Текст книги "Три поцелуя (ЛП)"

Автор книги: Лэйни Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава десятая
Язад

«Иди к Язаду, Мэб», – сказал Михай, поэтому, как только женщина смогла заставить себя подняться, она так и поступила.

Она стояла под замысловатыми арочными воротами особняка старика и вспоминала, как впервые оказалась здесь, или вернее стояла, скрючившись, в объятьях Михая. Он пронес ее через окно, наколдованное в воздухе, из Тэджбела прямиком к этому месту, и ей тогда показалось, что скорлупа мира, внутри которого она существовала, треснула. Широкая черная аллея, уличные фонари и отдаленное мерцание городских огней, проезжающие машины, дым – все это было за пределами ее понимания. Это был сущий кошмар.

Теперь же Мэб подумала, что, должно быть, в тот вечер для Язада она была сама каким‑то неведомым созданием: трепещущая девочка‑детеныш у его двери. Она обхватывала живот обеими руками, готовая в любой момент разродиться Эсме, но он смотрел на нее с таким состраданием, что сковавший ее ужас немного отступил. Никогда, никогда прежде ей еще не доводилось видеть такого взгляда. Он осторожно завел ее внутрь, усадил в кресло возле камина… еще одна новая и пугающая штука – огонь! Она решила тогда, что это прыгающее пламя есть нечто живое. Язад дал ей чай, а затем долго разговаривал с Михаем на языке, которого она не знала.

В те дни на нее обрушилось столько всего непонятного, а сколько еще осталось, чего она не поняла до сих пор. Почему Михай выкрал ее у Королевы? Он был предан ей, не так по‑рабски, как остальные Друджи, но все же. С того момента, как Мэб впервые увидела его лицо в толпе, она поняла, что он отличается от других. Он провел в Тэджбеле несколько месяцев, все эти месяцы Эсме уже росла у нее в утробе, и чем больше она смотрела на него, тем больше выражение его лица озадачивало девушку. Она видела не только боль, но… любовь.

Ее последняя ночь в Тэджбеле, что сейчас, что тогда осталась для нее загадкой. Было полнолуние. Друджи поклонялись луне и такие ночи всегда праздновались: обилие меха, перьев и голосов животных. Они будто черпали свою силу из светящейся сферы. В ту ночь, как и в любое иное полнолуние, они сняли одежды и нашептали друг другу нужные слова, чтобы обратиться в животных. Накстуру завыли. Крылатые кружились в небе, визжа. Королева стояла на вершине своей башни, как всегда, неподвижно наблюдая за ними.

Мэб вспомнила, как надеялась, что дитя родится во время празднования, потому что Королева была бы занята только этим, и мгновение рождения новой жизни досталось бы только ей. Надежда была крошечной. И это была ее последняя надежда. Но она не имела ни малейшего представления насколько глупым это ее желание было. Она видела, как рожали кошки и думала, что и у нее все будет так же: тихо, напряженно и чудесно. Сродни тяжелой, но посильной работе. Она не понимала что такое боль, потому цеплялась за последнюю надежду, поглаживая раздувшийся живот и нашептывая:

– Появись, бахам, мой подарочек, выходи ко мне, – пока Друджи пели голосами животных свои безумные песни.

Но Эсме никак не появлялась. Она брыкалась и плавала внутри нее, а потом затихла. По среди ночи в дверном проеме Мэб появился Михай, напугав ее. Он несколько мгновений просто смотрел на нее, а потом исчез. Так же тихо, как и появился. Мэб растревожило его появление. Она была удивлена тем, почему Михай не обратился в животную ипостась, как и другие Друджи. Она знала, что он отличался от других обитателей каменной крепости, но не знала чем именно.

Он уже жил в Тэджбеле какое‑то время. Прошел почти год с тех пор, как Мэб обратила на него внимание и стала наблюдать за ним. Ее удивило, как лицо Михая перекосило от боли, когда Королева впервые, заняв тело Мэб, слилась с Аркадием. Они забрали Аркадия спустя несколько месяцев, когда пропало ежемесячное кровотечение. Поначалу она много плакала. Оплакивала его и себя, свое одиночество среди Друджей, но потом ее живот начал расти, двигаться, и она поняла, что больше не одинока.

Ей было что защищать.

