Текст книги "Три поцелуя (ЛП)"

Автор книги: Лэйни Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Пока, Джек Хаск, увидимся, – просто сказала она.

– Непременно, – сказал он, склонив голову в сторону и, посмотрев на нее еще мгновение, ушел.

Киззи развернулась, и увидела, что Кактус с Иви смотрели на нее во все глаза.

– Это сейчас все наяву происходило? – требовательно спросила она у них.

– Спасибо, что познакомила нас! – с надутым видом произнесла Иви.

– Господи. Простите. Я просто очень старалась не упасть в обморок и не разрыдаться. Господи. Серьезно, что сейчас было? Это наяву было или очень реалистичный сон?

– О, еще как наяву, – заверила ее Кактус. – Киззи! Ты только что обменялась слюной с самым красивым парнем, когда‑либо ступавшим по коридорам Святого‑Рябого. Слюной. А в слюне есть ДНК. Теперь ты типа носишь его клетки у себя во рту, как одна из тех странных лягушек, что носят яйца за щекой!

Иви пронзительно взвизгнула, но потом добавила:

– У тебя может во рту родиться его малыш! Рото‑малыш!

– Боже! Только в вашей интерпретации слюна сумела прозвучать отвратительно. Короче, вы видели какой он идеальный?!

– О, я‑то видела, – сказала Кактус.

– Он определенно на тебя пялился, Киз, – восхищенно пролепетала Иви.

– Черт возьми, с какого перепугу‑то? – пробормотала она.

Девушки перелезли через низкую стену и направились внутрь со студенческим потоком. Оставшиеся занятия Киззи провела в оцепенении.

Она увидела Джека Хаска после школы. Он стоял с непринужденным видом, прислонившись к флагштоку. Весь такой длинноногий, длиннорукий, спортивного телосложения. Она мысленно спросила себя, неужели он ждал ее, но тут же отмела эту мысль из‑за нелепости. Ну, разумеется, если он кого‑то ждал, то не ее. Но нет. Он ждал именно ее. Когда она подошла ближе, он выпрямился и склонил голову.

– Привет, Киззи, – произнес он мягко.

– Привет, Джек Хаск.

– Слушай, я вот тут подумал… – начал было он, но умолк, смутившись. – У меня проблема с одеждой. – Он указал на свои старомодные брюки.

– Да? Не парься. Скорее всего половина здешних овец завтра припрется в шмотках своих бабок.

Он рассмеялся.

– Ну мне все равно нужно купить одежду. Я подумал, может ты мне покажешь, где это можно сделать.

– О, не вопрос, – ответила слегка разочарованная Киззи. На мгновение ей показалось, что он ждет ее, чтобы вместе с ней пойти домой, так как им было по дороге. – Здесь есть секонд‑хэнд, в который я хожу, он довольно прикольный и дешевый. Это возле заправки и пиццерии с солнечной системой, свисающей с потолка. – Она начала показывать дорогу, но Джек Хаск поймал ее руку и несколько мгновений не отпускал. Он держал ее ладонь в своей руке, словно та была очень хрупкой, подобно луковице тюльпана или яичной скорлупе.

Он сказал:

– Нет, я подумал, может ты могла бы сходить со мной и… помочь.

– О, – еле слышно произнесла Киззи.

– Если только ты не занята.

– Нет, мне только нужно быть дома вовремя, чтобы ужин приготовить. Но я могу провести с тобой какое‑то время.

– Круто. – Он улыбнулся. Не перекошенной полуулыбкой, а широкой и прекрасной, которая ослепила Киззи.

Они зашагали в сторону магазина, и Киззи обернулась, чтобы помахать Кактусу и Иви. Подруги в ответ сверкнули улыбками маньячек. Когда они проходили мимо толпы, в которой тусовалась Дженни Гласс, Киззи услышала, как кто‑то прошептал:

– Что это новичок делает с бабочкой‑насильницей? – И ее сердце тут же сжалось в тугой узел.

Она надеялась, что Джек Хаск ничего не услышал, но как только они вышли из толпы, он посмотрел на нее, приподняв бровь, и спросил:

– Как та девушка только что назвала тебя?

– Забудь, – мрачно сказала Киззи.

