Текст книги "Три поцелуя (ЛП)"
Автор книги: Лэйни Тейлор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
– Сюда, – сказала она. – Я хочу взглянуть на кое‑что.
– Что? – спросил он, поравнявшись с девушкой.
– Вот. – Она остановилась перед могилой, где ничего не росло, даже трава. Она прочитала имя на надгробии. Эми Ингерсолл. – Я знала ее, – удивленно произнесла Киззи.
– Знала? – спросил Джек Хаск.
Киззи кивнула.
– Я была новичком. По‑моему, она была младше меня, но я видела ее всего несколько раз. Ее забрали из школы. Она была больна. Она… – Киззи умолкла, у нее чуть не сорвалось с языка «умерла от голодного истощения». Но, увидев эту мертвую коричневую могилу, ей на ум пришли другие слова. – Она угасла.
– Грустно, – сказал Джек Хаск. – Она была твоего возраста, когда умерла.
– Да, – ответила она, вспоминая фото Эми Ингерсолл в газете. Ее глаза казались огромными на изможденном лице. В школе было проведено специальное собрание, посвященное расстройствам питания. Врач говорил об анорексии и булимии. После того, как Киззи с Иви ущипнули добрый слой кожи на своих бедрах и пошутили, что им бы не повредило немного анорексии, Кактус ответила, что для этого нужно было бы начать хотя бы с перехода на диетическую колу.
– Интересно, почему здесь трава мертва, – сказала Киззи, желая, чтобы существовало какое‑то другое объяснение, кроме того, что навязчиво свербило разум. Само собой, в этом унылом городе все те безумные вещи, в которые верила ее семейка, были всего‑навсего лишь сказками. Все эти вещи происходили далеко отсюда, на брусчатке, и в палисадниках древних церквей, наводненных приведениями.
– Проклятая, – раздался голос призрака у нее над самым ухом. Девушка вздрогнула.
Джек Хаск почувствовал это и отпустил ее плечо, чтобы снять бархатный пиджак.
– Ты замерзла, – сказал он. – Вот. – Он накинул ей на плечи пиджак и обнял, прижав спину девушки к своей груди. Его подбородок опустился ей на макушку. Кожа к коже. – Пойдем, – позвал он.
Она прошла вместе с ним в маленький садик в углу, и Джек Хаск разложил свой клетчатый плед, за увитыми плющом, каменными урнами, в скудных цветах алиссума, остатками прошедшего лета. Они устроились на пледе, он открыл корзину для пикника и извлек из нее буханку золотистого хлеба и головку сыра с фермерской печатью на толстой кожуре. Такие вещи, сыры, например, не водились у Киззи в доме, ее домашние ведали только про соленый сыр, сделанный ее матерью, либо нечто похожее на армейский паек в вакуумной упаковке из супермаркета.
Заправив платье под колени, Киззи наблюдала за тем, как Джек Хаск выложил из корзины фиолетовые льняные салфетки и настоящий серебряный нож всего лишь с намеком на потускнение, а затем, и серебреную чашу с шоколадом, обернутую в фольгу. Девушка широко распахнула глаза – насколько же все элегантно это выглядело. Если бы она когда‑нибудь воплотила свою мечту – устроить пикник на кладбище, то кладбище было выбрано бы получше, например, Парижское или Ново‑Орлеанское, в окружении мха и разбитых статуй, но в остальном он был бы именно такой.
– Мило, – пробормотала она, ошарашенная происходящим. Джек Хаск улыбнулся ей, и он был так красив, что глазам было почти больно смотреть на него. Её захлестнула очередная волна скептицизма. Почему, гадала она, – почему я?
– Глупая девчонка… – услышала она, или ей показалось, что услышала шепот бабушкиного голоса.
– Сначала шоколад, – сказал Джек Хаск, хрипотца голоса в его голосе уже была не так заметна. – Это мое единственное правило пикника.
– Ну ладно, – сказала Киззи, симулируя нежелание и разворачивая одну из конфет. Шоколад был настолько темным, что казался почти черным. Он растаял у нее на языке древним ароматом какао‑боба, земли, тени и солнечного света, горечью с послевкусием сладости. Его вкус… прекрасный, тонкий и странный, заставил ее почувствовать себя новичком, отведавшим какую‑то неведомую приправу.
