Текст книги "Алый восход"

Автор книги: Ли Бристол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 23

Вдоль дороги вился длинный плюмаж, окутавший туманной дымкой раннюю осеннюю желтизну техасских лесов. Кусты и деревья казались изображениями на зернистой рыхлой бумаге. Они гнали к Сабине, на юго-восток, почти семьсот голов скота. Четверо опытных ковбоев скакали по бокам стада, заставляя его двигаться в нужном направлении, отрезая путь тем животным, которые пытались отбиться от стада, собирая слабых и хромых. Это был нелегкий труд, но погонщики прекрасно знали свое дело.

Взглянув на Дасти, Скунс спросил:

– Есть какие-нибудь следы?

Парень утер пот со лба. Покачав головой, ответил:

– Нет. Пока ни одного.

Скунс разломил плитку прессованного табака. Сунув одну половину в рот, пробормотал:

– Не могу поверить, что они пропустят нас к Сабине и не попытаются напасть. – Он протянул приятелю кусок табака.

Дасти нахмурился:

– А я вот не могу поверить, что мы спокойно гоним скот, когда должны были бы охотиться за бандитами.

Скунс усмехнулся:

– Неужели не видишь, что у нас нет выбора?

– Верно, нет. И это меня чертовски нервирует. Мерзавцы кружат где-то поблизости и только и ждут удобного момента, чтобы наброситься на нас.

Дасти окинул взглядом стадо. Кивнув на Элизабет, ехавшую чуть поодаль, проговорил:

– Как ты думаешь, она действительно уедет и бросит нас? Скунс перегнулся через луку седла и сплюнул табачную жижу.

– Думаю, да.

– Джед не позволит ей уехать. Скунс снова усмехнулся:

– Ни один мужчина не сможет уговорить женщину, если она закусила удила.

Дасти покосился на приятеля.

– Но ведь он ее муж. Скунс пожал плечами:

– Они наговорили друг другу слишком много обидных слов. Слишком много даже для супругов. К тому же этой маленькой леди пришлось несладко. И хорошо, если она пока не знает, что ее ждет впереди.

Дасти пристально взглянул на Скунса, однако промолчал. Минуту спустя он все же отважился на вопрос:

– Ты же не думаешь, что он хочет, чтобы она уехала?

– Не знаю и не хочу знать. Но скажу тебе честно: мне будет ее не хватать.

Оба взглянули на изящную женскую фигурку, покачивавшуюся в седле. Трудно было поверить, что прошло всего четыре месяца с тех пор, как Элизабет появилась на ранчо.

Она сидела в дамском седле – элегантная, как принцесса, даже в своем пыльном сером платье и в потрепанной мужской шляпе. Спина ее была совершенно прямой, плечи развернуты. Руки непринужденно и изящно держали поводья.

Тут один из быков отбился от стада, и Элизабет, пустив лошадь легким галопом, без малейших усилий усмирила быка.

Скунс хмыкнул:

– Ты только посмотри на нее. Будь я проклят, если когда-нибудь видел похожую… Черт возьми, да я бы за шесть недель научил ее владеть лассо лучше, чем Рио.

Дасти улыбнулся:

– Думаю, немного найдется такого, чего она не умела бы делать.

– Жаль только, что она об этом не знает, – заметил Скунс. Выругавшись сквозь зубы, он погнал свою лошадь к голове стада – там бык-лидер пытался повернуть не в ту сторону.

Сначала все дни казались Элизабет каким-то нескончаемым кошмарным сном. И она действительно была словно во сне – не помнила, когда и что ела, не помнила, когда спала, а когда сидела в седле. Она знала лишь одно: ее муж собрал новое стало и теперь гнал его на скотоприемный пункт в Сабину, где агент должен был купить скот; после этого Джед собирался посадить ее на пароход, отплывающий в Алабаму.

Но время шло, и в один из дней Элизабет вдруг почувствовала, что жизнь возвращается к ней. В этот день она заметила, как удивительно, как завораживающе горят сухие ветки в костре. Она с восхищением смотрела, как тонкая струйка дыма поднимается в ясное голубое небо. А потом, когда уже стемнело, прислушивалась к голосам мужчин, объезжавших стадо. Она слышала и вой койота, и сейчас этот вой показался ей удивительно прекрасным – то был голос одинокого, но свободного существа.

