Текст книги "Тайна моего мужа"
Автор книги: Лиана Мориарти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
6 апреля 1984 года
Поднявшись с постели тем зябким апрельским утром, Джейни Кроули первым делом подсунула спинку стула под дверную ручку, чтобы никто из родителей не смог застукать ее на месте преступления. Затем опустилась на колени около кровати и приподняла угол матраса, чтобы достать из-под него бледно-голубую коробочку. Джейни присела на край постели, вытащила из упаковки крошечную желтую таблетку и на кончике пальца поднесла ее к глазам, размышляя о ней и обо всем, что она собой символизировала. Потом положила ее на язык не менее благоговейно, чем гостию на причастии. Затем снова спрятала коробочку под матрас и запрыгнула обратно в теплую постель, укрылась одеялом и включила радиочасы, откуда с металлическим призвуком полился голос Мадонны, поющей «Like a Virgin».
Крошечная таблетка отдавала химической сладостью. Это был восхитительный вкус греха.
– Думай о своей девственности как о даре, – посоветовала ей как-то мать. – Не стоит вручать его первому попавшемуся дружку.
Это был один из тех разговоров, где родительница пыталась притвориться современной. Как будто добрачный секс в какой бы то ни было форме ничуточки ее не смущал. Как будто отец не рухнул бы на колени, чтобы молиться тысячу девятин, при одной только мысли о том, что кто-то прикоснется к его невинной маленькой девочке.
Джейни вовсе не собиралась отдавать девственность кому попало. Она рассмотрела все поступившие заявления и сегодня сообщит об успехе победившему кандидату.
Песня сменилась новостями, но бóльшая их часть оказалась скучной и не задержалась у нее в голове, поскольку не имела к ней отношения. Заинтересовало ее только сообщение о том, что в Канаде родился первый ребенок из пробирки. В Австралии уже был ребенок из пробирки! Так что первенство за нами, Канада! Ха-ха. В Канаде жили ее старшие двоюродные сестры, и она невольно завидовала их изощренной любезности и не вполне американскому выговору. Она села на постели, схватила школьный ежедневник и нарисовала длинного тонкого младенца, втиснутого в пробирку: маленькие ладошки прижимаются к стеклу, рот разинут. «Выпустите меня, выпустите меня!» Девчонки в школе помрут со смеху. Она захлопнула ежедневник. Сама мысль о ребенке из пробирки казалась отталкивающей. Напоминала о том дне, когда их учитель естественных наук начал говорить о женских яйцеклетках. О-мер-зи-тель-но! А хуже всего что? Что естественные науки у них вел мужчина. Мужчина, рассказывающий о женских яйцеклетках, – это попросту неподобающе! Джейни с подругами пришли в ярость. А еще он наверняка хотел бы заглянуть им всем в вырез блузки. Они ни разу не поймали учителя на горячем, но так и чувствовали его отвратительную похоть.
Какая жалость, что жизнь Джейни должна была оборваться спустя всего лишь восемь часов – ведь ее характер переживал сейчас не лучшие времена. Она была очаровательной малышкой, славным ребенком, милым и застенчивым подростком, но примерно в прошлом мае, когда ей исполнилось семнадцать, все изменилось. Джейни смутно осознавала, что стала несколько гадкой. Но это была не ее вина. Ее пугало все подряд: университет, вождение автомобиля, звонок парикмахеру, чтобы условиться о посещении. Гормоны сводили ее с ума, и множество мальчишек начали проявлять к ней какой-то болезненный интерес, как будто она была хорошенькой, – это ей льстило, но и сбивало с толку: ведь в зеркале она видела только свое заурядное, ненавистное лицо и нескладное, длинное и тощее тело. Одноклассница как-то заметила, что Джейни похожа на богомола, и это было вполне справедливо. Ее конечности казались слишком длинными, особенно руки. Она вся была непропорциональной.
