Текст книги "По закону буквы"

Автор книги: Лев Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Ё

Поговорим и о букве Ё. Она седьмая в азбуке нашей, но заняла это место лишь в самом конце XVIII века, когда её предложил ввести в наш алфавит Н. Карамзин.

Что в ней самое примечательное? Я бы сказал, то, что во многих справочниках и учебных пособиях о ней говорится: «Написание буквы Ёне является обязательным».

Не проверял, но не думаю, чтобы во всех алфавитах мира существовало много «необязательных к написанию» букв.

Удивительно? Чем же? Какие звуки представляет буква Ё?

Звук « о» после мягких согласных: «лёд», «мёд». Но столь же часто вы можете встретить и «мед», «лед»…

Звукосочетание « ио» в начале слов «ёрш», «ёлка», «ёж». Таких слов в нашем языке не больше дюжины. Но, написав «ерш, еж, елка», вы никого этим не «убьёте»…

Что же получается? Выходит, и спорить не о чем? Спорят!

«Литературная газета» за вторую половину декабря 1971 года. Большая статья В. Канаша «Точки над ё» посвящена доказательству необходимости этой «необязательной» буквы. «Надо только ставить там, где должно быть «ё», две точки. Обязательно ставить, вот и всё!»

Так призывно кончается эта статья, а уже во втором номере этой же газеты за 1972 год мы можем прочесть: «…сферы художественной деятельности, объедин Енные понятием декоративное искусство». И ведь, уверен, никто не прочтет эту фразу на пушкинский лад:

 
Гляжу ль на дуб уединенный…
 

Что же получается? Спорить или нет? Может быть, букву Ёсохранить только для изображения в русском языке фамилии немецкого писателя Генриха Бёля?

Нет, я преувеличил. В иностранных именах и фамилиях, включающих звук «о», сохранение нашего Ёне только уместно, но и разумно. Но рядом с чудовищной занятостью других букв, работающих и за себя, и за своих соседей, такая загрузка напоминает приработки, которые берут вдобавок к пенсии тихие старички. Было сказано: Ёввел Карамзин. А до него? До него, как это ни странно, применялась лигатура: связка букв Iи О, соединенных сверху дужкой. Выходило нечто похожее на «ю краткое». Я допускаю, что для ряда слов такой знак имел бы больше рациональных оснований, чем наша система изображать звукосочетание « йо» при помощи буквы Ес двумя точками над нею. Ведь пишут же аптекари на своих этикетках «иодная настойка», хотя по общим правилам надлежало бы здесь применить написание «ёдная настойка», не так ли?

Но тут я должен покаяться: я зря приравнял букву Ёк тихому старику. И уж кому-кому, а ребятишкам «от пяти до восьми» она, пожалуй, все же необходима.

Собственному внуку я решил дать прочесть мою книгу для детей «Подвиги Геракла», вышедшую во времена, когда Детгиз обходился без Ё.

Бойкий мальчуган мгновенно нарвался на ловушку: «Мы видим, как жили греки… Мы узнаем, о чем они мечтали…» Он не смог решить, как надо читать, «узнаем» или «узнаём»? Давайте же настаивать, чтобы книжки для самых маленьких всегда издавались с буквой Ё, придуманной хорошим писателем и неплохим ученым – Николаем Михайловичем Карамзиным.

Ж

Происхождение буквы Жможно считать загадочным. В финикийском и греческом алфавитах такой буквы не было, да она была там и ни к чему. В этих языках не было столь «варварского» звука.

Не знал ни звука « ж», ни буквы Жи латинский язык. Очевидно, первоучители славян придумали её наново; однако при таких работах мысль чаще всего ищет для себя какого-то образца.

Любопытно: знак для звука « ж» появился и в кириллице, и в глаголице. В глаголице он выглядел так .

Некоторые палеографы выводят его из перевернутого коптского знака. Я не рискну ни согласиться с ними, ни возразить им… Думается, что кириллическая буква Жк этому знаку отношение вряд ли имела.

