Текст книги "Три поцелуя (ЛП)"

Автор книги: Лэйни Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава двенадцатая
Клочок души

Людьми. Но это было давно, в те дни, когда летоисчисление велось назад от рождения Назарянина, согласно принятому календарному отчету нынешних дней. Тогда Михай не был демоном; он не всегда им был. В те другие времена было положено начало. Михай был рожден человеком.

Он знал это только потому, что в 1564 году на короткое время снова стал человеком.

Тогда он был простым мальчишкой в Срингаре[18]18
  Сринагар(урду سرینگر‎; хинди – Шринагар; англ. Srinagar) – город в Кашмирской долине, летняя столица штата Джамму и Кашмир. Находится на высоте 1730 м над уровнем моря в 650 км к северо‑северо‑западу от Дели. 1 273 312 жителей (2011).


[Закрыть], катался на лодках на мелководье озера Дал и умел запускать камушки‑лягушки по водной глади лучше любого сорванца. Он работал на фруктовых садах, дергал за веревки, привязанные к вершине деревьев, чтобы согнать прожорливых птиц, которые пытались украсть вишни принца. Если у него получалось ловко потянуть за веревку, то удавалось запустить в небо ворону, будто камень из рогатки. Он был докой в том, как подкрасться к птице, маленький темный раджа сада. Его звали Язад, и он молился Богу со слоновьей головой и ел хлеб с маком и кунжутом. Солнце согревало кожу, ветер шевелил волосы, и душа в нем была столь же реальной, как его сердцебиение.

Город стоял на озере Дал и был знаменит своими каналами‑улицами, напоминающими Венецию.

Он не знал ничего кроме того, как быть Язадом. До того дня, когда его глаз поголубел, он не помнил, кем он был раньше, но вид этого бледного глаза вернул все это, не сразу, но яркими всплесками. Воспоминания терзали его как уродливые мотыльки. Он был осажден ими, и после ужасной борьбы, дней безумия и священников, его анимус был выброшен на воздух, и его недолгая «человечность» подошла к концу.

Он помнил ужас, который испытал, обнаружив себя неумелым, оторванным от души Язада, и глядя сверху вниз на мальчика, которого он считал собой, видя агонию на этом знакомом лице и пытаясь понять, что он не Язад, а только что‑то, что росло внутри мальчика, как паразит.

С горечью он вновь узнал себя: Михай, Друдж, Накстуру. Демон.

Он был просто невидимым анимусом, дрейфующим далеко от своего покинутого тела, лишенным души, которую он считал своей.

Он и раньше чувствовал души в телах, в которые проникал, но то были бедные трепещущие существа, сбитые наповал анимусом, столь же непринужденно, как одежды с крючка. Эта же была другой. Душа Язада была и его душой, он был внутри нее, и она была внутри него. Страх, гордость, стыд, ярость, горе и любовь прошли сквозь него как дрожь струн арфы. Каждый день был ослепительным ощущением.

И теперь эта душа исчезла. Это было похоже на смерть, но без утешительного забвения.

Он позволил отдаленному, настойчивому рывку своего тела позвать анимус к себе через горы от зеленой долины Кашмира в дебри бесплодной Персии. Много лет назад он оставил свое тело в древней оловянной шахте сасанидских королей, и оно все еще было там. Он вернулся в него и отряхнул пыль, чувствуя, что его бессмертная оболочка с бледными глазами и волчьими зубами стала холодным домом после его короткой человеческой жизни.

И если до Язада та холодная жизнь была одинокой, то после стала почти невыносимой. Михай попытался вернуться к своим старым привычкам. Он попал на свадьбу и, почти не задумываясь, вошел в жениха, но его затошнило от ощущения, что вонзилось в душу этого молодого человека, как будто он раздавил какое‑то существо каблуком своего сапога, и он тотчас оставил его тело. Он наблюдал за свадьбой издалека и дивился чувству отвращения, которое охватило его.

Он понял, что это раскаяние.

Друджи не испытывают раскаяния.

Михай начал понимать, что изменился.

– Так разве душа нужна только из‑за этого? Только в момент нашей смерти? Когда мы умираем? – спросила его Эсме. Михаю хотелось смеяться и плакать, когда она спросила его об этом. Во всей своей простоте ее вопрос был похож на сложенные ладони, державшие смысл его жизни между ладонями.