Опять же, с матерью тем временем происходило что-то странное: она не сосредоточивалась целиком на Джейни, а ведь до недавних пор все ее внимание с раздражающим пылом обрушивалось на дочь. Ее матери было сорок! Да что вообще интересного могло происходить в ее жизни? Джейни беспокоило, что этот яркий луч интереса вдруг без предупреждения рассеялся. И даже, пожалуй, обижало, хотя она ни за что в этом не призналась бы и даже не отдавала себе отчета в том, что обижена.
Если бы Джейни выжила, ее мать вскоре вновь сосредоточилась бы на ней со всем привычным пылом, а к дочери вернулось бы очарование – примерно к девятнадцатому дню рождения. Они были бы близки настолько, насколько это возможно для матери с дочерью, и это Джейни похоронила бы свою мать, а не наоборот.
Если бы Джейни выжила, она успела бы попробовать легкие наркотики и хулиганистых парней, аквааэробику и садоводство, «Ботокс» и тантрический секс. За всю жизнь с ней случилось бы три мелкие автомобильные аварии, тридцать четыре сильных простуды и две серьезные хирургические операции. Она стала бы умеренно успешным художником-оформителем, смелой аквалангисткой, капризной, но увлеченной туристкой и одной из первых обладательниц айпода, айфона и айпада. Она развелась бы с первым мужем и завела ЭКО-близнецов со вторым, и слова «дети из пробирки», словно бородатый анекдот, пришли бы ей на ум, когда она вывешивала бы их фотографии на «Фейсбуке», чтобы ими полюбовались ее двоюродные сестры из Канады. Она сменила бы имя на Джейн в двадцать лет и обратно на Джейни в тридцать.
Если бы Джейни Кроули выжила, она бы путешествовала и сидела на диетах, танцевала и готовила, смеялась и плакала, много смотрела телевизор и старалась изо всех сил.
Но ничему из этого не суждено было сбыться, ведь наступило утро последнего дня ее жизни. И хотя она с немалым удовольствием полюбовалась бы на перепачканные тушью лица подруг, пока те при всем честном народе цеплялись друг за дружку и рыдали над ее могилой в оргии скорби, все же Джейни, безусловно, предпочла бы на собственном опыте пережить все то, что ей еще только предстояло.
Вторник
Глава 6
Большую часть времени на похоронах сестры Урсулы Сесилия размышляла о сексе.
Не об извращенном сексе. О славном, супружеском, одобренном папой римским сексе. Но тем не менее. Покойница, вероятно, этого бы не оценила.
– Сестра Урсула посвятила свою жизнь детям из школы Святой Анджелы.
Отец Джо взялся за края аналоя, торжественно взирая на горсточку скорбящих. Хотя, вот если честно, скорбел ли по сестре Урсуле вообще хоть кто-нибудь в этой церкви? На миг священник вроде бы встретился взглядом с Сесилией, как будто искал одобрения. Сесилия кивнула и чуть заметно улыбнулась ему, давая понять, что он отлично справляется.
Отцу Джо сравнялось всего тридцать, и выглядел он вполне привлекательно. Что в наши дни побуждает столь молодых мужчин принимать духовный сан? Соблюдать целибат?
Итак, снова к сексу. Прости, сестра Урсула.
Как Сесилии помнилось, впервые она заметила, что с их сексуальной жизнью не все ладно, на прошлое Рождество. Они с Джоном Полом постоянно ложились в постель в разные часы. Либо он засиживался допоздна за работой или в Интернете и она засыпала раньше, чем он присоединялся к ней в кровати, либо внезапно объявлял, что совершенно вымотался, и ложился в девять. Недели сменяли одна другую, и порой она спохватывалась: «Боже, сколько же времени прошло?» – но тут же забывала об этом.
Затем была та ночь в феврале, когда она отправилась поужинать с другими матерями четвероклассников и выпила больше обычного, поскольку за рулем была Пенни Марони. Ложась в постель, Сесилия была настроена игриво, но Джон Пол оттолкнул ее руку и пробормотал: «Слишком устал. Оставь меня в покое, женщина, ты пьяна». Она посмеялась и заснула, совершенно не оскорбившись. Вот пусть он теперь заведет разговор о сексе – она скажет шутливо: «О, так, значит, теперь тебе этого захотелось». Но возможности сказать что-то в этом роде ей так и не предоставилось. Именно тогда она начала отмечать проходящие дни. В чем же дело?