Жобыкновенно звучит как твёрдый согласный. Но так было не всегда. Известно, что процесс отвердения согласных начался примерно во времена Мамаева побоища. Во дни Ивана Калиты буква Жеще передавала мягкий шипящий звук. Мы сейчас можем произнести « жь», но практически им никогда не пользуемся: слово «жизнь» мы выговариваем как « жызнь». Долгий мягкий звук « ж» звучит у нас лишь там, где в корнях слов возникают сочетания «жж» и «зж» – «мозжить», «жужжать».

Причудливая и сложная форма буквы Жрадовала древних переписчиков рукописных книг: они изощрялись, изобретая все новые, еще более орнаментальные рисунки для этой литеры…

В европейских языках звук « ж» (а поэтому и буква для него) нередко отсутствует. Немец, слабо владеющий русским языком, на месте нашего « ж» произносит « ш». Поэтому русские писатели (французские тоже), изображая плохо говорящих по-русски немцев, вкладывали им в уста слова «ушас», «шарá», «шáтва»…

Даже в тех языках Европы, которые знают звук «ж», нет для него специальной буквы. Французы и англичане изображают свои « ж» и « дж», используя латинскую букву J, звучавшую у римлян как « й» (в английской азбуке она именуется «джей», у французов «жи»), или же при помощи буквы G. Во Франции теперь это «жэ», в Англии – «джи».

Может быть, эти буквы в данных языках окончательно «же-фицировались»? Нет. Возьмём несколько слов, близких в обоих языках и по смыслу, и по звучанию:

Франция / Англия

газ – gaz – « газ», / gas – « гэс»,

гонг – gong – « гонг», / gong – « гон»,

грация – grace – « грае», / grace – « грэйс»,

Это одно. Другое дело:

гигант – geart – « жеан», / giant – « джайент»

дворянин – gertilhomme – « жантийом», / gentleman – « джентлмэн»

Видите? Только перед буквами Еи Iбуква Gпринимает на себя роль нашего Ж. Во французских словах jour – «жур» – день, Jean – Жан она уступает место букве J. Аналогично в Англии. Имя Джордж пишется George, а Джон – John.

Поэтому наш русский Иван в Германии становится Иоганном, во Франции – Жаном, в Англии – Джоном, в Испании – Хуаном…

Всё это заставляет задуматься: уж не образовался ли звук « ж» в этих языках позже других и не «опоздал» ли он, так сказать, к распределению латинских букв между звуками?

Такой разнобой в прочтении одних и тех же латинских знаков в разных языках ведет к своеобразным «обязательным» ошибкам произношения при изучении языков-соседей. По разным конкретным поводам появляется множество произносительных ошибок, заставляющих посмеиваться друг над другом.

Немец, повстречав француза Жана, обязательно назовет его Шаном, а столкнувшись с его именем в документах, станет звать Яном. Звук « ж» ему и незнаком, и «неподсилен», букву же Jон знает прекрасно, но именно как «йот».

Наоборот, француз, увидев имя героя испанских новелл Don Juan, обязательно прочтёт его не как Дон Хуан, как следовало бы по-испански, а как Дон Жуан. Так как до русского слуха имя это дошло через французских посредников, то и мы даже сейчас чаще всего именуем неукротимого гидальго Дон Жуаном, а уж назвать по-пушкински Дон Гуаном какого-нибудь покорителя сердец районного масштаба так и просто никто не вздумает: «донжуан», и только…

В польском языке есть два звука « ж», один изображается буквой Ž, другой возникает в неожиданных на наш вкус случаях, когда буква Rпредшествует букве Z. Такое буквосочетание прочитывается как « ж»: rzeka – «жéка» – река. Перед глухими и после глухих согласных оно произносится как « ш».

У чехов звук « ш» изображается буквой Ž; такой же знак применяется для звука этого и в латышском языке. В шведском, датском, финском, норвежском, испанском и в ряде других языков нет звука « ж», нет и букв, которые бы его выражали.

