355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лэйни Тейлор » Три поцелуя (ЛП) » Текст книги (страница 9)
Три поцелуя (ЛП)
  • Текст добавлен: 24 июля 2021, 16:33

Текст книги "Три поцелуя (ЛП)"


Автор книги: Лэйни Тейлор



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава шестая
Питомцы королевы

Друджи живут вечно и вечно жили. Нет никаких вновь рожденных Друджей, молодых, беременностей и младенцев. Если их раса и начиналась с рождения детей, то история о том затерялась в древних книгах, поглощенных огнем или плесенью. Что касается их воспоминаний, то они оказались непригодными для бессмертия. Они канули в озеро тумана, став ничем. У них нет легенд, даже о том времени, когда леса были юны. Ничто никогда не было новым, особенно они сами. Для древнего народа, притупленного вечностью, дети – это откровение. Вот почему они держат их в качестве домашних животных.

Мэб родилась в цитадели Тэджбел у матери‑девочки, которой и Мэб впоследствии стала. Она ее так и не узнала. Питомцев‑людей Королевы освобождали, как только они рожали своего так сказать приемника, или так дали понять Мэб. Оставалось только гадать, правда ли те матери‑девочки отпускались на свободу с карманами полные драгоценных камней или нет. Возможно они переступали через выжженную границу меж лесом и лугом на встречу новой жизни. А может их просто скармливали чудовищам. С Друджами ни в чем нельзя быть уверенным до конца.

Они могут петь вам, а уже в следующее мгновение запихнуть вас в клетку.

– Воробушек, мой котенок, мой пушистый совенок, – пела королева Друджей малышке Мэб. И хотя сама Мэб этого не помнила, позже служанки могли бы рассказать ей, что первые несколько лет ее жизни, Королева едва позволяла себе присесть и носила ее везде, как сокровище, укачивая и танцуя вместе с ней, нашептывая всегда разные сочиненные ею песни в крошечные ушки.

Тогда она не была Мэб. Ее звали Ижа, и она росла, думая, что это ее имя. Только позже, после того, как Михай помог ей сбежать, она поняла, что оно означало. Михай привел ее к старику в Лондоне, Язаду, чтобы она дождалась рождения Эсме и научилась как это быть человеком, и Язад отказался называть ее Ижа. Он спокойно и ласково объяснил ей, что это не имя, а звание. Оно означало «молочное жертвоприношение», и так Королева называла всех своих питомцев, из раза в раз. Язад назвал ее просто «дорогая девочка» и ждал, когда она назовет себя, и как только она научилась читать, она это сделала. Она нашла строчку в стихотворении в чудесной библиотеке Язада. Стихотворение гласило: «Я фея Мэб, мне дано сохранить чудеса человеческого мира», и с этого мгновения она стала Мэб.

Но сначала она была Ижей, и принадлежала Королеве.

После того, как Мэб покинула Тэджбел, она никогда не встречала ни одной смертной женщины, красота которой могла хотя бы отдаленно сравниться с красотой Королевы Друджей. Она была богиней в своем совершенстве: золотое сияние кожи, искусно вылепленные скулы, ее лицо – безупречный овал кабошона, а изящное телосложение – контраст свирепости во взгляде. Ее черные волосы были мягкими, как мех, на котором она спала, а плоть холодной, как речные камни. Даже когда она держала Мэб на руках, тепло дитя не передавалось льду ее кожи.

Казалось у нее не было имени. Другие Друджи звали ее Сраеста, «самая красивая», и Ратаештар – «воительница» и Мазишта – «величайшая». Мэб приучили звать ее Батришва.

Мать.

Позже ей было трудно себе в этом сознаться, но Мэб обожала ее: это высокое красивое существо, которое непринужденно удерживала девочку на изгибе длинной руки. Она даже любила ее глаза и считала, что те похожи на синие драгоценные камни в обрамлении большого молочного зеркала в ее Обители Шпионов. Собственные глаза Мэб, отражавшиеся в том же зеркале, лишь демонстрировали свою неправильность, потому что ни у кого, кроме нее, не было карих глаз, даже у самых низших по рангу служанок Друджей. Карие глаза, как ей тогда казалось, могли принадлежать только животным, такие же ничего не стоящие, как костяные пуговицы или когти совы на кожаном шнурке.