Ее глаза открывались постепенно, день за днем, и она начинала видеть окружающий мир так, будто просыпалась от долгого сна. Она начала замечать солнце и теперь любовалась его золотистым блеском. Любовалась и ручьями, сверкавшими в лучах солнца, точно алмазы. Любовалась невероятной синевой неба, казавшегося теперь ярче и неизмеримо прекраснее, чем когда-либо. А ночью, когда на черном бархате неба появлялись звезды, похожие на ярких светлячков, она закрывала глаза, ослепленная этим светом, и со вздохом засыпала. Она спала крепко, без сновидений. А утром ее будили розоватые лучи рассвета, ласкавшие щеку.

Элизабет постепенно возвращалась к своим обязанностям кухарки, чтобы высвободить для Рио время – ведь ему следовало присматривать за стадом, и она стала прислушиваться к разговорам мужчин, иногда даже принимала в них участие. Кроме того, она взяла на себя некоторые обязанности погонщика и неплохо с ними справлялась, что и продемонстрировала сейчас Дасти и Скунсу.

Близился полдень, и следовало дать животным отдых, а также перекусить и напоить лошадей.

Дасти подъехал к Элизабет:

– Вот там есть ручей, миссис Филдинг, Рио уже направился туда с лошадьми.

Элизабет кивнула и повернула свою лошадь в указанном направлении. Она знала: мужчины рассчитывают, что на костре уже сварятся бобы к тому времени, когда они устроят стадо на отдых. К ее удивлению, Дасти поехал с ней рядом.

– Красивая местность, правда? – спросил он неожиданно.

Элизабет мечтательно улыбнулась. Почему она прежде не замечала этих ярких красок и чудесных теней? Почему не замечала этой красоты? А может, и замечала, но теперь забыла…

– Да, очень красиво, – согласилась она. – Кажется, сегодня стало чуть прохладнее.

– Похоже, что зима будет мягкой, – сказал Дасти. Какое-то время они ехали молча. Элизабет старалась подавить желание повернуться в седле и поискать глазами Джеда. Сегодня он все время перемещался. Она видела только движущуюся точку. Он то оказывался далеко впереди, потому что рыскал в поисках воды, то занимался другими важными делами. Но ни разу не приблизился к Элизабет и не сделал попытки ехать рядом с ней. Она была благодарна мужу за это – ей все еще тяжело было видеть его.

Во время отдыха, а также вечером, у лагерного костра, когда она сворачивалась в клубочек под своим одеялом и над головой у нее сияли звезды, ей не удавалось не замечать его, не удавалось не слышать его голос – и эти минуты были самыми тягостными. Воспоминания возвращались и уносили ее в прошлое – они мучили, ранили, терзали. В такие минуты ей хотелось закричать.

И с каждым днем ей становилось все труднее отвергать прошлое. Она пыталась захлопнуть дверь, ведущую в прошлое, пыталась не допустить, чтобы чувства взяли над ней верх, однако ей не удавалось убежать от воспоминаний, не удавалось похоронить преследовавшие ее чувства и мысли. Просыпаясь по утрам, Элизабет не могла удержаться от того, чтобы тайком не бросить на него взгляд, и она видела, как муж надевает сапоги, как приглаживает ладонью волосы, прежде чем надеть шляпу. Когда же Джед заговаривал с ней, благодаря за чашку кофе или объясняя что-нибудь, она старалась не смотреть ему в глаза. Она боялась увидеть в них то, что заставляло ее вспоминать недавнее прошлое. Ей не хотелось думать о прошлом. Ей не хотелось страдать и тосковать.

Но с каждым днем становилось все труднее противиться потребности смотреть на него, быть с ним рядом. Элизабет казалось, что присутствие мужа каким-то образом придает ей силы, поддерживает ее. Иногда она спрашивала себя, удастся ли ей когда-нибудь полностью освободиться от его власти. И каждый раз ответ был один и тот же: нет, не удастся.