– Ладно. – Он помолчал, и вновь посмотрел на нее. – Потому что это прозвучало как «бабочкой‑насильницей».

Униженная Киззи кивнула.

– Ага, – запнувшись на звуке «г». – Это я.

– Почему? – Он выглядел озадаченным.

Покраснев еще сильнее, пожевывая губу, Киззи наконец произнесла:

– В общем, в девятом классе, пока я не научилась не принимать участия в обсуждениях на уроке, мы говорили о человеческой природе или типа того и науке о живой природе, и эта девчонка Хизер Блэк начала говорить, что люди самые жестокий вид, а царство животных благородное и все такое. Дескать животные убивают только ради еды, а воюют, убивают и насилуют только люди.

Джек Хаск фыркнул.

– Думаю, она не встречала орангутанга.

– Чего?

– Орангутанги насилуют. Они даже практикуют групповое изнасилование.

– О. Хорошо, что тогда я об этом не знала, а то меня бы наградили прозвищем и похлеще.

– Что, ты сказала этой девчонке, что бабочки насильники?

– Да. Ну, это так. Во всяком случае, некоторые. Самцы ждут, когда самки вылупляются из куколок. Самки пока не могут летать, им нужно расправить крылья, и самцы насилуют их. Добро пожаловать в прекрасный мир бабочек. Потом, будто им этого мало, они выделяют в них особый секрет, который твердеет, как пробка, и самки после этого не могут спариваться с другими самцами… Хотя, после такого первого свидания, знаешь ли, не думаю, что ей бы этого хотелось. Короче, самцы потом приспосабливают специальные штуки на лапках для выдавливания этой пробки, чтобы можно было еще раз воспользоваться самкой, а потом они выделяют это особое вещество на брюшко самки, создавая что‑то вроде пояса верности, который нельзя снять. Ну разве не безумие?

– Ты же это выдумала, да? – спросил Джек Хаск, отпрянув.

– Да кто способен такое выдумать? В природе столько всякого безумного дерьма. Например, споры, которые вторгаются в тело гусеницы и превращают его в овощ, а затем каннибалы делают из него чернила для татуировок. Ну разве это не научная фантастика? Я сказала Хизер Блэк, что она смотрит слишком много мультфильмов. Животные тоже убивают. Шимпанзе иногда даже убивают детей друг друга. Люди – не единственный вид, который убивает за территорию, за господство…

– И ради забавы, – добавил Джек Хаск.

– Ооо. – Киззи сморщила нос. – Коммент серийного убийцы.

– Не, – сказал он, игриво пихнув ее локтем. – Я подразумевал кошек.

– Ага. Извращенец. Короче, после меня наградили этим прозвищем.

– Отстой.

– Ага. Мне не стоило даже спорить. Хизер Блэк может и тупая корова, но я в принципе с ней согласна. Люди ужасны. Мы подлые.

– Ну да, есть такое, – согласился Джек Хаск. – Дело в том, что с животными никогда ничего нельзя сказать наверняка. Что до людей, то если они мерзавцы, то всегда будут мерзее любой псины.

– Когда они хорошие, то очень, очень славные, но если они плохие, то просто ужасны, – подытожила Киззи.

Он рассмеялся.

– Да, определенно. Мне это нравится. Кто ты такая, Киззи? Очень хорошая или ужасная? – Он склонил голову и прищурился, как будто пытался решить.

– Ужасная, – незамедлительно ответила Киззи.

– Ага, – сказал он и глаза его, казалось, опять вспыхнули серебром. – Я тоже.

Они добрались до секонд‑хэнда, и он открыл перед ней дверь.

Именно здесь Киззи всегда затаривалась, вместо торгового центра, отчасти потому что родители крайне редко давали ей деньги, а отчасти потому, что там была трехстворчатая ширма для переодевания с выбитым орнаментом на бархате, изъеденном молью, и она походила на часть мебели будуара Марии‑Антуанетты. Ей нравилось набрать охапку дешевых платьев и примерять их одно за другим, завершив образ нелепыми и совершенно неподходящими шарфом, ботинками на платформе и кошачьими очками. Иногда она даже покупала такие платья, но в местах, где ее мог кто‑нибудь увидеть, она всегда была в джинсах.