Мэб очень рано осознала, что она не Друдж. Глаза ее не были голубыми, а кожа холодной. Она не могла изменять форму тела, или летать, или вдруг становиться невидимой. Она не знала, кто она такая, но предполагала, что скорее всего является каким‑то животным, как одна из кошек, которые были повсюду в Тэджбеле, или лесным существом – возможно редким и особенным, потому как вокруг не было никого, похожего на нее, и Королева, казалось, дорожила ею больше прочих. По крайней мере, какое‑то время.

Она пела:

– Волосы как огонь, а кожа как снег и глаза карие, как у лесной лани, – и она целовала Мэб в носик и вдыхала аромат ее волос. Королева научила девочку танцевать, вышивать, играть на каманчае и смешивать травы для чая, который не даст ей заболеть, никогда. Она одевала ее в странную и красивую одежду и сплетала из цветов причудливые венцы для ее волос. Однажды летом она показала ей, как ловить бабочек на краю утеса. Вместе они вплетали цветы в длинные веревки и тихо ждали, пока бабочки усядутся на бутоны, а затем медленно‑премедленно сматывали веревки. Королева протягивала руку и подцепляла пальцем бабочек, и одну за другой пересаживала их на волосы Мэб, где они сидели, шевеля крыльями, образуя живой венец. Иной раз она сделала упряжь из оленьей шкуры, приказала служанкам принять облик сов и поднять Мэб в небо, маленькую девочку, которую несли по воздуху бесшумные крылья.

Именно оттуда, и только сверху, Мэб могла взирать на огромный мир. Тэджбел был затерянным в горах местом, подобно золотоносной жиле. Тэджбел представлял собой цитадель шпилей, каждая из которых была вырезана из огромных, сужающихся бивней скалы, поднимающихся из пропасти столь глубокой, что любые отголоски звуков терялись в ней, утонув в ее безмолвии. Эти бивни соединялись десятками мостов и еще большие количество мостов изящно гнули свои спины в сторону стен каньона, откуда к лесу вели каменные ступени. Там, пятно окраины лесов, и пролегала граница известного Мэб мира.

Когда же служанки подняли ее в небо, она увидела и убедилась в бескрайности лесов и многообразии горных круч, и необъятность этого была больше всего того, что она могла вообразить. Тогда это был мир: горы и лес, навсегда. Она никогда не представляла себе иного пейзажа. Она не понимала, что есть что‑то вне. Даже позже, когда жизнь превратилась в единое страдание, она не мечтала о побеге, потому что знала – ей некуда идти. Потребуется нечто больше страданий, прежде чем она наконец попытается совершить побег.

Но это случилось позже. Большую часть времени, будучи ребенком, Мэб была счастлива.

Она спала в королевских покоях вместе с их хозяйкой, у королевского подножья на собственной кровати, отороченной мехом. Летом ее потчевали нектаром с маленького блюда, которое ставили ей на колени, а она слизывала яства язычком, зимой засахаренными сосульками, которые можно было облизывать всласть. Королева гладила ей волосы, когда солнце согревало их и на морозе пеленала ее в меха и шерсть.

Если Королеве порой становилось скучно, и взгляд ее рептильих глаз терял ко всему интерес, она прогоняла Мэб, но это была вина Мэб, что она была скучной маленькой животинкой. И в клетке, само собой, она была сама виновата.

Это была железная клетка, и она висела на королевском мосту прямо перед ее окнами, и иногда Королева сажала в нее Мэб и оставляла ее там. Железные детали клетки звенели и визжали от трения, если узница шевелилась, потому Мэб научилась держаться крайне неподвижно. Со временем она возненавидела ветер за то, что он раскачивал клетку, несмотря на ее неподвижность, потому что визг железа привлекал хищников, и она видела, как их фосфоресцирующие глаза смотрели на нее из‑под мостов, холодно рассматривая ее, раскачивающуюся в клетке.