Она думала о бескрайности гор, которые видела давным‑давно, и побег казался невозможным тогда. Но теперь она знала то, чего не знала тогда: где‑то там были и другие, такие, как она, как Аркадий. Поэтому она впервые попыталась убежать через лес, бросая кошек зверям, чтобы перебраться через мост. Ерезав и Исвант нашли беглянку так легко, что едва рассердились на нее. Когда они привели ее обратно, то обращались с ней осторожно, словно она была яйцом – яйцом, в котором развивался следующий питомец Королевы. Мэб поняла, что им уже доводилась делать это прежде, возможно, много раз. Они выслеживали матерей‑подростков и возвращали их. Может и ее мать пыталась бежать, гадала Мэб. Наверняка. Все они пытались бежать. Как же иначе.

И она попыталась снова. Снова. И снова. В конце концов Королева появилась в проеме ее покоев и в ярости прошипела:

– Циват ни янат! – и мост обрушился.

Так Мэб стала пленницей в этом одиноком зубе скалы. Друджи могли скользить по скалам, но не она. Она вспомнила, как страдала, стоя там, и смотрела в черноту пропасти, пока пальцы Королевы сжимали ее руку. Когда не осталось даже призрачной надежды на побег. Поднялся ветер, и маленькая клетка застонала на своих железных кольцах, словно напоминая, что ее будут использовать, даже когда Мэб здесь уже не будет.

Надежда угасала, и оставалось лишь желание подержать ребенка на руках, прежде чем они сделают с ней то, что они уже ни раз делали с ненужными домашними животными.

Но каким‑то чудесным образом до этого не дошло.

Михай пришел к ней во второй раз в полнолуние, и на этот раз он привел Королеву с собой. Их лица сияли лихорадочным румянцем, и Мэб забилась в укромный уголок каменной стены своей комнаты. Она плакала. Она умоляла их оставить ее в покое. Но они схватили ее за руки и вытащили из закоулка в стене. И как она делала это много раз прежде, Королева скользнула пальцами под подбородок Мэб и приподняла ее лицо. Мэб видела, как она вопросительно посмотрела на Михая, который кивнул.

– Ты все поймешь, – сказал он, и Королева повернулась к Мэб. Девушка сквозь слезы посмотрела в эти ненавистные голубые глаза. Ее затопил холод.

И на этот раз вместе с ним пришло забвение. После этого она ничего не помнила, пока Михай не взял ее на руки и не понес через воздушное окно в Лондон. К Язаду.

И вот Мэб одна стояла перед дверью Язада. Она подняла тяжелый дверной молоток и отпустила его. Раздался удар, похожий на звук выстрела. Она подняла молоток и вновь отпустила. Через мгновение к двери подошел Язад собственной персоной, а не дворецкий, как ожидала Мэб.

– Дорогая, – произнес он, и теплая улыбка осветила его лицо. – Сколько лет, сколько зим. – Он взял ее за руку и слегка сжал между своих ладоней. Он знал, что она позволит ему лишь это. – Входи, – сказал он, отходя в сторону, чтобы пропустить ее.

Мэб вошла в роскошный мраморный зал с мерцающими люстрами из хрусталя в виде капель и филигранью из золота. Ей вспомнилось, как она впервые увидела этот зал, но сейчас это великолепие никак не отозвалось в ее душе. Она посмотрела на Язада.

Это был седовласый смуглый старик с морщинами, похожими на складки, которые изрезали глубокими рытвинами тонкую кожу. Его глаза были яркими, как у птицы, и карими, как у нее. Язад был человеком.

– Почему он забрал ее? Для чего? – требовательно спросила она.

– Пойдемте в библиотеку, моя дорогая, – сказал он. – Там поговорим.

Она последовала за ним. Они прошли по роскошным коврам, расписанных орнаментами красочного Востока, мимо многоруких статуй, бронзовых шлемов, скрещенных ятаганов и сверкающих золотом мадонн с миндалевидными разрезами глаз. Дом Язада был сокровищницей древних красот, а библиотека самой чудесной комнатой из всех. Мэб застыла в дверях. Ей вспомнилось, как она училась читать здесь, держа книгу в одной руке, а крошечную Эсме в другой. Она стояла в доме, где родилась Эсме. Мэб почти почувствовала, как держит свою девочку на руках. Ее руки и грудь навсегда сохранили воспоминания о том, как она прижимала к себе то маленькое тельце, теперь же собственное тело изнывало от боли потери и тоски. Мэб застонала.