Тем не менее, она отвела Джека Хаска подальше от джинсов, и одела его, как ленного поэта, которым она себе его вообразила, когда впервые увидела, в черный вельветовый пиджак с потертостями на локтях, в белую рубашку с вышивкой, напоминающую капли крови, а длинные ноги облачила в брюки в полоску. Они подобрали разбитые карманные часы с мозаикой из бижутерии на выпуклой крышке, и Киззи ради забавы, и дабы довершить образ, надела на него старые очки‑авиаторы в кожаной оправе, которые ему тоже понравились, и он купил и их.

– Эта одежда еще страннее того, что было сегодня на мне, – сказал он, оглядывая себя в зеркале. – Я выгляжу так, будто живу на чердаке.

– Именно этого я и добивалась, – сказала, довольная собой, Киззи.

– Ну, а как насчет тебя? – спросил он. Он протянул девушке изумрудный шарф с бахромой.

– Не, – отмахнулась она.

– Не? Ты очки на меня надела. Ты можешь хотя бы примерить шарф. Вот. – Он набросил ей шарф на голову и завязал бантом на макушке. Всю ее кожу с головы до пят покалывало от прикосновения его пальцев к зарослям ее волос.

Она посмотрела в зеркало.

– Я похожа на пьяную уборщицу, – безапелляционно заявила она.

– Попробуй, надеть, как цыганки.

Она попробовала, и ей вроде как даже понравилось.

– Я куплю тебе его, – сказал Джек Хаск.

– Нет, – запротестовала Киззи. – Слишком дорого и я все равно не буду носить.

– Почему?

– Ты ничего не понимаешь. В школе есть девчонки, чья единственная цель в жизни – придумывать неприятные прозвища, когда кто‑то делает что‑то малейшее из ряда вон выходящее.

– Да ладно тебе, Киззи. Этот шарф должен стать шагом вперед от бабочки‑насильницы.

Киззи рассмеялась. Смех вышел гортанным, больше похожим на мурлыканье. Он был самым близким к тому знойному голосу, который у нее появится, когда она вырастет и научится быть собой. Если вырастет. Она взяла шарф.

– Ладно. Спасибо тебе.

Джек Хаск заплатил женщине за стойкой, которая не могла отвести от него глаз с тех пор, как они вошли в магазин. Повернувшись к Киззи, он вытащил свои новые сломанные карманные часы и притворился, что сверяется с ними.

– А не пора ли нам готовиться к пиру? – спросил он.

– Пир! – с усмешкой повторила она. – Отведай мои бургеры из лося. С моим секретным ингредиентом, конечно.

– Серьезно? А что за секретный ингредиент?

– Ну, секретным ингредиентом должна быть любовь. Но я заменяю ее презрением. Щепоткой. Этого вполне достаточно.

– Вкуснятина, – сказал он. – Ладно, я пойду с тобой.

– Хорошо.

Это было намного проще, чем Киззи могло сначала показаться. Она гуляла по городу с красивым парнем и болтала о таких вещах, как жирность мяса лося и аэродинамические качества пиццы, о любимчиках школы и суевериях, зефирках и смерти.

– Моя бабушка умерла прошлым летом, – сказала Киззи, поразившись своей откровенности.

– Да? Мне жаль. Она похоронена там? – Он указал на кладбище, мимо которого они проходили.

– Не. Мы хороним на нашей земле.

– Серьезно? Почему?

Киззи пожала плечами.

– У меня странная семья. – Она не собиралась рассказывать Джеку Хаску о лебединых крыльях и пении, и призраках, которые вылетают из могил, чтобы отправиться в новые путешествия. – Твой дядя там похоронен? – спросила она.

– Э‑э‑э. Кремирован.

– О. – Киззи вздрогнула. – Боже. – Ее народ верил, что кремация заключала душу в теле, а затем превращала ее в миллион крошечных хлопьев пепла. – Ты хорошо его знал?

– Едва ли. – Джек Хаск так и не снял свои авиаторы и они скрыли часть его красоты, но не самую отвлекающую: алые губы. Киззи едва могла смотреть на них, не думая о поцелуях. О том, какие они на вкус.

Слишком быстро они добрались до фермы рождественских елок. Аккуратные ряды деревьев тянулись в сторону туманных холмов, где охотились дяди Киззи.