Тут Дасти, нарушив молчание, вдруг выпалил: – Миссис Филдинг, я не хочу, чтобы вы уезжали! Элизабет замерла в седле. Однако не было смысла и дальше избегать разговора об этом. Теперь уже, после долгих дней пути, она не могла отрицать очевидное, не могла себя обманывать…

Собравшись с духом, Элизабет проговорила:

– Я должна уехать, Дасти. И вы знаете это лучше, чем кто бы то ни было. – Взглянув на молодого человека, она вдруг воскликнула: – О, Дасти, как вы можете оставаться здесь после того, что пережили?! Неужели вам не страшно?!

Сдвинув шляпу на затылок, он в задумчивости пробормотал:

– Думаю, вы правы, мне страшно. Но я не боюсь смерти. Дело не в этом. Когда приходит твое время, ты едва ли можешь что-либо сделать. Кроме того, главное ведь не в смерти. Главное – это жизнь. Верно?

– Но зачем вам… такая жизнь? – Ее руки судорожно вцепились в поводья. – Как вы можете так говорить, после того как убили вашу семью? Как вы можете так спокойно относиться к нападению индейцев? Неужели вам здесь так нравится?

Дасти с изумлением посмотрел на собеседницу. Потом тихо проговорил:

– Я и забыл, что вы об этом не знаете, миссис Филдинг. На нашу хижину напали не индейцы, а бандиты, белые люди. И предводитель у них – мерзавец по имени Хартли.

Элизабет в ужасе уставилась на Дасти.

– Лорд Хартли?! Но… вы уверены? Он кивнул:

– Это они испугали и разогнали наше стадо и стреляли в открытую дверь хижины. Если бы мы сразу же пошли по их следам и перестреляли их всех, ничего бы не было, – с горечью в голосе добавил Дасти. – Ничего не случилось бы, и вы не поехали бы в Алабаму.

Элизабет в смущении покачала головой:

– Но… я видела их. Это были индейцы. Их лица были раскрашены, а в волосах – перья…

Дасти пожал плечами:

– Это излюбленный трюк всех трусов. Им известно о беде, постигшей чероки. Поэтому они и решили, что все можно свалить на индейцев. – Дасти немного помолчал, потом вновь заговорил: – Понятия не имею, чего ждать от такого человека, как Хартли. Лучше дайте мне индейца. Я по крайней мере буду знать, чего от него ожидать. Но когда имеешь дело с безумным белым человеком… – Дасти умолк и снова пожал плечами.

Элизабет пыталась осмыслить услышанное. Неужели лорд Хартли, такой образованный, такой элегантный, такой сдержанный и утонченный джентльмен, – неужели он способен на нечто подобное?

Пристально взглянув на молодого человека, она сказала:

– Дасти, вы ничего не понимаете. Лорд Хартли… Я знаю, что у него есть недостатки, но он, конечно же, не способен на такое… Лорд Хартли – джентльмен, и он прекрасно воспитан. Не могу представить, что он способен на подобные поступки. Ведь вы его обвиняете… – Элизабет внезапно умолкла.

Она вдруг вспомнила драку на корабле и поняла, что, возможно, пыталась убедить в невиновности лорда Хартли не Дасти, а себя.

Дасти утер рукавом лоб и пробормотал:

– Иногда случается, мэм, что хорошее воспитание – только прикрытие. А джентльмены… Они бывают разные. И внешность человека ничего не значит. – Он взглянул на Элизабет. – Вот вы, например… Кто бы мог подумать, что такое маленькое и хрупкое создание, как вы, может ездить верхом не хуже ковбоя? В первый день, когда вы вышли из повозки… О, я подумал, что вы не продержитесь у нас и недели. Но вы обвели нас всех вокруг пальца. Клянусь, именно это вы и сделали. Потому что при всем своем хорошем воспитании и изящных манерах вы самая сильная женщина, какую я видел в жизни.

Элизабет была тронута этим признанием. Пытаясь скрыть охватившее ее волнение, она проговорила:

– Я вовсе не сильная, Дасти. Я долго держалась, крепилась… Но потом не выдержала и сдалась.

– Миссис Филдинг, вы не сдались, – с уверенностью возразил Дасти. – Возможно, сейчас у вас возникло такое ощущение, но в вас гораздо больше мужества, чем вы предполагаете.

