женщина с подобранной юбкой и мыльной мочалкой отмывала оконные стекла. Другие, вымытые уже, ярко блестели, и вечернее солнышко зайчиком играло в них. Кроме женщины с подобранной юбкой, в доме никого не было видно, и все казалось тихо по-прежнему. В саду тоже...

Лида встала на цыпочки на нижнюю перекладину решетки, просунула голову между двух палок и стала внимательно смотреть в сад.

В саду, на скамье у дорожки, повернувшись к Лиде спиной, сидел мальчик. Жиденькие ветки акации слегка закрывали его, однако Лида свободно могла разглядеть красную, как ягодка, рубашку, темную кудрявую голову над загорелой шеей и две большие ноги в сапогах на толстой подошве. Лица не было видно. Темная кудрявая голова то и дело подымалась и снова наклонялась к коленкам. Лида никак не могла разглядеть, что у него было на коленях: корзина – не корзина, какой-то ящик. Подле на лавке стояла аптечная склянка, две коробочки, лежал мокрый сачок и розовая легкая сетка на длинной палке.

Мальчик поднял вдруг ящик и вместе с ящиком опустился на колени в траву. Сквозь акацию Лида разглядела смуглые щеки и темные быстрые глаза. Мальчик выдвинул крышку деревянного ящика: он оказался совсем пустой, и только на дне для чего-то наклеены были небольшие кусочки нарезанной пробки.

"Что это он думал делать?"

Он открыл маленькую коробку, вынул из нее булавку, совсем особенную булавку, – очень тоненькую и очень длинную, с крохотной круглой головкой. Потом подвинул к себе мокрый сачок, осторожно заглянул в него, запустил руку и вытащил какое-то черное мохнатое создание с целым десятком лапок и усиков, с узеньким длинным хвостом. Некрасивая букашка обвилась вокруг пальца.

Лида никак не могла понять, для чего нужно ловить и брать в руки такую гадость.

Но мальчик и не поморщился. Он взял приготовленную тоненькую булавку, проткнул как раз посередине мохнатое, усатое тельце и приколол букашку на пробочку на дне ящика.

"Так вот оно что!" Лида слыхала когда-то, что для чего-то ловят и сберегают разных козявок; ей не случалось видеть, как это делается. Она совсем высунулась между палками и не спускала глаз с мальчика.

Он снова запустил руку в сачок, и через минуту большой жук с толстым брюшком, с блестящей коричневой спинкой очутился на булавке на дне ящика. Мальчик открыл картонку, достал из нее крошечную божью коровку и другого жучка, поменьше, зеленого, как листик, как изумрудный камешек в серьгах у мамы.

"Бедные!.."

Мохнатая букашка изгибалась, извивалась вокруг булавки некрасивым узеньким тельцем; толстый коричневый жук отчаянно дрыгал задними пушистыми ножками; зеленый жучок трепетал нарядными крылышками и показывал под ними другие, тоже нарядные, нежные и прозрачные; божья коровка сидела как красная пуговка и только жалобно поводила усиками на крохотной черной головке.

"Бедные! Ведь если бы они умели плакать, они бы заплакали. Они бы, пожалуй, закричали, они бы застонали от боли. Конечно бы закричали. Еще бы! Когда палец уколешь – и то больно. Каково же, если насквозь проткнут да посадят еще на булавку! Попробовал бы он сам, этот злой черный мальчик... За что он их мучает?! Злой!"

Смуглый мальчик нимало не подозревал Лидиного негодования и спокойно продолжал свое дело. Кончив с сачком и коробочкой, он приступил к сетке.

Лида вспомнила, что такие сетки продавались в магазине для ловли бабочек. "Неужели же он и бабочку приколет булавкой?.. Нет, это уж было бы слишком!"

Мальчик долго не вынимал руки из сетки, и Лида видела, как что-то трепетало, билось в розовой сетке. Он ловко выдернул руку – в ней была светлая огромная бабочка: черный кантик шел вокруг желтых золотистых крылышек, нежный пушок покрывал брюшко и спинку, два изогнутых усика покачивались на блестящей головке.

«Неужели он не пожалеет и ее?»