Сыр на вкус оказался точно таким же, отличным от всего, что девушка пробовала до того, и она едва ли могла ответить ужасным тот был на вкус или замечательным. Она ела его вприкуску с хлебом, и Джек Хаск спросил Киззи, как ей думается, не слишком рано для вина, которое он извлек из своей корзины, и разлил в изящные бокалы из травленного стекла, размером не больше бумажного стаканчика.
Вино было насыщенным и темным, подобно шоколаду, и Киззи потягивала его медленно. Она млела и млела, пока не растянулась на пледе облокотившись на одном локте на боку, подобно одалиске, бедро которой напоминало спелое зеленое яблоко для Джека Хаска склонившего на него голову. Он лежал, закрыв глаза, а Киззи легонько игралась с кончиками его прядей.
Через некоторое время он сел и вновь полез в корзину. Он достал абрикос, который оставил у себя в ладони, и персик, который вручил Киззи. Она взяла его и покатала в руке. Его кожура была мягкой и бархатистой, как пиджак Джека Хаска, а его аромат… она слышала запах медовой сладости, даже через кожуру. Девушка поднесла плод к лицу и сделала глубокий вдох. «Нектар», – мечтательно подумала она. Но она не откусила ни кусочка. Она не хотела, чтобы сок стекал у нее по подбородку. Она только еще раз вдохнула аромат фрукта и увидела, как Джек Хаск доел свой абрикос и выбросил косточку. Затем он прислонился спиной к одной из каменных урн и устроил голову так, что плющ и цветы стали своеобразным париком для него.
Киззи рассмеялась.
– Тебе идет, – сказала она.
– Нравится? Вот. – Он поднял тяжелую лозу плюща, чтобы соорудить парик и для нее и жестом пригласил сесть поближе. Она подобралась к нему и замерла, пока он расправлял цветы у нее на лбу, то и дело останавливаясь, чтобы аккуратно спрятать прядь ее настоящих волос обратно под шарф.
Его лицо было так близко к ее лицу. Она не могла отвести взгляда от его губ; она слышала запах абрикоса в его дыхании, видела следы влаги на его алых губах. Он тоже смотрел на ее губы. Она вдруг очень занервничала. Он наклонился ближе. Киззи замерла, не зная, закрыть ли ей глаза или оставить их открытыми. Ею овладел ужас стать одной из тех девушек в фильмах, которые зажмуриваются и морщат лицо, пока мальчик сидит себе спокойно на месте и ухмыляется.
И спустя несколько мгновений, она была рада, что не закрыла глаза, потому что Джек Хаск не поцеловал ее. Он взял персик из ее руки, поднес к губам и откусил кусочек. Так близко. Аромат, что источал персик пьянил, и у Киззи возникло жгучее желание наклониться и разделить с ним плод, отведать его нектар, отведать нектар на губах Джека Хаска. Она не могла оторвать глаз от его губ. Она слегка подалась вперед. Джек Хаск увидел это, и склонился ниже.
На этот раз все было по‑настоящему, это действительно должно было произойти. Киззи собиралась поцеловать красивого мальчика. Почему тогда она думала о персике, вкус которого должен был остаться на его губах?
Почему она представляла, каким восхитительно‑вкусным будет поцелуй Джека Хаска?
Она смотрела на него во все глаза, но на периферии ее зрения что‑то блеснуло. Это был маленький серебряный нож, все еще вонзенный в кожуру сыра. Нож, подумала она. Ее пальцы дернулись, желая потянуться к нему, поскольку по стеклянной поверхности ее разума скользнуло какое‑то знание. Все приметы дня, водоворот лебединых перьев, могила с мертвой травой, бабушкин стилет, покрытый инеем преисподней, все эти воспоминания о предупреждениях слились в единое простое понимание: в жилах бурлило навязчивое предостережение – не есть фруктов коим был не сезон. Стояла поздняя осень, сады были голы, и ни один персик, привезенный из‑за тридевять морей, не мог источать столь пленительный аромат. Без сомнений, зрелые плоды могли принадлежать только одному саду.
Киззи все это знала. Ее душа была у гоблина на крючке, и он готов был в любой момент начать сматывать леску. Она знала. Но теперь в фуге желания, которое почти материализовалось, напоенное мускусом и специями вина и шоколада, когда бедро все еще хранило тепло головы Джека Хаска, это знание было столь же несущественным, как слова, начертанные на воде. Не осталось ничего, кроме отражения совершенной красоты Джека Хаска. Это была красота, существовавшая лишь в грёзах, созданная лишь для того, чтобы угодить ей. И цель была достигнута. Веки у нее были тяжелые, но душа легка, как паутинка, сплетенная пауками на ветру, удерживаемая лишь одной нитью.