– Нет, – ответил он тогда. – Только для тех, кто жив.

И благодаря Язаду у него была душа. Если не вся, то хотя бы ее клочок. И Язад тоже кое‑что получил от него. Он родился в 1564 году, в год смерти Микеланджело и рождения Шекспира и Галилея, когда люди все еще верили, что Земля является центром Вселенной. С тех пор прошло более четырехсот лет, а Язад был все еще жив.

Такое долголетие было и благословением и проклятьем. Они обнаружили это вместе.

Обретя вновь свое тело Михай, вернулся в Кашмир и нашел мальчика, в душе которого он жил. Когда он увидел его, то будто обрел часть себя, и Язад разделял его чувства. Теперь они были больше, чем родственники, они были одним существом и вместе они чувствовали что‑то вроде целостности.

Хатра.

После этого на протяжении веков они путешествовали вместе. Язад процветал. С помощью магии Михая он не только разбогател, но и выучился. Он собрал артефакты и накопил знания, изучил траволечение, травы, которые Друджи использовали на людях, своих питомцах, и зверях, даже выучил языки некоторых животных, и накопил целое состояние в золоте. В сто пятьдесят лет, будучи еще молодым человеком, он женился на Могольской принцессе. Ее отец возражал и заточил дочь во дворце, но Михай послал варанов. Вараны взобрались по отвесной лестнице и унесли девушку, и они втроем убежали через пустыню. Безмятежная Сахар родила Язаду сыновей и дочерей, и все они умерли еще до того, как посидел хотя бы один волосок его усов. Так он вкусил горечь долгой жизни – утрата любви всей своей жизни.

Когда Михай начал думать о том, чтобы найти новую нерожденную душу для появления близнеца, Язад согласился ему помочь при одном условии: что новый хозяин этой нерожденной души никогда не узнает боли потери и одиночества. Если и было решение, то его можно было найти только в магии, и поэтому они оба склонились к нему. Они собирали книги из забытых мест, но нигде не нашли ничего, что могло бы им помочь. Они экспериментировали самостоятельно с языком Друджей. У них было время, и со временем они соткали заклинание, которое их устроило.

В течение следующих столетий Михай повторял инкубацию дюжину раз. Он проникал в дюжину человеческих тел – носителей, входя через глаза матери и проникая в ядро, зарождающейся в ней жизни, только чтобы появиться на свет с еще одним клочком человечности чтобы добавить к лоскутной душе, которую он создавал сам. И с каждым разом он становился все более и более человечным и с ним начинало происходить что‑то еще. Туман начал рассеиваться. Почти‑воспоминания начали порхать совсем близко, как бабочки, и он научился взращивать в себе безмятежность, чтобы они начали загораться в нём. И он начал вспоминать.

И то, что он вспомнил разделило его мир на части и придал этому новую форму.

– Мы были людьми, – повторил он, все еще держа Эсме за руки, глядя ей в глаза и видя только глаза Королевы. Эсме тоже была там, часть ее теперь останется с Королевой навсегда, но эта была Королева, с которой он говорил:

– У нас были души. Но мы предали их, Сраешта. Нам был дан выбор. И мы сделали выбор в пользу бессмертия.

Эсме уставилась на него во все глаза. Она или Королева, в данное мгновение, это не имело никакого значения, ответила скептически:

– Нет.

– Да. Мы не знали, что потеряем. Мы были переполнены собственной силой, что даже архангелы не могли смирить нас! То, что мы обнаружили, подняло нас над остальным человечеством. Мы могли изменяться, превращаться в другие формы жизни, стать невидимыми, стать невесомыми. Мы овладели стихиями. Мы превратили железо в золото, камень в железо, а землю в воду. Мы могли послать хворь по воздуху, и могли отправить ветер с недугом, который убил ненавистного Александра, преданного анафеме, разрушившего Персеполь и сжегшего Писания Заратустры. Мазишта, мы могущественные и мы древние, но были времена, сейчас уже окутанные туманом, когда мы были детьми, ты и я.

И, он подумал, но не произнес вслух: времена, когда мы рожали детей.