По ее ощущениям, минуло уже около полугода, и ее замешательство все возрастало. Но всякий раз, когда на язык просилось: «Послушай, милый, что происходит?», что-то ее останавливало. Между ними секс никогда не был поводом для разногласий, как это бывает у многих пар. Она не использовала его как оружие или предмет для торга. Он оставался чем-то невысказанным, естественным и прекрасным. И ей не хотелось бы все разрушить.
А может, она просто боялась услышать его ответ.
Или, того хуже, молчание вместо ответа. В прошлом году Джон Пол увлекся греблей. Он был в восторге и по воскресеньям приходил домой, бессвязно расписывая, как ему это нравится. А затем неожиданно и необъяснимо ушел из команды.
– Я не хочу об этом говорить, – заявил он, когда она пристала к нему с расспросами. – Закроем тему.
Временами Джон Пол вел себя так странно.
Сесилия поспешно выбросила эту мысль из головы. К тому же она была почти уверена, что все мужчины временами ведут себя странно.
Опять же, шесть месяцев – это, в общем-то, не так уж и долго, правда? Во всяком случае, для женатой пары средних лет. Пенни Марони говорила, что они занимаются сексом хорошо если раз в год.
Впрочем, в последнее время из-за постоянных мыслей о сексе Сесилия ощущала себя мальчишкой-подростком. Умеренно порнографические образы мелькали в ее голове, пока она стояла в очереди к кассе в супермаркете. Она беседовала с другими родителями на игровой площадке о предстоящей экскурсии в Канберру, а сама тем временем вспоминала гостиницу в Канберре, где Джон Пол связал ей запястья синей пластиковой лентой, которую ей выдал физиотерапевт, чтобы упражнять голеностоп.
Они забыли эту ленту в номере.
В голеностопе у Сесилии до сих пор что-то щелкало, когда она поворачивала ногу определенным образом.
Как же справляется отец Джо? Ей сорок два года, она замотанная мать трех дочерей, на горизонте маячит менопауза, а она отчаянно жаждет секса, – значит, отец Джо Маккензи, здоровый молодой мужчина, которому ничто не мешает выспаться, наверняка сталкивается с теми же трудностями.
Может, он мастурбирует? Разрешено ли подобное католическим священникам, или это шло бы вразрез с самой идеей целибата?
Погодите, разве онанизм не считается грехом для всех? Ее неверующие друзья обычно предполагали, что она должна знать вещи такого рода. Похоже, считали ее ходячей Библией.
Сказать по правде, будь у нее время как следует об этом подумать, она усомнилась бы, что по-прежнему остается такой уж горячей почитательницей Бога. Похоже, Господь давным-давно перестал справляться с делами. Каждый день с детьми по всему миру случались ужасные вещи. Это непростительно.
Маленький Человек-паук.
Она закрыла глаза, отгоняя воспоминание.
Сесилию не заботило, что там оговорено в примечаниях мелким шрифтом о свободной воле, неисповедимых путях Господних и всем таком прочем. Если бы у Бога был начальник, она уже давно отправила бы ему одно из своих знаменитых негодующих писем: «Вы лишились клиента в моем лице».
Она всмотрелась в смиренные черты отца Джо. Как-то он сказал ей, что находит «поистине занимательным, когда люди подвергают сомнению собственную веру». Но она не считала, что эти сомнения имеют такое уж большое значение. Она верила в Святую Анджелу всем сердцем: в школу, в приход, в сообщество, которое они представляли. Она верила, что «любите друг друга» – чудесный нравственный закон, которым следует руководствоваться. Таинства казались ей прекрасными, вневременными ритуалами. Католическая церковь была командой, за которую она неизменно болела. Что до Бога и того, насколько успешно Он (или она!) справляется со своей работой, – что ж, это уже совершенно другой вопрос.
И тем не менее все считали ее истинно верующей.