– Дом, милый дом, – сказал Джек Хаск, указывая на маленький трейлер.

Киззи перевела взгляд на трейлер. Когда старик жил здесь, она как‑то не обращала внимания на трейлер. Мужчина всегда работал на улице, сажал деревья, выкапывал их или рубил. Он любил вцепиться в свои подтяжки и помахать ей, когда она проходила мимо, и она махала ему в ответ, скорее всего, без особого энтузиазма, но она никогда не представляла его в трейлере, как он жил в нем. Но как она ни старалась, ей не удалось отделаться от мысленной картины, как Джек Хаск спит на узкой кровати покойника.

– Уютный, – неубедительно произнесла она.

– Как гроб, – ответил он.

Толстый пес медленно поднял голову и посмотрел на них.

– Он тоже достанется тебе в наследство.

– Думаю, да.

– Самая ленивая псина на свете, – сказала она. Но ленивая псина, псина, мимо которой Киззи проходила каждый день, и которая никогда не лаяла, сморщила нос и зарычала.

– Я ему не по душе, – сказал Джек Хаск, когда пес зарычал еще громче.

– Похоже на то.

Толстая старая псина почему‑то решила подняться на ноги (Киззи редко наблюдала подобное явление природы), опустив голову, она обнажила зубы и зарычала. И надо признать, что вид у собаки был более угрожающим, чем девушка могла предположить. Джек Хаск нахмурился и приподнял очки на лоб, отчего его волосы встали торчком. Кто‑нибудь другой, возможно, выглядел бы глупо, но он так, словно позировал для очередной модной фотосессии журнала Роллинг Стоун, где скучающие молодые люди болтаются без дела, будто ждут автобуса в чистилище, обычно с нарочитой демонстрацией сосков.

– Что ж, – сказал он, – похоже, мне придется с этим разобраться.

– Что думаешь делать?

– Честно? Постараюсь дать ей побольше места, чтобы проскользнуть со спины. Но я подожду, пока ты уйдешь, чтобы тебе не пришлось смотреть, как я буду от нее отбиваться, если придется.

Киззи рассмеялась.

– Может мне стоит посмотреть, ну знаешь, на всякий случай.

Криво улыбнувшись, он сказал:

– Не надо. Иди. Прошу тебя. Это некруто, когда кто‑то наблюдает за тем, как ты пытаешься проскочить мимо толстой псины, от слова совсем.

– Ну ладно. Увидимся, Джек Хаск. Будь осторожен.

– Увидимся утром, Киззи, – сказал он, и Киззи почудилось, будто кровь ее в венах запузырилась подобно шампанскому.

Глава Третья
Спелая как слива

После того, как ужин был приготовлен и съеден (приправленный презрением и прочим), Киззи пошла к себе в комнату и закрылась. Она села на край кровати и посмотрела на себя в зеркало. По‑настоящему. На ней все еще был надет зеленый шарф, хотя волосы, грубые и необузданные, как всегда, выбились из‑под него и ниспадали на шею, но не обрамляли лица, прячась под шарфом. Голова больше не напоминала топиарий. Эффект состоял в том, чтобы сосредоточить фокус на лице, и Киззи смотрела на него в течение нескольких минут, чувствуя, что с ней что‑то случилось с тех пор, как она в последний раз смотрела на себя, если она и правда хоть раз по‑настоящему смотрела на свое лицо.

Она увидела гордые скулы, начинающие проявляться сквозь подростковую пухлость щек. Она увидела застенчивый изгиб уголков губ; губ, которые практически коснулись губ Джека Хаска. Глядя на свое лицо, она начала воображать, что внешний слой начал таять, а она до сего момента этого не замечала, уступая место чему‑то новому: новому черепу, который проступал сквозь припухлость привычного «я». Ей болезненно хотелось, чтобы ее истинная форма оказалась гладкой и сияющей, как лезвие стилета, освобожденное от неуклюжих ножен. Как хищная птица, наконец сменившая пух на перья, чтобы охотиться в холодном, великолепном небе. Что она может стать чем‑то блестящим, чем‑то поразительным, чем‑то опасным.