Мальчик с минуту смотрел на красавицу бабочку, легонько дул в помятые узорные крылышки.

Лида с беспокойством ждала, что будет дальше.

Он наклонился к коробке с булавками.

"Ах он злой, злой, злой мальчик! Никого-то ему не жалко! Как ему не стыдно!.."

– Послушайте, как вам не стыдно! – закричала вдруг, сама не помня как, Лида...

Мальчик опустил руку, поднял голову и посмотрел кругом.

Лиде вдруг сделалось ужасно стыдно. Она совсем не думала сказать этого, она сама не знала, как это так вышло. Ей захотелось поскорей спрятаться, убежать, но не тут-то было. Решетка крепко держала ее; голова и плечо завязли между двух палок, и она не могла высвободить их никаким образом. Мальчик повернул голову к изгороди и увидал ее.

– Вы, кажется, что-то сказали мне? – спросил он, с удивлением глядя на нее сквозь акацию.

Лида совсем переконфузилась и молчала.

"Ну что же делать! Теперь уж нечего делать! Теперь уж все равно!" решила она про себя и подняла глаза.

– Я хотела вам сказать: зачем вы мучаете бедную бабочку?

Мальчик встал; не выпуская бабочки из рук, он раздвинул акации, подошел к забору прямо к Лиде, хотел было что-то ответить, но ничего не ответил и вдруг громко расхохотался.

– Какая же вы потешная маленькая девочка!

Лида сконфузилась, обиделась и оглядела себя.

Смуглый злой мальчик не переставал смеяться.

"Чему? Что он нашел смешного?.." То, что Лида никак не могла вытащить головы и плеча из решетки и что ей пришлось крепко уцепиться обеими руками за верхнюю перекладину, чтобы совсем не упасть, не повалиться вперед? Или что у нее свалилась на спину шляпа и косы, кажется, совсем расплелись, перепутались, все в паутине и листьях? Платье тоже как-то неловко поднялось, попало в решетку...

Он все улыбался.

Лида крепко дернула плечом, разом высвободилась из западни и даже не поморщилась от боли в ссаженном локте.

– Совсем нечему смеяться! – строго и обиженно заговорила она. – Вам смешно, а вот бедной бабочке так, я думаю, ни крошечки не смешно. Зачем вы ее мучаете? За что?

– Я ее на булавку хочу посадить, – ответил мальчик. – У меня их там много сидит, поглядите-ка.

Он протянул руку за ящиком и поднес его Лиде к забору.

– Я уже видела. Я смотрела, когда вы их насаживали. Бедные! Вон как шевелятся! Что же вы будете потом делать с ними, когда они умрут?

– Буду учиться.

– Учиться?! – с удивлением повторила Лида.

– Да. У меня есть такая книга, "Естественной историей" называется, – веселым, ласковым голосом объяснял мальчик. – В ней говорится про разных зверей, про всяких, какие только бывают на свете, и про этих тоже написано. Я буду читать в книге, а сам стану рассматривать их, какие они на самом деле. Этак гораздо лучше запомнить все, да и учиться веселей, занимательней.

– Да зачем же про букашек учиться? Нас этому тетя не учит. Всякий сам знает...

– А вот и не знаете, – перебил ее мальчик. – Ну, как этого жука зовут, большого того, темного?

– Не знаю.

– Это плавунец – водяной жук; он в воде живет и плавает отлично, оттого так и назван. Глядите, видите у него на задних ножках, будто шерстка, маленькие перышки выросли? Ими он разгребает воду. А вот это бронзовка – красивый зеленый жучок; его вы, верно, в цветниках видели, – он все на цветах, на розах живет. Бабочку зовут мотылек-махаон...

– А вас как зовут? – перебила его Лида.

– Лёвой, – улыбаясь, сказал мальчик.

– А у вас есть сестра?

– Нет.

– А брат?

– Тоже нет.

– А папа есть?

– И папы тоже нет.

– И папы нет?! Так кто же у вас есть?

– Мама есть.

Лида с минуту помолчала.

– А меня Лидой зовут, – объявила она. – У меня есть сестры и два брата, и папа с мамой есть. Только теперь мама уехала за границу лечиться и с нами тетя живет.