Теперь Эсме дрожала и несмотря на холод и сырость темного помещения на лбу у девушки проступил пот. Михай осторожно протянул руку, чтобы коснуться ее, и почувствовал тепло, исходящее от нее, еще до того, как его пальцы достигли прикоснулись к ее коже. Он знал, что происходит. Он проходил через это дюжину раз, но никогда не наблюдал за этим извне. Он думал, что наблюдать будет сложнее, чем проходить самому через боль.

Душа Эсме и анимус Королевы стали близнецами и переплетались друг с другом в течение четырнадцати лет, и теперь они будут разорваны на части. Как и рождение, появление Королевы случилось тогда, когда должно и его ничего не могло остановить. Он надеялся, что ему удастся больше рассказать своей Королеве об их истории. После все будет… сложнее. Она снова станет собой, намного сильнее его, и она увидит, что он сделал. Как он обманул ее и украл четырнадцать лет, держал все ее племя в плену цитры животных, в то время как глаза ее шпионов гнили в их серебряных веках, и ее цитадель пала под натиском чудовищем.

Чудовище взревело и со всей силы ударился о дверь, прервав раздумья Михая. Весь шпиль задрожал и Михай не смог сохранить спокойствия. Он испугался. Его сотканную из лоскутов душу передернуло от страха настоящего, но он любил даже страх, ибо до сих пор помнил то онемение пустоты. Если бы у него вновь был выбор душа или бессмертие, выбор был бы очевиден. Существовал только один способ, которым его раса могла слиться с человечеством – этот тайный путь, который он открыл.

Он надеялся рассказать Королеве больше до того, как ее анимус вылупится из души Эсме, – гораздо больше, – но сейчас было не время. Голубые глаза Эсме остекленели. Боль уже уносила ее прочь. Тем не менее, была одна вещь, которую Михай думал, что он мог сказать ей сейчас, которая могла бы помочь. Взяв Эсме за подбородок, он сказал:

– Мазишта, послушай меня. Твое настоящее имя, когда ты была человеком, было Мажарин. Золотая луна. Моя прекрасная Мажарин.

Глаза Эсме открылись и затрепетали, когда в ней развернулись бутоном воспоминания. С ее губ сорвалось рыдание. Чудовища завыли за дверью. И боль накрыла ее, как ночь.

Глава тринадцатая
Почти воспоминание

Она давно забыла свое имя. Его забрали туманы.

Но ее звали Эсме. Она была девушкой с длинными‑предлинными рыжими‑прерыжими волосами. Ее мать заплела их в косу. Мальчик из цветочного магазина стоял позади нее и держал эту косу в руке. Ее мать отрезала косу и повесила на люстру.

Она была Королевой. Мазишта. Ее волосы были черными, служанки украшали их жемчугом и серебряными шпильками. Ее плоть была золотистой, как пустыня. Ее плоть была бледной, как крем. У нее были голубые глаза. Карие.

Она знала, каково это – держать глазные яблоки между пальцами. Бросать кошек зверям. Вырывать ребенка из рук матери. Поцеловать клыкастого охотника в снегу. У ее ног был склеп воспоминаний, уходящий глубоко в землю. Из него начали подниматься предметы на крыльях и клочьях тумана. Вещи, которые ужасали ее.

Мажарим.

Она забыла, как ее зовут.

Она попыталась удержать свой разум, подобно коридору с открытыми дверьми, ясным. Ей хотелось быть готовой сделать шаг, к тому, что может преподнести прошлое. Волки, звери, девочки‑матери, украденные мальчики.

Танцы на крыше, котомка с вишнями и кружевом, книги сказок с золотым тиснением.

И ее тело помнило то, чего не помнил разум. Всякий раз, когда она держала младенцев на сгибе руки, ее осаждали почти‑воспоминания, как светлячки, которые никогда не приближались достаточно близко, чтобы она могла за них ухватиться.

Мажарим. Она выхватила это имя из воздуха и держалась за него, когда боль опустилась, как барабаны и гром, и она почувствовала, что начинает разрываться на части. Она была девочкой, и она была Королевой, которая в туманном прошлом схватила луну с неба и выпила ее свет, чтобы никогда не умирать. И она не умирала.