Киззи хотела стать женщиной, которая нырнет с носа парусника в море, упадет в клубок простыней, будет смеяться, и сможет танцевать танго, лениво гладить босыми ногами леопарда, заморозит глазами кровь в жилах врага, даст обещания, которые она не сможет сдержать, а затем перевернет мир, чтобы сдержать их. Она хотела написать мемуары и поставить автографы в крошечном книжном магазине в Риме, где поклонники выстроились бы в длинную очередь в переулке, залитым розовым светом. Она хотела заниматься любовью на балконе, разорять кого‑то, торговать эзотерическими знаниями, наблюдать за незнакомцами, так же холодно и беспристрастно, как кошка. Она хотела быть непостижимой, чтобы в ее честь назвали коктейль, чтобы для нее написали песню о любви, ей хотелось летать в маленьком самолете красавца‑авантюриста, крестившим Киззи шампанским, который однажды исчезнет в буре в Аравии, так что ей придется провести спасательную операцию с участием верблюдов, надев индиго‑вуаль, подобно кочевникам, дабы спастись от жалящего песка.

Киззи очень хотела.

Она расправила плечи, избавившись от своей привычно‑угрюмой сутулости, и попыталась сесть прямо. Ее телу это показалось неестественным; сухожилия сопротивлялись. Ей вдруг пришла в голову ужасающая мысль, что если бы она подождала, если бы продолжила в том же духе, ее осанка могла бы вот так окаменеть. И она превратилась бы в ссутулившийся панцирь, и никогда не смогла бы больше расправить плечи, ходить с высоко поднятой головой, маня вампиров молочной белизной шеи, и вскидывать подбородок от радости или презрения. Она бы свернулась калачиком, как ноготь на ноге, отросший слишком длинным. Она покраснела, глядя на свое отражение, плечи низкие и спокойные, шея вытянутая, почти элегантная, шелк зеленого шарфа скользил по ней словно река, и её посетило чувство на грани боли от этой позы. Как будто она все еще может стать кем‑то другим.

Может быть, Джек Хаск уже разглядел эту новую девушку внутри нее, догадался, что она была готова вырваться на свободу одним простым движением, подобно лезвию стилета – щелчок и оно появилось. Она думала о его прекрасном лице и хитрых глазах, о его руке, ловящей ее руку в воздухе, о его продолжительном взгляде и ощущении проникновения. И глядя на себя в зеркало, минута за минутой, открывая себя для себя, она начала наконец видеть свою двоюродную бабку Майренни, смотревшую из зеркала на нее, наполненную голодом и секретами, сиянием и странностями, сочной красотой.

Спелая как слива, готовая упасть с ветки от легкого прикосновения.

В ту ночь Киззи спала беспокойно и грезила о многом: о губах, пальцах и фруктах, и Джек Хаск снял очки и попробовал ее на вкус, начиная с нежной внутренней стороны ее запястий. Странные образы приходили к ней всю ночь, и еще одно странное зрелище встретило ее, когда утром девушку разбудил жалкий крик павлина, раздавшийся прямо под ее окном.

Она открыла глаза. Перед ее лицом, кружась, проплыло лебединое перо и опустилось на пол. У девушки перехватило дыхание. Она моргнула, села и вновь моргнула. Комната была усеяна перьями. Они были повсюду, словно она пропустила странный шторм, принесший их сюда. Ее внимание привлек блеск на подушке, она повернулась и увидела рядом с отпечатком от ее головы, перламутровую рукоятку, хорошо ей знакомую. Бабушкин стилет, который должен был почивать с ней в могиле.

Она потянулась к нему и взяла в руку. Ладонь опалило ледяным морозом.

Первым делом Киззи проверила небольшой круг семейных могил на заднем поле. Она стояла в ночной рубашке с ножом, зажатым в кулаке, и смотрела на нетронутую землю могилы бабушки. Она почувствовала движение призраков вокруг. Так и должно было быть. Стояла осень – после сбора урожая и до первых заморозков – время, когда завеса между мирами непрочна и тонка, и с другой стороны пробивались голоса. Осенью Киззи всегда чувствовала, как призраки бродят вокруг, пугливые, как бродячие кошки и притягиваемые одним и тем же: запахом еды.