Она никогда не забудет те глаза или запах, что ветер приносил из‑под мостов, как и не забудет очертания длинных белесых конечностей тех чудищ, тянущихся вверх, в поисках любой живности, которой они могли бы заполнить свои зияющие пасти – кошек, оленей… ее. Королева запретила им прикасаться к ней, но они были чудовищами, и они ослушивались ее прежде.

Королеве нравилось смотреть, как они наблюдали за Мэб. Это доставляло ей удовольствие, опасность будоражила.

Мэб не знала, что это были за звери или сколько их было – по одному под каждым мостом или горстка, переползающая во тьме от одного моста к другому, а возможно их число постоянно множилось, благодаря тем, что поднимались из пропасти внизу из желания утолить голод. А голодны они были всегда.

Вот для чего нужны были кошки.

– Смотрите‑ка, у Ижи котенок, – заметила как‑то служанка, будучи в шпиле королевы. Служанку звали Снайя и она часто присматривала за Мэб, водила ее то туда, то сюда, за кожаный ремешок, привязанный к запястью Мэб. Служанка дернула ремешок, а Мэб попыталась вырваться. Она схватила котенка в охапку и инстинктивно сжала его крепче, желая защитить. Ей должно быть, было года три, но она уже знала судьбу кошек в Тэджбел.

– Нет, – прошептала девочка.

Котенок был полосатым, длинношерстным и мягким. Он мурлыкал, но перестал, заслышав голос Снайи. Его крошечные когти вонзились в руки Мэб, когда он внезапно попытался вырваться. Но она держала его, и морщилась от боли, пока он царапал ее. Нужно было отпустить его.

– Иди сюда, Ижа, славная животинка, – проворковала Снайя. Голос ее был сладок как мед, что так разнилось с ее действиями. Она сильно дернула за кожаный шнурок, и он обжег болью кожу запястья Мэб. Девочка упала, скатилась по каменным ступенькам, прямо в руки к служанке.

Снайя подхватила ее вместе с котенком и понесла к подножью моста.

– Давай, Ижа, брось его, – приказала она.

– Нет! – ответила Мэб, прижимая котенка крепче к себе. Он шипел и царапался у ее груди.

– Живо, – процедила Снайя сквозь сжатые зубы.

Но Мэб не бросила котенка, поэтому Снайя схватила девочку за шиворот и медленно перевела руку так, что девочка оказалась над пропастью. Она услышала бульканье влажного дыхания, доносящееся из тени. Скрежетание огромных зубов.

И Снайя сбросила ее.

Или она зависла в воздухе на мгновение, или ей так показалось. Как бы там ни было, Мэб показалось, что мгновение она висела в воздухе, а в следующее она уже бы приземлилась на мост и чудовище схватило бы ее. И запаниковав, она ослабила хватку и выпустила котенка, и он упал – но не Мэб. Снайя схватила ее за волосы и одежду и потащила обратно в безопасное место.

Котенок приземлился на лапы, пошатываясь сделал шаг вперед, а потом еще один. Сбитый с толку, он поднял большие золотые глаза на Мэб, а затем будто молнией в темноте мелькнула длинная белая рука и исчезла вместе с котенком.

Жалкое мяу, хруст, вонь. Чудовище ело, и пока оно было занято этим, Снайя, пританцовывая протащила Мэб по мосту.

Кошки были платой за переход по мостам.

– Как и тебе, красавица, чудовищам нужно что‑то кушать, – сказала Снайя, и даже будучи еще малышкой, Мэб уловила в голосе служанки презрение и поняла его значение. Друджи ничего не ели. Иногда они потягивали вино из резных кубков, но еда была для животных.

Той ночью Мэб впервые жизни проснулась от крика, на который пришла Королева и взяла девочку на руки, чтобы убаюкать. Мэб плакала и ее Батришва воспользовалась случаем, чтобы слизать слезы с ее щек. Ее язык был таким же холодным, как и тело, но убаюкивание успокаивало, и она напевала Мэб на ухо, чтобы утешить девочку.