– Какой у вас сад славный, – сказал Лева, подошел ближе к забору, схватился за перекладину и совсем забыл свою бабочку. Бабочка шевельнулась в ослабленных пальцах, взмахнула светлыми крылышками и перелетела через забор на сирень, на высокую липу.

– Улетела! Ловите! Ах какая досада!

– Ни за что, ни за что! – закричала и запрыгала Лида. – Вот вам! Не хотели ее отпустить, так она сама улетела. Я очень рада!.. Вот вам-с!

Лида радостно завизжала и даже присела к земле от восторга.

– Какая вы смешная девочка, Лида! – сказал Лева, и ему вдруг сделалось совсем не досадно, а тоже весело и смешно. – Вы, верно, веселая, да? Я тоже веселый. А знаете, вы напрасно обрадовались за бабочку, – заметил он. – Она не далеко улетит и теперь все равно жить уж больше не будет.

– Отчего?

– Оттого, что я все-таки помял ее, стер пыльцу с крылышек, – толковал Лева. – У них ведь, у бабочек, крылья цветною пылью покрыты; они очень нежные, и если хоть немного помять их, то бабочка умирает.

Лева уперся ладонями в перекладину, прыгнул и уселся верхом на заборе.

– Какой вы большой! – глядя на него снизу, заметила Лида.

– Еще бы!.. Я – гимназист.

– Гим-на-зи-ист! – протянула Лида и уставилась еще пристальней, будто надеялась разглядеть что-то особенное в гимназисте.

– Я уже целый год был в гимназии. Как я умею в лапту играть важно!

– А откуда вы все про бабочек знаете? – спросила Лида.

– В своей книге прочел. У меня много книг. Мне мама подарила чудесную книгу.

– С картинками?

– Да, с картинками.

– Ах, покажите мне! Она у вас здесь? Покажите, пожалуйста!

– Хорошо, – согласился Лева. – Сейчас принесу. А то вот что, – прибавил он, – пойдемте-ка лучше к нам. Я вам все покажу, все свои книги и картинки и ящик для аквариума покажу. Я хочу себе здесь на даче аквариум сделать. Пойдемте!

Лева протянул руку. Лида рванулась вперед, но вдруг опомнилась и тотчас же отступила.

– Я вам Жука покажу, не букашку-жука, а большого Жука. У меня собака такая есть, Жуком называется. Он такой черный, лохматый, вот сами увидите.

Лида печально потрясла головой:

– Я бы пошла, только мне нельзя. Мне никак нельзя.

– Отчего нельзя?

– Никак нельзя: тетя не позволит, рассердится. Ведь мы с вами незнакомы. Это, пожалуй, и папа бы не позволил.

– Ну так я к вам приду. Подождите, сейчас принесу только книгу.

Лева прыгнул с забора, побежал было и очень удивился, когда Лида сказала, что и этого тоже никак нельзя.

– Да можно же! Мне мама везде позволила бывать, везде, где я захочу.

Лида подошла ближе к забору и тихим голосом, с печальным видом рассказала про решение тети за обедом.

Как же быть! Переговариваться через забор совсем неудобно. Леве вдруг непременно захотелось показать ей свои картинки, почитать, погулять вместе с этой маленькой, смешной, похожей на мальчика девочкой.

– Это очень жаль! А я бы вам Жука показал. Как же быть, Лида? Разве вы... Хотите, будемте на "ты"? – совершенно неожиданно, перебив самого себя, предложил Лева.

– На "ты"? Хорошо, – согласилась Лида. – Я тоже больше люблю говорить на "ты". Я всем говорю "ты" – и папе, и маме. Только тете не говорю, потому что тетя...

– Лида! Лида! – послышалось вдруг с балкона.

Лида разом остановилась и вздрогнула. Неужели уже так поздно? Неужели они воротились с прогулки?.. Лиде вдруг вспомнилось, что она не повторила перевода, что даже не принималась за музыку. Она пришла на минутку поглядеть дачу и совсем не заметила, как прошли два часа. В голове у Лиды вдруг что-то зашептало: "La petite fille... le petit garcon... la tante... la tante..."[9]. В ушах запели разные ноты: "До, си, соль..." Ей даже сделалось холодно.– Лида! Лида, где ты? – снова раздалось из окошка.