Боль ослепила ее, превратив мир в водоворот зазубренных крыльев, бьющихся возле нее и рвущих ее плоть. Упав на колени, она вообразила, что находится в длинном коридоре, и хотя она не могла видеть или чувствовать двери, она пыталась держать их открытыми, чтобы боль нашла выход после того, как ее разорвет надвое.

Глава четырнадцатая
Поцелуй

Михай держал голову Эсме в ладонях, когда та корчилась на полу Обители. Ее крики заставили даже чудовищ умолкнуть, но через мгновение они вновь завыли под дверью. Глаза Эсме были открыты, но Михай знал, что она ничего не видит, лишь тьму да разрозненные путанные воспоминания. Он держал ее голову в руках, а тело между коленями, чтобы она не навредила себе, пока ее била крупная дрожь.

Тело Королевы в нише по‑прежнему не шевелилось, но вот‑вот это должно произойти. Михай хотел верить, что его ожидание подходило к концу, но он не был дураком. Она может убить его за то, что он сделал, и он даже не винил бы ее. Это был бы красивый конец его долгой безумной жизни, и порой смерть казалась совсем неплохим вариантом, и даже немного приятным. Конечно, он надеялся на что‑то другое.

Он надеялся на это с того самого дня пятнадцать лет назад, когда поцеловал свою Королеву, и все наконец прояснилось.

Это была удача или судьба, что их пути вообще сошлись. Из всех мест, где могут прибывать два тела на Земле, все проспекты, шахты и поля сражений, они нашли друг друга на одной и той же пустынной снежной равнине в горах на рваном краю России.

Михай порой подавался в какие‑нибудь безлюдные места, когда ему нужно было убежать от выбранной им жизни, насыщенной палитрой чувств и танцами почти воспоминаний, открывающихся ему одним за другим. Он пожил в тринадцати человеческих телах и познал хатру с ними, и теперь частичка каждого из них стала и его частью, подобно крови в его венах. Он смеялся и плакал вместе с ними, помогал давать имена их детям, знал, о чем они мечтают, и помогал им это заполучить. И благодаря магии, что они сотворили с Язадом, они не провели свои долгие жизни в одиночестве. Их долголетие, скорее, было пропорционально распределено соразмерно с людьми, которых они по‑настоящему любили – к родственным душам, детям – лета подаренные каждому с тем, чтобы любимый супруг мог прожить как можно дольше рядом с ними, возможно не столько, как у Язада, но насыщеннее.

Михай собрал воедино из разрозненных кусочков что‑то вроде лоскутного полотна души, но по‑прежнему не знал кто он такой. Туман, обволакивающий воспоминания, уже истончился, был едва заметен, и за этим туманом всегда что‑то двигалось: то поманит, то отступит. Это изводило его, заставляя вглядываться, пытаться понять, что это.

Его потянуло к Кавказским горам, то ли по воле инстинкта, то ли неведомого импульса. И это оказалось невероятным совпадением, когда после нескольких дней тишины он услышал волчью песню и понял, что это Друджи. Они направлялись к нему. Он мог спрятаться, но не сделал этого. Он ждал, и вскоре из леса показались выпрыгивающие черные фигуры, а за ними скользили королевские сани, запряженные огромными козлами с рогами, похожими на мечи.

В мгновение ока они набросились на него. Волки рычали, огрызались. Королева взглянула на него и его душа дрогнула. Он не видел ее сотни лет, с тех пор, как покинул Герезаян. Ее красота оставила отпечаток в памяти, ее просто невозможно было забыть. Но когда он посмотрел на нее сейчас, проникновеннее, прежние воспоминания пробудились, которые спали, когда они виделись в Герезаяне.

Она встретилась с ним взглядом. Ее бледные глаза были полузакрыты и выражали безразличие. Волкам она сказала:

– Охотники, разве не признаете родню? – и те отступили, но рычать не перестали. Она не отрывала взгляда от лица Михая. – Не наш ли это наециш‑кузен из высокого Герезаяна? То, что без вести пропал?