Кстати, не следует думать, что отсутствие того или иного звука может поставить язык в ранг «более бедных», сделать его менее выразительным. В азбуке современного финского языка есть буква В. В том финско-русском словаре, которым я пользуюсь, слова на Азанимают 26 страниц; их примерно около тысячи. Слов на Ввсего 58 – все до одного заимствованные. Но сказать, чтобы это помешало финнам создавать великолепные литературные произведения, нельзя, – одно существование «Калевалы» нацело опровергает это…

Нет, сила языка отнюдь не прямо пропорциональна числу знаков и уж тем более – числу букв, какие содержит его азбука.

З

В кириллице и глаголице было два знака, передававших звук « з». Но это неточно. И вот в каком смысле.

В ранние времена нашего гражданского шрифта буква Збыла скопирована с первого из этих двух знаков. Он именовался «зело» и по очертаниям своим восходил к греческой «стигме», малоупотребительной букве, образовавшейся из так называемой «дигаммы».

«Зело» в кириллице походила на латинскую букву Sи выражала звонкую пару к глухому спиранту « с», который мы с вами произносим в начале слова «звук».

В то же время «земля», следующая за «зело» буква, была копией греческой «дзеты». У греков она передавала особый звук – аффрикату « дз», похожую в какой-то мере на « dz» польского языка.

Предки наши в «учительных книгах» давали предписания, которые сейчас у нас вызывают или непонимание, или смех. Им они представлялись очень важными.

«Злобу всякую и злое и злых пиши зелом», – рекомендовал «Азбуковник» XVII века, связывая неясные для нас отрицательные понятия с этой буквой. Но одновременно он давал и другую директиву: «беззаконие» пиши «землей». Тут уже возобладали, по-видимому, орфографические представления.

Я завёл этот длинный разговор о двух вариантах буквы Зв старославянской азбуке потому, что создатели «Азбуки гражданской» долго колебались, какую из этих букв избрать за образец. Сначала выбор пал на «зело» – возможно, сыграло роль ее большое сходство с западным S. Но затем, при внесении в 1735 году поправок и изменений в гражданскую печать, «зело» было заменено «землей». Сейчас, таким образом, мы продолжаем пользоваться при письме правнучкой не «стигмы», а прописной греческой «дзеты». В Греции она выглядела вот так – ζ. Из неё и возникли наши формы буквы З. Из неё же развился и «зэт» латиницы. Он почти утратил сходство с прототипом, но зато сохранил в некоторой неприкосновенности греческое имя «дзета».

По-видимому, некогда – но уже очень давно – «зело» могла быть знаком, выражавшим звонкую аффрикату « дз», парную к хорошо нам известной глухой аффрикате « ц», которая, по сути дела, является звукосочетанием « тс».

Я получил недавно несколько читательских писем. Меня спрашивали: по каким причинам на дисках телефонных аппаратов у нас буквы следуют так:… ГДЕЖИК? Почему отвергнута буква З?

Никакие языковедческие рассуждения и справки не приводили к решению этой загадки.

Пришлось позвонить инженеру, разбирающемуся в вопросах телефонии.

Ответ оказался проще, чем мне представлялось: «Чтобы букву Зне путали с цифрой 3»…

В западноевропейских языках звук « з» выражается по-разному. Очень распространено обыкновение принимать за «его знак» букву S, когда она находится между двумя гласными звуками. Так, во французском слове basse, которое читается как «басс», и basque – «баск» за Sследуют согласные звуки. Но, написав слово base, вы уже читаете Sкак « з» – даже идущий следом «немой» звук « е» приводит к озвончению. То же в других языках. Сравните английское слово crust – « краст» – корка хлеба, с cruse – « круз» – глиняный кувшин.

Я мог бы приводить примеры и из других языков, но всегда полезно отыскивать не только сходства, но и различия в орфографических традициях, в частности, с буквой S.

В немецком языке, например, она будет звучать как « з» во всех началах слов и слогов, где за ней следует гласный звук. Поэтому слово «солнце», начинающееся с буквы S, прозвучит:

в английском – sun – « сан»;

во французском – soleil – « солей»;

в немецком – Sonne – « зоннэ».

