Текст книги "Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени"
Автор книги: Лев Квин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
ИВАН ФРИЗЕН
Его родина не Алтай. Он родился и вырос в Орловке, в степном раздолье, за тысячи километров от Сибири.
В этом селе с истинно русским названием жили сплошь немецкие крестьяне, потомки сектантов-меннонитов, которые, спасаясь от религиозных преследований у себя на родине, еще в восемнадцатом веке по приглашению императрицы Екатерины переселились в Россию. Проповедники меннонитов – секта названа так по имени ее основателя, голландца Менно Симонса, – отрицая некоторые второстепенные атрибуты католической веры, в то же время, в полном согласии с прочими направлениями христианской церкви, требовали от паствы смирения, кротости и покорности властям. Именно поэтому старательные, безотказные крестьяне-меннониты вполне устраивали как российских царей, так и своих разжиревших богатеев-единоверцев.
Но вот поднялся свежий ветер Октября, и всю необъятную Россию забило в лихорадке революционных потрясений. Не миновали социальные бури и немецких поселений. Люди старшего поколения, правда, долго еще продолжали заглядывать в рот меннонитским проповедникам, но молодежь уже было не удержать под гипнозом религии. Она все активнее тянулась к новой жизни.
Хотя в Орловке еще не организовался комсомол, наиболее сознательные юноши и девушки и там подняли бунт против стародавних традиций. Иван Фризен тоже был среди бунтарей. К ужасу своей родни, трудолюбивых, но темных крестьян, он наотрез отказался посещать молитвенный дом. А еще чуть позже ушел добровольцем в Красную Армию, что для меннонитов вообще представлялось неслыханным кощунством. Религиозные предрассудки строго-настрого запрещали им принимать воинскую присягу и брать в руки оружие.
Красная Армия была в те годы настоящей кузницей кадров. Неграмотные затюканные парни, ничего доброго не видавшие в жизни, к концу службы неузнаваемо преображались. Для Фризена армия тоже стала школой жизни. Здесь он получил и общую грамоту, и политическую закалку, и глубокое знание военной техники. Здесь познакомился и подружился с такими же, как он, юношами разных национальностей, населяющих Советский Союз. И когда Иван, отслужив в Киеве положенные два года в отдельном радиобатальоне, вернулся в свою Орловку, он уже твердо знал, как жить дальше.
Всего три члена партии насчитывалось в Орловке, из них двое не местных, приезжих. Иван Фризен стал четвертым. Работал он в то время бухгалтером колхоза.
Контора помещалась в Николаевке, километрах в пяти от его родного села. На работу приходилось отправляться в ранние утренние часы.
Как-то раз на дороге ему попался меннонитский проповедник. Сначала спросил о чем-то малозначащем, потом резко повернул разговор:
– Когда креститься намерен, Иоганн Фризен?
У меннонитов верующих крестят в зрелом возрасте, а не грудными детьми, как у прочих христиан. Иван даже опешил.
– Я ведь коммунист, член партии большевиков. Разве вам не известно?
– Ну и что? – спокойно ответил проповедник. – Для них ты по-прежнему будешь большевиком, а для нас – своим, меннонитом.
Вот так постановка вопроса!
– Нет, уважаемый, таким фокусам не обучен. Это у вас, верующих, господь-бог един в трех лицах, А у меня одно лицо для всех.
– Большой грех берешь на душу, Иоганн Фризен.
– Ничего, она у меня крепкая, выдюжит.
– О своей душе не заботишься – о душах стариков-родителей подумай. Ведь скоро предстанут перед всевышним.
– А они-то чем грешны? Ваш молитвенный дом по воскресеньям посещают исправно.
– Твой грех и на них ложится, Иоганн Фризен...
Тут показались первые строения Николаевки, и проповедник наконец отвязался.
На другое утро они снова встретились на проселке. Понял Иван: и вчерашняя встреча не была случайностью. Подкарауливает его проповедник.
Пошел прежний разговор, но теперь уже с упреками, укорами. И опять, как вчера, проповедник отстал от него, не доходя до Николаевки.
С тех пор проповедник ежедневно, как лучший друг, провожал Ивана на работу. Только с каждым разом становился все настырнее. Иван терпел сколько мог. То отшутится, то промолчит. Проповедник был уже в летах, а Ивана всю жизнь учили с уважением относиться к старым людям.
Но когда дело дошло до угроз, до открытой ругани в адрес Советской власти, тут он не сдержался:
– Вот что, уважаемый, еще раз услышу такое, пеняй на себя!
Тот вроде бы даже обрадовался:
– Ударишь, Иоганн Фризен?