– Лида! Вас, кажется, зовут. Тебя зовут, Лида, – сказал ей Лева.

– Сейчас, сейчас! Ах, это тетя, – зашептала Лида, и невольное отчаяние послышалось в ее шепоте.

– Ты, верно, урока не выучила, боишься?

– Да.

– Она сердится?

– Нет, только она такая... – Лида не договорила.

Ровный голос тети послышался в третий раз.

– Мне надо идти поскорей. Ах, что это я хотела вам сказать?! Ах, забыла! Ну, все равно, после... Ну, прощайте! Ну, прощай, Лева!

– Прощай.

«Какая смешная девочка! На бабочку, на стрекозу похожа. Такая же попрыгунья-стрекоза, позабыла приготовить свои уроки. А отчего она так испугалась? Неужели ее будут наказывать? Ведь она такая худая, и у нее такие маленькие руки...» Лева поглядел на свои широкие ладони с крепкими, гибкими пальцами и подумал, что, если бы он был Лидина тетя, он ее не стал бы наказывать. Он когда и большой вырастет, никого не станет наказывать. Его мама ведь никогда не наказывала.

Лева спрыгнул с забора.

В саду потемнело. В ящике еще шевелились крылышки, лапки и усики. Водяной жук-плавунец дрыгал пушистыми ножками; блестящая бронзовка трепетала нарядными крылышками; божья коровка дрожала, и все жучки, букашки и коровки поднимали кверху, к Леве, головки и усики, будто хотели спросить Леву, чем же они перед ним провинились, за что их так наказал Лева.

Что же это такое? Как же быть? Верно, им в самом деле очень больно? Конечно, больно. Им и всегда было больно, только Лева никогда не думал об этом. Он бы и теперь не подумал, если бы не девочка Лида.

Лева решил подробно расспросить маму. Мама все знает. Мама, наверное, сумеет пособить горю, устроить как-нибудь так, что им не будет так мучительно больно.

Лева направился к дому, а Лида...

Бедная девочка Лида! Боже, как несчастливо кончился Лидин счастливый день!

Лида лежала на постели ничком, закутавшись с головой в простыню, уткнувшись в подушки лицом. Люба крепко спала, Коле ничего не было слышно, но Лида горько плакала.

"Да, она была виновата, она это знала, но все-таки... Разве она ленилась? Нет, она не ленилась. Она пошла поглядеть дачу. А потом, она никогда не видала, как собирают букашек; а потом она заговорилась с этим мальчиком Левой..."

Она играла гаммы целый вечер. Ее позвали чай кушать, а она не пошла. Тетя сказала, что она капризничает, а она не капризничала, ей совсем не хотелось пить чай. Потом она снова играла. Потом тетя пришла ее слушать и сказала, что игра никуда не годится; позвала папу, прослушал и папа и согласился, что точно никуда не годится. А Лиде весь вечер казалось, что по клавишам ползли мохнатые букашки, жуки. На нотах сидела бабочка махаон, заслоняла их желтыми крыльями и мешала смотреть...

Они сказали, что маме напишут, расскажут, какая она ленивая, нехорошая, непослушная девочка. Что же она тогда станет делать? Они непременно, непременно напишут. И няня узнает, и Мила...

Ах, когда же она будет хорошая девочка, не будет лазить по заборам, а будет смирно сидеть и прилежно учиться: "La petite fille... le petit garcon... la tante... la tante..."

Лида еще раз легонечко всхлипнула, повернулась на бочок и заснула.

Глава XII

– Тетя!.. Где тетя?

Коля кричал так громко и вбежал так шумно, что даже удивил всех.

– Что с тобой, Коля? А я думала, что одна Лида умеет производить шум.

Лида, бледная и красноглазая после вчерашних слез, сидела на этот раз очень тихо за тетрадкой у окна, подле Любочки.

– Тетя, письмо! От мамы письмо! – запыхавшись весь, объявил Коля.

Мигом все вскочили и окружили тетино кресло.