Итальянцы произносят Sкак « з» не только между двумя гласными звуками, но и перед звонкими и плавными согласными: « b», « d», « v», « g», « l», « n» и « m». Поэтому они выговаривают слово tesoro как « тэзоро», а слово sbieco – как « збьеко» – «кривой».

А у испанцев звук « з», вообще говоря, отсутствует. Но странное дело: переводчики с испанского в XIX веке должны были бы, казалось, знать это, и тем не менее во всех переводах «Кармен» главный герой этой новеллы, несчастный Jose, именовался Хозе.

Лишь теперь, в наших новых изданиях сочинений Проспера Мериме, можно прочесть: «А, дон Хосе, – промолвила она…» Прежде испанские имена приходили к нам через французское их произношение. Получался гибрид из французского Жозе и испанского Хосе…

Тем более что первыми исполнителями оперы «Кармен» были французы…

Вернёмся, впрочем, «к родным осинам». Наше Звыражает, как почти подавляющее большинство русских букв, не один звук, а несколько. На концах слов и перед глухими согласными внутри слов оно служит знаком глухого свистящего « с». В русском произношении « подво З» и « подно С», в написании вполне различающиеся, прозвучат совершенно аналогично друг другу.

Это затрудняет обучающихся нашему языку и письму иностранцев, в частности французов, у которых согласный в любом месте слова сохраняет свои свойства глухоты и звонкости; у французов слово chose – « шоз» – «вещь» произносится с тем же звонким « з», какое вы можете встретить и в слове « шозэтт» – вещица.

Заучив русское слово «воз» со слуха, француз произведет от него родительный падеж « во Са», а узнав в письме, что множественное число от этого слова « во Зы», он будет «не по-русски» произносить «воз» так, чтобы в нем «слышалась» конечная буква З.

Никогда не следует, начав изучение чужого языка, ни считать, что он «труднее нашего», ни, наоборот, что наш – ого! – «самый трудный». Каждый язык незатруднителен для того, кто овладевает им с детства. Точно так же каждый язык, изучаемый во взрослом периоде жизни, будет удивлять несходством с вашим родным языком.

Последнее в связи с З. Случается у нас, что, сталкиваясь со своей ближайшей соседкой – буквой Ж, оно начинает и звучать как « ж»: «изжить» – « ижжить».

На первый взгляд это может показаться вам странным: что общего между свистящим « з» и шипящим « ж»?! А ведь, по-видимому, общее есть; недаром маленькие дети с одинаковой охотой говорят то « ёзык» вместо «ёжик», то « жмея» вместо «змея»…

Впрочем, это все опять уже фонетика!

Икаэль и Эно

Запоминать бессмысленное нагромождение составных частей куда труднее, чем уложить в памяти какой-нибудь организованный ряд – вещей, понятий, слов.

Неважно, по какому принципу организованы предметы. Нужно только, чтобы чувствовалась упорядоченность. На этом и построена «мнемоника» – искусство запоминать всевозможные совокупности.

Говорят, что мнемоника, механизируя запоминание, приносит больше вреда, чем пользы. Не знаю, так ли это. Удачно найденный мнемонический прием может действовать долгие годы и десятилетия.

В 30-х годах, работая в детском журнале «Костер», я придумал литературную игру с читателями; она называлась «Купип» – «Комитет удивительных путешествий и приключений». По ходу игры читатели-ребята должны были звонить в редакцию, номер телефона которой был 6-44-68.

Мне не хотелось, чтобы мальчишки и девочки просто записали этот номер. Я придумал для них мнемоническую фразу-запоминалку: «На шесте (6) две сороки (44); шест и осень (68)». Художник нарисовал картинку: две сороки, мокнущие на шесте в вихре листопадного дождя.

Не скажу, как запомнили редакционный телефон мои юные читатели, но я вот уже больше тридцати пяти лет могу «ответить» его, хоть разбуди меня ночью.

Точно так же в любой момент могу я назвать и число «пи» с десятью десятичными знаками, потому что в возрасте двенадцати лет по учебнику А. Киселева «Геометрия» заучил такие две пренеприглядные французские стихотворные строки:

 
Que j'aime a faire apprendre
Un nombre utile aus hommes.
 