Ведь пострадать за веру считается у сектантов-фанатиков почетом.
– Зачем? В милицию отведу. Сунут в каталажку вместе с пьянчугами и хулиганишками.
На следующий день проповедник снова ждал Ивана за Орловкой. И снова последовал за ним. Но молча, не произнося ни единого слова. А молчать – это ведь не возбраняется. За это в милицию не доставишь.
Не один день длился их психологический поединок.
Ни демонстративное молчание упорного проповедника, ни испепеляющие взгляды, которые он метал время от времени, не производили ровно никакого воздействия на Ивана Фризена. Он спокойно шел и думал о своем. А когда оборачивался и замечал все еще семенящего следом проповедника, ему становилось смешно. Нечего, видно, делать человеку! Ну, пусть, пусть...
Однажды проповедник больше не пришел.
Так и не удалось меннонитам спасти грешную душу Ивана.
Иван женился на шустрой хохотушке Катерине. Пошли у них дети. На работе тоже все обстояло хорошо. Председатель колхоза Илья Михайлович Пантюшин, двадцатипятитысячник из рабочих Донбасса, очень ценил Ивана за честное отношение к труду и сделал его, молодого еще парня, главным бухгалтером большого колхоза.
И вдруг – война!
Вдруг, но не неожиданно. «В воздухе пахнет грозой», – пелось в популярной довоенной песне. Запахло грозой уже с того времени, как власть в Германии захватил Гитлер. Испания, Австрия, Чехословакия, Польша... Все ближе и ближе к границам СССР. Никого не успокоил и пакт о ненападении, заключенный с фашистской Германией. Все прекрасно понимали: это лишь временная отсрочка.
Коммунист Иван Фризен давно и окончательно определил свое отношение к грозящей беде. Его родина – Советский Союз. Он – советский немец. На немецком языке это звучит даже еще более определенно, чем по-русски: «совьетдойчер». Единым словом, слитно и неразрывно. Если Гитлер нападет на СССР, он будет с оружием в руках защищать свою страну. Это его долг советского патриота, интернационалиста, коммуниста, сознающего правое дело своей партии, своего класса. Именно класса! Потому что, кроме Германии Гитлера, есть Германия Маркса и Энгельса, Германия рабочего вождя Эрнста Тельмана.
В первые же дни войны, когда радио донесло вести о наших начальных военных неудачах, он решительно заявил военруку колхоза Бондаренко:
– Хочу на фронт! Отправляйте!
– А ты хто по вийсковой специальности?
Бондаренко всегда улыбался, и трудно было у него понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно.
– Радист, вы же знаете.
– А радистов зараз нэ трэба. Танкисты потрибни, авиатори, пехота – ногам работа...
– Могу и в пехоту,
– Да ну?! Тогда дай тильки часу, пидемо вкупи. Я ведь тэж пешкодрал, по-научному инфантерист... Чего посмурнив? Чи компания моя тоби нэ до сердця?..
Бондаренко-то действительно вскоре отправился на фронт. А вот Ивану Ивановичу пришлось отправляться совсем в другую сторону.
Позвал его к себе в кабинет председатель колхоза Илья Михайлович Пантюшин. Проверил, крепко ли прикрыта дверь.
– Очень неприятная новость! – лицо хмурое, брови сведены на переносице. – Не знаю, как и начать... Одним словом, пришло указание переселить всех наших немцев в глубь страны... Погоди! – остановил жестом рванувшегося было к выходу Фризена. – Жаловаться бесполезно: указ правительства!.. Сам не могу понять в чем дело. Странно и необъяснимо все это для меня. Но факт остается фактом и никуда от него не деться. Говорю тебе первому, никто еще не знает. Готовься сам, семью подготовь... А верю я тебе, как себе, – помолчал недолго, кашлянул в кулак. – Остаюсь здесь работать в подполье, в составе боевой группы. Отец с матерью и не чуют, жене тоже никогда не скажу – не дано мне такого права. А ты – знай!
Понял Фризен – этим самым ему предоставлено доказательство самого высокого доверия, какое только может оказать коммунист коммунисту.
Спустя много лет приезжал Иван Иванович в родную Орловку, пытался отыскать своего председателя. Расспрашивал о нем старых знакомых, побывал в райкоме партии, даже архивные документы поднимал. Нигде никаких следов! Погиб ли в подполье под чужим именем, жив ли остался и переехал после войны в другие края – никто не знает.
...Алтайские степные просторы встретили переселенцев ранними заморозками да пронзительными порывистыми ветрами. Вот она какая, Сибирь!
Надо было готовиться к зиме на новом месте. А в семье – шутка сказать! – четверо малых ребят.