„Нет, – подумала она, – я не ошибаюсь. Я оставила свой дом ради этой ужасной жизни на границе. Я избежала смерти от огня и воды. Я вышла замуж за человека, который не желал меня. Я жила все это время, страдая от одиночества и страха, и боролась за то, чтобы заслужить любовь своего мужа, но так и не заслужила ее. Я пережила нападение безумцев, стрелявших в нас, и свои собственные кошмары. Но теперь все кончено. Больше терпеть я не в силах“.

Она тихо проговорила:

– Я не могу здесь остаться, Дасти. Мне некуда возвращаться. Все, что я пыталась создать, все, что мы строили и надеялись построить, – все это погибло. Я потеряла все.

Дасти хмыкнул и покачал головой.

– Миссис Филдинг, знаете, сколько раз я терял все? Я не раз строил хижину, чтобы у меня был приют на зиму, а потом строил кораль. Но приходили команчи, или ударяла молния, или случалось наводнение… И я двигался дальше, и снова валил деревья, и опять строил дом. Я устраивал себе логово в пещере или делал шалаш из веток, чтобы укрыться от дождя и ветра. Я укрощал мустангов или нанимался на временную работу. Для меня не имеет особого значения, где я нахожусь и чем занимаюсь, пока я могу прокормить себя. А на ранчо вашего мужа я застрял на три года, но, пока вы не появились, у меня не было настоящего дома.

Дасти внимательно посмотрел на Элизабет и с задумчивым видом продолжал:

– Я понимаю, мэм, что для женщины тяжело потерять то, чем она гордилась. Мне кажется, я хорошо это чувствую. Но всегда окажется, что есть еще деревья, которые можно срубить, есть еще колья, которые можно вбить в землю, чтобы поставить палатку. А такие вещи, как горшки, плошки и кастрюли, всегда можно купить в фактории. Но то, что вы давали нам, пока жили на ранчо, невозможно заменить ничем… Да, этого ничем не восполнишь.

Элизабет судорожно сглотнула и отвернулась. 4Ей нечего было сказать.

Но слова Дасти запали ей в душу. Снова и снова они всплывали в ее памяти в самые неподходящие моменты в течение дня, а потом и бессонной ночью. И как она ни старалась, ей не удавалось заставить себя не думать о прошлом и не оглядываться назад.

Глава 24

Еще два дня пути приблизили их на сорок миль к конечной цели путешествия и еще больше отдалили от трех покатых холмов, где Элизабет вступила в пору взросления, где она усвоила первые уроки жизни и любви и многому научилась за одно короткое лето.

Они разбили лагерь на опушке соснового леса, где узкий ручей струился по каменистому ложу в ожидании осенних дождей, которые должны были наполнить его водой в изобилии. Закат был пламенно-розовым, а потом небо стало темно-фиолетовым, и краски неба, смешиваясь с отблесками костра, отбрасывали блики на лица путников.

Рио удалось отыскать уже высохший перец чили на дне своей седельной сумки. Он добавил его к жаркому из говядины с диким луком, которое Элизабет готовила на ужин. Это должно было придать пикантности их обычному вареву. Джед сварил кофе, и он был настолько густым, что в нем и подкова не утонула бы. Элизабет же еще нашла время, чтобы поджарить несколько кукурузных лепешек. Ужин получился отменный, и все повеселели. Это были те цасы дня, которые Элизабет больше всего полюбила за время их путешествия. Более того, она подозревала, что воспоминания об этих часах долго не изгладятся из ее памяти.

Сумерки постепенно сгущались, сменяясь более плотными вечерними тенями. В ветвях сосен приплясывали светлячки. Подошел Дасти за своей вечерней порцией, а Рио сменил его на вахте возле стада.

– Сегодня быки ведут себя спокойно, – сказал Дасти, накладывая себе жаркого. – Все так мирно, как только можно было бы пожелать.

Скунс кивнул:

– Мы хорошо за ними смотрим, поэтому не потеряли еще ни одной головы. Сколько нам еще двигаться, босс?