Михай напрягся. Наециш. Это был никто. Ничто. Так Друджи называли изгнанников. Ни для кого не секрет, что изгнанников убивали. Два самых крупных волка – Ерезав и Исвант – рычали и пускали слюни, всем своим видом демонстрируя, что будут рады вцепиться Михаю в горло и разорвать на части. Он перевел взгляд на Королеву. Ее холодность и отстраненность давала понять, что она не собиралась его спасать. Он не мог прошептать заклинание и превратиться в сокола, чтобы улететь, это означало бы, что ему придется вечно носить эти перья, ведь некому было бы прошептать нужные слова, чтобы он принял облик человека. Он мог был начертить окно в воздухе и сбежать через него, но они последуют за ним. Королева была гораздо могущественнее него; она могла бы даже внушить ему, что он мертв, если бы захотела, и он бы умер.

Он опустился на одно колено и склонил голову.

– Мазишта, – сказал он. – Я не пропал. Я отправился на поиски нового источника знаний. Я не изгнанник, а странник в тумане.

– В тумане? – переспросила она, не понимая.

– В том, что скрывает наши воспоминания, Королева. И оказывается этот туман довольно… плотный.

В ее глазах мелькнул интерес, и она внимательно посмотрела на него. Михаю показалось, что она борется с желанием спросить его, что он имел в виду, словно обнаружить свое любопытство – это явить слабость.

– Неужели, – только и произнесла она елейным голосом.

Он слегка наклонил голову, не сводя с нее глаз.

Он увидел какое‑то движение в ее санях, раздалось хныканье. Холодный взгляд Королевы сместился в направлении источника шума, Михай посмотрел туда же. Он увидел рыжеволосого мальчика, закутанного в меха, со связанными запястьями и лодыжками, с огромными от ужаса глазами. Выражение лица Королевы не дрогнуло – оно излучало холодность и жесткость. Михая затошнило от всего этого – ужас мальчика и безмятежность Королевы, но он постарался ничем себя не выдать.

– Мальчик, Мазишта? – спросил он, старательно пытаясь сохранить спокойствие.

– Да. – Она вновь обратила внимание на Михая и опустила пальцы на прядь рыжих волос, привязанную к амулету лунного камня у нее на шее. – Его было нелегко найти. Этот красно‑рыжий оттенок столь редок. Разве он не напоминает кровь в лунном свете?

Михай, не понимая, уставился на волосы мальчика. В лунном свете его волосы и правда походили на кровь.

– Моя ижа выросла, – сказала Королева с ноткой сожаления. – Люди… они так быстро растут.

Ижа. Молочное жертвоприношение. Михай вспомнил, что на протяжении веков Королева разводила людей в Тэджбеле, как домашних животных. Он постарался, чтобы на его лице ни мускул не дрогнул, он проглотил свое отвращение.

– Медленнее нежели большинство существ, – ответил он.

– Полагаю, так и есть. Какое еще создание способно оставаться беспомощным столько лет? – произнесла она.

Михай тогда очень внимательно наблюдал за ней, иначе просто не заметил бы, как ее пальцы слегка задрожали, когда она почти поднесла руку к животу. Она сразу же отдернула руку, но Михай все видел. Он знал, как его собственное тело цеплялось за воспоминания, которые туман стремился стереть и жест, который она непроизвольно сделала – он уже видел прежде. Он же веками охотился на беременных женщин и наблюдал за ними, делая свой выбор в пользу следующего носителя. Ее жест был жестом того, кто знал, что значит внутри взращивать новую жизнь.

Это было невозможно. Друджи не способны зачать новую жизнь. У Королевы не могло быть таких воспоминаний.

Михай изо всех сил постарался, чтобы его голос прозвучал ровно, когда он сказал:

– Значит, мальчик для размножения.

– Да.

Михай посмотрел на несчастного, испуганного мальчика и заставил себя улыбнуться.

– Мои поздравления. Без сомнения, они дадут прекрасное потомство.

Волк‑Исвант зарычал. Михай понял, что тот хочет, чтобы Королева прошептала нужные слова и он бы перекинулся в свою человеческую цитру и уже в этом облике Исвант мог бы сцепиться с ним, но Королева не удостоила волка подобной чести. Она сказала Михаю:

– Туманный странник, ты слишком долго отсутствовал. Ты вернешься с нами в Тэджбел, и я решу там, что с тобой делать.