Кошки пришли на запах коптильни, на которой отец Киззи и дяди коптили сосиски и иное мясо, добытое на охоте. Своими шершавыми язычками кошки слизывали кровь, прежде чем та успевала застыть, став частью грязи. Призраки не испытывали подобной жажды, но они приходили за асфоделями. Те цвели на могилах все лето и за мисками вареного ячменя, которого хватало на весь оставшийся год. И кошки и призраки лакомились молоком, и это было обыденно. Каждый поглощал свое: кошки – жидкую субстанцию, призраки – ее сущность, ничто не пропадало даром.

Они пришли издалека, кошки и призраки, потому что нормальные семьи не проливают горячую кровь на подъездных дорожках к своим домам и не оставляют пищу для мертвых. Выбор у них был небогат. Киззи считала, что большинство призраков пришло с кладбища, раскинувшегося внизу у дороги; разумеется, все духи, поучаствовав в маленьком сговоре с ее семьей и получив довольно монет, еды, оружия и крыльев, отправлялись дальше. Само собой, они не задерживались здесь. Как и ее бабушка.

Как же тогда ее нож оказался на подушке Киззи, а ее лебединое крыло самообщипалось у Киззи в комнате? Киззи нахмурилась, задумалась, и вернулась в дом. Проходя мимо матери на кухне, девушка решила ничего не говорить той о перьях и о ноже. Вся семья ужасно бы встревожилась из‑за этого; они естественно не пустили бы ее в школу, чтобы разобраться и понять смысл зловещего посещения, благословить могилу и попытаться вернуть нож его законной владелице. И Киззи беспокоилась, что призрак ее бабушки был безоружен и уязвим в земле теней. Но она продолжала думать о Джеке Хаске. Она должна была увидеть его вновь, чтобы убедиться, что он настоящий, поэтому она ничего никому не сказала о ноже.

Она приняла душ, высушила волосы, завязала, развязала и сняла зеленый шарф, решив, в итоге, надеть его. Она надела джинсы и свитер и сунула стилет бабушки в задний карман. Она выпила чашку кофе и выкурила сигарету, трижды почистила зубы, чтобы вытравить даже намек на привкус желтизны, накрасила губы, а затем вытерла их, в надежде на поцелуй и разозлилась на себя за абсурдность этой надежды, а после почти вышла из дома. Но в последнюю секунду передумала и переоделась в винтажное платье, которое она купила в секонд‑хэнде и пока еще ни разу не надевала. Это было кимоно, сшитое из шелка цвета зеленого яблока с узором волн по подолу, воротником цвета спелого апельсина и рядом больших черных пуговиц спереди. Она постояла перед зеркалом минуту, наблюдая за тем, как шелк скользил и блестел, когда она двигала бедрами, затем натянула черные сапоги и поспешила выйти за дверь.

Джек Хаск ждал ее перед фермой Рождественских елок, и, завидев, присвистнул.

– Классное платье, – сказал он, проведя взглядом сверху вниз по ряду пуговиц.

– Спасибо, – сказала Киззи, зардевшись так же сильно, как и накануне, в школе. Ей пришлось заново привыкать к нему, испивая маленькими глотками его красоту, словно это был слишком горячий напиток, чтобы выпить залпом. Один застенчивый взгляд на него, и Киззи поняла, что вместо новых учебников он держал в руках корзину для пикника. – Что это? – спросила она.

Он поднял корзину и озорно, как чертенок, улыбнулся.

– Завтрак‑пикник, – ответил он. – Под ручками корзины лежал аккуратно сложенный плед. – Не хочешь присоединиться ко мне?

– Что, сейчас! А как же школа?

Джек Хаск пожал плечами.

– Я не большой ее фанат.

– Ааа, я тоже.

– Вот и славно. Значит, ты идешь со мной. – Он протянул ей руку, старомодно и учтиво, и у Киззи не возникло никаких сомнений, как она проведет утро. Она просунула свою руку, положив ее на вельвет пиджака Джека, и пошла рядом с ним, заметив, бросив взгляд на трейлер, что собаки старика нет на ее привычном месте на крыльце.

– Как вчера все прошло с собакой? Нормально? – спросила она.

– Конечно, – ответил он. – Без проблем. Итак, есть здесь по близости какой‑нибудь парк?