Киззи понимала, что умышленно нырнула в реку незнания того, что ее ждет, и отринула звонкое многоголосье мертвых, потому что кровь уже будоражило от предвкушения, а губы покалывало от желания. Ей хотелось скорее познать новый вкус.
Она не дотянулась до ножа. Она вся отяжелела, будучи под гипнозом, в то время как ее душа сжалась, подобно ушам шипящей кошки, Киззи подалась вперед и полностью испила влажный рот Джека Хаска, и его алые‑преалые губы были голодны, и отвечали ей тем же. Их веки были сомкнуты. Пальцы сжимали воротники и волосы, плед для пикника на траве. И когда они опустились, придавив собою тени, горизонт перевернулся набок, и день, медленно, насыщенно, песчинка за песчинкой, рассыпался и угасал.
Это был первый поцелуй Киззи, и, возможно, последний, и он был восхитительным.
Пикантные мелкие проклятья
такие, как эти
Поцелуи могут разрушить жизнь. Соприкосновение губ, иногда столкновение зубов.
Новый голод рождается импульсивно, сменяя осторожность. Проклятая девушка с влажными губами от первого поцелуя может почувствовать себя неожиданно неистовой, подобно муссону. Она может надолго позабыть о своем проклятии и стать неосторожной, и позволить ему сбыться. Она может убить всех, кого любит.
Может. А может и – нет.
Но один конкретный демон в Индии склонен был надеяться, что девушка все‑таки исполнит свое предназначение и убьет.
Это история о проклятии и поцелуе, демоне и девушке. Это история любви с танцами и смертью в них, о пении и душах, и тенях на струнах воздушных змеев. Она начинается под Индией, на пороге прошлого века, когда британцы все еще катались на слонах с махараджами и сражались на засушливых границах империи.
Эта история берет свое начало в Аду.
Глава перваяДемон & Старая Стерва
Там, в аду, англичанка, известная в Джайпуре как «старая стерва», пила чай с демоном. У нее были седые волосы, прямая спина, тонкие губы, и взгляд, который мог застрелить смех, случайно возникший в воздухе, подобно тому, как ружье – дичь. Соотечественники терпеть ее не могли, но даже они были бы шокированы, увидев ее здесь.
– Переходи к делу, – нетерпеливо сказала она.
Если он и выглядел человеком, то только потому, что когда‑то давным‑давно таковым являлся. Маленький и древний, с круглым как у луны лицом, иссохшим, подобно старой кожуре яблока, половина которой была красного цвета, как пятно от вина.
– Помни, моя дорогая, – ответил он с добродушной улыбкой, – горстка может выжить, и сама по себе, без чьей‑либо помощи. Землетрясения полны сюрпризов. Дети еще живы, они как скрытые сокровища? А дух парит и наблюдает, как их извлекают на свет.
– Именно так, – сказала она.
В Кашмире произошло землетрясение. Она отправила свою тень, чтобы увидеть последствия. Тень петляла меж руинами, оставшихся от деревень, передавая старухе царившее опустошение через свои притупленные чувства. У теней нет ушей, поэтому женщина не могла слышать жалоб выживших, а она предпочла бы их слышать. Она сказала:
– Ты отдашь мне детей, Васудев. Ты знаешь, со мной спорить бесполезно.
– Эстелла, ты же не лишишь меня удовольствия диалога? Я живу ради наших переговоров.
– Ты уже тысячу лет мёртв, а вот будь ты жив, то не получал бы столько удовольствия от торгов за детские души.
– Ты так считаешь? Я почти не помню, каково это, быть живым. Я помню некоторые… аппетиты. Вот вид женского пупка может свести меня с ума. Однако, дети? Совершенно не помню, как это переживать за детей. – Он разлил чай по щербатым чашкам и добавил в свою сахар и сливки.
Эстелла взяла свою чашку в руки и сделала глоток черной горечи.
– В это я верю.
У Васудева было своеобразное отношение к детям, что объясняло ее пребывание здесь, единственного живого человека, спускающегося каждый день в ад.