– Ижа, милая, – пела она, – расскажи, что с тобой приключилось.

Мэб рассказала. Она показала Королеве царапины, оставленные котенком и рубец на запястье от кожаного ремешка. Снайя была наказана. Королева заставила ее перекинуться в ипостась кошки и оставила ее в этой личине. Королева не стала произносить заветные слова, и Снайе пришлось быть в теле кошки неделями, стараясь не попасться в руки чудовищ. Иногда Королева брала ее на руки и стояла так у края моста, поглаживая черный мех служанки, как будто собиралась бросить ее вниз.

После Мэб больше никто не мучил, кроме самой Королевы.

Сначала это было всего лишь пренебрежение, и как во всем остальном, Мэб была сама в этом виновата. Она выросла. Она переросла железную клетку и не пожалела об этом, но она стала и слишком большой для того, чтобы Батришва баюкала ее на руках и день ото дня она все меньше, похоже, стала приносить пользы Королеве. Маленькая меховая кровать Мэб была вынесена из королевских покоев и оставлена на пустой лестнице в задней части шпиля. Никто не кормил ее, так как Друджи не едят, а потому подобные мелочи, вроде голодного ребенка, легко забывались. Мэб приходилось копаться в десятине, которую дважды в год приносили с черных лугов. Ей было пять лет, когда она узнала, что такое запасы и их распределение. В ту первую зиму, когда ей пришлось кормить себя самой, у нее закончилась еда и она отощала, перебиваясь мхом. Она даже ела кору.

Весной, после сбора Друджами очередной десятины, она пополнила свои запасы, и после этого была осторожной. Но она сохранила себе жизнь. Времена года шли своей чередой. Она проводила дни за вышивкой и за игрой на каманчай. Теперь она сама причесывалась, шила себе одежду и старалась делать подарки для своей Батришвы. Однажды зимой, когда Королева и Накстуру уехали на ежегодную охоту, она провела месяцы, вышивая халат с замысловатыми птицами и бабочками раскрашенных сотней цветов, но Королева даже ни разу его не надела.

Тогда ей казалось, что она познала страдания, но став старше, осознала насколько наивной была, и она с тоской вспоминала те годы, которые казались такими безмятежными по сравнению с тем, что случилось дальше.

Как‑то ночью, когда ей было десять лет, ее жизнь будто разрезали ножом на время до и после, и то незначительное голодание, пренебрежение и одиночество, принадлежали жизни «до», когда она была еще счастлива.

Той ночью была Вишаптата. В ночи полнолуний Тэджбел будто наполнялся энергией, а Вишаптата – это не просто полнолуние. Это был также перигей, когда луна ближе всего находится к земле в своем небесном размахе, восковым пятном на огромных небесах. Вишаптата случается редко; много лет может пройти, когда полнолуние совпадет с перигеем. Тот раз был первым в жизни Мэб, и она тогда очень волновалась и нервничала. Друджи, казалось чего‑то ждали, что‑то должно было произойти, поэтому и она ждала.

И что‑то произошло.

К ней пришли служанки, как в былые времена, когда она еще была сокровищем Королевы. Они расчесали ее длинные рыжие волосы, одели в чудесное платье из тонкого шелка, расшитого жемчугом, и привели ее на небольшое плато, расположенного на вершине башни‑бивня Королевы. Королева уже была там, разодетая в мерцающие щелка, и как только служанки привели Мэб, они сами скинули свои одежды и превратились в сов, а потом растворились в ночи на бесшумных крыльях. Друджи изменялись по всей Тэджбел. Нукстуру завывали и лисицы лаяли; птицы щебетали и клёкатали, олени били копытами; раздался даже опасный горловой рык снежных барсов. И только Королева не изменила облик. Она никогда его не меняла.