Джед сидел чуть поодаль от костра – так, чтобы свет не падал в глаза. В какой-то момент он повернул голову и перехватил взгляд Элизабет. Это длилось не более мгновения, но и этого мгновения было достаточно, чтобы сердце его мучительно сжалось. Он опустил глаза и стал прихлебывать кофе из своей кружки.

– Так как же, босс? – допытывался Скунс.

– Возможно, с неделю, если погода еще подержится, как теперь, – ответил Джед.

– И сколько удастся за них получить?

– Можно взять долларов по двадцать за голову. Правда, Сэм сказал, что в Новом Орлеане цены взвинтили до тридцати пяти.

Скунс фыркнул:

– Нет уж! Пусть кто-нибудь другой стирает себе задницу до кровавых мозолей. Я предпочитаю получить хоть какие-нибудь деньги.

Элизабет знала, что если бы не она, то Джед держал бы путь в Новый Орлеан и получил бы самую высокую плату за стадо. Она почувствовала угрызения совести. Это чувство вины было новым для нее и смутило ее. Ей было трудно преодолеть его, как и то чувство, что возникло у нее, когда Джед перехватил ее взгляд. Она заметила:

– Я все еще не понимаю, почему вы прилагаете столько усилий, перегоняя скот. В Луизиане и Алабаме много скотоводов, но папа однажды рассказывал, побывав в Нью-Йорке, что не смог найти приличного бифштекса во всем городе. Да и скверный-то стоил не меньше, чем ночлег в гостинице. Так что говядина нужна именно на севере. Готова поручиться, что в Нью-Йорке вы могли бы продать животных по пятьдесят долларов за голову.

Дасти застыл с вилкой у рта.

– Боже милостивый, миссис Филдинг! Да вы представляете, какой путь надо для этого проделать?

Скунс расхохотался:

– Тогда бы эти наши лошадки стали просто скелетами, а мы бы целый месяц ползли на брюхе.

Дасти кивнул.

– Знаете, миссис Филдинг, некоторые пытались проделать такой путь, но дело того не стоит. Слишком велик риск и слишком тяжелый труд. Нужно быть совсем уж отчаянным парнем, чтобы преодолеть такое расстояние.

Джед улыбнулся, и, заметив его улыбку, Элизабет почувствовала, как к горлу ее подкатила теплая волна. Она заставила себя снова повернуться к Дасти:

– Но ведь вам не обязательно гнать стадо до самого Нью-Йорка. Как насчет железной дороги?

Дасти расхохотался:

– Покупать билеты для стада коров?!

– А почему бы и нет? – настаивала Элизабет. – Разве это не то же самое, что платить агенту, когда грузишь быков на суда?

С минуту все молчали – мужчины пытались найти весомый аргумент, способный противостоять женской логике.

И вдруг раздался голос Джеда.

– Ближайшая железнодорожная станция не так уж далеко отсюда, – сказал он, взглянув на жену.

Элизабет смутилась. Неужели Джед обращался к ней?

– Так почему бы не погнать стадо к станции? – спросила она.

Джед пояснил:

– Туда не доберешься. Нет проторенного пути.

– Так проложите его. Должны же вы когда-нибудь начать…

Джед задумался… Элизабет, появившись на ранчо, все изменила в их жизни. Она даже заставила их ужинать за столом и пользоваться салфетками. А теперь эта женщина придумала нечто… невероятное. Перегон стада по железной дороге! Да, она совершенно не изменилась.

Быстро расправившись с первой порцией жаркого, Дасти снова потянулся к котлу. Наполнив свою миску, сказал:

– Думаю, что на словах это значительно проще, чем на деле, миссис Филдинг.

Элизабет с трудом отвела взгляд от Джеда. Что она прочла в глазах мужа за эти несколько мгновений? И почему ей вдруг захотелось и плакать, и смеяться?

Пристально посмотрев на Дасти, она заявила:

– Но вы должны попытаться! Скунс покачал головой:

– Миссис Филдинг, для вас нет ничего невозможного. Потом вы скажете Господу, как лучше устроить восход солнца и когда.

Джед грустно улыбнулся:

– Такова моя жена. Она всегда и обо всем имеет собственное мнение, и не важно, знает ли она что-нибудь об этом деле или нет.