Мысль о том, чтобы снова жить среди Друджей, была отвратительна, но Михай не мог отказаться. Он склонил голову, демонстрируя повиновение.

Она сказала:

– Пойдем с нами. Мы будем в пути до рассвета. А на привале ты можешь рассказать мне о своем тумане.

– Как пожелаешь, Ратаештар, – ответил он. Она дернула поводья, козлы встрепенулись и сани пустились в путь. Волки большими скачками понеслись по снегу. Михай последовал за ними. Королева бросила взгляд через плечо:

– Разве ты не Накстуру? Не хочешь сменить цитру? – спросила она.

– Я больше не буду обращаться.

Она не спросила его почему, но он увидел, что ее глаза, которые буквально несколько мгновений назад были тусклыми и жесткими, когда она впервые увидела его, теперь засветились неистовым любопытством. В его собственном племени уже давно ходили слухи, что им не нужна Королева, и Михай догадался, что она не доверяет даже своему Накстуру, которые могли бы ей нашептать. Она боялась, что ее просто оставят в ловушке волчьей цитры. Она подобно ему держала свою плоть под контролем.

Он бежал за санями. Бежал легко, непринужденно. Они все выше поднимались в горы. На рассвете они остановились у реки, и Королева дала мальчику напиться студеной воды, а после прошептала волкам, чтобы они обратились в людей. Их было шестеро: трое мужчин с тяжелыми сутулыми плечами – Накстуру, которые проводили в волчьей цитре столько же времени, сколько и в своем человеческом обличье, и три женщины, стройные, но с такими же звериными повадками, как и мужчины. Они вытянули обнаженные тела в падающем снегу, и все, кроме одного, решили обратиться опять в волков, чтобы свернуться калачиком и проспать весь день, зарывшись в снег. Только Исвант не стал превращаться. Он сидел голый, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на Михая.

Михай в ответ посмотрел на Исванта, но его лицо осталось невозмутимым. Хотя это было непросто. Прошло очень много времени с тех пор, как он был в компании себе подобных. Михай гадал, заметят ли они хоть какие‑то перемены в нем, или, может быть, почувствуют их запах. Он сидел на камне у реки и вдруг не выдержал пристального взгляда Исванта. Он встал, снял с себя одежду и нырнул в воду. Вода была ледяной и помогла тем самым вытеснить, терзающее его, беспокойство. Он вынырнул. Течение уносило его; он проплыл против течения, делая мощные гребки, которые, казалось, давались ему очень легко. Ивант следил за ним, чтобы Михай не попытался сбежать. Михай подплыл к берегу, встряхнулся и уселся голышом рядом с одеждой.

Когда Королева подошла к нему, с его волос все еще текла ручьем вода. Она уселась рядом с ним на камень.

– Расскажи мне о тумане, – полупромурлыкала‑полупрошептала она.

Значит, подумал про себя Михай, любопытство взяло вверх. Неотрывно глядя на черную воду, по которой стремительно проплывал лед, он произнес:

– Раньше я думал, что они были ограничены, у них был конец, за которым не было ничего. Но что если это не так? Что если туман подобен краю карты: картограф нарисовал все, что знал, просто корабли исследователей еще не заплыли в неизведанное? Что если там нечто большее?

– Большее?

– Конечно, и ты это чувствуешь. Когда ты проникаешь в человека почти‑воспоминания обостряются. И каждый раз кажется, что вот‑вот вспомнишь что‑то.

Она не сразу ответила, но он не посмотрел на нее. Спустя долгую паузу, она сказала, очень тихо:

– Да.

– И желание вспомнить становится навязчивым, превращается в потребность.

И вновь:

– Да.

– И ты уверена, что когда‑то было что‑то еще. Твое тело помнит это.

– Да. – Теперь ее голос был груб.

– То, что твое тело помнит лучше всего… – Начал было говорить Михай, разворачиваясь, чтобы взглянуть на нее. Во второй раз он заметил едва уловимое движение ее рук. Этот жест невозможно было ни с чем перепутать. Это был жест женщины, знавшей, что такое носить ребенка под сердцем. Он забыл, что хотел сказать. В глубине души у него что‑то шевельнулось. Он что‑то вспомнил. Туман рассеялся. Что‑то вышло на свет. Его глаза широко распахнулись, когда он понял, что это было, и Королева увидела этот шок, до того, как он успел бы его скрыть.