Киззи покачала головой.

– Только кладбище.

– О, годится. Да?

Кладбище находилось совсем близко, за аккуратным забором. Киззи проходила мимо него каждый день, но она уже много лет на заходила на его территорию, с тех пор, как она была ребенком, и пробралась туда, чтобы послушать обрывки бесед призраков, которые принес собой ледяной ветер из загробного мира. Оно не было готическим кладбищем, там не было ни замшелых ангелов, мироточащих кровавыми слезами, ни склепов, ни проклятий, ни руин. Здесь не было погребено ни поэтов, ни куртизанок, ни вампиров, дремлющих под землей. Это было всего‑навсего сборище ничем не примечательных, прямо стоящих, каменных параллелепипедов. Даже мертвые, что слонялись здесь, говорили о скучных вещах, как та зануда, переживавшая, что не выключила плиту перед смертью.

Но ему не обязательно нужно быть волшебным парижским кладбищем, чтобы идея пикника на нем расцвела в воображении Киззи во что‑то дерзкое. Она представляла себя рассказывающей об этом Иви и Кактус. Завтрак‑пикник на кладбище с Джеком Хаском! Их глаза наполнятся ликованием и завистью, и они захотят узнать все. Они захотят узнать, целовал ли он ее. Девушка украдкой взглянула на него и поймала его за тем, что он смотрел на ее губы, и она отвернулась, опять ужасно покраснев. Но она все же нашла в себе мужество, чтобы ответить:

– Да, пойдет, – надеясь, что произнесла это как бы невзначай.

Они прошли через ворота кладбища, рука об руку, одетые, по‑винтажному и именно в это мгновение, внезапно, со взмахом лезвий‑травинок, послужившего единственным предупреждением, призраки вихрем окружили Киззи.

Девушку окатило сильным порывом ветра, от чего ее юбка взметнулась, а потом плотно облепила ей ноги. Ветер трижды облетел вокруг нее по часовой стрелке, как призрак бабушки в день ее погребения. Но в этот раз Киззи почувствовала целый поток призраков, возможно и ее бабушка была здесь, но она была не одна. Киззи замерла на полушаге. Ей стало очень холодно, и она вздрогнула. Она посмотрела на Джека Хаска. На долю секунду ей показалось, что в хитрых глазах промелькнуло… понимание… намек на насмешку? И Киззи почти было решила, что ему известна природа внезапного ветра, он знает, что это нападение призраков. Неужели они кружили только вокруг нее, гадала она, или все‑таки вокруг них обоих? Включили ли они Джека Хаска в свой круг защиты? Или только Киззи? Неужели этот ветер пытался разделить их, подобно стене?

– Бррр… – сказал он, слегка дрожа. К ужасу Киззи, он отцепил свою руку от ее руки, но потом обнял девушку за плечи, бережно прижав к себе, и ее смятение испарились вместе с любыми вопросами. Ей стало совершенно неинтересно, знает он что‑то про призраков, летающих рядом с ними, или нет. – Холодный ветер, – просто сказал он.

– Мм. хм, – согласилась Киззи. Теперь бархат его пиджака прильнул к ее щеке и вытеснил иные мысли, кроме ощущения прикосновения ткани к ее коже, и мыслей о том, что бы мог означать его взгляд, остановившийся на ее губах.

Пока они шли по кладбищу, прижавшись друг к другу, она слышала слова, которые произносила, когда приходила сюда, будучи ребенком, фрагменты речи, такие же мутные, как сточная канава, забитая опавшими листьями.

– Зимники собирают урожай, – сказал один призрак, а другой пропел «бабочка» и «голод».