Там же было и составленное по-русски творение преподавателя казанской гимназии Шенрока.

 
Кто и шутя и скоро пожелаетъ
Пи узнать число – ужъ знаетъ!
 

Если вы выпишете подряд число букв в каждом слове этих виршей, у вас и получится 3,1415926536…

Заучиванье порядка букв в любом алфавите – занятие достаточно трудное для каждого, кто не обладает феноменальной памятью: ведь в этой последовательной цепи знаков нет решительно никакого объединяющего принципа. Между тем во всех изучаемых нами азбуках число букв колеблется от 28 или 30 в настоящее время до 42–43 в старину.

Когда возникает надобность запомнить беспорядочную последовательность, хочется придумать какие-то облегчающие приемы. Например, триаду букв « И-К-Л» заменить словом «ИсКаЛ»; сочетание « П-Р-С-Т-У» – словом «ПРоСТотУ»…

Соблазнительно предположить, что уже поднадоевшие нам названия букв в алфавитах были измышлены именно с этой целью.

Многие ученые соблазнялись такой догадкой.

Пушкин в одной из своих заметок вспомнил филолога Николая Федоровича Грамматина, неплохого слависта, исследователя «Слова о полку Игореве». Помянул он его, однако, только для того, чтобы отмахнуться от его домыслов.

«Буквы, составляющие славянскую азбуку, – пишет Пушкин, – не представляют никакого смысла. Аз, буки, веди, глаголь, доброetc. суть отдельные слова, выбранные только для начального их звука. У нас Грамматин первый, кажется, вздумал составлять апоффегмы из нашей азбуки. Он пишет: «Первоначальное значение букв, вероятно, было следующее: аз бук (или буг!) ведю – т. е. я бога ведаю (!), глаголю: добро есть; живет на земле кто и как, люди мыслит. Наш он покой, рцу. Слово ( λογος) твержу…» и прочая, говорит Грамматин; вероятно, что в прочем не мог уже найти никакого смысла. Как всё это натянуто! Мне гораздо более нравится трагедия, составленная из азбуки французской…»

Пушкин лишь мимоходом коснулся выдумок Грамматина и не затруднил себя указаниями на прямые нелепости в его рассуждениях. А они были недопустимы для филолога. Ни «букы» нельзя было превращать в «бог», ни форму глагола «веди» превращать в «ведаю». Ни в одном случае глагольная форма – имя буквы и та форма, которую притягивает за волосы Грамматин, не совпадают. Слепленные при помощи таких ухищрений «изречения» не выдерживают критики.

Можно допустить: а что, если именно так, неловко и неудачно, подгоняли под подобие «мыслей» имена букв древние, жившие за века до Грамматина, педагоги? Но крайне маловероятно, чтобы можно было в одной явной бессмыслице отыскать скрытую вторую бессмыслицу при помощи логических рассуждений. Грамматинские «апоффегмы» возникли не «когда-то», а именно его трудами и в начале XIX века. Пушкин же, со своим «абсолютным слухом» художника слова, уловил фальшь и мягко упрекнул её автора.

Пушкина было почти невозможно обмануть во всём, что касалось слова. Но еще очень долго ученые продолжали возвращаться к намерению облегчить запоминание названий букв путем создания таких, грамматинского типа, «азбучных истин».

Так, примерно через столетие после Грамматина, в 1914 году, профессор Юрьевского, теперь Тартуского, университета Н. Грунский в «Лекциях по древнеславянскому языку» писал:

«Можно думать, что первоначально, например – в азбуке, послужившей в этом случае образцом для греческой, названия были придуманы с целью скорейшего изучения азбуки: каждой букве давались названия, начинавшиеся с этой буквы, причем названия соединялись по смыслу в одну картину, в один рассказ…»

Наверное, вам и без подсказки ясны слабые места этого рассуждения. Нельзя говорить о финикийской азбуке как образце для отбора греками «значимых» имён для их буквенных названий: ведь финикийский алфавит был воспринят греками, так сказать, «целиком» с тамошними, непонятными грекам наименованиями-словами. Греки никак не могли свести финикийские названия букв в «картину», потому что слова, слагавшиеся в неё, были бы для них «пустыми звуками».

