Текст книги "Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества"
Автор книги: Лев Клейн
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)
Благодаря собственной среде обитания русалки обрели несколько иной облик, чем их прототипы, ведьмы, и статус особых демонических существ, отделенных от ведьм, так что границы этой исходной категории демонов подразмылись. Коль скоро же русалки стали важной силой, стимулирующей плодородие полей, началось пополнение их рядов. Прежде всего сюда вошла смежная категория заложных – молодые утопленницы (пусть и не имевшие детей). Кроме того, возможно, были случаи специального жертвоприношения таких девушек путем утопления, потому что свежая и специально предназначенная жертва угоднее богам, а жертвуемые люди рассматривались у славян (и не только у них) как посланцы, способные надежно передать просьбы людей (Чайкановип 1924: 25-36; Велецкая 1978: 29-30).
Геродот (ГУ, 94) подробно переложил такие представления гетов: «Каждые пять лет геты посылают Салмоксису вестника, выбранного по жребию, с поручением передать богу все, в чем они нуждаются в данное время». Избранного убивают. В России до недавнего времени вкладывали покойному в руку письмо '(«пропуск», «подорожную») на тот свет к Св. Николаю (Успенский 1982: 122-124). У многих народов ритуально умерщвленные сородичи считались заступниками перед божеством (Зеленин 1935: 64-65; Велецкая 1978: 29-30). Еще Срезневский (1848: 95) заметил, что по формам обряда, содержанию и целям языческое трупосожжение у ранних славян приближается к жертвоприношению.
У многих индоевропейских народов, в том числе славян, по преданиям, существовал обычай, который требовал умерщвления родителей – отправки их к богу, не дожидаясь, пока они станут немощными и дряхлыми: такие не смогут помочь с того света, (Велецкая 1978: 46, 61-66). Римляне, по Флакку, некогда сбрасы-1 вали шестидесятилетних стариков с моста (Каллаш 1889: 136-137)/ У сербов среди нескольких способов умерщвлять отмечен и такой: старика сажали в бочку и накрывали войлоком (Филиповип 1967: 270). У восточных славян чаще спускали на лубке в овраг, иногда (особенно в случае засухи) топили (Велецкая 1978: 49-51, 56), от чего, вероятно, остался обычай «купать стариков» по достижении 60 лет (Велецкая 1978: 158).
Здесь нужно ввести существенную оговорку. Предания действительно чрезвычайно широко распространены по всему миру. В специальных работах, посвященных этому обычаю (Каллаш 1889; Штернберг 1902/1933; Зеленин 1937), этнографы рассуждают о причинах, которые могли его породить (тяготы кочевого образа жизни, скудость ресурсов и т. п.). Но обычай противоречит общеизвестному засилью стариков в первобытных общинах – геронтократии. Кроме того, как отметил Кисляков (1970: 78), «этнографы не смогли зафиксировать убиения или обречения на гибель стариков как обычая даже у самых примитивных народов». Кисляков считает, что если этот обычай и существовал, то в очень отдаленном прошлом. В этом контексте живая память об этом обычае у европейцев, в частности у славян, как это реконструирует Велецкая, представляется совершенно невероятной. Предания, надо думать, сложились из нескольких источников. Во-первых, это отдельные случаи убийства, действительно происходившие, но не во исполнение обычая. Во-вторых, это байки о жестокости молодых и их каре за это, рассказываемые в назидание самими стариками. Bo-третьих, и в основном, это ритуальные убийства стариков, либо из-за того, что их одряхление (это относится к жрецам и властителям) помешало исполнению ими важных магических функций (как установил Фрэзер), либо в качестве жертвоприношения.
Если можно было вызвать дожди, отправив человека на тот свет (в жертву богам) путем утопления, то, по логике, возможен и обратный эффект: случайно утонувший человек, вовсе не предназначавшийся сородичами в жертву, мог и нехотя вызвать ненужные атмосферные осадки. Так оно и есть – в Герцеговине записано: «Когда падает большой град, то это знак, что утонул человек или в селе где-то есть удавленное некрещеное (внебрачное) дитя. Чтобы перестал град, призывают «утопленника» из своего села, чтобы он молился богу, да прекратится эта стихия» (ФилиповиЬ 1967: 274). Отбор, вероятно, в известной мере обусловлен составом русалок: утопленницы и умершие некрещеными дети.
I Человеческие жертвоприношения у древних славян документированы, причем часто богам приносили в жертву пленных (Фаминцын 1884: 22, 47-50; Аничков 1914: 272). По Прокопию (1950: 240), франки, победив готов в 539 г., бросили женщин и детей побежденных в реку как жертву богам. Подобный способ известен и у славян Святослава. Лев Диакон (IX, 6) сообщает, что в Доростоле, хороня ночью своих воинов, славяне закололи над погребальным костом много пленников и женщин, а потом погрузили в воды Истра (Дуная) младенцев и петухов, так умертвив их. Жертвенное утопление женщин совершалось в России и позже, реально или в романтическом воображении, уже теряя прежний четкий смысл, – вплоть до легендарной персидской княжны, якобы брошенной Стенькой Разиным «в набежавшую волну».
С этой традицией, несомненно, связаны календарные обряды «проводов русалки» и «крещения кукушки», отмечавшиеся у восточных славян еще недавно.
«Вождение русалки», или «проводы русалки», «похороны русалки», «оплакивание русалки» (кроме указанных работ о русалках см. также: Гринкова 1947; Евсеев 1983), – основная часть русальской обрядности (рис. 30). В Белоруссии девушку, которая изображала русалку (почти без одежды, с распущенными волосами, в венке), сталкивали в жито и убегали с криком «Втекайма от русалки». В других местах примерно то же проделывали с соломенным чучелом (Соколова 1979: 213-217). Русские верили, что где резвились русалки, там трава и хлебы растут гуще (Токарев 1957: 93). В Южной и Центральной России девушки и молодые женщины, изображавшие русалок, переодевались в мужскую одежду, парни—в женскую, и прятались во ржи. Переодеванием такого рода нередко символизируется существование на том свете, где все наоборот (Пропп 1946: 52-53; Виноградова 1995: 373-374). «Русалки» ловили и щекотали молодежь. В Рязанкой губернии целую неделю девушки, изображавшие русалок, пугали по ночам людей, а в ночь на Петрово Заговенье жители вооружались палками, косами, кнутами и изгоняли «русалок». Чаще их провожали с почетом.
Рис. 30. «Вождение русалки» в с. Оськино Воронежской губ. – славянский обряд. Фото в Муз. Этнографии народов России. По книге Соколовой 1979: 221, рис.)
Где русалку представляло чучело, его носили по улицам, водили вокруг него хоровод, затем разделившись на два отряда, боролись за него, наконец, разрывали и разбрасывали по полю или клали в гроб, имитировали похоронную процессию и бросали гроб в реку, привязав к нему камень (Соколова 1979: 217-220). В Поволжье чучело русалки делали в виде лошади (образ коня связан с культом воды).
Ряжение, вероятно, имело еще одну функцию – смехом магически преодолевать смерть (Чайканови!) 1924; Пропп 1963: 100– 104). Ту же функцию имело и щекотание – характерная забава русалок. Нередко в течение проводов били в тазы, звенели колокольчиками, гремели тещотками, стреляли из ружей. Такой шум обычно применялся для отпугивания заложных. У южных славян мужчины-русальцы ходили с музыкой и танцами из села в село, чествуя русалок, готовых напоить водой поля. Таким образом, здесь налицо элементы разных культовых практик – и культа воды, и заложных, и аграрная магия.
Выше уже говорилось об особых балканских шествиях, в которых додолы, напоминающие самих русалок, вызывали дождь. В этих обрядах тоже хоронили небольшую антропоморфную фигурку, но мужскую. У болгар и сербов она называлась Германом (Костов 1913; Генчев 1973; Зечевий; 1976; Беновска 1981; Попов 1989), у румын – Калояном, у молдаван – Трояном. Имя Герман взято от Св. Германа, епископа III в., Троян – это римский император– завоеватель, оставивший по себе память на Балканах, Калоян – это греческая фольклорная титулатура Иоанна Крестителя (русского Ивана Купалы) – Калос Ян (прекрасный Иоанн). Кукла из глины величиной около полуметра обязательно изготовляется с заметным половым членом, зачастую преувеличенных размеров (рис. 31). Приводится объяснение: «Надо, чтобы показывал, откуда появятся тучи: они придут оттуда, куда смотрит его шапка, и будут двигаться туда, куда смотрит его член» (Толстой 19956: 499).
Рис. 31. Глиняные изваяния Германа из Болгарии, и их аналогии
1-3, 5 – Луковитско; 4 – °азградско; 6 – Ольденбург (Германия); 7 – Белград (музей); 8 – Добруджа; 9 – мотив с каменного рельефа V-VII Пикуза (Украина). По Чаусидису
Приносят ему иногда и жертву: закапывают у него в головах черную курицу (Кабакова и Седакова 1995: 500).
Это показывает, что под разными святыми и историческими именами скрывается некий языческий персонаж, один и тот же.
На «похоронах» румыны пели песню:
... Калоян, Ян —
Иди на небо и попроси,
Чтобы выросли ворота,
Чтобы освободились дожди,
Чтобы струились ручьи
Дни и ночи,
Чтобы росли хлеба.
(Зеленчук и Попович 1976: 197-198)
Соответственно болгары:
Ой, Германе, Германе!
Умрел Герман од суша за киша
(Умер Герман от засухи за дождь).
(Костов 1913; ЗечевиЬ 1981: 51-61)
Велецкая (1978: 79-139) считает, что во всех таких похоронах имитируется реальное прежде человеческое жертвоприношение: чучело или кукла подменяют человека подобно тому, как это имело место у римлян, где, по Флакку, уже с древности вместо людей с моста стали сбрасывать чучела. В пользу этого решения она приводит ряд аргументов. Слабее аргументирована ее убежденность, что во всех этих и подобных обрядах повторяются именно коллективные проводы живых стариков-родителей на тот свет. В частности, как раз русальская обрядность в России и на Балканах далека от этого. Жертвуемый персонаж молод. Либо здесь повторяются в ослабленном виде те жертвоприношения, которые пополняли ряды первоначальных русалок новыми посланцами к богу за дождем, либо ради изгнания русалок, выполнивших свою ежегодную функцию, воспроизводятся в упрощенном виде (в связи с обобщением образа русалки) те утопления ведьм, которые лежали в основе всего комплекса и которые полнее изображены в волшебной сказке.
В пользу второго решения говорит разыгрываемая нередко борьба двух групп участников, из которых одна группа защищает и оплакивает русалку, а другая отнимает ее ради умерщвления. Это типичный способ первобытной магии обмануть обижаемого демона, отвести его гнев: не мы, мол, тебя убиваем, а посторонние (их-то и изображает нападающая партия) (Токарев 1957: 50). При обычном человеческом жертвоприношении такие обманные действия, как правило, не применялись.
Обряды с чучелом или куклой кукушки (пучок «кукушкиных слезок», одетый в рубашку и повязанный вдовьим платком) считают поздними: они распространились только в черноземной полосе России (Кедрина 1912; Елеонская 1912; Харузина 1912; Соколова 1979: 200-204; Бернштам 1981). Вероятно, «кукушка» в них параллельна и эквивалентна русалке – вряд ли заместила ее, скорее оказалась образом, выросшим на одной основе. На первый план в этих обрядах выдвинулось «крещение кукушки» (на нее вешают крестик и отмечают это трапезой). Возможно, в этом образе выдвинулась особая категория русалок: младенцы, умершие некрещеными. Это и христианский, то есть поздний, налет – попытка усмирить смертоносную силу, связанную с кукушкой. С «крещением» кукушки связывается покушение – с кукушкой и между собой. А вот это более древний пласт. Кукушка рисовалась птицей тоскующей и не находящей себе места – вот и летает повсюду, не имея дома, подкидывает яйца в чужие гнезда. Это способствовало ее осмыслению как души вдовы или сироты. Кумление же было поиском поддержки, обретением подруги на всю оставшуюся жизнь. Было естественно сделать это через символику и образ кукушки, птицы вещей, определяющей судьбу (и количество лет, которые осталось прожить), а в христианское время признавался только один способ кумления – при крещении. Отсюда и «крещение кукушки» (Кедрина 1912). Но в ряде мест сохранилось и завершение всей возни – «похороны кукушки»: на Троицу ее закапывали в роще.
Вообще же кумление было весьма распространено в купальской обрядности (Веселовский 1894), так что Веселовский и Анненков считали, что оттуда этот обряд распространился на весенние праздники. Однако наиболее убедительное объяснение обряда покумления в русальской обрядности нашел Зеленин (1991: 394). Он установил сезонность покумления в русальской обрядности: сначала с русалками или их воплощением (кукушкой) кумятся, то есть заключают дружеский союз, чтобы узнать у русалки свою судьбу и вообще ее задобрить, а через три дня или больше расторгают этот временный союз особым обрядом раскумления, который не везде сохранился. В Сербии этому близко посестримство юношей с вилами – тамошними соответствиями русалкам.В сферу русальной обрядности втянулись и обряды, первоначально имевшие другой смысл – связанные с культом растений. «Завивание березки» основано на симилятивной магии. Вероятно, главная суть его не в завивании, а в непременно следовавшем за тем развивании: оно должно было стимулировать развитие растительности. Это предположение можно подтвердить украинскими данными. На Зеленую (Троицкую) неделю там в кругу березок устанавливали шест с колесом наверху. Этот шест называли «игорный дуб» или «сухой дуб». К нему обращались с песней:
Розвивайся, сухий дубе!
Бо на тебе мороз буде.
– Я морозу не боюся,
Прийде весна – розовьюся.
(Афанасьев 1868, II: 302)
Ту же песню пели украинцы на Купалу, только весна (она ведь уже позади) заменена Петровым днем – 29 июня стар, стиля, он после дня Купалы (23 июня ст. ст.):
Ой розвывайся, сухий дубе,
Бо в Петривочку мороз буде,
А я морозу не боюся,
Прийде Петривка – розивъюся.
(Moszyňska 1881: 4)
Текст, не очень складно звучащий и весною (какой мороз предстоит сухому дубу?!), стал в применении к Купале абсолютно бессмысленным: на «Петровку» никакого мороза вообще не бывает. Судя по песне, сухой дуб явно перенесен в Зеленые святки и Купалу из Зимних Святок, а песня определяет смысл «развивания» деревьев.
Однако девушки на Семик не только завивали и развивали березку, но и, срубив, одевали ее в женское платье, украшали, носили по селу и под конец, раздев, бросали в реку. Старики объясняли, что это должно содействовать обеспечению полей влагой (Соколова 1979: 193-196). Отломанные ветви использовались в магических целях: считалось, что в них вселились души умерших родственников (Пропп 1963: 95-96). Культ растений здесь уже не причем, это просто копирование операций с русалкой, и, что существенно, в тот же узкий отрезок времени. Видимо, люди верили, что русалки за свой период обитания в лесу, отдавали часть своих свойств березе. Во всяком случае – что обрядовыми операциями с березой можно добиться того же, что и с русалкой.
Была, кажется, на Зеленых Святках и какая-то разнузданность, связанная именно с обращением к покойникам. Во времена Ивана Грозного, по свидетельству Стоглава (глава 41, вопрос 23), по селам и по погостам все сходились в Троицкую субботу на жальниках (кладбищах), мужчины и женщины, и плакались на гробах умерших «с великим воплем», а потом, с приходом скоморохов, на тех же жальниках устраивались пляски и «бесовские игры» с «сатанинскими песнями» (Гальковский 1916: 192). Иконописец Григорий подал в 1651 г. царю Алексею Михайловичу челобитную, в которой сетовал, что на Святки и в день Троицы люди «за город на курган ходят и непотребная творят» (Каптерев 1913: 181; Гальковский 1916: 326).
Отмечая второе название русалок («купалки»), Зеленин (1916: 115) сделал любопытное примечание: «нам думается, что будущие исследователи купальских обрядов найдут в них гораздо больше связи с русальными обрядами, чем это представляется теперь». Пришло время реализовать его предсказание.
3. ПРОВОДЫ МАРЫ
Загадочная МасленицаВ восточнославянской календарной обрядности помимо семицко-троицких празднеств есть еще несколько крупных празднеств, в которых пародийно имитируются похороны какого-то антропоморфного существа и при этом, в отличие от Семика и Троицы, прямо используются бочки (в то время, как к троицким «проводам русалки» бочки удалось привязать только через сказку). Эти празднества – Масленица, день Ивана Купалы и «Петровки». Все они относятся к весне и началу лета. Первый из них подвижный (так как привязан к пасхалии), второй и третий – постоянные (фиксированные «в числе» месяца).
Широкая Масленица (Терещенко 1848: 4.7, II. «Масляница»; Дубровский 1870; Миллер 1884; Соколова 1978; 1979: 11—67) – самый разгульный русский праздник, он представляется специфически русским: праздника, вполне аналогичного ему функционально, нет у других восточных славян (украинцев, белоруссов). Нет его и в христианском календаре. Церковь относилась к нему в основном неодобрительно – как к языческому наследию (Святочные 1894; Туманов 1904). Но праздник этот привязан к пасхалии (потому и подвижный). Это несколько противоречит его языческой принадлежности.
Масленица справлялась перед семинедельным Великим Постом. Пост этот передвигался вперед или назад в зависимости от наступающей после него Пасхи, а Пасха, по православному церковному календарю, могла прийтись на любой день между 22 марта старого стиля и 25 апреля (в зависимости от соотношения равноденствия, полнолуния и воскресенья). Соответственно Масленица приходилась на разные сроки между концом января старого стиля и началом марта, т. е. чаще всего на февраль. Не будучи приурочена к какому-либо христианскому памятному событию, Масленица сохранила много языческих ритуалов.
Главный из них – проводы-похороны Масленицы (рис. 32).
Рис. 32. «Проводы Масленицы» с рис. Григорьева, Архив Пушкинского дома. По книге Соколовой (1979: 21, рис.)
Народ подымался на возвышенности, там или на берегу реки жгли костры, причем для костра не просто собирали по домам солому, дрова, всякое старье, скопившееся за год, а воровали (т. е. все это приготовлялось тайно). Возможно, что правило красть топливо для костра родилось уже в христианское время: на нечистое дело идут не собственные вещи устроителей, а ничьи, лишенные хозяев. Воздвигали шест, на нем сверху укрепляли колесо или смоляную бочку (и о колесе и о бочках сообщается из самых разных мест) или хотя бы пук соломы и зажигали их (рис. 33-34). Иногда бочку скатывали с горки вниз. Катались и сами на санках с гор. Хорваты, словенцы и кое-где украинцы в подобных обрядах спускали с горы зажженное колесо.
Центральное место в обряде прежде занимала соломенная кукла – «соломенный мужик» или женская фигура, называемая Масленицей (имя, конечно, позднее – от названия праздника; у западных славян этот персонаж назывался Марой, Мареной). Это чучело дня три (с четверга) носили по селу, а в воскресенье хоронили, пародируя похороны, и под конец набрасывались на него, разрывали его и бросали в костер. В ряде мест во время похоронного шествия чучело везли на специальной очень большой повозке, запряженной множеством лошадей, сопровождавшие мужики должны были одеться в разодраные рубища, почтенный мужик, возглавлявший действо, потешал публику, неприлично обнажаясь. Для катафалка использовали сани, иногда лодку, или на сани ставили лодку или хотя бы корыто, а то и бочку. В Сибири поезд составляли из связанных в ряд двух-трех саней, в передок ставилась пустая бочка, за ней водружалась жердь, на жердь сверху надевалось колесо, а на колесо усаживали чучело мужика, на сани ставили и корыто. Подобным же образом снаряжали Масленицу в последний путь и в других районах России. Под конец поезд спускали с горы, а чучело сжигали или топили в проруби.
У сербов, в Шумадии, масленичное ряжение носило более эротический характер. Игра называется «Сеяние конопли» или «Коноплярица». Участвуют одни мужчины, и «коноплярицу», т. е. женщину, возделывающую коноплю, изображает тоже' мужчина. Участники изображают обработку конопляного поля – пашут, сеют, а когда конопля подрастет, «коноплярица» охраняет ее от птиц. Остальные изображают прохожих, которые заговаривают с коноплярицей, а затем имитируют с ней половой акт. Забеременевшая коноплярица «рожает» мальчика, а присутствующие судят о том, на кого он похож. Ряженый попом крестит его, а обнаруженного «отца» посыпают золой (Толстой и Толстая 1992/ 1995: 228).
Рис. 33. Сожжение чучела Масленицы (гравюра из книги А. Е. Бурцева 1902 г., по работе: Носова 1969, рис. 1)
Для праздника характерны также блины, ритуалы с молодоженами (в гости к теще на блины), на Украине и у западных славян навязывали колодки на ноги молодым холостякам и требовали выкупа с них за освобождение.
Колесо, сжигаемое на вершине шеста, давно и основательно связано с культом солнца и симильной магией календарной обрядности (Gaidoz 1884-1885; Фрэзер 1986: 568-623; Дюмезиль 1976: 76, 68, 121; Гамкрелидзе и Иванов 1984: 720-721), а есть много доказательств представления и почитания славянами солнца в виде колеса (Афанасьев 1865, I: 209; Иванов и Топоров 1974: 221). Зеленин (1991: 396), в запале борьбы против солярно-мифологической теории, отрицал эту символику.
«Весьма сомнительно, – писал он, – можно ли видеть символ солнца в старом колесе, которое сжигают на костре вместе со всяким старым хламом, тем более, что наличие этого колеса вовсе не обязательно. Старые колеса – превосходное топливо, так как они пропитаны дегтем, однако их трудно засунуть в печь, и к тому же они недостаточно чисты для того, чтобы их клали в печи, в которых пекут хлеб. А если прибавить к этому, что колесные повозки – явление сравнительно новое, то едва ли у нас есть основания приписывать колесу в кострах Иванова дня то большое символическое значение, которое придают ему сторонники солярной теории. Разумеется. Мы говорим здесь только о восточных славянах; символика различных народов различна, и восточные славяне могли заимствовать колесо в костре Иванова дня у своих западных соседей, где оно действительно могло являться символом солнца».
Подобная аргументация до странности наивна для такого талантливого и эрудированного ученого, классика русской этнографии. Зачем же для бытовой утилизации старых колес (в качестве «превосходного топлива») поднимать их на шесте и скатывать с горок?
Рис. 34. Крестьянские дети с чучелом Масленицы – сжигаемым пучком соломы на шесте. Фото 1914 г. Музей этнографии народов России. По книге Соколовой (1979: 19, рис.)
А колесные повозки известны на территории нашей страны с энеолита, с IV тыс. до н. э.
Бочкой займемся позже.
Исследователи издавна понимали, что Масленица – это языческий по своей природе праздник, и некоторые догадывались, что первоначально он приходился на другую дату, но был вытеснен Великим постом. А вот чему этот праздник посвящен первоначально – тут мнения расходились.
Н. Афанасьев (1865, 1: 556) считал, что «название праздника заменило позабытое имя древней богини», которая и была представлена куклой. Ряд авторов следом за И. М. Снегиревым (1838, 3: 160; Копаневич 1903: 1) относил праздник к культу Волоса, скотьего бога, поскольку назван праздник по коровьему маслу, а в календаре приходится неподалеку от Власьева дня. Половая свобода, допускавшаяся на Масленице, побудила некоторых авторов (Руднев 1989: 126) считать, что этот праздник произошел «от языческих ярилиных игрищ». В. Ф. Миллер (1884: 39) считал, что в проводы Масленицы «слились два самостоятельных обряда: проводы относились некогда к старому году или к зиме, костры же зажигались как символ новой жизни, возродившегося солнца». К Миллеру присоединялись в этом мнении Чичеров (1957: 372) и Соколова (1978: 55) – проводы зимы. Делались и попытки вывести Масленицу из западноевропейского карнавала (Святочные 1894: 28), а эволюционисты говорили об общих корнях этих двух явлений —Дж. Дж. Фрэзер (1986: 286-306) видел в основе их регулярное убиение одряхлевшего зимой духа растительности, а то и казнь утратившего с возрастом магическую силу царя-жреца, в котором воплощался этот дух.
Этому сопоставлению решительно противостояли патриотические ревнители самобытности всего русского. К. Голейзовский (1964: 244), приписав члену Британской Академии Дж. Фрэзеру мнение, что карнавальные обряды западных народов были всего лишь «перепевами древнерусских свадебных игрищ», отвергает даже такую связь: «Разница в отправлении этих обрядов заключалась в том, что на Западе они носили мистический или оргиастический характер, а «разгульный» русский праздник был связан с рождением новой жизни, нового солнца». Так что отечественный разгул был всегда, конечно, благороднее западного.
Я. Пропп (1963: 26) видел смысл праздника в магической подготовке урожая путем, так сказать, удобрения почвы телом божества. Он трактовал обильную еду под Новый год как «магию первого дня» (чтобы весь год было такое же изобилие), а так как обжорство было принято и на Масленицу, то исследователь считал, что Масленица некогда совпадала со встречей Нового года – когда он еще приходился на март. Академик Рыбаков (1981: 376) тоже предполагал масленицу перенесенной на февраль с марта, но предпочитал простое толкование, лежащее на поверхности, – проводы зимы:
«Правы те этнографы (академик явно имел в виду Вс. Миллера, на коего ориентировался и в ином – Л. К.), которые расценивают веселое сожжение масленицы и катание горящих колес с горы в реку как символическое сожжение зимы, как встречу весны в день весеннего равноденствия, когда день начинает побеждать ночь, тепло побеждает холод. Христианский пасхально-великопостный цикл сдвинул древнюю разгульную масленицу со своего (академик имел в виду: с ее. – Л. К.) исконного места – 24 марта, в силу чего она утратила свою первоначальную связь с весенней солнечной фазой...».
В таком представлении славяне-язычники очень схожи с петровскими (и современными) организаторами народных празднеств – организаторами, воображение которых не шло дальше прямолинейной символизации времен года и почитаемых абстрактных понятий.
Все-таки стержнем масленичного торжества являются проводы на тот свет, и это побуждает некоторых современных исследователей (Велецкая 1978: 79-81, 114-139) связывать Масленицу с культом предков, видеть в ней переосмысление реальных похорон. Показательны блины – у восточных славян это поминальная еда (Миллер 1884: 21; Zelenin 1927: 336; Пропп 1963: 18; Лаврентьева 1990: 42-44). Сани, ладья и корыто – характерные атрибуты и символы древних славянских похорон (Афанасьев 1865: 579-581; Анучин 1890; Велецкая 1978: 50-51, 119), то же можно сказать и о разодранных одеждах (Штернберг 1901; 1936: 204). Пародийный характер похорон, старания вызвать смех участников (в частности путем заголения) объяснены Проппом и другими исследователями как магические средства преодоления смерти, как нельзя более уместные на похоронах (Reinach 1912; Fehrle 1930; Пропп 1963: 100-104; 1976; Понырко 1984).
С другой стороны, известно, какое огромное воздействие на стиль народных праздников оказали карнавальные шествия Петра I с провозом кораблей, шутами и т. п. Вполне возможно, что в запряженных цугом лошадях и сцепленных санях, лодках и корытах повторялись не какие-то древнеславянские подобия индийским колесницам Джагернаута, а петровские шутовские колымаги с кораблями (отсюда и сопровождающие «генералы» и т. п.).
В некоторых исследованиях о Масленице проводится идея, что блины в ее обрядности – поздний компонент. У восточных славян это поминальная еда, на Масленицу они перенесены со стороны вместе с поминанием покойных родителей на кладбище в субботу перед Масленицей. Возможно, этому способствовало похоронное оформление самих проводов (Соколова 1979: 48).
Таким образом, гипотез много, а ясности нет. В переиздании зеленинской «Восточнославянской этнографии» современные комментаторы отметили:
«Специальных работ, посвященных генезису и семантике масленичного комплекса, нет, хотя различные гипотезы о ее происхождении и прямые объяснения тех или иных масленичных обрядов содержатся у всех исследователей, занимавшихся ее описанием. Образ масленицы не раскрыт и не имеет убедительной интерпретации в энциклопедии «Мифы народов мира» (Зеленин 1991: 467).
«Купающий» Купало. Праздником Ивана Купалы (Потебня 1867; Moszycska 1881; Соболевский 1910а: 258-266; Балов 1911; Иванов и Топоров 1970; Дражева 1973; Велецкая 1978: 94-105; Соколова 1979: 228-257; Jlic 1985; Клименец 1990) называли в народе 23 июня старого стиля некогда падавший на день летнего солнцеворота канун церковного Рождества святого Иоанна Предтечи (Крестителя). «Сегодня Купала, а завтра Ивана», – поется в песне (Гальковский 1916: 39). В этот день солнце достигает апогея. Это самый длинный день в году и самая короткая ночь. В связи с погрешностями юлианского календаря по сравнению с новым, григорианским, реальный солнцеворот сдвинулся – на 22 июня нового стиля. Но православная церковь отмечает все праздники по старому, юлианскому календарю.
Славяне верили, что в этот день при восходе солнце «играет» всеми красками, скачет, окунается в воду (Потебня 1867: 166), и такие же верования отмечены у другого индоевропейского народа—армян (Арутюнян 1980). Следовательно, это очень древнее, восходящее еще к индоевропейскому прошлому представление. Славяне верили также, что в Купальскую ночь на мгновение расцветает огнем папоротник и кто этот цветок сумеет схватить, тому станет понятен язык птиц и зверей и откроются клады. Стар и млад собирали травы для ворожбы и знахарского лечения (считалось, что трава, собранная людьми среднего возраста, не будет обладать чудесными свойствами).
В переиздании «Восточнославянской этнографии» Зеленина современные комментаторы во главе с К. В. Чистовым отметили: «Обрядность «купальского цикла» – одна из самых неисследованных в этнографии» (Зеленин 1991: 467).
