Текст книги "Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени"
Автор книги: Лев Квин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Но я никак не мог заставить себя поверить в неожиданно возникшую ситуацию. Розыгрыш?
– Ну, если продолжать в твоем духе, то на выходе синий костюм в полоску. Портной из дома напротив обещал закончить к следующей неделе. Закончит к субботе – я с него не слезу. А твое подвенечное платье? – я все еще верил и не верил, и поэтому страховался иронической улыбкой. – Ты хоть в этом сарафанчике очень миленькая, но по нашим строгим правилам невеста должна быть обязательно в белом.
– За это, как ни странно, берется сам Гуркин. Говорит, в военторге для него уже отложен материал.
И тогда я поднялся с кресла, подошел к ней вплотную. Обнял и поцеловал прямо в губы.
Раздался взрыв.
Ой, не пора ли хвататься за щеку?
Но боли не последовало.
Это был взрыв аплодисментов. Аплодировали, улыбаясь и смеясь, наши ребята, почему-то все разом собравшиеся в рабочей комнате. По своим ли делам или что-то им уже было известно?
В субботу утром я проснулся оттого, что меня сильно, беспрерывно, неотвязно трясли. Открыл глаза, хотя очень не хотелось: вчера мои коллеги устроили мальчишник, понавливали в меня всякой убойной смеси, и я еще не вполне отошел.
– Зоенька, ты злоупотребляешь положением невесты. Так обращаться с мужчинами имеют право только полноценные жены.
– А ты, я гляжу, ко всему прочему еще и горький пьяница! Имей в виду: когда нас будут венчать, я скажу «нет».
– А мой костюм в полоску? А подвенечное платье? Нет, нет, поздно уже! – и взял ее за руки. – Мир, мир, мир! И для верности скрепим его поцелуем.
– Успеется еще, нацелуемся, А сейчас поднимайся скорей! Из консульского отдела звонили. Если мы сейчас не приедем, может уплыть последний бланк. Появился какой-то серьезный конкурент с боевой ППЖ.
Я мигом вскочил с постели.
Свидетелями были Гуркин с Афанасьевым. Пока шло оформление брака, за дверью консульского отдела громко топтались наш неудачливый соперник в высоком звании с невестой и многочисленные свидетели – все они уже были под хорошим шофе.
– Ой, что я ему скажу? – морщил лоб знакомый чиновник консульства, заполняя последний бланк.
– Что пьяных не регистрируют, – тут же нашелся майор Афанасьев. – Пусть следующий раз приходят трезвыми в стельку. А это у них, похоже, не получится никогда.
Возвращаясь в отдел (а ехали мы, разумеется, на роскошной гуркинской «шкоде»), Гуркин вручил Зое букет цветов и произнес как бы между прочим:
– Учтите только, на свадьбе будут многочисленные гости и с моей стороны.
– Ну как же, – солидно отозвался я, как будто уже не раз женился. – Посаженый отец имеет полное право.
Тогда я еще не подозревал, во что это все выльется.
Лишь слегка шевельнулось и тут же исчезло щемящее чувство нереальности происходящего.
После обеда позвонили от скаутов – опять взбунтовалось старое руководство и заварилась буча.
Перескакивая через три ступеньки, я слетел по полукруглой лестнице в рабочую комнату сказать Зое, чтобы не волновалась. Я успею, буду обратно самое позднее через час.
На месте ее не оказалось.
Опять взлетел наверх в комнату, где она жила со старушкой Абеловской.
Не постучав, рванул дверь и замер на месте.
Шла последняя доделка свадебного платья. Портниха из оперного театра, приглашенная Гуркиным, ползала на коленях с полным ртом булавок.
Зоя, вся в белом, одарила меня мимолетной улыбкой и, медленно поворачиваясь, сказала:
– Покиньте помещение, товарищ, посторонним не разрешается.
Покорно отступив в коридор, я уставился на закрытую дверь на манер барана из поговорки.
Я по-настоящему перепугался.
Она была прекрасна!
Неужели она станет моей женой? Быть такого не может! Что-то тут не так, что-то не так.
Опять навалилась щемящая тревога. Я сорвался вниз с лестницы к огромному венецианскому зеркалу в холле.