– Язад, – в голосе женщины явственно была слышна мольба, – что с ней? Тебе известно?

– Известно, и обещаю тебе, Михай позаботится о ней. Он вернет ее. Чай, моя дорогая?

– Что? Нет! Когда он вернет ее? Что он с ней делает? – Тем не менее, Язад налил две чашки чая из самовара и поставил их на мраморный столик.

– Ничего такого он с ней не делает, – ответил он с понимающей улыбкой. – Всего лишь ждет. Все, что должно было быть сделано, уже сделано и давным‑давно. Можешь мне безоговорочно верить, когда я говорю, что знаю, через что проходит Эсме. Я сам прошел через это, когда был в ее возрасте.

– Через что прошел!

– Конечно, то были другие времена, да и другая земля. Неожиданно сменивший цвет мой глаз на синий в дни моей юности в Шринагаре не остался незамеченным! – Он усмехнулся. – Жрецы решили, что я одержим демоном, но демонов было много, было из чего выбирать! Они едва не убили меня в попытках его изгнать. Те еще были деньки!

Мэб уставилась на него во все глаза. Он улыбался и посмеивался, предаваясь воспоминаниям, и только едва уловимый блеск беспокойства в глазах выдавал истинный ужас происходящего тогда с ним.

– Мне было хуже, чем Эсме, – продолжал он. – Гораздо хуже. Видишь ли, я был первым.

– В каком смысле первым?

– Тогда для этого не было слова, – ответил он. – Это была катастрофа, акт отчаяния, который имел… непредсказуемый результат. Позже, гораздо позже, Михай дал этому название хатра. Целостность. Мне кажется, вот подходящее слово.

– Язад! – в отчаяние выкрикнула Мэб. – Что он с ней сделал? Ты сказал, жрецы решили, что ты одержим демоном. Но это ведь было не так, – выпалила она, будто объявив это, тем самым превращала свою догадку в непреложный факт. – Ты не был одержим!

– Нет, моя дорогая. Я бы сказал, что не был одержим демоном. – Он умолк, и странно посмотрел на нее. Мэб не понравился этот взгляд. Он продолжил: – Скорее я был… инкубатором…

– Инкубатором? – негромко переспросила она.

– Понимаю, в этом слове есть нечто неприятное, но мне кажется оно лучше всего подходит, чтобы описать хатру. Я вынашивал демона, но когда пришло его время появится на свет, мне это не причинило никакого вреда. И с Эсме ничего не случится, моя дорогая. Михай знает, что делает, гораздо лучше куда в мое время.

– Он… он… – Она запнулась, почувствовав, что опять находится на грани истерики. – Он взрастил в тебе демона? – спросила она, и голос ее был полон ярости и отвращения.

Язад склонил голову набок и приподнял тяжелые белые брови.

– Что? Нет, моя дорогая. Ты не поняла. Михай был тем демоном. Он вырастил себя во мне.

– Что? – Мэб растерянно смотрела на него. Она покачала головой. – Нет, Язад. Все не так. В меня вселялись Друджи. – Она вздрогнула. – Сотни раз! Но мой глаз никогда не менял цвет. Как и глаза Аркадия, когда вселялись в него. Это что‑то другое.

Язад кивнул. Он был терпелив.

– Именно. Это что‑то другое. Нечто волшебное. Это хатра.

Глава одиннадцатая
Хатра

В Обители шпионов Михай нежно смахнул четырнадцатилетнюю пыль с волос Королевы и ее гладких щек. Он слегка подул на ее ресницы, чтобы смахнуть паутину, которая с них свисала. Ее сухие пустые глаза даже не моргнули.

Он повернулся к Эсме, которая все еще смотрела на Королеву.

– Мне кажется, будто я уже видела ее, – прошептала она. Девушка перевела взгляд на Михая и добавила: – И тебя тоже. Но это не так. Я что‑то помню, но это не мои воспоминания. Я знаю, что они принадлежат не мне.

– Эсме, что ты помнишь? – спросил Михай.

– Что? Я не знаю… – Она бросила взгляд на губы Михая, покраснела и отвернулась.

Он заметил это и улыбнулся.

– Ты помнишь, как я целовал тебя, – произнес он негромко.