– Печка жарит, – проговорил безликий голос, и неожиданно знакомый голос произнес:

– Нож, Солнышко…

Глаза Киззи расширились, она огляделась по сторонам, глянула через плечо, прижимая руку Джека Хаска подбородком. Помимо этого, призрачного касания, у нее имелись и другие приметы, чтобы понять, что она оставила нож своей бабушки в кармане джинсов. Все эти годы, она так о нем мечтала и забыла его дома! Она хотела спросить бабушку, что она здесь делает. Ведь она должна быть далеко, перемещаться по лабиринтам, отбиваясь от теней, слизывать воду со сталактитовых наконечников своим призрачным языком и разгадать загадку, чтобы получить возможность пройти через врата, созданных из костей. Она должна быть завывающим зверьем, чтобы уснуть под звуки этих колыбельных и подкупать потусторонних койотов, которые унесут ее дальше в новый мир! Она не должна быть здесь, среди этих малодушных кладбищенских призраков! Это вечное бродяжничество не свойственно народу Киззи, а уж бабушке и тем паче, ее сильной, не поддающейся соблазнам, бабушке. Киззи хотелось расспросить ее… но ей было так уютно и тепло в объятии Джека Хаска, посему она совершенно не хотела отстраняться от него, чтобы прошептать свой вопрос мертвым.

– Ты слышала? – неожиданно спросил Джек Хаск.

– Что? – испуганно спросила Киззи. Она почему‑то чувствовала себя виноватой, словно он поймал ее на перешептывании с призраками.

– Не знаю. Как будто веточка щелкнула. Интересно, здесь есть кто‑то еще?

Но, похоже, на кладбище больше никого не было, и даже не было никаких признаков недавних посетителей. Это было одинокое место, и Киззи не удивляло, что призраки приходили в ее грязный двор, чтобы скоротать свои дни среди кошек и кур.

Пальцы Джека Хаска начали лениво поглаживать плечо Киззи, пока они брели между рядами могил. Это случилось не сразу, едва заметно, но она поняла, что он понемногу притягивает ее все ближе к себе, а поглаживания становятся все напористее. Вскоре он полностью опустил ладонь ей на плечо, оставив только большому пальцу рисовать маленькие круги на ее коже. От его пиджака веяло ароматом специй, которые вместе с поглаживанием малу‑помалу заставили девушку сомлеть, стать мягче, подобно сливочному маслу, перед тем, как в него собираются добавить сахар, на первом этапе приготовления чего‑то сладкого. Это был ее первый опыт того, как тела могут сливаться воедино, как дыхания естественным образом начинают существовать в едином ритме. Это было гипнотически. Пьяняще.

И она хотела большего.

– У них есть зубы, – прошептал призрак. Киззи проигнорировала его.

– У них есть нектар, – сказал другой, очень слабый и полный тоски. Киззи почувствовала небольшой холод, но проигнорировала и это.

– Голодна? – спросил Джек Хаск, когда они повернули, чтобы пройти еще один кладбищенский ряд.

Киззи пожала плечами. Прямо сейчас ее мало интересовала еда. Но очень интересовало расстилание клетчатого пледа в каком‑нибудь в тихом местечке, на который она могла прилечь, опершись на локти, рядом с Джеком Хаском. Девушка не могла перестать смотреть на его губы, и она продолжала сжимать свои, осознавая их наличие все сильнее. Она вспомнила, как нянчилась с младшим двоюродным братом в тот день, когда он открыл для себя свой язык; он вертел им так и сяк и прикасался к нему создавая целый репертуар новых звуков и пытаясь высунуть его достаточно далеко, чтобы рассмотреть, одержимый открытием этого нового придатка. Киззи чувствовала то же самое по поводу своих губ, как будто она только сейчас узнала, для чего они нужны, но надеялась, что вела себя сдержаннее своего двоюродного брата.

– Пойдем туда, – сказал Джек Хаск, кивая головой в дальний угол кладбища, где, похоже, рос неухоженный садик. Они медленно побрели туда. Киззи едва замечала могилы, мимо которых они проходили, потому что была окутана этой новизной «прогулки влюбленных», неспешной и переплетающей их в одно целое. Но в конце ряда могил она кое‑что заметила.

Она прошла дальше; потребовалось мгновение, чтобы осознать то, что она только что увидела. Пройдя несколько шагов, она оглянулась.

Монолит безрадостного зеленого цвета неопрятной кладбищенской лужайки был нарушен коричневым пятном, явным как рана. Казалось, что оно описывало радиус вокруг одной конкретной могилы, и Киззи прищурилась, чтобы прочесть, что гласило надгробие. Она не могла прочесть, что там написано, и Джек Хаск легонько подтолкнул ее в другую сторону. Но к собственному удивлению, она потянула его обратно за отворот вельветового пиджака.