"Ее высокоблагородию Екатерине Петровне... в Москву, на дачу..." Лида с Любой три раза успели прочитать адрес, а тетя все еще разглядывала конверт: из какого места послано, какого числа, когда получено в московском почтамте. Наконец она взяла деревянный ножичек и аккуратно подрезала сверху. На колени ей выпали толстое письмо и тоненькая записочка с пунцовой облаткой.

– Нам, нам! Это нам, тетя! – закричали дети.

Коля схватил записку и высоко поднял в руке.

– Тише! Не мешайте читать, – заметила тетя.

– Пойдемте в уголок, я вам прочту, – шепотом предложил Коля.

– Нет, ты опусти письмо, нам не видно. Ты вон большой какой вырос, Коля! Мы тоже хотим смотреть. Ты опусти руку-то! – пищали Лида и Люба.

Лида влезла на стул. Коля наклонился над письмом.

"Ненаглядные мои птички, дорогие мои деточки! – писала мама. – Как же вы живете и каково ведете себя без меня? Что мой Коля? Все ли он такой же пай-мальчик? Может быть, он и за младшими сестрами присматривает, чтобы и они были умницы?.."

"А я-то не присматривал. Надо будет присматривать", – про себя порешил Коля.

"Что Лида..."

– Коля, это мне. Дай, я сама прочту. Я хочу сама, – говорила Лида, вцепившись обеими руками в записку.

– Тише, Лида, ты разорвешь! Да ты и не поймешь ничего.

– Я хочу! Я сама! – Лида не выпускала и тянула к себе тоненькую бумажку.

– Вот и присматривай тут! – заметил, тяжело вздохнув, Коля.

Лида поднесла записку к самому носу и, поминутно запинаясь, захлебываясь от волнения, стала разбирать мамин связный тоненький почерк.

"Что Лида, мо-я сле-за..."

– Коля, как же это – "слеза"? Что же это значит – "слеза"'? – жалобно спросила Лида.

– Ну, ведь говорил я, что не разберешь ничего. Давай уж сюда!.. "Что Лида, моя егоза, а не слеза, моя егоза-попрыгунья? – бойко зачитал Коля. – Не слишком ли она много прыгает, не огорчает ли папу и тетю? Здорова ли моя булочка-Любочка, мой маленький бутуз Жени?"

Мама писала про себя, что ей понемножку становится лучше; что в синем море отлично купаться; что Милаша все такая же умница и утешение ее, а няня все такая же добрая, бережет ее еще больше прежнего.

– Надо отвечать маме. Тетя, можно нам теперь ответить маме? – спросил Коля.

– Можно, – согласилась тетя. – Садитесь и пишите; письмо вам будет вместо урока. Но только вы должны написать хорошенько.

Тетя раздала каждому по пол-листика почтовой бумаги и положила на середину стола конверт с маркой и с готовым, уже написанным адресом.

– Это очень долго – сперва на доске писать, а потом на бумажку опять набело переписывать. Я лучше уж прямо письмо напишу, – объявила Люба.

Ей пришлось скоро раскаяться. Придумывать письмо и одновременно писать было очень трудно. А тут еще, как нарочно, попалась для начала такая трудная буква – большое М.Вышло криво. Люба вытерла гуммиластиком, написала еще раз, – перо зацепилось за взъерошенную бумагу, и вышла клякса. Люба приложила промокательную бумагу, потерла еще немножко и вдруг заметила, что трет уже не по письму, а по своей тарелке. На месте большого М вышла большая дыра.

– Ах, Боже мой! Что же это такое? – зашептала в отчаянии Люба. – Коля! Погляди-ка.

– Ну что тебе? – спросил, неохотно поднимая голову, Коля.

– Вон какая дырка протерлась. Как же мне теперь быть? Коля, ты оставь мне маленький кусочек на твоей бумажке, я у тебя напишу. А то тетя рассердится.

Коля взял в руки испорченный лист. Кроме дыры, он был весь помят и измазан гуммиластиком и чернилами.

– Никуда не годится! Эко тебя, матушка, угораздило! Туда же, прямо набело писать хочет! (Коля уже давно писал прямо набело.) Я не могу дать тебе места; мне самому едва хватит. Я большое письмо напишу, – заявил он, огорчив отказом бедную Любу.