Демоны варили тонизирующий напиток, способный сохранить их древнюю плоть целостной, когда они проходили через пламя. В его состав входило более пятидесяти видов трав и коры, которые смешивали с водами из священных рек. Однажды, много лет назад, Васудев забыл выпить свою суточную дозу, и, проходя сквозь Огонь, он сгорел. С тех пор половина его лица оставалась ярко‑малиновой, и когда он поднимался в мир живых, дети пялились на него. И хотя он никогда прежде не был слишком склонен щадить их души, но становился совершенно невменяемым в этом вопросе, забирая юных при любой возможности. Даже когда появлялся более подходящий кандидат, умеющий лгать, какой‑нибудь слабый здоровьем дедушка с воспоминаниями о долгой жизни, вместо него он забирал ребенка.
Яма, Владыка Ада, понимал, что требуется некое равновесие, и он назначил Эстеллу вести переговоры от имени детей. Более сорока лет она служила послом в аду.
Она спокойно отпила чай и сказала:
– Десять.
– Десять? – Васудев хихикнул. – Как сентиментально с твоей стороны. Что бы на это сказали люди? Они назвали бы это чудом.
– Чудо никому не вредит, никогда.
Он обдумал это предложение.
– Десять детей, выбравшихся из‑под обломков, белые от пыли разрушенной деревни. Эти их большие темные глаза… Нет. Их слишком много. И как‑то это слишком ванильно. Звереныши надеются, что выживут. Даю тебе пятерых. Или, если ты в игре, – сказал он, сверкая глазенками, – мы можем оживить ситуацию небольшим проклятием.
– Я презираю твои проклятия, – сказала Эстелла, содрогнувшись, а затем, помолчав, добавила: – Восемь.
– Восемь? – Васудев усмехнулся. – Нет, я так не думаю. Не сегодня. Можешь взять пять, а можешь дать мне повеселиться.
Эстелла почувствовала, как сердце сдавило. Иногда Васудев впадал в такое раздражающее настроение, и она знала, что сейчас он начнет упираться, продолжит это делать и завтра, и на следующий день, пока наконец не повеселеет, но она никогда не знала, какую форму может принять это его «веселье». Он мог бы отдать ей еще детей, но только при условии, что они отрастят раздвоенные хвосты, или никогда не будут влюбляться, или если им всю жизнь будут сниться кошмары, от которых они будут просыпаться в холодном поту. Когда дело касалось проклятий, он был не иссякаем.
– Что у тебя на уме? – произнесла Эстелла устало.
Васудев рассмеялся и закинул свои маленькие ножки в кресло. Они все равно не доставали до земли.
– Я скажу тебе, что у меня на уме. Можешь забрать своих кашмирских сопляков… даром…
– Даром? – повторила Эстелла. Ни одна душа не доставалась ей даром. Каждый спасенный ею ребенок был выменян. В этом и состояла самая темная часть ее работы – выбирать тех, кто умрет вместо них, и у нее был постоянно меняющийся список нечестивцев. Ей было из кого выбрать. В вершине списка находился работорговец с холмов Аравалли и капитан в Калькутте, который запинал своего конюха до смерти, потому что его конь потерял подкову. Сердечный приступ, утопление, падение с лошади – вот какой конец их ждет. Эстелла всегда имела дело только с внезапными смертями, даже в тех случаях, когда нечестивцы больше всего заслуживали затяжных.
Это была должность, которую она занимала, с тех самых пор, как овдовела в молодости, и сама нашла дорогу в Ад, как Орфей из мифа. Однако, в отличие от Орфея, который прошел мимо трехголового пса и очаровал Персефону игрой на лире, у Эстеллы не было музыки под рукой, чтобы завоевать симпатию Ямы. Он не отдал ей молодого супруга, чтобы она вернулась с ним в мир живых. Вместо этого он поручил ей эту работу. Это была уродливая работа: землетрясения, наводнения, эпидемии, убийства, души всегда ускользали из ее рук, а ее обиженный демон использовал любую возможность, чтобы сделать ее еще уродливее.
– Нет, правда, – настаивал он. – Бери их просто так! Десять детей выживут, и никто из‑за этого не умрет! Все, что тебе нужно сделать, это наложить проклятие, о котором я давно мечтал. Жена политического представителя, певчая птичка, знаешь ее? Она недавно родила очередную соплячку, и крестины по этому случаю как раз сегодня вечером. Тебя пригласили? Нет? Это не должно тебя останавливать. Вот что я хочу, чтобы ты сделала…
Он рассказал ей свою идею.
Эстелла побледнела.
– Нет! – сразу же ответила она. Она была потрясена.