Вот он я. Не низкий, не высокий, не брюнет, не блондин. Не урод, но и не сказочный принц – это уж точно! Обыкновенный старлейт в необжитом еще, а потому и неудобном штатском костюме...
И она пойдет за меня? Не пойдет!
Дурак! Какого черта – пойдет! Уже пошла! Вон оно свидетельство о браке. С подписями, с печатью. И две фамилии, ставшие теперь одной.
Боже! Неужели все начинающие мужья такие идиоты!
И я понесся к телефону звонить своим скаутам. Я заболел, свалился с крыши, попал под трамвай! Я умер, наконец! Умер, умер – имею право хотя бы раз в жизни!
Пусть сегодня без меня обойдутся!
Ближе к семи вечера нас с Зоей при полном параде выставили в холл встречать гостей. Собственно, встречать надо было только гуркинских. Наши же, отдельские, расфранченные и надушенные, толпились здесь же, возле нас, отпускали разного рода шуточки, в том числе и весьма двусмысленные. А мы были вынуждены натянуто улыбаться, нервно переступая с ноги на ногу и украдкой облизывая сохнущие губы. Ох и трудно, оказывается, быть объектом такого дружеского внимания!
Но вот из вестибюля ввалился ошалелый майор Афанасьев в парадном мундире:
– Едут! Едут! – и стал во фронт, по стойке «смирно», выпятив свою единственную медаль «За боевые заслуги».
Первым к подъезду подкатил трофейный монстр коменданта города. Из него появились подполковник Гуркин, военный комендант Будапешта генерал Замерцев, его заместитель по политчасти полковник Бедаха, статный кучерявый сердцеед гарнизонного масштаба. И остались на ступеньках, ожидая следующей машины. Вот и она, длинная, приземистая, вроде бы даже без колес. Степенно, не торопясь, выбрались один за другим два генерал-лейтенанта – член военного совета Центральной группы войск Крайнюков и какой-то мне незнакомый, седой, с целым иконостасом на груди – позднее я узнал, что это представитель Ставки из Москвы.
– Свадьба с тремя генералами, – шепнул я Зое. – Ну, держись теперь! Подарками завалят.
Но это было явно еще не все, так как приехавшие высокие чины присоединились к ожидавшим на крыльце подъезда. Бог ты мой! Неужели еще какой-нибудь маршал?
Однако подкатившие один за другим «форды» были с венгерскими номерами. Вышколенные шоферы в перчатках степенно обошли машины и в унисон распахнули дверцы.
Бургомистр Будапешта Ваш с двумя тощими чиновниками и такими же тощими портфелями. Министр иностранных дел Дьендеши с точно такими же двумя чиновниками и тоже с портфелями каждый.
– Число подарков растет катастрофически, – сказал я Зое. – Зови Матьяша на подмогу. Но самых ценных, смотри, ему не отдавай.
– Держи карман пошире! Эти не разорятся.
И верно, я зря беспокоился. Генералы – военные и штатские – учтиво поздравили нас, пожали руки. Но подарки из рога изобилия не посыпались. Лишь бургомистр Ваш преподнес букет цветов. Сказал невесте:
– От нас, – и показал пальцем на себя и Дьендеша, Чтобы генералы к букету не примазались, что ли?
– А теперь – милости просим к свадебному столу, – провозгласил Гуркин после краткой заминки, пошептавшись с Замерцевым.
И мы тронулись церемонной процессией в столовую, хитроумно превращенную в просторный зал. Впереди я под руку с Зоей. За нами Гуркин со своими гостями. Потом все остальные, озадаченные не меньше нас нашествием генералитета.
И расселись за огромным раздвинутым столом – тоже не как попало. Во главе, разумеется, жених и невеста. Рядом – Гуркин в качестве посаженого отца. Впрочем, он не столько сидел, сколько носился к другому концу стола, где согласно чинам восседали высокие гости.
Первый тост доверили произнести генерал-лейтенанту Крайнюкову:
– За счастливую брачную жизнь Зои и... – он склонился к Гуркину, тот торопливо прошептал что-то на ухо, – и Льва! – и весьма умело влил в себя полный стакан водки.
И пошло! Выпив, стол загудел, стал требовать традиционное «горько!», потом еще. И еще, и еще. Мы с Зоей трудились в поте лица.