Никак нельзя, как это делал Грунский, и приравнивать то, что произошло между Финикией и Грецией, со случившимся затем между греками и славянами. У финикийцев были полные смысла наименования букв, но греки усвоили только их звучания, оставив смысл за бортом. Славяне и не подумали заимствовать греческие буквенные имена, не имевшие реального значения, а вместо них придумали имена свои собственные, «значимые», но ничем не связанные с греческими.

При всём желании никак нельзя поддержать почтенного профессора, когда он уподобляет друг другу совершенно разные явления:

«Как в греческом алфавите каждая буква имела свое название, так и буквы древнецерковнославянской азбуки: «аз», «буки»… Каждое из этих названий (отчасти и теперь) сохраняет какой-либо смысл…»

Названия букв у греков никакого смысла не сохраняли. Значит, и принцип называния был в обоих случаях совершенно иным.

Допустил Грунский (и многие в его время) и еще одну существенную неточность; она объясняется состоянием науки о древностях Востока в те дни. Он забыл, что в финикийском алфавите дело начиналось с иероглифики.

Первоначально знак «алеф» был рисунком и звался «алефом» не для того, чтобы с него можно было начинать то или другое слово, а потому, что он и на деле изображал голову бычка, тельца.

Грек же назвал свою первую букву «альфой» не потому, чтобы слово это напоминало ему какой-либо предмет или понятие, а просто потому, что слово «альфа» было созвучно со словом «алеф», для грека абсолютно беззначным.

Таким образом, если названия букв в тех алфавитных системах, где они существовали, и имели некогда мнемонический характер, то, во всяком случае, характер этот возникал не в момент изобретения алфавита, а значительно позднее. Всё это могло быть только лукавым притягиванием названий букв к тем или другим словам и понятиям (или слов и понятий к буквам). Настаивать на обратном было бы так же разумно, как уверять, что человек, вычисливший в давние времена число «пи» до десятого десятичного знака, сознательно подгонял их к числу букв в словах стихотворения, составленного казанским учителем Шенроком.

Но самая идея – подкрепить изучение азбуки той или иной мнемонической подпоркой, – бесспорно, привлекательная идея. Она пленила в какой-то степени и самого Пушкина, так трезво отбросившего азбучные фантазии Грамматина.

Правда, на сей раз речь шла не о русской азбуке, а о латинской, в которой не существовало традиции связывать буквы с какими-либо значимыми словами. Во-вторых, никто не пытался в этом случае выдавать связную «картину», основанную на наименованиях букв азбуки, за измышляемую во времена создания римской письменности или при ее приспособлении к надобностям галльского, позднее романского или франкского языков. Сочинителю французской «алфавитной трагедии» удалось то, чего не смог достигнуть Грамматин, – добиться изящества и чисто французской ироничности в самой выдумке своей.

Современные ученые склонны не так уж сурово, как Пушкин, расценивать попытки Грамматина. Они указывают на существование древнейшей из известных старославянских молитв X века, так называемой «азбучной молитвы» Константина Болгарского, построенной именно на значениях названий букв. Но ведь Пушкин не отрицал теоретической возможности создания духовного или светского произведения, в котором бы так или иначе обыгрывались эти нарицательные значения букв кириллицы. Он констатировал только, что у Грамматина такая попытка получилась неудачной.

Слабость Грунского не в полном ниспровержении возможности построения тех или иных, мнемонического характера словосплетений на основе азбук – финикийской, греческой или славянской. Его слабость в том, что он полагал возможным видеть начало всех этих алфавитов в такой филологической игре, тогда как мы знаем, что они создавались иными приемами. Финикийский и греческий – наверняка! Итак, о какой же «трагедии» говорит Пушкин? Вот она.

ENO ET IKAЁL.

Tragédie

Personnages.