Все заботы о них пришлось взять на себя Катерине. Потому что Ивана Ивановича поздней осенью сорок первого призвали в армию. В армию! Работа на строительных объектах в глубоком тылу – вот его армия. Разве об этом он думал, когда длинными вечерами с горечью и болью вслушивался возле хрипящей черной тарелки в тревожные сводки Совинформбюро.
Один за другим Иван Иванович подавал рапорты с требованием отправить его на фронт. Коммунист, ворошиловский стрелок, отлично работает на рации – неужели для него не найдется подходящего дела!
Вызвали к начальству, убеждали, что строительство в тылу тоже очень даже подходящее дело – и отказывали. Он возвращался расстроенный к себе в командирскую землянку – к тому времени Фризен уже числился начальником стройотряда. Доставал чистый лист бумаги и принимался за очередной рапорт.
Так продолжалось до тех пор, пока в расположении стройбата не появился однажды незнакомый высокий прихрамывающий майор.
После короткого разговора с командиром он вызвал к себе Фризена.
– Вот вы все проситесь на фронт, – майор потряс пачкой рапортов.
– Так точно!
– А если не на фронт?
– Не согласен!
– Дело важное и нужное.
– Не согласен!
– За линию фронта...
– За линию?!.
Так Иван Иванович и появился в городке.
ЧТО ДЛЯ ПОЛИТРУКА ГЛАВНОЕ?Из записи беседы автора повести с И. И. Фризеном
А в т о р. Иван Иванович, очень многие наши читатели, причем самых разных возрастов, как говорится, от пенсионеров до пионеров, по книгам, кинофильмам, по воспоминаниям военачальников в целом хорошо представляют себе деятельность партизан в годы Великой Отечественной войны. Не скажете ли, что отличало отряд, в котором пришлось действовать вам, от обычных, если можно применить это слово к необычным условиям борьбы в тылу врага, партизанских отрядов?
И. И. Ф р и з е н. Как сам отряд, так и составлявшие его группы назывались разведывательно-диверсионными. Это название точно отражало две наши главные задачи: разведка и диверсия. Причем основной упор, особенно в первый период, делался на разведке. Нас высадили неподалеку от Пскова. Здесь, через леса и болота, проходила стратегическая железная дорога от Варшавы к Ленинграду. По ней шло снабжение гитлеровских войск, осаждавших Ленинград.
А в т о р. И ваш отряд должен был помочь советскому командованию определить, что именно посылают фашисты к Ленинграду?
И. И. Ф р и з е н. Совершенно верно. Сколько и каких грузов ежедневно проходит по этой дороге – она называлась Варшавской. Сколько орудий? Сколько танков? Сколько вагонов с живой силой? Иметь точный ответ на эти вопросы означало разгадать замысел противника на одном из важнейших фронтов Великой Отечественной войны.
А в т о р. А как же диверсии?
И. И. Ф р и з е н. Диверсии тоже проводились, но только в той степени, в какой они помогали или, по крайней мере, не мешали выполнению основной нашей задачи.
А в т о р. И еще такой вопрос, Иван Иванович. В чем заключались в этих условиях ваши обязанности как политрука группы?
И. И. Ф р и з е н. Ну, прежде всего, в проведении политико-воспитательной работы, рассказывать партизанам содержание сводок Совинформбюро, проводить беседы о положении на фронтах... (Пауза.) Вообще-то говоря, вы этим самым вопросом угадали, что называется, прямо в шляпку гвоздя! Да, сводки, да, беседы. Меня так ориентировали, когда мы находились в лесном лагере, я и сам поначалу так считал. А потом выяснилось, что главным для партизанского политрука является вовсе не это...
Фашистских солдат было двое. Один высокий, сутуловатый, с мрачным недовольным лицом. Другой – намного пониже ростом, розовощекий рыжий крепыш. Размахивая для равновесия автоматом, он все пытался идти по рельсе, но то и дело соскакивал с нее и хохотал. Второй, мрачный, поглядывая с опаской по сторонам, твердил: «Брось, слышишь, брось!» Но крепыш все не унимался.
Его громкий смех продолжал доноситься сюда, к кустарнику, метрах в десяти от железнодорожного полотна и тогда, когда оба солдата уже скрылись за поворотом пути.
Иван Иванович облегченно перевел дух:
– Фу-у...
– Что так? – шепотом спросил руководитель группы Андрей Дмитриевич Проценко и чуть заметно усмехнулся; неужели подумал, что политрук струсил! – Привыкай, привыкай, то ли еще будет!
Иван Иванович досадливо поморщился:
– Да нет!.. Еле удержался, чтобы на спусковой не нажать. Ходят, гады, как у себя дома.
– То-то и оно! – сразу нахмурился Андрей Дмитриевич. – Мишень словно на стрельбище. А ребята наши что порох. Один не выдержит – и готово дело. Все раскрыто!.. Вот тебе, Иван Иванович, и работа. Разъяснишь личному составу...
С самого рассвета руководитель группы вместе с политруком производили рекогносцировку. Задача вроде бы совсем простая, пересказать ее можно в нескольких словах. Выйти к линии железной дороги и отыскать укромное местечко, откуда разведчики будут следить за движением поездов.
Вот и все!
Но как это сделать, если все подступы охраняются отборными, специально натренированными для этой цели фашистами?
Если чуть ли не через километр натыканы вышки с пулеметами и прожекторами, дзоты и доты, простреливающие все мало-мальски подозрительные места?
Если по железнодорожному полотну непрерывно курсируют такие вот вооруженные до зубов патрули, да еще нередко с яростными, натасканными на человека псами, рвущимися с поводка? И не выстрели в них, не дай бог, подумать об этом не смей!
Долго искали, пока не обнаружили наконец этот лесной клин. Правда, до самой дороги он не доходит. Деревья тут вырублены, между опушкой и кустарником, где они залегли, открытое пространство. Но, к счастью, довольно высокие пни и ложбинка от насыпи до самых кустов...
Нет, ничего, подходящее место.
Они еще понаблюдали некоторое время за патрулями, определяя время, которое тем нужно, чтобы не спеша дойти до границы своего участка и повернуть назад. Все вроде бы складывалось благополучно.
Скрытно, по ложбинке, ползком пробрались обратно в лес.
– Что ж, откладывать не будем, сегодня же и начнем, – руководитель группы встал, отряхнулся. – Вечером радиосвязь с центром, передадим первое донесение.
– Кого думаете назначить в секрет? – спросил Иван Иванович.
– Кого?.. Назначать не буду. Самих хлопцев спросим. В добровольным порядке.
Но когда на базе, в лесу, возле щелястой, с полуободранной крышей заброшенной риги, километрах в шести от железной дороги, Андрей Дмитриевич собрал группу, в кратких словах поставил задачу и вызвал добровольцев, у всех вытянулись лица.
– Ну? – поторопил Проценко.
Никто не откликнулся. Партизаны, в основном молодежь, недоуменно переглядывались, пожимали украдкой плечами.
– Значит, лежать? – уточнил кто-то.
– Лежать.
– Вагончики пересчитывать?
– Да, считать вагоны.
– И все?
– Мало тебе, ага?
– А фашисты если? Срезать можно?
– Я тебе срежу! Предупреждаю: если кто выстрелит, ответит как за срыв боевой операции... Ну так кто же?
Молчание угрожающе затягивалось.
И тут встал Фризен:
– Если разрешите, товарищ руководитель группы, первым в секрет хотел бы пойти я.
По лицам увидел – удивились. И, пожалуй, больше всех других руководитель группы. Но возражать не стал...
И вот Иван Иванович снова на том же месте, что и утром, в кустах у железнодорожного пути. Только теперь уже не в качестве командира, производящего рекогносцировку. Теперь он разведчик, выполняющий боевое задание.
Загудели, защелкали рельсы. Приближался первый его железнодорожный состав. Смешанный. Теплушки, платформы, почему-то со щебнем. Два пассажирских вагона с выбитыми окнами. Цистерны. Снова щебень... Главное, запомнить, сколько чего.
Вслед за составом проследовали патрули. Не та утренняя пара. Пат и Паташон. Эти оба одинакового роста, уверенно и четко вышагивают по шпалам. Хорошо, пса с ними нет. Хотя и пес вряд ли что учует. Позади лес, он придерживает ветер, запахи не выносятся на полотно. В этом отношении место выбрано очень и очень удачно.
А вот лежать холодно. Очень холодно! Уже глубокая осень, стылая земля. Надо сказать ребятам, чтобы обязательно брали с собой плащ-палатку, даже две... И, главное, все время в одной позе. Шевелиться нельзя, опасно. У патрулей бинокли. Могут издалека засечь движение в кустах.
Опять рельсы вздрагивают, стучат. Состав. На этот раз платформы не со щебнем. На них нечто, крытое брезентом. Ага, орудия – вон высунулось дуло. Пушки, калибр семьдесят пять миллиметров. По два орудия на платформе. Три платформы, пять, двенадцать, четырнадцать... И теплушки с фашистской солдатней. Три, пять, семь...
На последней, обложенной мешками с песком платформе – зенитки в полной боевой,
Артиллерийская часть. Следует к осажденному Ленинграду...
Ко времени, когда позади раздался шорох и подползла смена, Иван Иванович прямо-таки окоченел. Кое-как добрался по-пластунски до леса, попрыгал там, пытаясь согреться. Зуб на зуб не попадал. А что же будет, когда заладят дожди? А зимой?
На базе подробно доложил Андрею Дмитриевичу об увиденном. Тот торопливо записывал при свете карманного фонарика. Подходило время радиосеанса, а надо было еще успеть зашифровать.
– Молодец, политрук! – похвалил. – Данные стоящие.
Молодой чернявый паренек по имени Миша, который, насторожив уши, околачивался тут же поблизости, понесся к остальным партизанам с новостью:
– Братцы! Политрук полк артиллерийский засек! Братцы!..
Иван Иванович поморщился недовольно:
– Трепач!
Хотел пойти, утихомирить, но руководитель группы остановил:
– Не надо. На сей раз эта его трепатня на пользу. Иди-ка ты лучше, Иван Иванович, в ригу, согрейся. Синий весь, лица на тебе нет, а я там костерок развел.
Потом, когда вернулся после сеанса радиосвязи и, присев на корточки, прикурил от головешки, разворчался незлобиво:
– Хоть бы спасибо сказали, чертяки! Дождешься от них, ага! Давай и давай – вот и все их спасибо,
Руководитель группы долго еще честил неблагодарный центр. Но Иван Иванович уже неплохо изучил его и чувствовал по тону – доволен,
– Знаешь, Иван Иванович, – вдруг повернул круто, – ты вот в секрет ушел, а я все думал: и чего это он вдруг вызвался? Да я бы любого назначил – и дело с концом. Нет, взял политрук почему-то и сам вызвался, А?
– Так уж получилось.
– Невзначай?
Иван Иванович промолчал.
– Значит, невзначай?.. Я так и подумал, – хитро прищурился Андрей Дмитриевич.– Невзначай – а ведь до чего кстати... Не понимаешь? Ребята все в бой рвутся, ага? Подрывники, диверсанты, стреляют в самое яблочко, ага? А тут вроде бы даже и не боевое дело. Лежи себе полеживай, считай себе посчитывай. Ну что это такая за война для них, молодых, горячих? А вот раз уж сам политрук вызвался – тут положение меняется в корне, ага?.. Молчишь? Ну молчи, молчи!
– Товарищ руководитель группы, у меня два практических предложения. – Иван Иванович чувствовал себя неловко, словно его поймали на чем-то нехорошем, и поторопился сменить тему разговора. – Можно сказать?
– Ну давай, давай!
– Первое. На одну только память надежда в секрете плохая. Когда эшелон однородный – еще куда ни шло. А смешанный – попробуй запомнить, сколько всего и с чем.
– Записывать надо, Иван Иванович. Понятное же дело!
– А сколько у нас с вами бумаги? У меня блокнот, наполовину исписанный, у вас. А еще?.. У кого что было, все скурили. И карандаши. Раз, два и обчелся... Мелочь, конечно.
– М-да! – руководитель группы озадаченно почесал затылок. – Мелочь-то мелочь, а как не станет чем писать... Придется добывать, причем срочно... А еще что?
– Местечко я другое присмотрел. Чуть левее. Здесь чем неудобно? Ровное место, трудно вагоны считать, только успевай головой вертеть. А там поворот и взгорок, поезд замедляет ход... Ох! – подхватился Иван Иванович. – Который теперь час?
– Скоро одиннадцать.
Иван Иванович отбросил одеяло, под которым согревался и никак не мот согреться после многочасового лежания на сырой земле.
– Куда?
– Сводка Совинформбюро!
– Ничего не случится, если пропустишь разок... Ладно, я радисту скажу, он послушает.
– Нет, так не годится. Я политрук, а не он. Мне самому надо. Вы ведь рядом были, когда комиссар наказывал перед высадкой: «Пропаганда и агитация среди личного состава – вот твоя первейшая обязанность».
– Это-то я слышал. Но слышал я и другое. Как Мишка орал: «Братцы, политрук артполк засек!»
– Ну и что?
– А то, что с главной обязанностью политрука у тебя полный порядок... А ну, лежи, лежи и грейся, кому сказано? Очень ты мне нужен хворый! – и руководитель группы чуть ли не силой снова уложил Ивана Ивановича на кучу еловых лап, заменявших постель...
Сводку Совинформбюро Иван Иванович все-таки прослушал сам. На следующий день, в шесть часов утра. С нее, со сводки, начинались во время войны все утренние передачи московского радио.