Воцарилось молчание. Мужчины вопросительно поглядывали на Джеда. И вдруг Элизабет рассмеялась. Рассмеялась так же весело и непринужденно, как в прежние дни. И тотчас же все мужчины оживились и подхватили ее смех.

Глядя на них, Элизабет чувствовала: из всех дорогих воспоминаний память об этой минуте останется самой светлой и драгоценной. Как приятно было снова научиться смеяться.

И вдруг ее поразила ужасная мысль: „Я никогда больше не увижу их“. Конечно, Элизабет и прежде понимала это, но старалась не думать о расставании. А сейчас она осознала, что никогда уже не увидит Дасти, ставшего ее другом; не увидит Рио, научившего ее готовить и поймавшего для нее дикого кабана. Она никогда больше не увидит никого из этих людей.

Наверное, Скунс найдет себе женщину и осядет где-нибудь на собственном ранчо. Дасти, у которого вся жизнь впереди, не станет вечно перегонять чужие стада. А что касается Рио, то для человека с таким природным обаянием и букетом разнообразных талантов возможности безграничны в этой стране отважных первооткрывателей.

„Я желаю вам всем, – думала она, – самого лучшего в жизни. Дома, счастья и женщин, которые будут вас любить и станут о вас заботиться“.

Но она никогда не узнает, как сложится их дальнейшая жизнь. Она никогда не увидит их снова.

А Джед…

У нее перехватило дыхание. Взгляд ее обратился к мужу. Он сидел в глубокой тени, и лицо его казалось удивительно грустным. Его она тоже никогда не увидит.

Элизабет опустила глаза. Ей казалось, она вот-вот задохнется. Больше она не могла сидеть спокойно, глядя на него, не могла сидеть так близко от него. Не могла притворяться и делать вид, что ничего не произошло, что ничего не изменилось. Изменилось все, и она не могла больше оставаться на месте.

Не говоря ни слова, Элизабет поднялась на ноги и удалилась от костра.

Прошло минут десять, возможно, и все двадцать, и наконец она услышала легкие шаги. Элизабет стояла, прислонившись к сосне, смотрела, как сгущается тьма, как из леса выползает ночь. Ей не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто к ней приблизился. Это было нечто такое, что жена постигает мгновенно и инстинктивно, – шаги мужа, биение его сердца, когда ее щека оказывается прижатой к его груди, а его тяжелое дыхание пробуждает ее даже от самого глубокого сна… Она способна была почувствовать приближение Джеда, потому что была его женой.

Странно, но она не могла плакать. Ей хотелось заплакать, но слезы не шли. У нее возникло ощущение: она давно уже знала – и знание это гнездилось где-то в самой глубине ее души, – что судьба приведет ее сюда, под эту сосну. И знала, что к ней подойдет Джед и остановится в двух шагах, остановится и скажет слова, которые ничего уже не смогут изменить.

Однако она заговорила первая, и в голосе ее были грусть и нежность:

– Прежде я не понимала, а теперь знаю, какая жизнь зовет и влечет тебя. – Элизабет подняла глаза к небу и, увидев свою „одинокую звезду“, мерцавшую меж ветвей сосны, улыбнулась ей. – Это так… Кажется, что есть только звезды и звуки ночи и больше никого, ни одной живой души. И каждый день ты будто рождаешься заново, и каждый день тебе дается еще один шанс в жизни попытать счастья. Когда же ты оглядываешься назад и видишь следы, которые оставил на этой земле, то это… Не знаю, как выразить, но мне кажется, это дает тебе ощущение силы и делает тебя частью чего-то очень важного.

Она повернула голову и, взглянув на мужа, продолжала:

– С моей стороны было глупо думать, что ты можешь стать фермером. Теперь я бы не пожелала тебе такой судьбы.

Лицо Джеда казалось непроницаемым. Она смотрела на мужа и вспоминала тот день, когда истерически рыдала в его объятиях, когда их сердца разрывались на части, потому что вокруг них рушился созданный ими мир – догорал и оседал пеплом у их ног. А потом ей вспомнилась другая ночь, похожая на эту… Тогда воздух был напоен ароматом роз и звучала музыка, а они, обнявшись, стояли в саду, и им казалось, что они могут изменить предначертания судьбы и уже делают это. Но то было в ином мире, и они тогда были совсем другими людьми. Однако все от начала и до конца вело лишь к этой горестной минуте. Тут Джед наконец заговорил:

– Как бы там ни было, но я уверен: такая жизнь мне подходит. И эта жизнь – единственная вещь на свете, за которую стоит бороться.