Le Prince Eno.

La Princesse Ikaёl, amante du Prince Eno.

L'abbè Pècu, rival du Prince Eno.

Ixe, Igrec, Zede, gardes du Prince Eno.

Scène unique

Le Prince Eno, la Princesse Ikaёl, l'abbè Pècu, gardes

Eno:Abbeè! cèdez…

L'abbè:Eh! F…

Eno( mettant la main sur sa hache d'arme): J'ai hache!

Ikaël( se jettant dans les bras d'Eno): Ikaël aime Eno ( Us s'embrassent avec tendresse).

Eno( se retournant vivement): Pecu est resté? Ixe, Igrec, Zède! prenez m-r l'abbé et jettez-le par les fenêtres.

ЭНО И ИКАЭЛЬ

Трагедия

Действующие лица

Принц Эно.

Принцесса Икаэль, возлюбленная принца Эно.

Аббат Пекю, соперник принца Эно.

Икс, Игрек, Зед, стража принца Эно.

Сцена единственная

Принц Эно, принцесса Икаэль, аббат Пекю, стража.

Эно:Аббат, уступите…

Аббат:Чёрт!

Эно( налагая руку на секиру): У меня секира!

Икаэль( бросаясь в объятия Эно): Икаэль любит Эно ( они нежно обнимаются).

Эно( с живостью обернувшись): Пекю остался? Икс, Игрек, Зед! Возьмите аббата и бросьте его в окошко.

Как видите, соблюдены все три классических единства – времени, места и действия. Неудивительно, что Пушкин, прочитав во французском журнале эту забавную безделушку, улыбнулся, запомнил ее и сохранил для нас среди своих записей.

Автор «Икаэль и Эно» весьма небрежно обошелся с французской азбукой. Он опустил все буквы, которые содержатся в ней между нужными для его целей – «жи», «ю», «ве», поскольку с ними ему было «делать нечего». Надо отдать ему должное, с остатком он распорядился весьма остроумно. Возьмите французскую азбуку и произнесите подряд все входящие в нее названия букв так, как произносят их, изучая алфавит, маленькие французы:

а, бе, сэ, дэ, э, эф, жэ, аш, и (жи), ка, эль, эм, эн, о, пе, кю, эр, эс, тэ (ю, ве, дубль ве), икс, игрек, зед.

Как видите, «трагедия» получается как бы по волшебству сама собой. Даже трудно укладывающиеся в текст сочетание «э» и «эф» послужило материалом для растерянного восклицанья аббата…

По личному опыту знаю, что «Икаэль и Эно» очень облегчает положение того, кому приходится в каких-либо целях изучать французский алфавит.

Разумеется, не каждой азбуке и не во всех случаях «мнемоники» так везет. Во-первых, данную «трагедию» сочинял веселый и остроумный человек. Не будь он остроумным, ему не подвернулась бы вовремя под горячую руку идея превратить три последние буквы в трех гвардейцев-охранников, поскольку уже давно названия этих букв во Франции равносильны выражению «трое неизвестных». Во-вторых, чистая случайность, что сложенные «поездом», «вагон за вагоном», буквенные названия французской азбуки сами собой образуют такую смешную пьесу.

Попробуйте подогнать наш азбучный букворяд «а, бе, ве, ге…» к какому-нибудь осмысленному отрывку русской речи, и вы убедитесь, что для этого нужно быть гением.

Допустим, вы проявите гениальность или примените компьютер, который переберет для вас все возможные комбинации… Чего? Слогов!

А ведь тому, кто захотел бы построить рассказ, драму или сонет из названий букв кириллицы, пришлось бы иметь дело не со слогами, а со словами. Возьмите карандаш, бумагу и превращайте на досуге в связный рассказ такой набор слов:

я, буква, знай, говори, добро, есть, живите, весьма, земля, – и вы почувствуете, что это занятие не из самых успокоительных.

Вот почему я весьма сомневаюсь, чтобы дело когда-нибудь происходило так, как оно рисовалось Грамматину, Грунскому и другим их единомышленникам.