Бедная Люба совсем оторопела. Она готовилась уже было полить злополучный лист поверх клякс и пятен слезами, как вдруг Лида предложила ей свой. Лида в то утро была очень добрая и прилежная. Она тихо сидела, наклонившись над столиком, и усердно выводила буквы по аккуратно разлинованной доске.

– Не бойся, Лида, я теперь не запачкаю. Я скоро кончу, – проговорила Люба.

И действительно, Коля все еще сидел, уткнувши нос, над тетрадкой, Лида все еще грызла и слюнявила свой грифель, в то время как Люба с торжеством положила перо, сладко улыбнулась и двинула стулом.

– Ты кончила, Люба? – спросила тетя.

– Кончила, тетя, – радостно отозвалась Люба.

– Ну, покажи.

Люба осторожно, двумя пальчиками за уголочек поднесла тете чистый листок.

Тетя отчего-то улыбнулась.

На листке круглыми, похожими на самое Любу, буквами было написано:

"Милая мама! Я тебя крепко целую, и никогда меня не забывай.

Твоя Люба".

-Что же ты так мало написала, Люба? Ничего не написала Миле и няне. Разве ты их позабыла?

– Нет. У меня места не было, – ответила, опустив голову, Люба.

– Как места не было? Ведь весь же лист пустой? – с удивлением заметила тетя.

– Это не мой лист. Это Лидин.

– А где же твой?

– На моем дырка. Он испортился, – проговорила Люба чуть слышно.

– То есть это ты его испортила?

Тетя пожурила Любу за неаккуратность, нашла, что занималась она слишком мало, так как было всего половина двенадцатого, и велела принести басни Крылова. Люба уселась на табурет подле тетиного столика и заунывным голосом, с тоскливым видом стала читать вслух, какая бывает "беда, коль пироги начнет печи сапожник" и свою любимую басню про щуку и кота. На этот раз басня Любе совсем не понравилась.

Тетя осталась очень довольна Колиным письмом. Он писал совсем как большой, без линеек, и подробно рассказал маме про свои занятия, про все свое дачное житье-бытье.

– Молодец, Коля, отлично!, – сказала, потрепав его по щеке, тетя. – Ну, Лиде я этого не скажу. Ты уже большая девочка, тебе пора бы поскладнее писать.

"Мама, голубонька моя, душечка, скажи няне, – читала тетя в середине Лидиного письма, – что я теперь всегда умею одеваться сама. Я сама застегиваю туфли, дорогая моя, и завязываю шнурки, мама милая, тоже сама. И юбку, мамочка душечка, завязываю тоже сама. А Матрена мне только платье застегивает, потому что у лифа, знаешь, мамочка моя золотая, крючки сзади и я не могу сама руками достать на спине. Матрена очень больно царапается гребенкой по голове, и я скоро научусь причесываться тоже сама..."

– Ты все пишешь о том, что ты делаешь, Лида, а что же не скажешь словечка про то, чего ты не делаешь? – спросила тетя.

Лида покраснела и молчала.

– Что же ты молчишь?

Лида подняла голову. Ей хотелось объяснить: она не написала потому, что знала, что про это уж наверное тетя напишет; но Лида опять ничего не сказала и пошла убирать свои книжки.

Тетя аккуратно сложила две половинки листика вместе со своим листом, мелко исписанным ровным тоненьким почерком. Лида Бог весть чего отдала бы, чтобы прочитать это длинное чистенькое письмо. Как пишут большие друг к другу? О чем написала теперь маме тетя?

Тетя провела мокрым пальцем по нижнему краю конверта, но, верно, на нем было мало клею – один краешек все отставал, как ни прижимала она его платком и ладонью.

– Принеси мне свечку и спички, Коля, а ты, Люба, подай сургуч.

Огонек стеариновой свечки слабо засветился при дневном свете. Очень весело смотреть, когда запечатывают письма. Тетя зажгла сургуч, так что он загорелся синеватым блестящим пламенем, потом опустила сургуч на середину конверта, ловко размазала круглую красненькую лепешечку и приложила печать. Две замысловатые буковки выпукло вышли на сургуче.