Элизабет подняла глаза и снова посмотрела сквозь ветви на темный полог неба. Когда-то, давным-давно, она спросила Джеда, почему люди стремятся на Запад. Теперь она знала ответ. Это те люди, которые просто не могут жить иной жизнью и в ином месте. Это мужчины, пытавшиеся познать неизведанное, исследовать неизученное, – именно они отправлялись на Запад. Они трудились, воевали и умирали, а освоенные ими земли становились их подарком миру.

Джед ее муж, но его жизнь – здесь, в Техасе. И поэтому она знала, что никогда больше не увидит его.

Элизабет проговорила:

– Дасти говорит, что это был лорд Хартли.

Лошади, стреноженные недалеко от них, тихонько заржали. Откуда-то издали донеслось мычание быка. Вода в ручье, казалось, что-то нашептывала.

Джед ответил:

– Хартли давно говорил мне, что уничтожит меня. Думаю, он человек слова, если ничего другого о нем не скажешь.

Элизабет в замешательстве взглянула на мужа.

– Но почему?

– Причины значения не имеют. Главное – я не должен ему этого позволить.

Джед был по-прежнему невозмутим, но Элизабет почувствовала, что он полон решимости и ни за что не признает свое поражение – что бы ни произошло.

Она прошептала:

– Хотела бы я обладать твоим мужеством.

– Дело не в мужестве. Весь вопрос в том, чтобы понять, когда у тебя нет выбора.

Элизабет промолчала. Глядя на нее, Джед чувствовал стеснение в груди. Даже теперь, после того как они много дней провели в седле, Элизабет была прекрасна. После пожара у нее не осталось ничего, кроме этого серого платья, и она носила его изо дня в день. Волосы ее были перехвачены на затылке сыромятным ремнем, а руки огрубели, оттого что каждый день ей приходилось держать в них поводья. И все же она ухитрялась выглядеть такой же элегантной, как в тот вечер, когда стояла рядом с ним в шелках и кружевах в саду плантации Спринг-Хилл. Элизабет по-прежнему оставалась для него воплощением всего, о чем он мечтал, но теперь она стала чем-то большим. Тогда она была мечтой, его фантазией. Теперь же стала реальностью – единственной в жизни реальностью, имевшей значение.

Судорожно сглотнув, он проговорил:

– Элизабет… я не должен был оставлять тебя одну в тот день. Воины чероки наблюдали все время за нашим домом на случай, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Но Хартли, должно быть, тоже наблюдал за нами и точно знал, когда индейцы покинут наши места.

Элизабет с удивлением посмотрела на мужа. Неужели те самые индейцы, которых она обвинила в поджоге, на самом деле защищали ее?.. Выходит, она совсем ничего не знала о техасской жизни. Впрочем, сейчас это уже не имело значения.

Пожав плечами, Элизабет сказала:

– Теперь это не важно. Джед со вздохом произнес:

– Да, теперь не важно.

Молчание затягивалось. Элизабет, сцепив пальцы, вдруг ощутила на одном из них кольцо из ивовой коры. Потупившись, она принялась вертеть кольцо на пальце и наконец почувствовала обжигающие слезы на глазах. Но они не могли облегчить боль, гнездившуюся глубоко в сердце. Слезы душили ее, сдавливали грудь, жгли горло, и все же они не могли излиться все разом.

Могла ли она перестать любить его лишь потому, что была не в силах остаться жить с ним? Конечно же, нет. Но она не выжила бы с ним в Техасе. Как он не выжил бы с ней в Мобиле. Джед там задохнулся бы – задохнулся бы в ее мире условностей и увядал бы оттого, что жизнь для него потеряла бы остроту. В Алабаме он утратил бы все, делавшее его человеком, которого она любила. Для него не было места в Алабаме, как для нее не было места в Техасе. Поэтому для них не оставалось надежды на совместную жизнь.