Стоя в отблеске луны, она поманила к себе Мэб, и Мэб пошла к ней, сама желая этого. Она так тосковала по своей Батришве, надеялась на ласку. Прошло так много времени с тех пор, как Королева прикасалась к ней. Королева провела пальцем по лицу девочки остановила его под ее подбородком и приподняла его вверх. Мэб неуверенно улыбнулась.

Это был последний раз, когда она смотрела в эти бледные глаза без льда страха, кристаллизующегося в ней.

– Ижа, – прошептала Королева, ее клыки блестели.

А затем в Мэб ворвался холод и заполнил все ее существо. Она будто тонула в тающем прямо на глазах снегах. Слепота, головокружение, отдышка. Ее же затолкнули куда‑то глубоко. Она была оглушена, подавлена. Шок был настолько велик, что она едва осознавала, что ее тело продолжало двигаться на протяжении всей долгой лунной ночи. Руки и ноги больше ей не принадлежали, и глаза тоже, но она все же еще что‑то видела через них, но словно через калейдоскоп теней. Она видела тело Королевы. Оно не двигалось, а глаза были мертвы, как стекло. Она видела летящих сов и силуэты волков, воющих на вершинах дальних шпилей. Она видела себя в королевском зеркале. Свое личико в отражении, карие глаза, но она больше не одна смотрела этими глазами.

В ней поселился злоумышленник. Она была раздавлена внутри себя, утрамбована, смята, порвана, избита. В тот первый раз, когда Королева вошла в нее, Мэб не испытала ничего, кроме шока, только холод и боль, но скоро она к этому привыкнет. Это была новая форма ее жизни.

В последующие недели, месяцы и годы Мэб узнала, что она еще меньше, чем она всегда считала. Она не животное. Она была цитрой. Она была для Королевы чем‑то, что она могла просто носить, что‑то вроде платья или мехов. А она будет смотреть на пустую оболочку Королевы из своей отобранной, видеть неподвижность пустого сосуда и мечтать, чтобы ее собственное я могло остаться сакральным местом, чистым, на которое никто бы не посягал.

Последующие годы вязко тянулись, но у Мэб началось кровотечение и вновь все изменилось.

Глава седьмая
Багряные пятна

Как‑то раз на рассвете, будучи уже четырнадцатилетней девушкой, Мэб проснулась и обнаружила, что белые лисьи шкуры оказались запятнаны кровью. Она не поняла, что случилось. Она знала, что такое кровь, потому что видела, как Накстуру разделывали оленей и как усы кошек окрашивались алым, после того, как они ловили полевок и певчих птичек. Кровь означала смерть, и каким‑то образом она пробралась к ней в постель. Девушка коснулась бедер с внутренней стороны и ее пальцы окрасились алым. Это была ее собственная кровь!

В ужасе она искала рану и не нашла ни одной, только складки кожи, которые были там всегда, и потом она подумала, что совершила какую‑то мерзость, чего никогда бы не сделали Друджи, нечто животное и грязное. Она вздрогнула. Никогда еще она не чувствовала себя такой недостойной, чем когда ей приходилось заползать на деревья и усаживаться там, подобно животному, чтобы справить нужду.

Она поднялась, надеясь, украдкой выскользнуть из башни и перебраться через мост, чтобы незаметно пробраться в лес и очиститься от непонятной крови, вызывающей такой прилив стыда. Она также взяла с собой несколько шкур, которые были испачканы и поспешила вниз по длинной изогнутой лестнице к королевскому мосту.

На мгновение она застыла в нерешительности, посмотрела из стороны в сторону, вглядевшись в бездны Тэджбел. В воздухе висел туман, а шпили стояли залитые темно‑фиолетовым цветом. Одни были изогнуты как рога баранов, другие стояли прямо как ножи. Окна в них не имели стекол, и Мэб знала, что Друджи спали без сновидений, но чутко. Она изо всех сил старалась не разбудить их, ступая осторожно по мосту.