Ей вспомнилось, что Бриджет как-то на днях за ужином спросила: «Когда ты успела так удариться в религию?» Сесилия тогда упомянула что-то совершенно обыденное насчет первой исповеди Полли в будущем году – или примирения с Богом, как это называют теперь. Можно подумать, ее сестра в школьные годы сама не блистала на литургических танцах.
Сесилия без колебаний пожертвовала бы сестре почку, но временами ей искренне хотелось сесть на Бриджет сверху и положить подушку ей на голову. В детстве это вполне успешно помогало держать ее в рамках. Прискорбно, но взрослым приходится обуздывать свои истинные чувства.
Конечно, Бриджет тоже отдала бы Сесилии почку. Только она бы гораздо больше ныла, выздоравливая, упоминала бы об этом при каждой возможности и проследила бы за тем, чтобы сестра покрыла все ее расходы.
Отец Джо подвел речь к завершению. Разрозненная группка людей в церкви поднялась на ноги для заключительного гимна – тихий шелест сдержанных вздохов, приглушенный кашель и пощелкивание немолодых коленей. Сесилия перехватила взгляд Мелиссы Макналти, стоящей через проход от нее. Та вскинула брови, подразумевая: разве мы не добрые люди, коли пришли на похороны сестры Урсулы, хотя она была такой противной, а у нас есть множество других дел?
Сесилия в ответ удрученно пожала плечами: но разве не так оно всегда и бывает?
У нее в машине лежал заказ из «Таппервера», который нужно было передать Мелиссе после похорон, а заодно уточнить, присмотрит ли та днем за Полли на балете, поскольку самой Сесилии еще предстоял поход с Эстер к логопеду и стрижка Изабели. И, раз уж об этом зашла речь, Мелиссе определенно стоило бы подкрасить волосы. Ее темные корни смотрелись ужасно. Сесилии следовало бы быть милосерднее и не обращать на это внимания, но она невольно вспомнила, как в прошлом месяце в столовой выслушивала жалобы Мелиссы на то, что ее муж хочет заниматься сексом через день, словно по графику.
Подпевая «Великому Богу», Сесилия задумалась о шутливом замечании Бриджет за ужином и поняла, почему оно так задело ее.
Все дело в сексе. Без секса она оказывалась всего лишь занудной старомодной мамашей средних лет. А она, между прочим, вовсе не старомодна. Только вчера водитель грузовика со вкусом присвистнул ей вслед, когда она перебегала улицу на красный свет, чтобы купить кориандр.
Свист определенно предназначался ей. Она даже огляделась, дабы убедиться, что в поле зрения нет более молодых и привлекательных женщин. На прошлой неделе ее обескуражил подобный свист, пока она прогуливалась по торговому центру с дочерями: обернувшись, она увидела, что Изабель решительно смотрит прямо перед собой, розовая от смущения. Изабель внезапно вытянулась, догнав мать ростом, и начала местами округляться: сделалась тоньше в талии, раздалась в груди и бедрах. В последнее время она убирала волосы в высокий хвост с тяжелой прямой челкой, слишком низко спадающей на глаза. Она росла, и замечала это не только ее мать.
«Начинается», – грустно подумала Сесилия.
Она жалела, что не может вручить Изабели щит вроде тех, которыми пользуется полиция при борьбе с беспорядками, чтобы уберечь ее от мужского внимания: от чувства, будто тебе начисляют очки всякий раз, когда ты проходишь по улице, от оскорбительных выкриков из машин, от небрежных оценивающих взглядов. Она хотела бы сесть и поговорить с дочерью об этом, но не знала, что сказать. Она и сама-то толком с этим не разобралась. Это неважно. Это важно. Они не имеют права внушать тебе такие мысли. Или: просто не обращай внимания, однажды тебе стукнет сорок, и ты медленно осознаешь, что больше не ловишь на себе взглядов, и свобода принесет облегчение, но отчасти тебе станет их не хватать, и когда ты будешь перебегать дорогу, а водитель грузовика свистнет тебе вслед, ты подумаешь: «Правда? Это вы мне?»
Опять же, прозвучал свист вполне искренне и дружелюбно.