– Я никогда ни с кем не целовалась! – резко возразила девушка.

– И все же ты это помнишь, не так ли? – Он сделал шаг в ее сторону. Годы ожидания не прошли даром. Он был внутренне весь напряжен, сжат как пружина. Ему ужасно хотелось прошептать нужные слова и обернуться волком, и умчаться так быстро и далеко, чтобы напряжение наконец отпустило истерзанные мышцы. Ему хотелось выть. Но больше всего на свете ему хотелось услышать об этом воспоминании из уст Эсме. – Расскажи, – настаивал он.

Ее глаза затуманились, словно она погрузилась в водоворот того воспоминания. Михай поддался вперед, жадно вслушиваясь.

– Ты полез в воду, чтобы узнать, как вода. Твои волосы вымокли. Стояла зима, голубые льдины плыли по течению, подобно корабликам. Все таяло. Ты это слышал. На горах трещал лед и снега сходили селью. Однако вокруг было по‑прежнему белым‑бело, но это ненадолго. Было холодно. Но твои губы… твои губы были теплыми. – Взгляд Эсме тут же сфокусировался, и она в смятении нахмурилась. Она покачала головой. – Это не я, – осторожно произнесла она, сделав шаг назад от него.

– Нет, Эсме, это была не ты.

– Тогда почему?.. Что со мной происходит? – Ее юное лицо перекосило от страха, и она заскулила, как маленькое животное. – Я помню и другие вещи, – прошептала она. – Ужасные вещи.

Михай постарался успокоить ее.

– Эсме, будет лучше, если ты постараешься мыслить ясно. Послушай меня. Подумай о длинном коридоре со множеством дверей по обе стороны. Я хочу, чтобы ты оставила все двери открытыми. Хорошо? Просто думай о коридоре с открытыми дверями и если ты сможешь держать в голове эту картину, то будет не очень больно.

– Но все равно будет больно? – тихо спросила Эсме.

– Не очень, моя прелестная жемчужина, – пробормотал он. – Только самую малость. – Он солгал. Будет больно. Как если бы вас изнутри разрывали на части. Он сожалел об этом, но не знал другого пути.

Это был единственный выход. Он обнаружил его случайно давным‑давно.

Михай пришел из цитадели Друджей под названием Герезаян в горах Тянь‑Шаня. То был мир сугробов и льда, бесконечных еловых лесов, ледяных озер в древних скалах. Мир волчьей песни и ветра. Кыргызские кочевники называли эту землю «горами духов» и держали свои юрты и коз на нижних склонах, подальше от Друджей, которые населяли высокогорье. Не то чтобы это как‑то спасало их.

Жизнь в Герезаяне застыла в оцепенении жестокости. Время стекало каплями с кончиков сосулек, и племя Михая делало все, чтобы облегчить уныние их нескончаемых дней. Они охотились, как им заблагорассудится, оборачиваясь волками, орлами или снежными барсами. Они шпионили за людьми, когда удавалось найти их, вселялись в них, хотя это редко приносило пользу. Мало удовольствия было во владении тела одинокого пастуха или одутловатой тётки, которая изъяснялась на языке больше напоминающий хрюканье свиньи и воняла прогорклым жиром. Когда они обнаружили, что человеческие дети бродят в одиночку, то забрали их к себе в холодные пещеры и оставили там. Они пытались рассмешить их, но дети были тупыми и плаксивыми, и такое развлечение быстро становилось утомительным.

Редко, раз в несколько десятилетий, уныние разбавлялось визитом Королевы. Мазишта, так ее называли величайшие из них. Она приезжала на санях в тесном круге волков. И всякий раз, когда она появлялась все племя падало ниц. Беспрекословно. На периферии своих туманных воспоминаний они знали, что происходило с теми, кто не повиновался. До тех пор, пока волны забвения не подкрались настолько близко, чтобы поглотить тот ужасный день. И они были непоколебимы в своем поклонении, но не могли этим довольствоваться.

Между племенами не было любви. Несомненно, все Дружи были когда‑то единым народом, но долгая изоляция превратила их в соперников. Никто из отдаленных племен не рад был приезду Королевы, никому не хотелось испытывать на себе ее силу, ее власти над ними. Накстуру Герезаяна, включая Михая, и Накстуру Тэджбела кружили друг против друга, как враждующие стаи волков, их кровожадность сдерживалась только благодаря несгибаемой воле их Королевы. Если бы ее там не было, они бы разорвали друг друга на части. Как бы то ни было, ряды Друджей только и ждали того дня, когда ее сила ослабнет, и они смогут унизить ее – и ее стаю – как она унижала их.