Детям было весело думать, что через несколько дней этот самый конвертик с красной сургучной лепешечкой придет к маме и мама сломает лепешечку, сорвет конверт и прочтет все, что они ей написали.

Глава XIII

– Какая досада! – говорил папа за завтраком. – Кажется, дождь будет. А я было думал устроить большую прогулку.

– Когда, папа? Куда? – закидали его вопросами дети.

– Да теперь уже никуда. Видите, какие тучи нависли.

– Ах, если бы на Воробьевы горы! – со вздохом сказала Лида.

– Нет, уж видно, придется до другого раза отложить, а сегодня посидеть дома. Пожалуй, и гроза соберется.

Гроза, однако же, не собралась, и к двум часам небо немножко расчистилось. Идти далеко куда-нибудь было уже поздно; папа предложил побродить хоть по парку. Тетя сказала, что у нее голова болит, и тоже согласилась пойти. Взяли на всякий случай зонты и отправились.

– Сегодня Зиночка с Петей, наверное, не придут, дождя побоятся, – заметил Коля.

Не успел он сказать это, как Зиночка, Петя и толстая няня показались на повороте дорожки. Зиночка, увидев новых знакомых, сейчас же повернула, подошла к ним, поклонилась тете и папе и поздоровалась со всеми детьми. Петя тоже раскланялся, как следовало умному мальчику. Он был все в той же затейливой курточке, но смотрел веселее вчерашнего.

– А мы думали, что вы ни за что не придете, – сказал Коля. – Погода такая...

– Ничего, мы близко живем. Только бы платье не испортилось. Няня с собою зонтик взяла.

– А папа хотел было устроить сегодня большую прогулку, да вот эти тучи противные помешали, – рассказывала Люба.

– Большую прогулку! Куда? – спросила Зиночка.

– Куда-нибудь подальше, не в парк. А вы любите подальше гулять?

– Очень люблю. Мне парк уже надоел.

– А вы ходите подальше гулять? – допрашивала Люба.

– Нет, не ходим. Наша гувернантка больна, а няня никуда не хочет идти, – с неудовольствием отвечала Зиночка.

– Папа, позови их с нами гулять. Пригласи, папа, – говорил Коля, дергая за пальто папу.

Папа обратился к Зиночке и сказал, что если ее папа и мама позволят, то он охотно будет брать ее и брата на прогулки вместе со своими детьми.

Зиночка вежливо поблагодарила, и даже Петя казался довольным.

– А вы умеете хорошо ходить, маленькая барышня? – спросил папа.

– Умею. Мы один раз весь парк обошли.

– Ну, это еще не слишком много. А бегать тоже умеете?

– Тоже умею, – смеясь, отвечала Зиночка.

– А мне что-то не верится.

– Отчего?

– Да так, не верится. Покажите, коли хотите, чтоб я поверил.

– Да как же я одна побегу?

– Зачем одна! Дети, глядите-ка, дорожка какая широкая. Ну-ка, все за руки! Ну, живей! Раз, два, три – марш!

Дети крепко схватились за руки и все впятером пустились вниз по аллее.

Зиночка семенила, ловко перебирая светлыми башмачками; Лида высоко отбрасывала худые ноги; Коля был "коренником", а по обеим сторонам отставали две "пристяжные" – кругленькая Любочка и толстый Петя.

С верхней дорожки прямо навстречу детям спускался мальчик в красной рубашке, круглой шляпе и высоких, до колен, сапогах. Лида сейчас же узнала смуглого Леву. Рядом с ним на длинной цепочке шел черный лохматый Жук.

Лева встал рано. Ему было дано поручение от старой Марины нарвать щавелю к соусу; нужно было почистить площадку перед балконом и выкупаться, – он едва справился к чаю. Погода между тем испортилась, в воздухе потемнело, и далеко идти не хотелось. Лева сел почитать с мамой. В двенадцать часов Марина позвала кушать; соус к обеду вышел отличный. После обеда Лева с Жуком долго лежали на диванчике и наконец порешили идти рыбу удить. Бабочек без солнца никаких не было, а рыба перед дождем, в серенькую погодку, отлично клюет.