Ей было прекрасно известно, что невозможно пройти по мостам, не принеся чудовищам жертвы. Она слышала их запах, насыщенную вонь гниения их тел, и в туманной тишине рассвета она могла даже слышать свистящее дыхание одного из них, поджидающего очередную жертву в тени. Мэб огляделась по сторонам. По близости не оказалось ни одной кошки, и она была рада этому. А ведь она могла бы схватить ее и сбросить. Испытав отвращение от одной этой мысли, она вцепилась крепче в лисьи шкуры и постаралась не расплакаться.

Лисьи шкуры. Она задумчиво уставилась на них. Чудовище несомненно услышал запах крови на них; он услышал запах крови и меха, и она подумала, что на миг эти шкуры могут одурачить его. Мех не сразу окажется в его пасти, сначала он будет рвать шкуру на части и этого мгновения может оказаться достаточно, чтобы она успела перебежать мост. Поэтому она швырнула обе шкуры вниз, и как только длинная ручища нащупала балясины моста, чтобы схватить их и перетащить вниз, она поднялась на ноги и побежала.

Едва ее ноги коснулись холодного камня, как она помчалась быстрее ветра, дрожа от страха, что в любую секунду может почувствовать, как гниющая ручища схватит ее. Но у нее все получилось. Она взмыла вверх по ступенькам на другой стороне моста, по кромке скалы, в лес, и только когда она почувствовала под ступнями сосновые иголки, девушка замедлилась. Позади нее раздался вопль чудовища, возмущенного обманом. Она вздрогнула и направилась к ручью. Там пили олени, они не возражали против ее мягких шагов, но просто поглядывали на нее и продолжили пить, пока она стояла на коленях на берегу и погружала испачканные пальцы в холодную воду.

Прохлада ручья манила обещанием чистоты. Мэб сняла одежды и проскользнула в ручей, пробралась на его середину, где вода доходила ей до талии. Она помылась и даже погрузилась в воду с головой так, что ее волосы красным облаком расползлись по поверхности воды. Затем она вылезла и, вся дрожа, уселась на плоском камне, когда солнце уже расправилось с восхождением на небосклон. Олени ушли. Мэб оделась и вернулась в Тэджбел. Ей пришлось ждать у подножья моста, пока Снайя не нашла ее и не заплатила пошлину рыжим котом.

Остаток утра прошел, как и все остальные. Она ела дикие яблоки и вычесывала узлы из волос гребнем из слоновой кости. Мэб попыталась вышивать, но отрез, над которым она работала, должен был украшать узор из красной нити на белом муслине и напоминал ей о ее крови. Она убрала его, запихнув тайну кровотечения в свой разум и надеясь оставить его там. «Все кончено, – подумала она. – Кончено».

Но кровотечение случилось снова, и на этот раз его скрыть не удалось. Она играла на каманчае, когда Королева, проходя мимо двери, вдруг остановилась и повернулась к ней. Внезапное движение заставило Мэб вздрогнуть, и она в поклоне случайно провела по струнам, издав звук похожий на стон. Королева уставилась на нее, ее льдистые глаза заблестели неестественно ярко. Она спросила:

– Ижа, у тебя идет кровь?

– Нет… – возразила Мэб.

– Я чую запах.

У Мэб перехватило дыхание. Она с грохотом уронила каманчай и попыталась отползти на коленях подальше, но Королева сказала:

– Перестань, – велела она.

– Простите… – прошептала она. – Я не хотела… – Королева приблизилась к ней и Мэб вновь вздрогнула и зажмурилась. Но прикосновение, которое она почувствовала к своим волосам, было очень, очень мягким, кончики пальцев скользили по изгибу ее головы, и когда Королева вновь заговорила, ее голос был похож на журчание ручья.

– Дитя, дитя, поднимись. Все в порядке. Я ждала этого так долго. Взгляни на меня.