Тем не менее, как бы сильно они ни возмущались ее доминированием, ее визиты и грубый пульс силы действительно напоминали им, как их собственная сила канула в небытие. На какое‑то время ее визиты оживляло их, но пробуждение после ее ухода длилось недолго. Казалось, что нет спасения от запустения жизни.

Михай верил, что когда‑то все было иначе. В конце концов кто‑то ведь вырезал магические символы на скальных поверхностях Герезаяна, а кто‑то написал книги, и таявший снег размыл буквы на их странице. Его разум жаждал знать, что они могли поведать, но слова перестали быть разборчивыми. И он не верил, что их написали какие‑то позабытые предки предков – их не было. Были только они сами, их собственные бесконечные жизни, простирающиеся от потерянного начала до непостижимого конца. Он сам мог бы написать эти книги, но не помнил об этом.

Он не мог вспомнить ничего, кроме ритма, однообразия. Когда он попытался вспомнить прошлое, его разум затерялся в тумане.

В день, когда он покинул Герезаян, у него не было никакой цели. Он просто ушел, куда глаза глядят. Вспоминая прошлое, он понял, что, должно быть, какая‑то его часть не собиралась возвращаться, иначе он бы воспользовался своей цитрой, обернулся орлом и полетел, или преодолевал снег широкими мазками волчьего прыжка, зная, что по возвращению кто‑то шепнет ему нужные слова и он вновь обернется человеком. Но он не стал менять облик. Он продолжал оставаться в человеческом обличье, с какими трудностями это не было бы сопряжено и неуклонно спускался с гор, ведомый огнями очагов черных юрт кочевников. Он не повернул назад. Он так и не вернулся в Герезаян и не обернулся какой бы то ни было цитрой.

Это было сотни лет назад.

Он проникал в мир людей, проходя мимо ферм и попадая в зловонные города, в которых горожане не знали, что его нужно было бояться. Он двигался среди них как призрак, останавливая свой выбор на тех, кто привлекали его блеском радужек своих глаз. Их глаза манили будто порталы в другой мир. Человеческие глаза были как окна, оставленные открытыми в бурю. Ему ничего не стоило проникнуть через них и завладеть телом. Он побывал и в мужчинах и в женщинах, танцевал их ногами, вкушал пищу их ртами, и дрался их кулаками. Он зарывался в стога сена, прижимался телом к другому телу, совершая движения взад‑вперед неотрывно глядя в глаза перед собой, освещенные луной.

Это было, все это, вместе взятое, довольно любопытно. Капиллярная сеть их крови окутывала его как кокон и это пробудило в нем нечто, похожие на воспоминание. Но память затерялась где‑то в тумане. Она пританцовывала, дразнила его, но никогда не приближалась достаточно близко, чтобы он мог схватить ее.

Но он продолжал делать то, что делал, потому что ему больше нечем было заняться. Он научился покидать свое тело и охотиться на расстоянии, как невидимый анимус[16]16
  Анима и анимус (от лат. anima и лат. animus «жизненное начало; душа» в, соответственно, женском и мужском родах) – термины, введённые в психологию Юнгом для обозначения архетипов, связанных, соответственно, с женским и мужским полом. Юнг полагал, что Анима – это женская часть психики мужчины, а Анимус – мужская часть психики женщины; по сути, и то, и другое – архетипы гендера, и являются во многом неосознаваемыми архетипами.


[Закрыть], ищущий хозяина, пока его неподвижное тело ждет возвращения хозяина где‑то в безопасности. Он примерял на себя военачальников, священников и служанок. Он слышал запах Черной Смерти и отпинывал тела со своего пути смоляным сапогом. Он стрелял из аркебузы[17]17
  Аркебуза (фр. arquebuse) (не путать с понятием «аркебуз») – гладкоствольное, фитильное дульнозарядное ружьё.


[Закрыть] в битве при Павии и застрелил лошадь французского короля, пока тот восседал на ней. Он поднял мятеж на корабле рабов. Он смешивал пигменты для Флорентийского мастера и наносил на холст кармин из раздавленных жуков кончиком соболиной кисти.