Словом, свадьба становилась на обычные рельсы. Танцевали здесь же, в столовой, под звуки мощной радиолы. Дородный подполковник Макаров, тоже заместитель Гуркина, убежденный бездельник, менял пластинки, стараясь протолкнуть без всякой очереди свою обожаемую «Ослиную серенаду», которую он мог слушать часами.
И вдруг в самый разгар свадьбы, когда все дрожало от пляса и веселых выкриков нашей братии, мы заметили, что на противоположном фланге стола исчезли не только генералы и бургомистр с министром, но и их безликие секретари, сидевшие до этого чинно и беспристрастно, с прямыми спинами и портфелями у ног.
– Зоя! Тревога! – шепнул я невесте, да какого черта невесте, теперь уже законной жене: брачное свидетельство так и осталось лежать во внутреннем кармане моего полосатого пиджака. – Дверь нашей комнаты заперта? Золотое кольцо на пальце? Нет, ты проверь, проверь!
– Все шуточки! Давай лучше поцелуемся.
– Так ведь «горько!» вроде не кричат.
– А мы авансом, – разошлась моя милая женушка. – Как ни крути, а ведь все равно придется.
И все-таки любопытство так и подстегивало меня. Куда, интересно, девался генералитет? Машины их как стояли, так и стоят во дворе.
Я выскользнул из зала в рабочую комнату. У кабинета Гуркина застыл часовой.
Все окончательно встало на свои места.
И я вернулся в зал.
– Куда это ты исчез, интересно? – Зоя раскраснелась, милые золотые кудряшки рассыпались по обеим сторонам лица, – Тут уже раз пять вопили «горько!». А мне что, с Матьяшом целоваться?
– Только посмей!..
И я поспешно приступил к выполнению своих обязанностей.
Свадьба ела, пила и плясала.
Гуркин присоединился к нам часов в одиннадцать. Улыбающийся, довольный.
– Проводили, товарищ подполковник?
– Точнее, выпроводил. Крайнюков сюда рвался, но я сказал, что неудобно. Есть такая английская поговорка: «Уходя – уходи и не забудь выключить за собой свет»... Подполковник Макаров, давай своего «Золотого осла»! Имеет же право посаженый отец хоть раз за всю свадьбу сплясать с невестой...
И он, хохоча и привычно подскакивая, понесся с Зоей по блестящему паркету,
Часа в два ночи нас шумной и веселой гурьбой проводили в комнату, вернее, полторы, которая на ближайшее время становилась нашим собственным домом. Матьяша отсюда перевели к другому «холостяку», Ланину, а Франкович, заранее предвидя такой поворот событий, уже давно перебрался к своей венгерской «баратнэ» – подружке, за два квартала отсюда. Заставили меня, как и полагается, перенести Зою через порог, пожелали, дружно хохоча и подмигивая, «очень спокойной ночи».
Когда мы остались одни, я сказал:
– А ведь я все еще жду.
– Чего же, интересно?
– Я жду, когда, наконец, ты произнесешь просто, ясно и понятно: «Я тебя люблю». За все время, что мы знакомы, я не слышал этого ни разу,
– Не слышал и не услышишь, – Зоя сбрасывала ставшие после таких переплясов чуть тесноватыми туфельки.
– Почему?
– Я вышла замуж не за тебя, а за идеальный образ мужчины, обрисованный с помощью красноречия подполковника Гуркина и не имеющий к тебе ни малейшего отношения.
– Ах так! Идеального захотела? Принца? Бургомистра? Министра? Генерал-лейтенанта?
И пошла у нас веселая возня.
А утром я проснулся от сильного стука в дверь. По ней вроде бы молотили ногами. Комната была залита солнцем. Я забыл вчера опустить шторы.
– Кто стучится в дверь ко мне? – прохрипел я страшным басом.
– С толстой сумкой на ремне, – продолжил слегка дребезжащий голосок моей половины.
– Полной выпивки, закусок...
– Боже мой, – простонала Зоя. – Он еще может думать о выпивке... Нет, не зря я все-таки боялась. Вот словно предчувствовала.
– Вставайте, вставайте поскорее! – раздался приглушенный толстой дверью голос майора Афанасьева. – Гуркин к себе срочно требует,
– Который час?
– Доспались уже, позднее некуда!
– Так Гуркин же сам вчера сказал, что можем сегодня спать сколько влезет.
– Значит, вчера одно, сегодня другое. Поднимайтесь и бегом к нему. Оба! Там генерал Замерцев ждет,
– Подарки привез, – сказал я Зое. – Вот видишь, говорил я тебе, что генералы в общем-то вполне приличные люди.
Минут через пятнадцать мы стояли рядком, словно провинившиеся, на ковре в необъятном кабинете начальника. Гуркин, заложив руки за спину, прохаживался возле «картинной галереи» – стены, на которой были развешаны творения видных венгерских художников. Сбежавший граф, которому раньше принадлежал дом, был запойным любителем живописи. А генерал Замерцев, посверкивая угольками маленьких глаз, сидел, развалясь, как хозяин, в кресле за письменным столом нашего начальника.
– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! – поприветствовал я по-военному, хотя был во вчерашней полосатой тройке.
– Здравствуйте, здравствуйте, молодожены, – почему-то заговорщицки усмехнулся Замерцев.
И, тяжело поднявшись с кресла, тоже стал по стойке «смирно».
– От имени командования Центральной группы войск объявляю вам благодарность в приказе (приказ оформлю завтра, сегодня воскресенье, вся моя канцелярия за город разбежалась) за отлично проведенное представление, прямо-таки настоящий спектакль. Вы, конечно, догадываетесь, ребята, – перешел он на менее официальный тон, – что политика делается не только в министерских кабинетах. Если на этот раз нам удалось вчера сравнительно безболезненно разрешить довольно кусачий вопрос, то тут, я скажу, ваши заслуги просто неоценимы. И ваши, Федор Алексеевич. Создать, понимаешь, как на сцене, такую непринужденную обстановку настоящей свадьбы, смягчить суровые души, склонить всех действующих лиц к уступчивости...
Мы с Зоей ошеломленно переглядывались.
– Товарищ генерал считает, что это была инсценировка, – пояснил, едва заметно усмехаясь, Гуркин.
. – Что значит – считаю? – недовольно выпятил губы генерал. – Я что, по-твоему, не могу отличить жизни от произведения искусства? Навешал себе кучу картин, – он кивком указал на «галерею», – и считает теперь, что все понимает в жизни. А другие так ни бум-бум!
– Левушка, свидетельство с вами? – спросил Гуркин.
Я молча похлопал себя по карману.
– Продемонстрируйте, пожалуйста, генералу.
Замерцев, шевеля губами, прочитал короткий емкий текст. Повертел свидетельство в руках, прочитал снова.
– Так это что? Значит, они...
– Со вчерашнего дня – муж и жена, – заключил Гуркин, уже не скрывая улыбки. – А что – плохая пара?
– Пара – дай боже, пара хоть куда, – растерянно мямлил генерал. И вдруг взорвался: – Ай-яй-яй! В какое положение ты поставил меня, Федор Алексеевич, об этом ты подумал? И генерал-лейтенанта Крайнюкова, и представителя Ставки! Венгры хоть догадались клок сена захватить. А мы... Ай-яй-яй! Выставил ты нас в хорошеньком свете, нечего сказать! Мужики, мужики, понимаешь, неотесанные, хоть и с большими звездами на погонах... – нервно постучал он пальцами по стеклу на столе. – Вот что мы сделаем для ликвидации этой нелепицы. Вот что сделаем! – у генерала вдруг загорелись глазки. – Будут подарки – какого черта! После свадьбы, но будут. Так тоже можно. Итак, жалую вам, други, от всей нашей честной генеральской компании тридцать бутылок шампанского. Сегодня воскресенье – завтра же присылайте машину. А? Что теперь скажешь, Федор Алексеевич? – торжествовал он.
– Ну, товарищ генерал...
– Споите мне мужа! – тяжело вздохнула Зоя.
– А ты на что? А жена молодая на что? – отпарировал генерал, очень довольный своей придумкой. – Бери, забирай все шампанское себе и выдавай на праздники по штуке. Ну, поздравляю еще раз от всей души!
Он долго тряс нам руки, все поглядывая на Зою. Видно, очень уж хотелось чмокнуть, но не решался.
Надо было вчера, товарищ генерал. Поезд уже ушел!
Через год у нас с Зоей родился первенец, сын. Назвали Анатолием – в честь ее семнадцатилетнего брата, погибшего в моих родных местах, в Латвии, в последний год войны.
Близких родных у нас не осталось. Ни у нее – мать умерла задолго до войны, отца тоже убили на фронте. Моих же родителей в самом начале войны фашисты расстреляли в латвийской тюрьме.
Так что нам предстояло продолжить род.
МОЯ ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА
Было еще рано. Я не спеша добривался у роскошного настенного зеркала в золоченой резной раме, когда во двор нашего графского особняка, минуя часового у ворот, въехал «виллис» фельдъегерской связи с очень серьезным насупленным сержантом на переднем сиденье и двумя сопровождающими солдатами-автоматчиками на заднем. У сержанта под мышкой объемистый портфель. Опять, значит, торжественно и церемонно привезли нам очередную шифровку. Я хмыкнул. Как правило, в них под грифом «сов. секретно» содержалась чепуховая обыденщина. Подполковник Гуркин, верный своей привычке, аккуратно вскроет специальным ножичком засургученный и прошитый посередине пакет, бегло пробежит глазами листок и передаст секретарю «на вечное хранение» – в пыльную папку на второй полке сейфа, ключи от которого неизвестно когда и кем утеряны и который отлично открывается самой обыкновенной женской шпилькой для волос.
Обильный поток шифровок по любому поводу был атавистическим наследием недавно отгремевшей войны, своего рода ритуальным обрядом. Когда же от нашего «хозяйства» и в самом деле требовалось что-либо срочное и важное, вышестоящие начальники прибегали к обычному телефону, пренебрегая строгими правилами военного периода, и шпарили открытым текстом на всю Европу. Однако в тот день, о котором идет речь, все пошло по совершенно другому сценарию. Не успел фельдъегерский «виллис» покинуть нашу территорию, как за мной примчались из канцелярии.
– К Гуркину! Мигом!
Смыв наскоро мыльную пену с лица, я рванул по витой широкой мраморной лестнице на первый этаж, где располагались наши рабочие помещения и кабинет начальника.
Подполковник Гуркин положил передо мной расшифровку. Я прочитал с удивлением и радостью:
«Сов. секретно».
Начальнику отделения гвардии подполковнику Гуркину.
15 июня в Москве в помещении Антифашистского комитета советской молодежи на улице Кропоткинской состоится расширенный пленум ЦК ВЛКСМ с участием Антифашистского комитета. Начало в 10 часов.
Под Вашу личную ответственность предлагается командировать гвардии старшего лейтенанта Квина с содокладом в пределах пятнадцати минут «О перспективах демократического движения молодежи Венгрии».
– Ваше мнение, старший лейтенант? – Гуркин едва заметно улыбается.
– Какое еще мнение, товарищ подполковник! Приказ! Придется ехать!
Тщетно пытаюсь скрыть бурную радость. Москва! Редкие вызовы в столицу для меня всегда праздник.
– Радуетесь! – подполковника Гуркина не провести. Он прекрасно понимает, что происходит у меня на душе. – Не рано ли? Сегодня четырнадцатое. Рейсового самолета нет.
– И еще доклад писать... – Я скисаю на глазах начальства.
– Ну, ну! Не вижу трагедии. Положение и перспективы молодежи вы знаете не хуже самого товарища Ракоши, не надо никаких бумажек. С самолетом тоже устроимся. Я договорюсь с военными летчиками. Да вот прямо сейчас – чего откладывать.
Снял трубку телефона прямой армейской связи:
– Полковника Бидаху, пожалуйста...
Все складывалось как нельзя лучше. В пять утра с военного аэропорта в Москву отбывал с грузом «Дуглас». Обратно рейсовым.
– Смотрите, почетную грамоту ЦК ВЛКСМ на радостях в Москве не оставьте, – отпуская меня, загадочно улыбнулся подполковник.
– Какую почетную грамоту? Мне?
– А кому еще?.. Прорвался такой слушок через границы и заставы... Ладно! Теперь к себе, соберитесь с мыслями, после обеда доложите. Никаких записей, кратко, емко. Не забудьте про возможные варианты развития событий. И ни звука о пропавшей делегации. Учтите: там щелчков по носу не любят.
К вечеру я был полностью готов.
Спал беспокойно. То полет снился, то почетная грамота – подполковник Гуркин зря трепаться не будет.
Только, казалось, заснул – и тут же осторожный стук в дверь.
– Пора! – шепчет Игнат, персональный водитель шефа. – Четыре ноль-ноль.
– Ты повезешь?
– Гуркин приказал на своей.
Вот это да! «Шкода люксус супериор». Шикарный красный лимузин, обитый изнутри красной же кожей, с шестью скоростями, радиоприемником. Говорят, до Гуркина этот жеребец благородных кровей помещался в конюшнях короля Румынии.
Собраться мне – двадцать секунд. Из вещей – один планшет с документами. Плаща не беру – вон какое ясное утро.
Прокатились до аэродрома с ветерком, Капитан корабля, ветеран моих годков, предупрежден.
– Только имей в виду, старшой, сидеть придется на кулях, на ящиках. Есть, правда, хлипкая садовая скамейка, но на ней еще хуже: взбрыкивает на воздушных ямах как необъезженная кобыла,
Да какая там разница!
Летели не прямо, садились раза три возле небольших городков. Летчики говорили: что-то смазать, что-то отрегулировать, «Дуглас» никудышный, давно пора на свалку. Но я же видел. Нас ждали. Подходили женщины, подходили старички со старухами, получали ящички, кульки, мешочки. Ничего криминального, конечно: свои посылают своим. Но время, время-то идет!
Когда подлетали к Внукову, я взглянул на часы и моментально вспотел. Через полчаса начинают, а я еще в воздухе.
Хорошо, летуны посадили на свой автобус и примчали к метро «Парк культуры». А оттуда одна остановка до Кропоткинской.
И вдруг...
– Товарищ гвардии старший лейтенант!
Я по инерции продолжаю бежать, но уже чувствую: что-то неладно!
– Товарищ старший лейтенант! – голос уже включен на полный звук. – Вы! Вы! С планшеткой в руке.
Останавливаюсь. Кряжистый майор с квадратным лицом. На рукаве повязка дежурного, на груди – одна-единственная черно-оранжевая медальная планка – «За победу над Германией».
Подходит нарочито медленным шагом. Небрежно кидает кисть правой руки под козырек:
– Майор Колядный. Комендантская проверка. Ваши документы!
Документы у меня чище чистого. Подаю офицерское удостоверение, командировочное предписание. Ох, пистолет в кобуре... Да что это я! Он же у меня в предписании записан.
Майор медленно, по слогам читает текст. Внимательно вглядывается в печать, разглядывает командировку на просвет.
А минуты бегут, бегут...
– Нарушаем форму одежды, товарищ старший лейтенант. И где? В столице нашей родины!
– Я нарушаю?
– Не я же! У кого планшет в руке? У меня или у вас? А где ему положено быть? На ремешке между плечом и шеей. А сам планшет должен висеть на левом боку, не ниже середины бедра.
– Так у меня же и ремешка с собой нет.
– Вот и еще одно нарушение... Словом, так: шагом марш к газетному киоску. Видите, там уже трое таких же разгильдяев. И ждите. Придет грузовая машина, заберет всех в городскую комендатуру.
– А там? – я растерялся как нашкодивший пятиклассник.
– А там? – недобро усмехается майор. – Три часа строевой подготовки. Разговор с помощником коменданта. Отметка в командировочном предписании. Как минимум.
И небрежно сует все мои документы в свою полевую сумку.
– Товарищ майор!.. Я не могу!.. Меня ждут к десяти часам, В ЦК комсомола. Я содокладчик.
– Вот заместителю коменданта и доложите... Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!.. Вы, вы с расстегнутым воротничком!..
И, как голодный тигр, устремляется от меня к следующей жертве.
Что же делать? Дать деру? Без документов?
Скандал будет на высочайшем уровне,
Затравленно озираюсь по сторонам. Милиционер наблюдает за порядком у турникета. Молодая женщина тащит упирающегося малыша. Бабушка толкает плетеную корзину, ловко приспособленную к шасси от детской коляски.
Кто мне поможет? Кто?
Бежать! А скандал?.. Скандал будет потом.
И в этот самый момент, когда я уже подготовился к броску через турникет – майор все еще терзал в стороне несчастного лейтенанта, – я замечаю солидную фигуру в генеральском мундире с лампасами на брюках и несколькими рядами орденских планок.
Ноги решают все раньше, чем голова,
– Товарищ генерал, разрешите обратиться по неотложному случаю!
Лицо интеллигентное. Петлицы черные с перекрещенными пушечками. Артиллерист.
– По неотложному случаю? Разрешаю!
И я, захлебываясь, скороговоркой выпаливаю все. И про шифровку, и про свое невольное опоздание, и про майора из комендатуры, гранитным утесом ставшем на пути.
– Какой майор? Где он?
– Вон там, у киоска. С группой офицеров.
– Товарищ майор! – зовет генерал.
Вышколенный комендантский служака несется на полусогнутых, лихо отдает честь, прищелкивая каблуками.
– Слушаю, товарищ гвардии генерал-полковник!
– У вас документы старшего лейтенанта?
– Так точно!
– Они в порядке?
– Так точно! Но имеется налицо нарушение формы одежды. Планшет в руке, к тому же не наш, иностранного образца. Пистолет марки «браунинг».
– Оружие вписано в командировочное предписание?
– Так точно!
– Верните документы старшему лейтенанту и отпустите с миром. Он и так опаздывает,
А служака артачится, а служака не хочет выпускать из когтей верную жертву. У него сегодня на полдня план на двадцать задержанных, а пока не набралось и десяти.
– Не имею такого права, товарищ гвардии генерал-полковник.
– Что-о! – это уже прорезался вполне генеральский голос. – Снова капитаном стать захотелось? Давайте-ка сюда документы!
Напуганный таким тоном, майор спорить больше не смеет, Генерал передает удостоверение и бумаги мне:
– Здесь все? Проверьте!
– Все, товарищ генерал.
– Бегите! Следующая – Кропоткинская. Затем по улице направо и вверх.
– Знаю, товарищ генерал. Спасибо!
– А с вами, товарищ майор, мы еще побеседуем...
Я дослушивать не стал. Хотя так хотелось!
В зал на Кропоткинской я влетел с опозданием ровно на час. Ответственный секретарь Антифашистского комитета советской молодежи Михаил Тюрин, сидевший в президиуме с краю, пальцем поманил меня к себе:
– Что же вы так поздно, товарищ Квин? Все ваши военные коллеги уже выступили.
Я в нескольких словах рассказал про случившееся.
– Ну, не беда. Сейчас товарищ закончит и я попрошу предоставить вам слово.
Товарищ на трибуне, крупный, веснушчатый, с огненно-рыжей шевелюрой, говорил еще полчаса, причем все больше призывами и лозунгами.
Я ждал, мысленно складывая свою пятнадцатиминутную речь.
Рыжий, наконец, закончил россыпью лозунгов: да здравствует, слава...
Объявили меня – Тюрин до этого пошептался с кем-то в центре президиума. Рыжий тоже уселся где-то недалеко.
Я уже успел успокоиться и поэтому, мне казалось, сумел коротко передать всю сложность положения молодежи в Венгрии с ее пятьюдесятью разношерстными организациями и, как мы условились с подполковником Гуркиным, рассказал о возможных путях выхода из непростой ситуации.
Меня внимательно слушали. Я говорил исключительно по делу и общими словами не разбрасывался.
И тут в тишине раздался уверенный, хорошо поставленный голос:
– Зачем вы это нам все рассказываете?
Рыжий!
Я сдержался, на реплику не ответил и продолжал свое.
И снова рыжий:
– Не надо все это нам. Пустое! Лучше расскажите, как воспринимает венгерская молодежь своих советских сверстников.
И вот тут я озлился по-настоящему. Мало того, что рыжий меня сбивает, он еще хочет к тому же, чтобы я, как и он, заговорил милыми ему штампами: хорошо, мол, воспринимает, в ноги кланяется освободителям, готовы за них, как один, в огонь и воду. А кто, спрашивается, готов: недавний молодой подпольщик, расклеивавший с риском для жизни листовки в центре оккупированного фашистами Будапешта? Или молодой католик, убежденный, что у нас дьявольские наросты на лбу? Или бывший молодой нилашист, стрелявший на днях в нашу военную регулировщицу?
И я повернулся к рыжему:
– Здешних порядков я не знаю, но вот у нас, например, прерывать выступающего репликами или вопросами считается просто неприличным. Вас ведь никто не трогал, когда вы говорили. Вот закончу – тогда пожалуйста: хоть вопросы, хоть разделывайте под орех, А сейчас, прошу, не мешайте.
По невероятной, ужасающей тишине, которая установилась в переполненном зале, я сразу понял: попал в большую шишку. Рыжий не просто человек, а Человек с большой буквы. Посмотрел на Тюрина: он сидел не поднимая глаз. Меня бросило сначала в жар, потом в холод.
Но слово, как говорится, не воробей. Вылетело – не догонишь. И я, собравшись с силами, довел свое сообщение до конца.
Рыжий больше не вмешивался.
Во время перерыва Тюрин, треща суставами пальцев, укорял меня:
– Ну как же так, ну как же так! Вы что, не знаете, кто это? Секретарь ЦК комсомола Иванов. Но меня уже понесло:
– Ну и что, что Иванов? У нас тоже есть генерал Иванов. Пусть не вмешивается. Другим нельзя, а ему почему-то можно. Да? Только потому, что секретарь?
А другой мой знакомый, тоже оказавшийся там, помощник начальника Главного политуправления армии по комсомолу полковник Маринов, не совсем молодой, но не утративший еще комсомольского задора человек, меня поддержал:
– Ну и молодец! Один хоть нашелся, поставил на место этого шута горохового. А то Иванов в последнее время, что капризная примадонна. Слова ему против не скажи, пальчиком его не тронь. Нет, врезал ты ему как надо, по-армейски. Молодец! Слышишь, как крутом гудят?
И я воспрянул духом.
А когда Маринов добавил, что мне заказан номер в гостинице ЦДСА и я могу пробыть в Москве минимум два-три дня, а потом буду отправлен в Будапешт по линии ГлавПУра, настроение и вовсе поднялось до небес. Три дня в Москве! Бродить по малознакомым московским улицам, рыться в букинистических магазинах, побегать по фронтовым товарищам, уже отпущенным на «гражданку» и трудившимся по своим прежним специальностям. Ну и, конечно, выпить с ними за победу, за недошедших до нее друзей. И разговоры, разговоры, разговоры...
Утром – шторы задернуты, в комнате темно – телефонный звонок. Рукой неохотно нащупываю трубку:
– Слушаю.
– Товарищ Квин? – услышал я интеллигентный молодой голос.
– Так точно.
– С вами говорят из секретариата товарища Михайлова. Идет заседание бюро ЦК. Вас ждут ровно в двенадцать.
– Спасибо, буду.
Вскочил, отдернул штору, посмотрел на часы. Десять. Времени хватает.
Ровно без пятнадцати двенадцать я в приемной Михайлова на Хмельницкой.
Вежливый молодой человек, видно, тот самый, который нашел меня в гостинице, подал газеты, журналы:
– Свежие. Почитайте, придется еще обождать.
Спросил, не хочу ли я пить: боржом, нарзан. А, может быть, есть? Рядом буфет.
Я ничего не хотел. Одна мысль: для чего вызвали? И ей в ответ: Гуркин ведь что-то говорил про почетную грамоту,
Нет, мой начальник зря не скажет.
И молодой человек в приемной такой обходительный. Что-то ему известно!
Сижу и жду. И мысли самые радужные. Что грамота? Цветная бумажка в твердой обложке. А приятно! Говорят, получивших грамоту заносят навечно в какую-то особую книгу.
Звонок. Приятный молодой человек идет к двери кабинета, потом возвращается:
– Вас приглашают, товарищ Квин. Ведет бюро Александр Николаевич Шелепин.
Вхожу. Останавливаюсь у двери. Здороваюсь. В ответ что-то неопределенное: то ли «здравствуйте», то ли «катись колбасой».
Осматриваюсь. Человек семь-восемь. И мой рыжий в их числе. Председательствует второй секретарь ЦК ВЛКСМ Шелепин – Михайлов в отъезде.
Перешептываются, Сесть не предлагают. Что-то почетной грамотой не пахнет.