– Нет? Нет? Хорошо, тогда как насчет этого: я отдам тебе всех. Всех детей в этой деревне!
– Всех?..
– Все сопляки выживут! Как ты можешь сказать «нет»?
Он знал, что она не могла сказать «нет». Ей до конца жизни будут сниться кошмары из‑за этого проклятья. Васудев знал и это. И это ему ужасно нравилось. Спустя несколько мгновений тягостного молчания, Эстелла кивнула.
Васудев хихикнул, а потом, присвистнув, оставил Эстеллу один на один с ее работой. По‑прежнему бледная, она достала из кармана фляжку и выпила ежедневную дозу тоника, доставленного ей Васудевом, чтобы не сгореть, проходя через Огонь. А после она неспешно прошла через пламя. Когда спустя некоторое время она вновь появилась, то несла на руках души двух малышей, а дети постарше шли за ней, как утята. Не проронив ни слова, они посеменили за ней прочь из Ада.
А где‑то далеко в горах Кашмира спасатели, которые готовы были уже сдаться, раскопали воздушный мешок и извлекли из‑под завала живыми двадцать два ребенка.
Это было настоящим чудом.
Глава втораяПроклятье
На британских вечеринках в Джапуре, сплетни кружились в диком вихре дыханий вперемешку с парами виски. Самой популярной темой была старая стерва. По общему мнению, она слишком долго пробыла в Индии. И Индия поглотила ее. Она говорила на местном языке, а не только на хиндустани, но и раджастхани и немного на гуджарати, и кто‑то слышал, как она на рынке торговалась на персидском. Это, в известном смысле, сближало британку с этим местом, словно она взяла Индию, положила ее к себе в рот и распробовала на вкус, подобно пальцам любовника. Это было так неприлично.
И как будто одного этого было мало, она ела манго на базаре с местными, сок стекал по ее подбородку, и как поговаривали, пила тонизирующее средство, которое ежедневно варил для нее ужасный коротышка с обожженной половиной лица. Она дотрагивалась до нищих, и кто‑то даже видел, как она несла на руках к себе домой младенцев, закутанных в лохмотья. Ходили слухи, что ее красивый фактотум[2]2
Фактотум – Доверенный слуга; мастер на все руки; личный секретарь; помощник; доверенное лицо; порученец.
[Закрыть], был одним из таких младенцев, свидетельством какова жизнь на этой земле – жизнь, состоящая из спасения детей, чтобы дать им возможность вырасти.
Он всегда был рядом с ней, благородный как Раджа, и неулыбчивый как убийца, с опасным блеском в глазах. Его одежда постоянно топорщилась, намекая на ножи под ней.
По городу о нем ходило много слухов: что он может говорить с тиграми, что у него раздвоенный хвост, который он прячет в одной из штанин (левой), кто‑то утверждал, что видел, как он переходил дорогу и при этом не отбрасывал тень и что он сделает все ради старой стервы. Даже самые бесстыдные сплетники могут ненароком докопаться до истины. Он сделал бы для нее все, что угодно, и делал это много раз.
Его звали Прандживан, что означало «жизнь». Эстелла дала ему и то, и другое: имя и жизнь. Она вынесла его из Огня на руках, когда он был маленьким коричневым ребенком, слишком маленьким, чтобы идти за ней на своих ногах. Он один знал все ее секреты, и кроме домашних обязанностей на него возлагалась обязанность шпионить для нее. Он рассылал свою тень по всей стране, она научила его, когда он был еще ребенком, и вел подробные списки нечестивцев. Он помогал Эстелле решать, кто умрет, чтобы дети могли жить. И когда она выходила из Ада каждый день через люк в тени огромного дерева, он ждал ее там с рикшами, готовыми забрать ее домой.
В день землетрясения, стоило ей только появиться при свете дня, он понял – что‑то не так.
– Что случилось, Мемсахиб? – спросил он.
– Отведи меня в резиденцию политического представителя, – тихо произнесла она. Он исполнил ее просьбу.
Джайпур был королевством Раджпут, управляемым воинствующими принцами. Он не был частью Британской Империи. Здесь не было и официальных губернаторов или магистратов, только политический представитель – бывший усатый кавалерист, чья военная карьера подошла к концу, когда он потерял руку в пасти тигрицы в Гималаях. Теперь ему приходилось держать поводья в зубах, когда он охотился на шакала с местными принцами, что было одной из его основных обязанностей. Но за свою службу его вознаградили дворцом‑усадьбой и небольшой армией слуг. Он даже держал кальян‑бурду, чтобы разжечь трубку.