Нет, пожалуй, унизительно так много думать об этом случае.
Что ж, как бы там ни было, она не боялась, что Джон Пол завел роман на стороне. Ни в коем случае. Этого просто не может быть. Ему бы времени не хватило на роман! Куда бы он его уместил?
Впрочем, он изредка путешествовал. Это время можно было потратить на интрижку.
Гроб сестры Урсулы выносили из церкви четверо широкоплечих юношей с взъерошенными волосами, в костюмах и при галстуках, с нарочито бесстрастными лицами. Предположительно они приходились ей племянниками. Подумать только: сестра Урсула имела общую ДНК со столь привлекательными молодыми людьми. Должно быть, они тоже все время похорон думали о сексе. Такие здоровые ребята с бурлящим юношеским либидо. Тот, что повыше, с темными сверкающими глазами, выглядел особенно симпатичным…
Боже правый. Теперь она воображает, что занимается сексом с одним из мальчишек, несущих гроб сестры Урсулы. Совсем ребенком, судя по виду. Должно быть, еще и школу не закончил. Ее мысли не только безнравственны и неуместны, но еще и противозаконны. Хотя противозаконно ли думать? Вожделеть юношу, несущего гроб учительницы третьих классов?
В Страстную пятницу Джон Пол вернется из Чикаго, и они будут заниматься любовью еженощно. Откроют свою сексуальную жизнь заново. Им всегда было так хорошо вместе. Она как-то привыкла считать, что их паре повезло с сексом больше, чем всем остальным. На школьных мероприятиях эта мысль изрядно ее подбадривала.
Джон Пол нигде не мог бы найти лучшего секса. Сесилия прочла много книг и поддерживала навыки на уровне современных требований, как будто это было ее профессиональной обязанностью. Ему не было нужды заводить роман на стороне. Не говоря уже о том, что он был одним из самых нравственных, правильных людей из всех, кого она знала. Он и за миллион долларов не пересек бы двойную сплошную линию. Измена для него была бы делом невозможным. Он никогда бы на такое не решился.
То письмо не имело никакого отношения к походам налево. Она вовсе даже и не думала о письме! Вот насколько это ее не беспокоило. Когда ей прошлым вечером мимолетно показалось, будто он лжет по телефону, это было исключительно плодом воображения. Неловкость при обсуждении письма была вызвана естественной нескладностью, присущей всем телефонным звонкам на дальнее расстояние. В таких разговорах всегда есть нечто неестественное. Вы находитесь на противоположных концах света, у вас разное время суток, так что вы не можете вполне соразмерить голоса: один из вас слишком бодр, а другой, наоборот, расслаблен.
Письмо не может содержать никаких шокирующих откровений. Там не говорится, к примеру, о другой тайной семье, которую он содержит. Для двоеженства Джону Полу не хватило бы организационных способностей. Он бы давным-давно допустил ошибку: приехал бы не в тот дом, назвал бы одну жену именем второй. Он бы постоянно забывал вещи в другом месте!
Если только, конечно, его рассеянность не была частью прикрытия.
Возможно, он гей. Вот почему он потерял интерес к сексу. И все это время только притворялся гетеросексуальным. Что ж, тогда он, определенно, неплохо постарался. Ей вспомнились первые годы их совместной жизни, когда им случалось заниматься сексом по три-четыре раза на дню. Никакое чувство долга не могло бы подвигнуть его на такие жертвы, если бы он всего лишь изображал заинтересованность.
Однако ему действительно нравились мюзиклы. Он был в восторге от «Кошек»! И ему лучше удавалось причесывать девочек, чем самой Сесилии. Всякий раз, когда Полли предстояло балетное выступление, она настаивала, чтобы именно Джон Пол убирал ей волосы в пучок. Он мог обсуждать с Полли арабески и пируэты так же, как футбол с Изабелью или «Титаник» с Эстер.
И свою маму он обожал. Разве мужчины-геи не особенно близки с матерями? Или это просто миф?
У него была персиковая рубашка поло, и он сам ее гладил.
Да, возможно, он гей.