Он узнал, что разжигает пламя в человеческих сердцах, как прикосновение губ двух влюбленных может помочь им попасть в нишу между мгновениями, чтобы время над ними не властвовало. Он узнал, что поцелуй может еще приблизить его к почти‑воспоминанию, чем что‑либо еще, и все же недостаточно близко, чтобы он мог его поймать. Это было сладко, горько и невыносимо.

Он нарушил табу Друджей, все, кроме одного. Он никогда не уничтожал человеческую душу, даже в те дни, когда еще не понимал, что это такое, и теперь ему стало от этого легче. Он проигнорировал табу о вторжении в детей, однако он использовал их едва‑едва, и он вторгся как‑то раз в старуху, всего раз и понял, что на это табу была очень веская причина. Ее душа не отошла в сторону, она не уступила, была напориста и тверда в своем решение, оставила всего ничего для его анимуса. И он тогда не на шутку испугался получится ли сбежать. После того, как он высвободился из оков ее души, старуха плюнула на землю, продемонстрировав всю силу своего презрения, а он после зарекся прикасаться к старикам.

Он даже не побоялся огня – единственное, чего по‑настоящему боялись Друджи – и был сожжен как ведьма в теле молодой женщины. Он завернул ее разум в воспоминание о полете, когда ее тело охватил огонь и она не почувствовала боль. Женщина улыбнулась и расправила руки как крылья. Она конечно же чувствовала, как языки пламени лижут ее тело, но они сжигали только ее человеческую оболочку. Его анимус высвободился через ее глаза с уходом ее души. После этого еще долгое время преследовал запах ее горящей плоти, и он поселился в инквизиторе и сводил того с ума, пока на него не набросились собственные помощники и не заковали в кандалы, покрытые кровью его жертв. Через тот костер Михай уже не стал проходить. Он позволил инквизитору самому насладиться делом рук своих.

Дети, старики, огонь – все табу нарушены, кроме одного. Последнее, научившее его тому, о чем не знал ни один Друдж, которое он позже назовет хатрой и которое изменит его жизнь навсегда.

Когда он увидел пару блестящих черных глаз, выглядывающих из тени дерева чинар в высоком Кашмире, он сразу же подошел к женщине, привлеченный чем‑то, что он не мог распознать. Он не знал, что ее переполняет свет. Как только он оказался внутри нее, он сразу понял, что это за тайна. В биении ее крови было второе сердцебиение, очень быстрое – жизнь внутри, словно заключенная в раковину жемчужина. Он чувствовал это раньше, когда вторгался в других женщин, и всегда подчинялся табу. Он никогда не прикасался к нерожденной жизни. Но на этот раз, не раздумывая, он погрузился в нее, будто глотнув воздуха перед этим.

К его удивлению, он почувствовал, как его охватывает успокаивающая тьма. А потом осталось только ничто.

На много‑много лет.

Чудовища по‑прежнему колотили в дверь каменной комнатки Тэджбела, но Эсме, казалось, позабыла о них. Она рассматривала свои руки, переворачивала ладони и шевелила пальцами, подобно водорослям колышущихся в воде. Она тревожно посмотрела на Михая.

– По‑моему, это не мои руки, – прошептала она, прерывисто вздыхая и поднимая ладони, чтобы показать их ему.

И когда он посмотрел на карюю радужку правого глаза Эсме, та замерцала и начала бледнеть, сверкая во мраке. Она стала голубой – близняшкой левой. Михай медленно выдохнул и понял, что его руки дрожат.

– Моя Королева, – произнес он. Его голос переполняли эмоции. – Я так долго тебя ждал.

Эсме медленно моргнула и посмотрела на него.

– Михай… – ответила она ласковым голосом, который ей не принадлежал. А потом она ахнула, увидев Королеву на троне позади него. Она посмотрела на нее, потом на свои руки, потом снова на Королеву. – Что ты со мной сделал?

С дрожью в голосе он произнес:

– Четырнадцать лет назад я сказал тебе, что ты все поймешь и ты поймешь. Существуют секреты, Страешта, касающиеся Друджей, столько всего нами позабытого. Мы не всегда были такими, моя Королева. – Он умолк, протянул руку и схватил Эсме за пальцы. – Теперь я вспомнил. Когда‑то давным‑давно, мы были людьми.