Когда Эстелла появилась у его ворот без приглашения, вечеринка была в самом разгаре. Праздновалось крещение третьей дочери британского представителя, но она была похожа на любую другую вечеринку: яркие платья, развивающиеся в саду, джентльмены, болтающиеся с напитками, бокалы которых запотевали в их больших разгоряченных руках. Был и стол, заставленный подарками, и розовый торт‑мороженное, а еще детская кроватка, приютившаяся на краю, будто о ней вспомнили в последний момент, решив, что той нужно стать частью праздника. В колыбельке лежал спокойный и молчаливый ребенок, разглядывающий кроны деревьев серьезными серыми глазами.
– Что эта старая стерва здесь забыла? – спросил представитель свою жену, и они оба раболепно втянули головы в плечи. В лучшие времена Эстелла знавала способы, как украсть все веселье из их пустой болтовни, и посему поводу она выглядела особенно мрачной. Обычно аккуратно уложенные пряди ее серебряных волос были истерзаны адовым пламенем, сквозь который она прошла, а сердце женщины отяжелело от проклятья, которое она пришла доставить.
Она подошла к люльке и посмотрела на прелестного дитя. Празднующие притихли. Всех поразило насколько эта сцена походила на сюжет сказки: вот пришла ведьма Эстелла, чтобы испортить все веселье.
– Она похожа на сумасшедшую, – прошептал кто‑то. Эстелла даже не подняла глаз. Она потянулась к ребенку, и малыш схватил ее за палец и улыбнулся.
Сердце Эстеллы сжалось. Передумывать было нельзя. В Кашмире выжило двадцать‑два ребенка, и Васудев, не колеблясь, заберет эти жизни обратно; он, несомненно, в этот самый момент придумывал несчастные случаи, один ужаснее другого. Поэтому она сделала то, за чем пришла. Она сказала:
– Я проклинаю это дитя самым красивым голосом, когда‑либо слетавшим с человеческих губ. – Она подняла глаза и оглядела всех посетителей вечеринки. Их лица раскраснелись от смеха и от выпивки. Казалось, они ждали продолжения, и они его получили: – Но берегись всякий, кто его услышит, он немедля упадет замертво. С этого мгновения, любой звук, что издаст это дитя будет убивать.
По всему саду раздавались вздохи, а затем недоверчивые смешки. Кто‑то выкрикнул:
– Проклятье! Какая редкость!
– Столичная забава!
– Это просто божественно!
Эстелла воззрилась на них. В ее глазах светилась радость. Они ей не поверили. Ну конечно же не поверили, да и не могли. Подданные Ее Величества не верили в подобную ерунду. Но верили они или не верили, проклятье было самым что ни на есть настоящим, как жара, и скоро они это осознают.
Как скоро?
Девочка все еще сжимала в кулачке палец Эстеллы. Женщина никогда не уставала удивляться силе детской хватки. Она вновь заглянула в эти серые глаза. Она была прелестной малышкой, это дитя. У Эстеллы не было собственных детей, ее муж умер таким молодым. Впав во тьму горя, она отчаянно надеялась, что у нее во чреве может быть ребенок… что может быть частичка него осталась в ней, даже когда она шла за гробом на кладбище. Но этому не суждено было случиться. Она осталась одна, и будто этого было мало – пустой.
Легкий ветерок всколыхнул кроны деревьев, и малышка вновь улыбнулась. Она выглядела так, будто хотела погулить, и Эстелла вдруг почувствовала, что ее собственная смерть взгромоздилась ей на плечо, подобно птице. Как же легко умереть, подумала она, и как уместно, если она станет первой жертвой этого проклятия… Первой жертвой этого ребенка, которого по воле демона она только что превратила в убийцу. Ибо не было никаких сомнений в том, что двадцать два ребенка в Кашмире выжили, как и в том, что люди в Джайпуре умрут.
Но не сейчас. У Васудева имелись собственные проклятья, но и Эстелла не была лишена силы. И прежде, чем жена британского представителя успела подбежать и подхватить малышку, Эстелла склонилась и нежно, но твердо прижала кончик пальца к губам ребенка и прошептала:
– Ты будешь молчать, малышка, не так ли? Пока не станешь достаточно взрослой, чтобы понять суть проклятья. Твой голос будет подобно птичке в клетке.
Так оно и случилось.