Она снова посмотрела на небо и, увидев свою „одинокую звезду“, спросила:

– Помнишь ночь на палубе корабля? Ты был тогда так жесток ко мне, и я подумала, что сердце мое навсегда разбито.

Джед возразил:

– Я только хотел сделать так, как было бы лучше для тебя.

Она кивнула. Судорожно сглотнув, вновь заговорила:

– А потом, когда корабль сел на мель… Я была так напугана… Я думала, это самое худшее, что могло случиться со мной. Я была на волосок от смерти, но все разрешилось самым непредвиденным и чудесным образом, потому что там оказался ты. Более того, там я была счастлива.

– Я всегда хотел лишь одного – позаботиться о тебе. – Джед перевел дух; он ужасно волновался. – Да, хотел позаботиться, но в конечном счете не сумел этого сделать. Я проиграл. Верно?

Элизабет молча смотрела на свою звезду. Наконец проговорила:

– Ты не должен был брать на себя заботу обо мне. Ты всегда был прав, с самого начала. Чтобы выжить здесь, надо быть человеком особого склада, а я не такая.

Он осторожно тронул ее за плечо.

– Но ведь какое-то время мы справлялись. Разве не так? Ведь мы были счастливы…

– Да, наверное… – Элизабет закрыла глаза, чтобы муж не заметил ее слез.

Она старалась сделать так, чтобы ее голос звучал ровно и твердо, поэтому говорила почти шепотом. Взглянув на кольцо из ивовой коры, Элизабет продолжала:

– Мне так грустно, Джед, и я очень сожалею. Он посмотрел на нее с тревогой:

– О чем?

– О своих ошибках – и обо всем.

Он глубоко вздохнул и приблизился к ней почти вплотную.

– Мы не делали ошибок, Элизабет.

Джед взял жену за руку и заглянул ей в глаза. Когда же он заговорил, Элизабет почувствовала, что каждое слово дается ему с огромным трудом.

– То, что ты была со мной даже такое короткое время, – это единственное событие за всю мою жизнь, заслуживающее того, чтобы его постоянно вспоминали. Ты – лучшее, что у меня когда-либо было в жизни. Так как же это могло быть ошибкой?

Он увидел удивление в ее глазах, а также боль и вопрос, и его пальцы невольно сжали ее руку. Джед чувствовал, как грудь его наполняется невысказанными словами, которые рвались наружу. Он знал, что должен их сказать. Но слова находили себе дорогу медленно и мучительно, и он не знал, как передать то, что чувствовал. Эти слова давались ему тяжело, они вызывали боль, и все же он понимал, что должен их произнести.

– Жалеть следует не тебе, а мне. Я знал с самого начала, что не должен допустить того, что произошло, и извиняться следует мне. Я должен был с самого начала положить этому конец. Я не должен был допустить, чтобы все это случилось. С самого первого дня, когда увидел тебя в Мобиле, и до того самого, как привез тебя в Техас, я знал, что не должен допустить… Но не смог.

Джед перевел дух и, глядя на кольцо у нее на пальце, продолжал:

– Да, извиниться следовало бы мне. – Он судорожно сглотнул. – Но я не стану просить прощения. Я не смог бы поступить иначе, даже если бы мне дали возможность пережить все заново. Да, я поступил бы именно так… как поступил.

Джед снова умолк и сделал глубокий вдох. Элизабет посмотрела ему в глаза и увидела в них страдание, которое он не мог скрыть.

Он легонько коснулся ее волос и, тщетно пытаясь скрыть волнение, прошептал:

– О, Элизабет… Я люблю тебя. Знаю, что сейчас мои слова не имеют никакого значения, но это так.

Он видел в полумраке ее глаза, полные слез. Он видел ее волнение и беспомощность. Он слышал, как бьется ее сердце при каждом произносимом им слове.

Наконец она заговорила, и голос ее дрожал, ее душили слезы:

– Знаешь, как я хотела услышать эти слова? Почему… о, почему ты никогда прежде не говорил мне их?

Джед почувствовал, что горло его сжимает судорога. Сделав над собой усилие, он произнес:

– Иногда… Я думаю, иногда сознаешь значение того, что имел, только утратив…