Гимн закончился. Гроб сестры Урсулы покинул церковь, и люди с чувством исполненного долга принялись подбирать сумки и куртки, готовясь разойтись по своим делам.
Сесилия отложила книгу псалмов. Ради всего святого. Ее муж не гей. Ей вспомнилось, как в прошлые выходные на футбольном матче Изабели Джон Пол расхаживал взад-вперед вдоль кромки поля и выкрикивал что-то ободряющее. Помимо суточной серебристой щетины, на его щеках красовалась пара фиолетовых наклеек с балеринами. Их прилепила туда Полли забавы ради. Воспоминание принесло волну нежности. В Джоне Поле не было ничего женственного. Он просто нравился себе такой, какой он есть, и не пытался никому ничего доказывать.
Письмо не имеет ни малейшего отношения к затишью их сексуальной жизни. Оно вообще ни к чему не имеет отношения. Конверт благополучно заперт в шкафу для документов, в красно-коричневой папке вместе с копиями их завещаний.
Она пообещала его не вскрывать. Так что она не может и не станет это делать.
Глава 7
Ты не знаешь, кто умер? – поинтересовалась Тесс.
– Что ты сказала? – переспросила ее мать.
Глаза у нее были закрыты, а лицо обращено к солнцу.
Они находились на игровой площадке при начальной школе Святой Анджелы. Мама Тесс устроилась в инвалидной коляске, которую они взяли напрокат в местной аптеке, а ее больная нога покоилась на подставке. Тесс предполагала, что мама возненавидит коляску, но ту, похоже, все устраивало: она сидела с безукоризненно выпрямленной спиной, словно на званом обеде.
Они ненадолго задержались на утреннем солнышке, пока Лиам исследовал школьный двор. У них еще оставалось несколько минут до назначенной встречи с секретарем насчет зачисления Лиама.
Люси договорилась обо всем еще с утра и с гордостью сообщила дочери, что мальчика примут без вопросов. Собственно говоря, они могут все устроить хоть сегодня, если захотят!
– Это не горит, – ответила ей Тесс. – Нам необязательно что-то предпринимать до Пасхи.
Она не просила маму звонить в школу. Разве она не имеет права по меньшей мере ближайшие сутки приходить в себя от потрясения и не заниматься ничем другим? Благодаря хлопотам матери все происходящее казалось чересчур реальным и бесповоротным, как будто тот кошмарный розыгрыш был чистой правдой.
– Я могу отменить встречу, если хочешь, – с мученическим видом предложила Люси.
– Ты уже договорилась? Не спросив меня?
– Ну, я просто решила, что нам стоит стиснуть зубы и двигаться дальше.
– Ладно, – вздохнула Тесс. – Давай так и сделаем.
Естественно, Люси настояла на том, чтобы пойти с ними. Скорее всего, она и на все вопросы станет отвечать за Тесс, как делала и прежде, пока та была маленькой и робела при встрече с незнакомцами. Мама так никогда толком и не избавилась от привычки говорить за нее. Эта манера слегка смущала Тесс, но в то же время казалась довольно милой и расслабляющей, словно обслуживание в пятизвездочном отеле. Почему бы и не позволить кому-то другому делать за тебя всю тяжелую работу?
– Ты не знаешь, кто умер? – повторила Тесс свой вопрос.
– Умер?
– Похороны, – пояснила Тесс.
Школьная игровая площадка примыкала к церковному двору, и отсюда было видно гроб, который несли к катафалку четверо молодых людей.
Чья-то жизнь подошла к концу. Кто-то никогда больше не ощутит на лице солнечного света. Опираясь на эту мысль, Тесс попыталась взглянуть на свою боль под новым углом, но это не помогло. Она задумалась, не занимаются ли Уилл с Фелисити любовью прямо в эту минуту, в ее постели. Уже позднее утро, но им никуда не нужно идти. Их связь представлялась Тесс кровосмешением, чем-то грязным и неправильным. Она содрогнулась. В горле стоял горьковатый привкус, как будто она всю ночь напролет пила дешевое вино. И в глаза словно песка насыпали.