«Взгляни на меня». Это был приказ, от которого по позвоночнику Мэб спустился холод. Всякий раз, когда она слышала это, она знала, что последует дальше – амнимус Королевы хлынул в нее, как темные воды. Дрожа, она посмотрела в эти бледные глаза. Она ждала холода, но он не последовал. Королева не вторглась в нее, а только смотрела, этот странный блеск все еще сиял в ее глазах, ее губы изогнулись в своего рода изумленной улыбке. Она снова погладила волосы Мэб, и ей было так хорошо, как раньше, когда Мэб была маленьким существом у нее на коленях, красивым и ласковым.

– Это вохуниш, дитя, кровь дает жизнь, – сказала она. – Не бойся. Улыбнись мне. Вот.

Улыбка Мэб больше походила на вымученную гримасу, но Королеву мало заботило различие между настоящими эмоциями и притворными. Она похлопала в ладоши, призвав служанок, и когда те пришли, объявила:

– Наша Ижа стала взрослой!

Стала взрослой. Как мало эти слова значили тогда для Мэб! Окруженная не меняющимися со временем Друджами, что она могла знать об этом? Котята вырастали, становясь длинными и тощими. Олени отращивали рога, чтобы схлестнуться ими в каком‑нибудь ущелье… Позже вспоминая былое, она дивилась, как это она не догадалась, что произойдет дальше. Ей казалось, что приближающаяся ее неминуемая гибель должна была затмить прочее, подобно грозовым тучам, бушующих перед солнцем, но ничего такого, только хрупкая надежда, что Королева вновь полюбит ее. Любовь! Как будто Друджи способны на это! Она и сама тогда не знала этого слова, едва‑едва осознавала это чувство. Но она бы научилась этому.

После объявления Королевы, служанок казалось охватило то же своего рода леденящее кровь волнение, которое случалось с ними на Вишаптате, Мэб же наполнил пульсирующий страх. Что‑то должно было случиться. Она знала это. Но что бы это ни было, этого все не случалось и не случалось, и страх остался с нею на долгие осенние недели. Кровотечения случались еще дважды, и она ждала и ждала, что произойдет еще что‑то плохое, но нет, ничего.

По правде говоря, эти месяцы были приятными. Королева снова лелеяла ее и держала подле себя, а служанки порхали вокруг нее как птицы, поглаживая нежными, как совиные перья, руками. Оброк был только что собран, потому свежие фрукты, сыры, сушенные вишни и полоски вяленого мяса были в изобилии, и предназначались только ей одной. Той осенью она ни разу не голодала и даже начала обрастать плотью, немного; ребра и коленки уже не выпирали так нарочито, потому она больше не походила так отчаянно на олененка. Выросла грудь. Она раздалась в бедрах. Каждый день служанки втирали в ее кожу ароматические масла, пока она не стала розовой и ароматной, и пели ей песню о созревающих фруктах, о которых она никогда не слышала.

«Виноград на лозе, губы сладкие, как вишня, нектар темный, как вино, созревают, плоды сладкие, созревают. Сливы, которые я могу собрать, набухают на ветвях, созревают, плодоносят, созревают. Созревают, ягоды, созревают».

Королева тоже пела, и голос ее был слаще прочих. Но несмотря на ласку и пение, Мэб не расставалась со страхом ни на секунду. Возможно ее страх не отступал из‑за взгляда, которым Исквант смотрел на нее сейчас, это был взгляд охотника и было в нем нечто такое, что вызывало желание немедля прикрыть себя чем‑нибудь. Ее нагота никогда прежде для нее не имела значения; она же была вроде домашней птички для Друджей или рыбки. Ей всегда было достаточно своей кожи и прикрывать ее возникла нужда только с приходом холода. Но как‑то раз Исвант явился к ней в облике ворона, забрался через каменное окошко и наблюдал, как служанки намазывают ее ароматными маслами и даже в облике ворона он смотрел на нее с вожделением. Она задрожала и скрестила руки на маленькой груди, а он издал уродливый вороний смех и продолжил смотреть. Снайя тоже рассмеялась и пропела:

– Плод сладкий, готовый, чтобы его сорвали, созрела ягодка, созрела.

Мэб была благодарна той ночью выпавшему снегу, потому что это означало, что Королева и Накстуру уберутся прочь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю