Текст книги "Ржавый капкан на зеленом поле(изд.1980)"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Однажды солдат в сопровождении Розенберга притащил в хранилище пишущую машинку. Ее поставили на стол против входа в бронированную клетушку начальника архива.

– Зачем? – удивилась я. – Все, что нужно, вам печатает фрау Рихтер.

– Пусть себе стоит. Как память о моем незабвенном штандартенфюрере.

И стал рассказывать, что назначенный на место Грейфельда эсэсовский чин с первого же часа стал наводить в полиции новые порядки. Начал он со своего собственного кабинета и приемной: приказал сменить адъютанта, секретаршу, мебель, ковры, портьеры, даже пишущие машинки.

– Большой оригинал!

В голосе Розенберга прозвучало неодобрение. И озабоченность тоже. Видно, он опасался, что волны перемен докатятся и до архива.

В помещение архива вел отдельный ход. Сюда попадали не по пропускам, а по личному телефонному разрешению Розенберга. Приходили в архив заносчивые молодчики из гитлеровской администрации, латышские полицейские, тихие штатские из различных учреждений, большей частью за всякого рода справками.

Но время от времени заявлялись к Розенбергу люди, которых я не могла отнести ни к одной из этих категорий. Как правило, пожилые, очень прилично одетые, они спрашивали господина капитана, и тот, предварительно заперев свою комнату-сейф, уходил шушукаться с ними в дальние углы хранилища.

Поговорив, они, вежливо попрощавшись со мной, тихо удалялись.

Я подкараулила как-то подходящий случай и спросила невзначай самого Розенберга. Но он отделался коротким:

– Дела, дела!

И, щелкнув бульдожьим замком своей двери, улизнул от дальнейших расспросов.

Что-то было в этом новое, на него непохожее. Уж не ведает ли он какой-нибудь особой частью гестаповской или абверовской резидентуры? Может быть, я просто не смогла его раскусить? С виду простак, а на самом деле…

Поделилась своими подозрениями с Фридрихом. Он озабоченно наморщил лоб:

– Интересно… Очень интересно! Фамилий ты не знаешь?

– Нет, конечно. Но вот один очень приметный. Старик уже, с седой шкиперской бородкой, руки все в перстнях. Ходит с тростью с мефистофельской головой вместо набалдашника. Очень заметно волочит левую ногу.

– Ну, с такими приметами мы его и на том свете разыщем, – широко разулыбался Фридрих. – Спасибо, Вера, молодец! А еще?

Я описала, как могла, и других посетителей Розенберга, не подходивших под обычный архивный стандарт.

Во время следующей встречи Фридрих сообщил мне:

– Твой Розенберг просто дрянцо, мелкий воришка. Знаешь, чем он занимается? Тащит из старых архивов конверты с редкими марками и сбывает филателистам.

А этот хромой – известный рижский марочный торговец.

– Вон оно что!

У меня, наверное, вытянулось лицо, потому что Фридрих счел нужным приободрить:

– Что нос опустила? Это же, наоборот, здорово! На этом мы его и подловим, твоего кавалера. Вот только соберем побольше материала, и он у нас с тобой запляшет на ниточке!

Особой пользы от моей работы в архиве пока не было, и это мучило меня. Могла бы я без особого труда добывать документы умерших; они бы пригодились нашим людям. Могла бы попытаться дотянуться и до чистых «аусвайсов» – у меня уже налаживались кое-какие отношения и за стенами архивного помещения.

Но Фридрих не разрешал:

– Нет! Соси пыль и очаровывай Розенберга. Никакого риска! Мне нужна радистка с надежным прикрытием, а не лицо на подозрении.

Как раз в это время стали поступать из Центра необычные и довольно трудные задания. То сначала попросили раздобыть пачку писчей бумаги, обязательно с водяным знаком «Лигатнес папирс», и даже прислали за ней специального связника из отряда. То поинтересовались потом, не смогу ли я обнаружить среди архивных бумаг сопроводительного документа с подписью бывшего начальника охранки нашего города Дузе.

Это уже было посложнее. Однако я скоро разобралась, где нужно искать. В архиве царил идеальный порядок. А со своим пылесосом я имела доступ к любой полке.

Кроме комнаты Розенберга!

Добыла я и сопроводительную. К моему удивлению, за ней тоже прислали связника, и это указывало на первостепенное значение, которое придавалось Центром старой, никому, казалось бы, не нужной бумажке.

А вот над следующим заданием подобного рода пришлось поломать голову и мне и Фридриху. Нам был передан текст. Нужно было напечатать его на машинке. Проще простого! Но на какой? Обязательно на одной из трех. На которой печатаются бумаги начальника полиции либо двух его заместителей.

А как к ним подобраться?

Фридрих пришел к решению: настало время под видом марочника-оптовика выводить на Розенберга одного из своих людей.

Не знаю уж, как ему удалось это сделать. Вероятно, сыграл какую-то роль, может быть даже сам того не подозревая, тот самый торговец с седой шкиперской бородой.

Во всяком случае, по его рекомендации, предварительно позвонив по телефону, явился к Розенбергу незнакомый мне человек и, как многие прежние посетители моего шефа, стал секретничать с ним в уголке возле стеллажей. Только задержался он намного дольше других, и после его ухода Розенберг до конца работы пребывал в радостно-возбужденном состоянии.

На следующий день в три часа, войдя в хранилище в халате и с пылесосом в руке, я застала Розенберга за машинкой. Двумя пальцами он выстукивал какой-то текст.

– Барышня Вера, вы пришли в самое время, какое счастье1 Не согласились бы мне немного помочь?

Розенберг, как и вчера, продолжал находиться в состоянии радостного возбуждения.

– С удовольствием, Эвальд.

– Вот, напечатайте, пожалуйста.

Он подал мне длинный список каких-то конвертов, марок, старинных почтовых гашений с указанием места и даты.

– Для чего это вам?

– Обмен, барышня Вера. Обычный филателистический обмен. Я ведь давно увлекаюсь коллекционированием марок. Еще с детства. Вы разве не знали.

И тут, во время печатания списка, меня вдруг осенило. А не подойдет ли для целей Центра эта машинка? Ее ведь взял Розенберг прямо из кабинета Грейфельда…

Фридрих расцеловал меня:

– Вера, да ты просто гений!

И в Центр, опять через связного, ушла бумага.

«СС-штандартенфюрер Грейфельд распорядился:

1. Хранить дело в активной части архива.

2. По имеющимся сведениям, „Воробей“ служит на противостоящей стороне фронта в 121 полку 43 латышской стрелковой дивизии…»

Отослали мы второй экземпляр. Первый было приказано хранить впредь до дальнейших распоряжений.

Что же касается списка филателистических материалов, то, как выяснилось, Розенберг готовил его для своего нового клиента. Тот сумел вскружить ему голову, пообещав за соответствующий процент оптовый сбыт краденых конвертов и марок буржуазной Латвии на всей оккупированной гитлеровцами территории Европы.

Все пошло своим чередом. И вот наконец настал день, когда я дрожащими от волнения руками листала «личное дело» Арвида.

«Я, вышепоименованный Ванаг Арвид, сын Яниса, по своей собственной доброй воле и без всякого принуждения выражаю желание сотрудничать с политической полицией…»

«Доношу, что ячейкой коммунистов в паровозном депо руководит неизвестное мне лицо по подпольной кличке Антей…»

«Доношу, что в ночь на двадцать восьмое апреля готовится еще одна подпольная коммунистическая первомайская акция…»

Как мистически странно и необъяснимо перекрещиваются иногда человеческие пути! Разумеется, я не понимала тогда, для чего все это делается. Не мог этого объяснить мне и Фридрих. Одно только сказал он:

– Сверху виднее! Мы здесь видим с тобой только отдельные стежки, а не всю связку. Может быть, когда-нибудь и нам с тобой удастся взглянуть на нее с высоты. Может быть… А теперь надо делать дело!

И мы стали «делать дело».

Папка с сочиненными документами попала в активную часть архива легко и просто.

Марочник-оптовик явился к Розенбергу и в дальнем углу, за стеллажами, стал рассматривать содержимое портфеля с марками, которые накануне мой начальник приволок после очередной инспекции почтового архива, куда он последнее время зачастил не без корыстных целей.

Розенберг сидел в своей комнате.

Я печатала на машинке очередной список марок – свои филателистические дела Розенберг доверял только мне, как своей старой доброй знакомой, не без основания полагая, что фрау Рихтер может донести начальству о его нечистоплотных проделках. Папка, заранее подготовленная, лежала под зеленым сукном стола.

– Господин капитан, да ведь это же чрезвычайно интересно! – вдруг воскликнул его клиент из своего угла. – Можно вас на момент? Вы будете приятно поражены.

– В самом деле?

Дверь Розенберг не запер – ведь он считал, что тотчас же вернется.

Я вынула папку из-под сукна, проскользнула в обитую железными листами комнату, не спеша, контролируя каждое свое движение, уложила дело в сундучок с другими такими же папками из шершавого темно-коричневого картона. Именно этим старинным, ручной работы сундучком Розенберг дорожил больше, нежели стандартными, обитыми железными полосами защитного цвета ящиками, расставленными на полках в каморке, и – я чувствовала! – не зря.

Можно было не торопиться. Можно было работать спокойно и уверенно.

«Марочник-оптовик» надежно прикрывал меня.

Еще через день при подобной ситуации мне удалось заменить и опись.

А потом события покатились лавиной.

Красная Армия прорвала фронт, сначала на юге, в Белоруссии и Литве, потом и на северо-востоке. Рига наводнилась военными; сюда сбегались и беженцы, чувствовавшие свою вину перед Советской властью, а то и просто поддавшиеся панике и сорванные со своих насиженных мест. Фридрих задыхался от множества дел – и явных, и тайных. Клиенты атаковали контору бременской транспортной фирмы: в рейх, в рейх, в рейх! Им казалось, они вместе со своим награбленным добром отсидятся там, в рейхе, как в неприступной крепости.

Однажды вечером Розенберг подъехал к подъезду архива на двухместном «хорьхе» начальника полиции. Вихрем взлетел по лестнице, открыл свою каморку.

– Срочно уезжаю в Лиепаю! – Он помахал мне на ходу желтым портфелем. – Не скучайте без меня, барышня Вера, я скоро вернусь!

Двое солдат вынесли вслед за ним сундучок. Погрузили его в багажник машины; я видела это из окна.

«Хорьх» рванул с места. Солдаты, стоя навытяжку у края мостовой, отдавали честь…

Вера погибла в автомобильной катастрофе двадцать третьего ноября, через четырнадцать лет после конца войны…

В тот день Инге исполнился ровно год.

СТАРИННЫЙ ТРЕХБАШЕННЫЙ ГЕРБ

города Зальцбурга на конверте, который почтительно протягивал Карл, почему-то сразу бросился мне в глаза.

– Вам письмо от господина вице-бургомистра.

Шофер выглядел непривычно растерянным, даже каким-то виноватым.

Письмо? Что за официальность такая? После вчерашнего развеселого вечера.

Я вынул плотный лист с таким же тисненым гербом, испещренный торопливыми цепочками собственноручных строк моего так неожиданно разгулявшегося сотрапезника.

«Милостивый государь, многоуважаемый господин профессор! – писал он в традиционном тяжеловесном стиле официальных посланий. – Прошу принять мои глубочайшие извинения по поводу того, что я не смогу сдержать своего собственного обещания. Как выяснилось сегодня утром, автомашина в послеобеденное время должна будет поступить в распоряжение персональных гостей господина бургомистра – вчера еще я об этом не имел представления. Обстоятельства оказались сильнее меня. Прошу это понять и простить».

Далее, после размашистой подписи, следовал менее официальный постскриптум:

«Мы оба, я и моя жена, преисполнены благодарности Вам и Вашей милой дочери за вчерашний вечер. От души желаем приятного путешествия!»

Значит, все-таки мы с Ингой должны будем ехать экспрессом «Моцарт». Он уходит с Зальцбургского вокзала ровно в час дня.

Кто-то добился своего.

Но зачем? С какой целью?

– Вот и остались мы оба лгунами перед господином профессором – и вице-бургомистр, и я. – Карл, добрый малый, неловко переминался с ноги на ногу.

– Что же все-таки стряслось? Вы не знаете?

– Как не знать, господин профессор, в шоферской чего только не услышишь. Здесь у нас какие-то важные гости, не то из ФРГ, не то из Нидерландов. Так вот, вчера ни с того ни с сего возьми да и сломайся их «крайслер». А ведь уж до чего надежная машина! Вечером они звонили господину бургомистру в Вену, по всяким там своим делам. Ну и упомянули, между прочим, о своей беде – на чем же теперь по окрестным горным трактирам раскатывать? Вот бургомистр и предложил им попользоваться «фордом» на время своего отсутствия: он же ничего не знал об обещании господина Грубера… Может быть, останетесь в Зальцбурге еще на сутки? – предложил Карл несмело. – Вы ведь здесь далеко не все осмотрели; фрау Маргарет тоже сокрушалась, что пришлось скомкать программу. А завтра у меня законный выходной, и я вас помчу в Инсбрук на своем «фиате», да так, что только ветер в ушах!

– Спасибо, Карл, – я растроганно похлопал его по плечу. – Нужно обязательно сегодня. У нас ведь и там программа. Одно цепляется за другое… Словом, никак!

Услышав голоса, из соседней комнаты явилась моя дочь. Мы завтракали вместе, но потом Инга отправилась на прогулку. «Прошвырнуться по владениям Мирабель», – как она «изящно» выразилась.

– Что случилось, Карл? – Она, дружески улыбаясь, подала ему руку.

– Почему сегодня никто не разбудил меня ни в четыре, ни в пять, ни даже в шесть? Я позорно продрыхла все это прекрасное утро.

– Небольшое осложнение, флейлен Инга.

– Осложнения? – Инга переводила взгляд с него на меня. – Такая изумительная погода – а у вас тут какие-то осложнения?

– Карл шутит. Просто мы с тобой поедем в Инсбрук не на машине, а поездом, как предполагалось раньше. Вот и все.

Инга огорчилась:

– А Целль-ам-Зее? А снежные вершины, опрокинутые в воду озера?

– Мне самому страшно жаль, фрейлейн Инга. – Лицо Карла опять приобрело виноватое выражение. – Все как будто вывернулось наизнанку… Вот и фрау Маргарет тоже…

– Тоже вывернулась наизнанку?

Инга никогда не пропускала возможности подкусить. Она будто ждала, когда с чьих-то уст сорвется не совсем удачное слово.

Карл ухмыльнулся. То, что меня в Инге раздражало, злило, а иногда, правда редко, даже выводило из себя, ему, кажется, было вполне по душе.

– Тогда уж скорее ее вывернули… Вы знаете, она ведь готовится к каждому своему походу с гостями, как учитель к уроку. Обложится справочниками, словарями… А тут ей прямо с утра нежданно-негаданно подсунули каких-то двух датских бизнесменов. У второго городского гида сегодня отдых, а датчане возьми да и прилети на день раньше условленного. Оба толстенькие, оба коротконожки. Фрау Маргарет шипит, как недобродившее вино. Боюсь, господам датчанам сегодня не поздоровится.

– А вы?..

– Оставлен целиком и полностью в вашем распоряжении, фрейлейн Инга. Приказано быть с господином профессором до самого поезда.

– Значит, и кнедли…

– Само собой разумеется! Если… если вы только не передумали, – Карл косился на нее с опаской.

– Я передумала?! – ужаснулась Инга. – Да они мне сегодня всю ночь снились, эти кнедлики! Коричневые такие, блестящие, словно шоколадные, хрустят в зубах.

– Да ничего подобного! Они белые, мягкие, прямо тают во рту.

– Правда? Какое счастье! Терпеть не могу шоколад!..

Мы быстро собрали свои немногочисленные вещи, Карл снес их в машину. Не имело никакого смысла возвращаться перед поездом в гостиницу.

– Едем прямо к вам. Карл? – Инга по своему обыкновению устроилась на переднем сиденье. – Мне хочется посмотреть, как Лиззль их делает.

– Она еще в церкви.

– Разве сегодня праздник? – удивилась Инга.

– А как же!

– Какой?

– Три года с того дня, как нас соединила святая дева Мария. Мы познакомились у ее алтаря. Нужно же поблагодарить. Нам кнедлики, а ей хотя бы свечу.

– Конечно, конечно, – великодушно согласилась Инга. – А куда вы нас сейчас везете?

– На Гору капуцинов, с вашего разрешения. Есть еще время, и я хочу преподнести вам весь Зальцбург.

– На блюдечке?

По-немецки это прозвучало чересчур прямолинейно, и Карл озадаченно повернулся:

– Как вас понимать, фрейлейн Инга?

– Есть такое русское выражение: на блюдечке, на тарелочке. Оно означает: любезно преподнести все целиком, без остатка.

– Ну что ж, на блюдечке так на блюдечке – мне для вас ничего не жаль…

Они беспечно шутили, смеялись, а я все ломал голову над своим «кроссвордом». Почему поезд? Почему именно поезд?

В конце концов я пришел к выводу, что «кроссворд» неразрешим. Уж слишком мало у меня исходного материала. По крайней мере в настоящий момент.

Придется набраться терпения и ждать дальнейшего развития событий.

Серпантин привел нас на вершину лесистой горы. Карл поставил машину у края дороги и пригласил нас следовать за ним по едва обозначенной тропинке, которая петляла между соснами.

Лес становился все гуще. И вдруг он оборвался. Неожиданно, разом. Мы оказались на краю пропасти.

Зальцбург лежал у наших ног в новом, совершенно непривычном и, на первый взгляд, даже в невозможном ракурсе. Куда делась, например, его главная примета – крепость? Я уже привык всегда – и днем и ночью – видеть ее вознесенной над городом. А здесь…

А, вот же она, слева, на низеньком, как кажется отсюда, с не очень крутыми склонами холмике!

Инга угадала: Карл преподнес нам город на блюдечке. Точнее, в плоской широкой зеленой чаше, приподнятые края которой образовали на горизонте мягкие линии невысоких голубоватых гор.

– Ну, это, конечно, крепость! – Инга в восторге разглядывала открывшуюся панораму. – А это собор… Чуть левее францисканская церковь. Верно, Карл?.. А там что, за горами?

– Германия, фрейлейн Инга. ФРГ.

– Так близко?

– Да, граница проходит всего в каких-нибудь десяти километрах от Зальцбурга.

Стоял чудный денек. В чистом небе плыли редкие, крутобокие, словно крепкие бычки, облака. Солнце сияло вовсю. Но жары, изнуряющей, обессиливающей, как в Вене, не было. Ветер с гор беспрестанно гнал в низину освежающую прохладу.

– Нет, скажи, отец! – Инга не отрывала восторженного взгляда от живописной картины. – Какая же все-таки красота! И как великолепно скомпоновано! Кубики городских кварталов на фоне зеленого моря полей и отдаленная цепь холмов, словно завершающая обрамление всей картины.

– Это мое место. Его даже фрау Маргарет еще не знает. – Карл прямо-таки сиял от сознания, что доставил нам удовольствие. – Когда-нибудь, если она уж слишком расхвастается своими бездонными познаниями Зальцбурга и окрестностей, я заключу с ней беспроигрышное пари. Боюсь только, водить сюда она все равно никого не станет.

– Почему?

– Да потому что ее клиентов придется отсюда оттаскивать бульдозером, а у нее все расписано по минутам.

Чтобы оттащить нас, бульдозер не понадобился. Но только потому, что в нашем распоряжении оставалось не так уж много времени.

Лиззль хлопотала на маленькой кухоньке стандартной двухкомнатной квартирки, обставленной хоть небогато, но с любовью и выдумкой. Инга попросила для себя передник и тоже активно включилась в дело.

Мы с Карлом сидели в ожидании кнедликов в большой комнате. Он, не зная, чем меня занять, то включал магнитофон со сверхсовременными записями, то, видя по выражению моего лица, что ультрамузыка мне не по нутру, тотчас же останавливал пленку и принимался демонстрировать таблицы достижений спортсменов на Мировых первенствах по автомобильным гонкам. Сейчас как раз предстоял очередной тур, и вся Австрия болела за своего знаменитого гонщика Никки Лауда. Портреты кумира красовались повсюду – в газетах, журналах, витринах магазинов, на кулонах, на майках и даже на соответствующих местах джинсовых брюк.

Наконец Карл вытащил из шкафа несколько старых фотоальбомов в твердых переплетах, покрытых вытертым плюшем и набитых семейными фотографиями – от старых церемонных картонных портретов в овале до моментальных интимных снимков на прогулках, на лыжах, во время купания.

Это подошло мне больше всего другого. Листая альбом, я познакомился с семьей Карла. Отец его был на станции составителем поездов, пока не погиб при неудачном маневре. Мать стала работать прачкой. У нее на руках осталось семеро…

– Всех вырастила, всех поставила на ноги, – рассказывал Карл. – Гюнтер и я были старшими, нам досталось больше, чем другим. Зато самые младшие у нас теперь самые образованные – один юрист, другой инженер-путеец. Бывает, и нос дерут – как же, с университетом! Пройдет время, может, и здороваться постесняются на людях. А разве я не смог бы? Не сочтите меня хвастуном, господин профессор, но ведь я умею не только баранку крутить. Как что случится у нас в гараже, так все ко мне. Не к механику, заметьте, не к начальнику гаража, а ко мне, к простому шоферу. Я машину знаю от первого до последнего винтика. А вот образования нет. А почему? Потому что было пятеро младших. Их пустили по основной магистрали. А мы с Понтером все ходили на маневровых путях.

– Гюнтер – тот самый…

– Да, что в управлении дорожной полиции. В конце концов выпал и ему шанс. Многие считают – повезло. Только не я! Бумажки в папку складывать – это по моему характеру самое последнее дело…

Вошли Лиззль и моя дочь. Каждая несла в высоко поднятых руках по дымящемуся блюду с пухлыми кнедликами.

– Милости просим к столу…

– Лиззль! – вдруг сказал Карл в разгаре лукуллова пиршества. – Три года супружества – и первые у нас с тобой гости… Знаете, господин профессор, я уж теперь и сам не пойму, как решился, – разоткровенничался он. – У нас в Австрии не слишком-то принято гостей созывать. Считается, что дом – это вроде что-то тайное, сокрытое, только для семьи. Не полагается его открывать чужому глазу… Да и потом, кого в гости звать? Вот если только…

Он вдруг залился хохотом.

– Ты что? – Лиззль округлила глаза. – Господь с тобой, Карл! Веди себя прилично!

– Простите, господин профессор, я вдруг представил себе, как мой шеф удивился бы, если бы мне ни с того ни с сего вздумалось пригласить его на кнедлики. Он ведь меня все на дистанции держит. Как хороший боксер на ринге – расстояние вытянутой руки. И не дай бог забыться! Знаете, бывают такие минуты – перестаешь помнить, кто рядом с тобой. Так вот, чуть забудешься – и тотчас же рачий его холодный взгляд: «На место, Джек!» Что ж, лизнешь руку – и снова, поджав хвост, в угол, на свою подстилочку… А ведь отец его тоже был простой железнодорожник, в одном профсоюзе с моим…

Время зашло за двенадцать. Мы стали прощаться с гостеприимной хозяйкой.

– Жаль, больше не увидимся, – Инга обняла Лиззль. – Ой-ей-ей, я ведь еще не записала рецепт!

Она схватилась за карандаш.

– Кто это сказал, что не увидимся? – Карл улыбался. – Еще и к вам в Вену нагрянем. Ведь не зря мы с господином профессором обменялись адресами.

– В Вену? – непонимающе уставилась на него жена. – Как в Вену? Когда?

– Лиззль, Лиззль! Во вторник ведь у нас начинается отпуск, – напомнил Карл. – Мы же с тобой так и собирались – именно в Вену!.. Прямо сознаться стыдно – обратился он к нам, – живем в нескольких сотнях километров от столицы, муж – шофер номер один, а она еще ни разу там не была.

Инга обрадовалась:

– Великолепно! Я покажу вам Вену. Музеи, дворцы…

Мне удалось вставить:

– И главным образом церкви.

– Да, и церкви тоже. Среди венских храмов есть мировые шедевры. Разве не интересно?

– А среди ресторанов? – подмигнув мне, невинно осведомился Карл.

– Среди них тоже попадаются мировые шедевры?..

На вокзал мы приехали в самое время. Экспресс «Моцарт» прибыл по расписанию и уже стоял на первом пути. Бросив наскоро вещи в пустом купе, мы вышли на перрон. Карл сбегал куда-то и тут же вернулся с ворохом газет и журналов. «Профиль», «Тренд», «Фольксштимме» с броским аншлагом – «Новый сенсационный репортаж Герберта Пристера: сахароторговцы укрывают вагоны в тупиках, чтобы создать искусственную нехватку сахара и взвинтить цены».

– Чтение на дорогу – хоть скучать не будете… Поедете по Германии, а там поля, поля, поля – ровно ничего интересного.

Меня словно кольнуло:

– По Германии?

– Разве вы не знаете? Поезд в Инсбрук проходит через Федеративную Республику. Граница отсюда километрах в пятнадцати.

– А как же паспорта? У нас ведь нету виз.

– И не надо. Коридор. Транзитный коридор без всяких виз. Да там всего только две-три остановки. – Видно, он прочитал на моем лице беспокойство и стал успокаивать: – Каких-нибудь два часа езды.

Инга радовалась:

– Великолепно! На моем счету будет еще и ФРГ!

До отправления поезда оставались считанные минуты. Я уже ничего не мог изменить, хотя теперь не сомневался, что вся история с отменой поездки на автомашине была затеяна именно из-за этого коридора.

Забрать вещи, пока еще можно, и остаться? Но как, в таком случае, мы попадем в Инсбрук? Завтра с утра нас там будут искать Вальтер с Эллен.

Воспользоваться предложением Карла и укатить на его «фиате»?

Но, во-первых, мы все равно опоздаем… А во-вторых… Чего я могу таким образом избежать? Какой такой опасности? И кто знает, не опаснее ли оставаться в Зальцбурге, чем ехать? Ведь мне по-прежнему ничего не известно. Одни беспочвенные догадки, предположения.

Нет, надо ехать! Поезд австрийский, в момент проезда коридора считается территорией Австрии. Мне ровным счетом ничего не грозит. А если со мной ищут встречи, то такая возможность еще обязательно представится, и мне от нее все равно не уйти.

Да, ехать…

В последнюю минуту, расталкивая провожающих, которые уже потянулись к выходу, на перрон неукротимой ракетой ворвалась фрау Маргарет.

– Фу! Я уже думала, не успею! – Она энергично тряхнула мою руку, приподняла Ингу, бросившуюся ей на шею. – Эти датчане ползут как гусеницы. Вижу – горит мой график. И знаете, что я сделала? Привезла их сюда, смотреть наш замечательный вокзал. – Она громко захохотала, очень довольная своей выдумкой. – Дала им целых десять минут на самостоятельный осмотр газетных киосков. Бродят сейчас в недоумении по залам или отдыхают, вытянув ноги, на скамьях… Да, не было еще такого случая, чтобы я своих гостей не проводила – они прямо с ума посходили сегодня там, в магистрате! Елизавета Английская, помню, пригласила меня осмотреть свой личный самолет – такая любезность с ее стороны! Там очень даже мило.

– Мы вас тоже приглашаем осмотреть наше купе. – Инга незаметно толкнула меня локтем. – Да, отец?

– Ну разумеется… Вот только как бы нам не увезти фрау Маргарет прямиком в ФРГ.

И словно в подтверждение высказанного мною опасения, прозвучал свисток. Экспресс медленно, как бы нехотя, отшвартовался от перрона.

Мы прощались уже на ходу.

Захлопнулись створки пневматических дверей. Инга побежала в купе и долго махала в окно. Потом повернулась ко мне.

– Какие прекрасные люди! – Она подозрительно закашлялась, словно у нее запершило в горле. – Прямо не хочется расставаться!

Ого! А ведь Инга никогда не страдала избытком чувствительности.

– Мог бы быть полюбезнее с ними, отец, – упрекнула она. – Ты прямо одеревенел на прощанье.

Я промолчал.

– Что с тобой?

– Абсолютно ничего, дочка. – Не хватало еще посвящать ее в свои заботы! – Просто мысленно я уже в Инсбруке. Как там нас встретят, где поместят?

– С чего вдруг тебя это забеспокоило?

Она осуждающе хмыкнула и отвернулась.

Нет, мои мысли были не в Инсбруке – гораздо ближе. Я думал о предстоящих двух часах, в течение которых наш экспресс должен проходить по территории ФРГ.

Я не знал еще, с чем встречусь и что буду делать.

Но я твердо знал, чего не следует делать: ни в коем случае нельзя покидать вагона!..

Переезд из Австрии в ФРГ произошел незаметно. То ли я, погруженный в думы, проморгал границу, то ли она здесь не была четко обозначена. Во всяком случае, я не заметил ни проволочных рядов, ни шлагбаумов, ни каких-либо других пограничных сооружений.

Горы незаметно отступили в сторону. За окном потянулись сытые, ухоженные поля. Не пестрые заплатки, характерные для мелких крестьянских хозяйств. Пшеница так пшеница, кукуруза так кукуруза – целый неохватный массив.

Здесь, в Баварии, вблизи Мюнхена, землей владели либо гроссбауэры – по-нашему, кулаки, – либо поставленные на промышленную, основу большие сельскохозяйственные фирмы.

Странное дело: экспресс наш шел быстро, а время словно остановилось. Я то и дело посматривал на часы. Стрелки двигались еле-еле. Даже юркая секундная и та, казалось, потеряла свою завидную бойкость.

Приближались строения. Колеса вагона, зажатые между тормозными колодками, недовольно загудели.

При подъезде к станции неожиданно заговорил деревянный, без всяких интонаций голос поездного радио:

– Сходить на территории Федеративной Республики разрешается лицам, имеющим ее гражданство или соответствующие визы в проездных документах… Повторяю: сходить на территории Федеративной Республики…

Станция маленькая, стояли мы здесь всего две-три минуты. Никто сходить не стал. Вдоль вагонов по перрону, обмахиваясь сложенной газетой, степенно прошагал западногерманский полицейский.

И опять весело застучали освобожденные от тормозов колеса. Опять сытая пшеница сменяла кукурузу, кукуруза пшеницу. На крохотных полустанках все ухожено, все прибрано, никакое отклонение от строгого геометрического порядка нигде не колет глаз.

Следующая остановка – последняя на территории Западной Германии. Судя по расписанию, вывешенному в коридоре, экспресс стоит здесь десять минут.

Серое здание вокзала, увитое плющом, медленно подплыло, остановилось прямо против нашего окна. Перрон был огорожен изящной, тонко плетенной проволочной сеткой с несколькими проходами; вероятно, для того, чтобы легче направлять в нужном направлении потоки пассажиров.

Здесь было полюднее: железнодорожники, группы молодых людей с рюкзаками и зачехленными гитарами, несколько крестьянок в национальных костюмах с плетеными корзинами. Из соседнего вагона, придерживаясь за поручень, осторожно спускался, ощупывая предварительно ногой каждую ступеньку, какой-то чистенький беленький старичок в коротких штанишках на помочах. Его встречали с цветами.

Мирная картина! Ни одного полицейского, даже ни одного таможенника!

Но что-то мешало мне воспринимать вокзальную идиллию за окном, что-то настораживало, зажигало огонек тревоги. Я хмурил лоб, пытаясь понять, напряженно вглядывался сквозь стекло.

Не чудится ли мне? Вот есть, есть какая-то нарочитая заданность в расстановке людей на перроне!

Нет, не всех. Паренек, который, дурачась, растянулся на расставленных в один ряд рюкзаках, – это естественно! Смеющиеся крестьянки перебрасываются шутками с кем-то, стоящим на тамбурной площадке и невидимым мне отсюда, из купе, – тоже в порядке вещей…

А вот этот рослый мужчина в охотничьей шляпе с пером? Почему он так ни разу и не повернулся лицом к поезду? Стоит спиной и глазеет в сторону вокзала. Что он там увидел? Что там могло его заинтересовать? Высокие узкие окна? Голуби на краю крыши?