Погода тоже не облегчала ситуацию – слишком уж чудесной она была, будто в насмешку над болью Тесс. Сидней утопал в золотистой дымке. Японские клены перед школой ярко пламенели, камелии цвели роскошным густым багрянцем. На окнах классов выстроились горшки с алыми, желтыми, персиковыми и кремовыми бегониями. Высокие песчаниковые стены церкви Святой Анджелы четко вырисовывались на фоне кобальтовой синевы неба. Мир прекрасен, как будто говорил Тесс сам Сидней. Что с тобой-то не так?
– Ты не знаешь, кого там хоронят? – по возможности мягче поинтересовалась она.
На самом деле ее не особенно волновало, чьи это похороны. Просто хотелось слушать чужие слова о чем угодно, только бы прогнать видение рук Уилла на постройневшем белом теле Фелисити. У сестры фарфоровая кожа. Сама Тесс была смуглее – сказалось наследие с отцовской стороны. Одна из прабабушек Тесс, умершая еще до ее рождения, была ливанкой.
Уилл с утра позвонил ей на мобильный. Не стоило отвечать, но, когда Тесс увидела его имя, в ней вспыхнула незваная искорка надежды и она схватила трубку. Он звонит сказать, что все это было ошибкой. Ну конечно же.
Но стоило ему заговорить этим новым, ужасным, веским и торжественным тоном без намека на смех, как надежда угасла.
– Ты в порядке? – спросил он. – У Лиама все хорошо?
Он говорил так, будто в их жизни недавно произошло несчастье, в котором он ничуточки не виноват.
Ей отчаянно хотелось пожаловаться настоящему Уиллу на то, что наделал этот новый Уилл, захватчик без чувства юмора, на то, как он разбил ее сердце. Настоящий Уилл захотел бы все исправить ради нее. Настоящий Уилл сразу же отобрал бы у нее трубку, пожаловался бы на то, как обошлись с его женой, и потребовал бы возмещения. Настоящий Уилл заварил бы ей чашку чая, наполнил бы ванну и, наконец, обернул бы эту ситуацию так, чтобы она увидела в ней забавную сторону.
Вот только на этот раз забавной стороны не было.
Ее мать открыла глаза и, прищурившись, оглянулась на Тесс.
– По-моему, ту жуткую монашку.
Тесс приподняла брови, обозначая легкое потрясение, и мама усмехнулась, довольная собой. Она с такой решительностью взялась веселить дочь, что напоминала эстрадного артиста, в отчаянии прибегающего к самым рискованным новинкам, чтобы удержать слушателей на местах. С утра, сражаясь с крышкой на банке «Веджимайта», она даже употребила слово «ублюдочный», тщательно выговорив его по слогам, так что оно прозвучало не более бранным, чем, скажем, «лепрекон».
Мать воспользовалась самым крепким ругательством в своем лексиконе, поскольку пылала гневом от ее лица. Люси, произносящая «ублюдочный», – это все равно что кроткий и вежливый, законопослушный гражданин, внезапно превратившийся в народного мстителя с ружьем наперевес. Вот почему она так быстро созвонилась со школой. Тесс ее понимала. Маме хотелось действовать – сделать что-нибудь, что угодно, ради дочери.
– Какую именно из жутких монашек?
– Где Лиам? – спохватилась мать и неловко извернулась в коляске.
– Вон там, – подсказала Тесс.
Лиам бродил по игровой площадке, изучая ее оснащение пресыщенным взглядом шестилетнего эксперта. Присел на корточки у подножия большой желтой горки-трубы и засунул голову внутрь, как будто проводил проверку эксплуатационной безопасности.
– Я на мгновение потеряла его из вида.
– Тебе необязательно следить за ним все время, – мягко напомнила Тесс. – Это вроде как моя работа.
– Конечно твоя.
С утра за завтраком они обе пытались проявить взаимную заботу. У Тесс оказалось преимущество: имея две рабочие лодыжки, она успела вскипятить чайник и заварить чай за то время, пока ее мама тянулась за костылями.
Тесс наблюдала, как Лиам подходит к краю игровой площадки, под смоковницу, где они с Фелисити обычно обедали в компании Элоизы Бангонии. Элоиза познакомила их с каннеллони, что было ошибкой в отношении человека с метаболизмом Фелисити. Миссис Бангония давала дочери с собой столько еды, что хватало на троих. Это было еще до того, как вопрос детского ожирения начал всех беспокоить. Тесс до сих пор помнила этот вкус. Божественно.
Лиам замер, уставившись в пространство, словно увидел, как его мать впервые пробует каннеллони.
Возвращение в старую школу сбивало с толку, как будто время было одеялом и его свернули так, чтобы разные концы оказались наложены друг на друга.
Надо будет напомнить Фелисити о каннеллони миссис Бангонии.
Нет. Нет, не надо.
Лиам внезапно повернулся и на манер каратиста пнул мусорный бак, так что тот лязгнул.
– Лиам, – сделала ему замечание Тесс, но недостаточно громко, чтобы он услышал.
– Лиам! Тсс! – куда громче одернула внука Люси, прижав к губам палец и кивнув на церковь.
Небольшая компания скорбящих уже высыпала наружу, и теперь они стояли, беседуя между собой со скованностью и облегчением, характерными для участников похорон.
Лиам не стал больше пинать бак. Он был послушным ребенком. Вместо этого он подобрал палку, взял ее двумя руками, словно пулемет, и принялся молча целиться из нее по сторонам. Тем временем из окна приготовительного класса зазвенели нежные детские голоса, поющие про крошку-паучка.
«О господи, – подумала Тесс, – где он этому научился?»
Ей стоит бдительнее отнестись к компьютерным играм, в которые он играет, хотя она невольно восхитилась достоверности, с которой он по-солдатски сужал глаза. Надо будет потом рассказать Уиллу. Пусть посмеется.
Нет, она не расскажет об этом Уиллу.
Ее мозг, похоже, никак не поспевал за реальностью. Этой ночью она пыталась во сне подкатиться под бок Уиллу, но на его месте находила лишь пустоту, и, вздрогнув, просыпалась. Они с Уиллом прекрасно спали рядом. Никакого подергивания, храпа или сражений за одеяло. «Я больше не могу без тебя выспаться, – пожаловался как-то Уилл, хотя они тогда встречались всего лишь несколько месяцев. – Как будто без любимой подушки. Теперь придется брать тебя с собой, куда бы я ни поехал».
– Какая именно из жутких монашек умерла? – снова спросила Тесс у матери, глядя на скорбящих.
Сейчас было неподходящее время для подобных воспоминаний.
– Не все они были жуткими, – заметила Люси. – Большинство их выглядели довольно мило. Как насчет сестры Маргарет Энн, которая пришла к тебе на день рождения в десять лет? Она была красавицей. По-моему, твой отец на нее заглядывался.
– Серьезно?
– Ну, может, и нет.
Мама пожала плечами, как будто равнодушие к хорошеньким монашкам было всего лишь еще одним недостатком ее бывшего мужа.
– В любом случае это должны быть похороны сестры Урсулы. На прошлой неделе в приходской газете писали, что она умерла. По-моему, тебя она не учила? Говорят, била учеников ручкой метелочки для смахивания пыли. В наши дни никто не пользуется перьевыми метелочками. Интересно, стало ли в мире из-за этого больше пыли?
– Кажется, я помню сестру Урсулу, – задумалась Тесс. – Красное лицо и брови как гусеницы. Мы обычно от нее прятались, когда она дежурила на игровой площадке.
– Не уверена, остались ли еще монашки среди учителей в школе. Вымирающая порода.
– В буквальном смысле, – уточнила Тесс.
– О боже, я не имела в виду… – Люси фыркнула и осеклась, отвлеченная чем-то у входа в церковь. – Ладно, милая, соберись с духом. Нас только что заметила одна из приходских дам.
– Что?
Тесс немедленно охватил ледяной ужас, словно мать сообщила, что их заметил проходящий мимо снайпер.
Миниатюрная блондинка уже отделилась от группки скорбящих и резво направлялась к ним через школьный двор.