Ее собственные глаза сузились в подозрении, но в них было что‑то еще. Проблеск голода.

– Что? – требовательно спросила она. – Что помнится лучше всего?

Мысли Михая завертелись в водовороте, смешались. Он изо всех сил пытался скрыть свое замешательство, уверенный, что в любой момент это явит его инаковость и даст ей причину прервать его жизнь.

– Для меня, – сказал он, стараясь сохранить спокойствие, – ближе всего к воспоминаниям… поцелуй.

– Поцелуй! – удивленно повторила она.

Это не было ложью. Когда он проникал в людей, поцелуй всегда будто раздувал туман, подобно порыву ветра. Поцелуй преследовал этот туман, истончал его, чтобы обнажить тени того, что пряталось там внутри. Он бросил взгляд на Королеву. На ее идеальных губах играла маленькая, лукавая улыбка. И он тоже попытался улыбнуться, несмотря на то, что сердце билось, как у иного человека и воспоминания поднимались вокруг него как призраки. И совершенно ясно он понял то, о чем раньше даже не догадывался. Он не испытывал такого глубокого потрясения с тех пор, как его анимус вырвался из души Язада. В тот раз он обнаружил, что он не человек. На этот раз он вспомнил, что был им.

– Мазишта, – прошептал он. – Когда‑то было что‑то еще, что‑то большее. Я это видел.

Ее улыбка исчезла, и он увидел, как она жаждет ему поверить.

– Что ты видел? – спросила она хриплым шепотом.

Тебя, хотел сказать он. Я видел тебя. Но вместо этого произнес:

– Я видел женщину с острым, как обсидиан и блестящий, как луна умом. Тайны открылись ей и явили свои безмолвные сердцевины. Она хотела знать все. Она хотела жить вечно.

– И?

– И она стала жить вечно, – прошептал Михай. На мгновение его маска осторожности соскользнула, и он понял по ее расширяющимся глазам, что она увидела его настоящее лицо: ищущие, голодное и пораженное внезапным воспоминанием о чем‑то, чего она не могла понять. Любовь. Он ожидал, что она отвернется от него с презрением, но она этого не сделала.

Она поцеловала его.

Она склонилась к нему, гибкая, как хищница, и коснулась губами его губ, и попыталась подражать поцелуям, коих была свидетельницей не раз. В нем не было ничего чувственного, только целомудренная кожа. Но затем ее губы слегка приоткрылись, и Михай почувствовал, как она дрожит, всего на мгновение, появился призрак того, как они целовались когда‑то давным‑давно, когда они любили друг друга, душой и кожей, и спали, переплетясь телами, деля грёзы и просыпались в темноте влекомые томлением и тянулись к друг другу за удовольствием.

До того, как стать Королевой Друджей, она была Мажарин и принадлежала ему. Давным‑давно она обхватила его ногу своей маленькой ножкой и притянула к себе. Он прикусывал ее мочку уха, пробовал на вкус впадину у основания ее шеи и пел ее тугому животу, в котором она вынашивала его дочерей. Ее черные волосы падали на подушку, как тень, каждую ночь, и он спал и просыпался на них. Он вспомнил какой на ощупь была ее плоть будучи живой и теплой, а не бессмертной и обжигающе ледяной.

Но она этого не вспомнит. И она не поверит.

Ее дыхание дрогнуло, глаза широко распахнулись, и она отпрянула. В ее взгляде было очарование и намек на недоверие. Она уставилась на губы Михая. Она поднесла к ним пальцы и, поколебавшись, быстро прикоснулась к ним, словно они могли сжечь ее.

– Твои губы… такие теплые… – она запнулась. – Но каким образом?

Но Михай не успел ей ответить. Он заметил краем глаза резкое движение и успел повернуть голову как раз в то мгновение, когда тело Исванта бросилось на него. Во время прыжка он обернулся волком, обнажив острые когти и клыки. Они упали в воду и скрылись из виду в черной воде.

Кровь на поверхности воды появилась раньше Михая.